Patient Zero

      Чонгука околдовали, ведь по-другому это никак не назовешь, он сидит, привороженный красотой и очарованием старшего, на деревянному полу беседки, совершенно позабыв о поручении Джиын поставить стол для внепланового барбекю на свежем воздухе именно на том месте, где сейчас примостилась его задница.              Напротив – Чимин, улыбающийся и легкий, как весенний ветерок, смотрит прямо без смущения и страха, о чем-то рассуждает на полтона ниже, кажется, жалуясь на свою кровать в комнате и примечая, что тонкий футон в монастырском домике куда удобнее. Но это все неважно, ведь смысл сказанного теряется при взоре на его мягкие спелые губы, счастливые глаза, блестящие как никогда ранее, и активную жестикуляцию. Чон так бы смотрел и смотрел бесконечно долго, но его бесцеремонно толкают в грудь, когда понимают, что тот лишь принимал вид внимательного слушателя, а на самом деле немного нагло любовался. Парень правда пытался сосредоточиться, но после пары слов его внимание фокусируется на уютном и светящемся лице старшего, и поделать с этим увы ничего нельзя.       — Эй, я хочу видеть здесь накрытый стол, а не вас, – заключает Юнги, складывая перед собой руки в замок и осматривая друзей критикующим взглядом, — пошевеливайтесь, пока я не завыл волком на луну от голода.       Чимин поднимается на ноги и очень слабо сопротивляется лишь для вида, увлекая за собой Чона, не упускающего возможность притянуть ближе старшего и уткнуться в макушку. После того, как они разделили между собой интимные и чувственные моменты, находиться вдали казалось невыносимой мукой. Появилась некая зависимость от касаний к телу, взглядов и чистого звука голоса Чимина. Чон даже не пытался скрыть свои отчаянные порывы лишний раз притронуться, стать ближе, положить руку на плечо или сострить совершенно нелепо, лишь бы потом упиваться секундами безмятежности разлитого смеха, восхищения и нежности.       Вскоре парни выполнили свою часть работы: расположили стол прямо по центру беседки, и из дома на скатерть посыпались блюда одно за другими из рук ребят. От тяжести деревянная садовая мебель норовила перевернуться ножками вверх и поднять белый флаг, чтобы не учавствовать в застолье, но ей этого сделать никто не дал. Для равновесия под одну из ножек подложили камешек, и устойчивость превзошла все ожидания.       Мин и Джиын живо обсуждали, с каким соусом мясо будет вкуснее и где следует поставить напитки, пока Минсок наслаждался только сваренным теплым рисом и освобождал место для мяса поближе к себе. В общей суматохе Чон ни в коем случае старался не терять Пака, следуя за ним и всеми способами пытаясь привлечь его драгоценное внимание до того момента, пока все не уселись и не принялись уминать яства за обе щеки.       Несмотря на то, что с большинством людей Чон был знаком относительно недавно, складывалось ощущение, что он знает их уже годы. Парень приходит к выводу, что, когда твоя жизнь висит на волоске каждый день, время течет совершенно по-другому, искажаясь до неузнаваемости. Ему комфортно слушать смешные истории о работе Хосока и его причитания из-за утерянного графического планшета и невозможности творить в ближайшее время, и даже перепалки подростка с братом воспринимаются как неотъемлемая часть процесса. Стаканы с вишневой настойкой подлетают вверх, чокаясь друг о друга под всеобщие возгласы.       — Соджу все равно лучше, – бормочет сам себе Чимин, немного недовольно надув щеки и причмокнув губами, чтобы лучше распробовать сладкий напиток. Чонгук не сводит глаз со старшего и залпом выпивает свою порцию, игнорируя приторно слащавый привкус. Потому что надо себя сдерживать, чтобы не притянуть не менее вкусные полные губы с вишневым цветом и не попробовать их лично на вкус, чтобы убедиться в том, что они такие же ягодные, как и алкоголь.       Он слишком долго пытался быть терпеливым, поэтому сейчас под приливом смелости находит руку Чимина под столом и нагло переплетает их пальцы, чтобы хоть таким образом быть ближе. А нестерпимое ощущение, что Пак словно улетел на другую планету, никак не уменьшается и немного задевает.       Еда действительно очень вкусная и скоро она магическим образом испаряется, оставляя круглые блюда пустыми. Сытный ужин, свежий воздух и алкоголь не на шутку расслабляют всех присутствующих и снижают бдительность, поэтому младший поворачивает голову к Чимину, чтобы хотя бы так вдоволь им налюбоваться. У Пака румяные розовые щеки, яркий взгляд из-под полуприкрытых век и игривая улыбка, сулящая незабываемые эмоции. Парень подсаживается еще на пару жалких миллиметров к младшему и судорожно вздыхает, наклоняясь к чужому уху так, чтобы мазнуть смоченными слюной губами по скуле Чона. Мурашки рядом с Чимином – это уже привычное дело, но все равно каждый гребаный раз Чонгук чувствует себя на месте шипящего мяса, жарящегося на углях.       — Давай сбежим? – шепчет еле слышно старший, обдавая теплым воздухом тонкую и чувствительную кожу. Чонгук сжимает его ладонь крепче обычного, стараясь подавить внезапное сладостное предвкушение и легкое возбуждение в виде теплых покалываний.       — На тебя так настойка подействовала? – спрашивает взвинченный младший, пытаясь понять двусмысленный взгляд и намеки правильно, чтобы лишний раз себя не накручивать.       — Это было для храбрости, – Чимин невзначай пожимает плечами, выливает в рот остатки алкоголя из стакана и вновь резко нарушает уже давно размытые границы личного пространства, вбирая губами мочку уха и жадно ее облизывая за секунды, отчего у Чона сердце подскакивает к глотке, а мурашки превращаются в табун скачущих лошадей. Хочется закатить глаза и простонать имя возлюбленного, наплевав на присутствие посторонних, но младший вовремя прикусывает язык. А после его личный демон и ангел в одном лице вновь низким тембром с хрипотцой шепчет: — Считай в уме до ста и иди меня искать. Раз, два, три, четыре, пять – игра началась.       Чимин встает со скамейки, отдаляется немедля, разворачиваясь и без остановки идя к калитке в то время, как Чон сидит застывшей восковой скульптурой, не отрывая глаз от своей личной сирены, приворожившей его на веки вечные. И он ведь подчиняется, как послушный мальчик, провожает темную макушку, пока та не скрывается из виду, и продолжает в уме медленный счет.              Столько разных мыслей роется в голове и мешает сосредоточиться, пропадает все вокруг. Каждый из остальных ребят занят своими делами, даже не замечая уход солдата, а для Чона они создают фоновый шум, на котором бегут строки мыслей.       Где искать Чимина? А возможно ли выполнить задачу, если этот выдумщик сейчас залезет на какое-нибудь дерево и поминай как звали? Что будет потом, когда Чон догонит и выиграет в прятки? И никаких ответов.              Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят.       Чонгук не выдерживает и идет к выходу, в быстром темпе пытаясь в уме досчитать, но вскоре бросая эту затею, ведь Чимин не дает ему покоя даже на расстоянии, вводя в взбудораженное состояние в любое время суток. Парень смотрит перед собой в лесную чащу, полную разношерстных звуков и влекущую таинственность, и бесстрашно ступает, не имея ни малейшего предположения, куда направляться.       Первая догадка находится сразу же и кричит без лишней суеты идти в монастырь, связывающий пару напарников множеством важных воспоминаний, но Чон отмахивается от этой мысли. Слишком легко и просто для такого хитрого и заигрывающего Чимина, решившего спрятаться на самом деле и довериться чутью молодого доктора.       Поэтому Чонгук, поддавшись интуиции и внутреннему порыву, вдыхает как можно больше прохладного воздуха и сворачивает с дорожки в зеленую гущу. Аккуратно ступая и отодвигая ветви в стороны, Чон прокручивает события прошедшего вечера в своей голове, вспоминает, каким волшебным был Пак, как он светился изнутри и тянулся ближе к младшему, и не может не улыбаться самому себе. Физический интимный контакт и разговоры невероятно сблизили двух парней, открывая все больше неизведанных граней и возможностей их переплетенных отношений. Чимин все меньше боялся и дерзил и все больше показывал свое истинное «я» – такое дурашливое, ласковое и беззащитное, до дрожи в сердце и вечного желания защищать.       Сейчас кажется, что человека ближе не существует, пусть Чонгук и знает о солдате невероятно мало, но его образ, душа и каждая деталь сложного характера засели накрепко в сердце, успев срастись корнями с бесчисленными сосудами. Да, парень невероятный дурак, если доверился без каких-либо гарантий, планов и договоренностей, но не в отсутствии логики ли сила настоящей влюбленности?       Солнце спряталось от наблюдателей, пытающихся найти его на небосклоне, но несмотря на это так светло и хорошо вокруг. Мир принял приятное глазу освещение, тени не сгущались, но продолжали разрастаться, чтобы скрыть в себе от безжалостных лучей уставших за день растения и животных, а прохлада, живущая между старыми деревьями и кустарниками, обволакивала забредшего путника, чтобы сделать частью живописной картины.       Чонгуку невольно захотелось поднять голову и спросить у неба, где же спряталось его солнце, но ответ оказался невероятно близко. Ноги привели Чона во время его мечтательных раздумий на заросшую буйными и ароматными полевыми травами поляну, где однажды парень уже успел побывать, когда впервые держал в руках пистолет.       Легкий ветер оглаживал ломкие стебли, поднимая приятное шуршание, деревья стояли, притаившись и спрятав в своих руках уютный участок земли, и иногда трещали от звуков своих же работящих жителей. Маленький мир жил своей жизнью вдали от эпидемий, катастроф и войн, не тронутый испачканными руками людей, постоянно совершающих ошибку за ошибкой без сожалений и возврата. Стало так спокойно на душе, что захотелось срастись с прогретой почвой и превратиться в одно из деревьев, но Чонгук знал, что никто не сможет быть настолько гармоничным в этой обстановке, как Чимин.       Молодой человек лежал в молодой траве, первоцветах и сорняках, упав на пушистую и щекочущую голые участки кожи природную подстилку и раскинув руки в стороны парой минут ранее. Он разрешил окутать себя с ног до головы зеленью, отдав во власть не только тело, но и душу, прикрыв при этом глаза. Чонгук не мог оторваться от невероятного явления перед собой и никак точно не смел нарушить хрупкий момент, ведь его Чимин был сотворен природой и принадлежал ей.       Кажется, что сейчас мохнатые зеленые лапы вылезут из-под земли и схватят в свои удушающие объятия расслабленную фигуру в попытке запереть в бесконечность, соединить с вечным и оплести вьющимися лозами и чистыми цветами. А Пак готов поддаться, он продолжает спокойно лежать, слушая щебет вредных птенцов где-то в хорошо спрятанном от хищников гнезде, а Чон неосознанно повторяет за старшим, внимая всем звукам леса.       Птицы плачут, потому что голодны и нетерпеливы, а их мать улетела на поиски пищи, бросив на это все силы, но они не ведают о силе ее чувств. Им кажется, что она покинула их навсегда и никогда не вернется обратно, поэтому каждый раз после ее отлета они оплакивают, кричат и страдают от горя, а, когда взрослая птица возвращается, искренне радуются, принимая еду и ласку.       Чонгук откидывает голову, рассматривает лоскуты ясно-голубого неба, разграниченного ветвями высоких деревьев, и приходит к выводу, что Чимина он никогда не бросит. Подобные мысли всплывали и раньше, но на обработку и осознание понадобилось больше времени. Несмотря на подаренные старшему свои душу и сердце парень готов отдать на растерзание и тело, а дальше пусть будет, что будет. В его жизни и так все летит вверх тормашками.       Возвращая взгляд Паку, Чон замечает, что на него смотрят внимательно и цепко, и решает приблизиться к пропаже мелкими шажочками. Старший следит за ним, но попыток подняться не делает, дожидаясь, когда рядом с ним сядут на траву.       Чонгук так и делает, аккуратно кладет ладонь на тонкое запястье, поглаживая его, и широко улыбается, как настоящий победитель.       — Нашел, – провозглашает он так самодовольно и радостно, что Чимин тут же прыскает со смеху.       — Молодец, – искренне хвалит парень младшего и замолкает, чтобы на что-то решиться. Чон видит, что некоторые темы тяжело даются старшему, и знает, как следует себя вести в подобных случаях, поэтому выжидает, срывая ближайшие красивые розовые соцветия и без разрешения кладя их за ухо Чимину.       — Красивый, – вслух говорит Чонгук и тушуется от мысли, оказавшейся слишком громкой и сильной лишь для его внутреннего мира. Чимин дарит в ответ мягкую ласковую улыбку, которой можно раны заживлять и на ноги ставить тяжелобольных, ей-богу.       — Во мне что-то изменилось после ранения. Я знаю, что ты и так понял, – начинает Пак, вытаскивая на белый свет свои неподъемные и мрачные думы. Конечно, младший давно отметил для себя несколько вещей и теперь с интересом слушал говорящего, — что-то внутри сломалось или же наоборот заработало на полную мощность, это странные ощущения. Я чувствую зараженных, могу определить, где они, их количество с ужасающей точностью, почувствовать их голод, степень разложения и насколько они опасны. Я будто слышу их через одностороннюю телефонную связь.       — Звучит не так уж плохо, – Чонгук вспоминает все сведения, которыми с ним поделился Сокджин, и боится делать даже какие-то предположительные догадки, ведь происходящее может обозначать все что угодно. А чтобы не обнадеживать или же наоборот, Чон в очередной раз умалчивает информацию, оставляя ее при себе, ведь Чимину и без этого невероятно тяжело.       — Наверное, но меня пугает это дикое ощущение родства с этими тварями, – Чимин закрывает глаза ладонями, словно пытаясь их лопнуть, как надувные шарики, и стать слепым, чтобы чувствовать меньше.       — Эй, – Чон поднимает старшего за плечи, вырывая из зеленых лап природы, утягивает в свои живые и теплые человеческие объятия, — у тебя нет с ними ничего общего. Для меня ты – самый нежный цветок, который я намерен оберегать до конца.       — Никакой я не цветок, – бурчит недовольный, но немного расслабившийся Чимин, уткнувшись куда-то в плечо младшего, и щиплет цепкими пальцами его под ребрами.       — Еще какой, только с шипами размером с ладонь, – Чонгук отстраняется, желая уйти от нападения, и вступает в сражение, захватывая в ловушку руки старшего и крепко сжимая их своими. Чимин застывает, обводя сосредоточенным взором взлохмаченного и раскрасневшегося младшего.       — Люди тоже чувствуются острее, но немного по-другому, – неожиданно говорит Пак, когда его отпускают, и опирается на руки позади себя. Чонгук чувствует вернувшуюся игривость в настроении старшего и хвалит себя за то, что смог быстро успокоить своего парня и отогнать от него растущие, как дрожжевое тесто, страхи.       — А конкретнее? – рассматривать Чимина всегда сплошное удовольствие. Сейчас он расслаблен, изнежен мягкими солнечными лучами, но вместе с тем сила и твердость характера читается в каждом миллиметре оливковой кожи, в натянутых мышцах под тканью одежды, острых ключицах, грозящихся разрезать футболку, беспощадном взгляде, четко наметившим цель. И Чонгук упивается каждой деталью, понимая, что беспрекословно принимает все плюсы и минусы этого человека, пропадая в нем без оглядки. Чимин нежный и безжалостный, ранимый и убийственный, он, как горький кофе с жирным молоком или же куст персиковых роз с шипами, способных разодрать в клочья. Он, словно спасение и погибель в одном флаконе яда, чья одна капля в силах излечить, а две – положить замертво.       — Я почти точно могу определить общее состояние здоровья человека, его настроение, реакцию. Я как будто очень сухая губка, которая мгновенно впитывает в себя информацию. Даже сейчас я слышу, как за теми деревьями летает пара стрижей в поисках пищи для заждавшихся птенцов, – Пак говорит неспеша, следя за реакцией младшего в ожидании отвращения или страха к своей персоне, но находит лишь большие открытые глаза, а в них безграничную душу, и понимает, что сделал правильный выбор, поставив все карты на Чона. — Может, я очень медленно превращаюсь, и мы не успеем даже добраться до военной базы.       — Успеем, ты станешь первым пациентом, кто получит вакцину, обещаю, – не задумываясь и не давая и шанса на заблуждения, Чон подбирается ближе, обнимая ладонью шелковую щеку старшего и зарываясь пальцами в его волосы, — А что ты можешь сказать обо мне?       — Ты замечательный, – Пак касается груди парня через футболку, сжимая в руке грудную мышцу и ловя задержанное дыхание, дрожь чужих ресниц и судорожно дернувшееся адамово яблоко. — Твое сердце здоровое и надежное, но, когда ты смотришь на меня, оно сходит с ума и грохочет, как груженный скоростной поезд. Особенно, когда я делаю вот так.       Старший льнет, не ожидая разрешения, так как прекрасно знает – оно у него уже есть, при чем пожизненное, и накрывает пересохшие губы своими, даря вначале легкий невинный поцелуй, всего касание кожи, как подпись под всеми данными друг другу обещаниями, а после с напором облизывает нижнюю губу, покусывая и утягивая уже в глубокий, взрослый и разрастающийся пожаром. Его ладони зарываются в темные волосы на чужом затылке, притягивая голову к себе еще ближе, а Чон же так привычно и требовательно из-за нехватки площади близости обхватывает талию Чимина, сжимая ее от распирающих изнутри эмоций. Их языки переплетаются, облизывая и лаская друг друга, и дышать становится трудно, ведь градус происходящего повышается с каждой секундой. Чон растворяется в мокрых и соблазнительных касаниях, очень скоро приходя к выводу, что ему становится невероятно мало, а его аппетиты неумолимо растут.       Чимин так же быстро, как и начал, заканчивает поцелуй, выскальзывая из чужих объятий со сбитым дыханием, красными опухшими губами и горящими щеками. Он поднимается на ноги, не отводя глаз от пристально наблюдающего за ним младшего, и делает шаг назад, испытывая и кокетничая. Чонгук продолжает сидеть на траве, не понимая, что задумал непредсказуемый хен и к чему это приведет, и пытается собрать запутавшиеся окончательно мысли в кучу, потеряв способность здраво соображать после столь горячего поцелуя.       — Догони меня, – Пак шепчет еле слышно, делая еще один шаг, и, разворачиваясь к опешившему младшему спиной, со всех ног бежит в лес.       — Что? – выговаривает Чонгук уже скорее самому себе, ведь Чимин уже унесся пулей прочь, не дав возможности задавать вопросы. Думать здесь не надо, так как инстинкты сели за пульт управления сознанием и гонят вперед за добычей, кем по собственному желанию стал Пак.       Младший не обращает внимание на ветви, листья и липучую траву, все исчезает из горизонта, и остается лишь темная человеческая фигура, что бежит, совершенно не жалея противника. Чонгук заражается игривостью и задором вмиг. Взбудораженность и любопытство подгоняют вперед быстрее и быстрее, в голове гуляет ветер, сквозняком продувая самые темные уголки и выметая оттуда ночные кошмары, в ушах шумит разгоряченная кровь и бьет набатом в висках, перед глазами туман и видно только лик луны впереди, на который стремглав несется одинокий странник. Несмотря на боевые навыки и отменную сноровку Чимин не в силах убежать от разъяренного желаниями и любовью зверя, поэтому расстояние меж ними уменьшается в геометрической прогрессии достаточно скоро.       И вот его настигают где-то посреди деревьев, подглядывающих за безобразием и шепчущихся у них за спинами, и впечатывают в собственную грудь лопатками отчаянно и безоговорочно. Сильные руки с взбугрившимися мышцами и выпирающими венами ползут по телу старшего подобно змеям, окольцовывая и стискивая в своих объятиях, а Чимин не сдерживает довольную улыбку, ведь не против быть удушенным этим змеем-искусителем и пасть первой жертвой, поэтому расслабляется и откидывается на мощный корпус парня, получившего заветный приз. Чонгук не спешит снимать обертку, он сжимает старшего еще крепче, не веря, что смог его догнать, поймать и заполучить всего без остатка, и дышит загнанно в чужую изящную скулу, не имея ни малейшего понятия, что же ему делать дальше, так как способность принимать решения еще осталась умиротворенно сидеть на цветущей поляне в полном неведении.       Чимин поворачивает голову в сторону, ловя привлекательные губы задыхающегося парня, и лишает его кислорода окончательно, делясь своей слюной, языком и чувствами. Поцелуй короткий, но многообещающий, и руки расслабляются, опускаются плетями вдоль туловища, отказываясь учувствовать в этом беспределе. Пак смело переплетает свои пальцы с длинными Чона и немного погодя продолжает путь к монастырю уже спокойно.       Чонгук смотрит зачарованно, отпечатывая в памяти образ своего хена, идущего немного впереди, и не может поверить, что все происходит взаправду. Их ладони крепко сжаты, Чимин ведет его за собой как слепого путника, и если бы ему захотелось, то Чон бы по своему желанию сделал бы шаг в звероловную яму, чтобы упасть грудью на острые ржавые прутья. Сердце щемит от переизбытка невысказанных чувств, поэтому Чон не выдерживает долго, останавливаясь и притягивая старшего ближе к себе, не осознавая, что расстояние между ними закончится быстрее, чем он думал, ведь в груди такое чувство, что их разделяют Вселенные. Но вот уже Чимин врезается в грудь младшего и глядит своими немного ошалелыми и заинтересованными глазами прямо в душу. Чон, дрожа каждой клеточкой, подносит их переплетенные руки к своему лицу и с замиранием дыхания касается шероховатыми губами чужих пальцев в желании выразить хоть как-то тот необъятный океан, бушующий внутри.       Ему только дай волю, и он бы мог вылизать всего Чимина, усыпать россыпью поцелуев, очертить кончиками пальцев созвездия от родинки к родинке и пускать мурашки приливными волнами одну за другой. Чимин глухо стонет, наблюдая за изнывающим от влечения и чувств младшим, что выцеловывает его руки, словно они самое драгоценное в этом мире сокровище, для него так точно.       — Быстрее, прошу, – умоляет старший, не ведая, что с ним происходит, так как никогда ласки не имели над ним такой непостижимой власти. А сейчас тело пылает в настоящем огне, скручивается в узел и мокнет под проливным дождем от одного только преданного и покорного взгляда хищного большеглазого зверя. Чимин, кое-как совладев с собственным нутром, тянет дальше, больше не оборачиваясь на своего спутника. Еще один поцелуй, еще один мазок этих сладких губ – и он растеряет себя посреди шумного леса, где-то в уже высокой буйной траве, гладящей кожу.       Чон беспрекословно слушается, ускоряясь в надежде, что ничего никогда не сможет их с Паком разъединить. Если бы он мог, то прикипел бы намертво к будто высеченному из гранита тонкому, сильному и податливому телу. Парень пропускает момент, когда они проносятся через калитку, открывают двери и оказываются посреди уже родного домика монахов, которые сейчас бы точно не благословили их на подобные деяния на их священной и усыпанной мольбами земле.       Чимин разворачивается к младшему и становится совсем тихим, будто потерял где-то на тропинке уверенность, флирт и похоть. Осталась душа, а оболочка исчезла под действием мощного и разъедающего все живое растворителя с именем «Чонгук» на упаковочной бумаге. Старший желал, и это было видно невооруженным глазом: упасть в чужие объятия, быть любимым до самого рассвета, целовать и получать ответы без промедления, впитывать признания и шептать ответные глупости на ухо. И от такого нуждающегося, открытого и прямолинейного парня Чон не мог отвести глаз, его ноги превратились в две бетонные колонны, которые волочь получается с трудом. Он подходит маленькими шажками все ближе и ближе, подбираясь к старшему и взглядом облизывая его лицо, фигуру, линии плавных изгибов.       Рука, живя своей жизнью, тянется к отросшей темной прядке и аккуратно убирает ее за прелестное ухо, которое тут же хочется попробовать на вкус, пока Чон мечется в какофонии разнообразных по звучанию мыслей. Он так спокоен и беспокоен одновременно, ведь нет места, где он бы хотел оказаться сильнее, нежели здесь, и вместе с этим столько всего, способного испортить атмосферу и отвернуть от младшего Чимина. Но все страхи и тревоги затихают, заклеивая себе рты изолентой, когда видят, как старший доверительно прикрывает глаза и подставляет лицо под чужую ладонь, льня к прикосновениям, как к желанному глотку воды.       Чонгук не может отказать и никогда бы не смог, поэтому проводит по атласной коже щеки к подбородку, чувствуя, как в нем отзываются чувства новым источником жара. А потом случайно задевает пальцем пухлую нижнюю губу, что так приятно и завораживающе пружинит, и, сам того не понимая, издает тихий скулеж от невероятного открытия. Он уже не в силах оторваться от игры с запретным некогда плодом, доступным отныне и навек только ему.       Чон нежно нажимает на губу большим пальцем, прикладывая больше сил, чем раньше, остальными пальцами фиксируя острый подбородок, и неотрывно наблюдает за тем, как призывно приоткрывается рот под неторопливыми касаниями. Парень окончательно теряет связь с местом и временем, понимая, что способен простоять так до скончания веков и следить за мягкими, пышными и манящими губами в его власти. Он проводит сначала по нижней губе, исследуя каждый ее миллиметр, потом переходит на верхнюю, впитывая то, как изгибается розовая кожа и манит к себе еще и еще.       Чонгук не задумывается над тем, насколько это извращенно, он следует за желанием, подчиняя своей воле беспрекословно покорного Чимина, будучи сам покоренный старшим. Поэтому проскальзывает в приоткрытый рот и щедро смачивает палец слюной старшего, отчего тот не сдерживает еще один стон. Чон размазывает жидкость по расслабленным губам с удвоенным рвением, делая лицо старшего более мокрым. Его губы, красные и блестящие, скандируют о своей греховности, пока парень, как умалишенный, пачкает их все больше и больше слюной. Чонгук внезапно понимает, что заигрался, и поднимает взгляд к глазам Чимина, боясь увидеть к них неодобрение или, еще хуже, презрение, но внезапно видит море похоти под темной поволокой, грозящее в себе утопить без шанса на спасение.       Его зовут во весь голос, орут прямо в уши просьбу, без исполнения которой возможны летальные последствия. Его манят, совращают и хотят, чтобы Чонгук сломился первый, признал свою слабость и окунулся в омут намеренно, чтобы наполнить водой легкие. Чон чувствует противостояние на кончике языка, которое зудит от желания оказаться в чужом рту, но несмотря на физическую и эмоциональную зависимость он не наклоняется и не всасывает распухшие от манипуляций губы, а продолжает терзать сладкую кожу пальцами. Он отпускает наконец-то голову старшего, подносит мокрые от слюны пальцы к своему лицу и с нескрываемой жадностью облизывает их, поощряя свои грязные фантазии и возбуждаясь от этого еще сильнее, чувствуя, что за ним неотрывно следят.       Чимин, испытывая слабость в ногах, хватается за плечи младшего в попытке не упасть, но делает только хуже, сокращая между ними расстояние. Чон ведет ладонью по его шее, оставляя влажную дорожку до точеных ключиц, но так к ним и не добирается, перехватывая старшего за затылок, удерживая на месте и одновременно с этим лишая возможности сорваться первым. Щекочущее нервы предвкушение растягивается, даря непередаваемый интерес, что, как разгоряченные угли на мангале, оставляет дыры после себя. Кажется, пустоту вожделения никогда не заполнить до краев, не насытиться и не насмотреться на эти губы, глаза, тело, не наслушаться дерзким и доверительным голосом и не устать от заигрывающих препираний, ведь каждый знает – они глядят друг на друга с душой нараспашку, пока никто не видит.       Солено-сладкая кожа обжигает мокрые пальцы младшего. Чонгук смотрит так вкрадчиво, потому что хочет сожрать за один укус полностью, но Чимин был уверен, что тот не станет этого делать, ведь им обоим надо разрешение, чтобы сорваться. Нет кого-то одного водящего, есть два равноправных человека со сложными характерами, и из-за этого определенных правил игры не существует.       Чонгук похож на злого большого пса, который истекает слюной от одного лишь вида Пака, но его сдерживает невидимый ошейник, поводок от которого в руке у старшего. А Чимин же добровольно отдал свою шею в крепкий удушающий захват, млея от силы и власти. Интересно, насколько их хватит.       — Знаешь, а ты вырос, – шепчет восторженно Пак, облизывая и без того мокрые губы и глубоко вдыхая полной грудью.       — А ты сбросил кожуру, да? – подхватывает Чон, сокращая расстояние между их лицами до миллиметров, где нет места для слов. Чимин прикрывает глаза и сдается, падая в руки подхватившего его тут же младшего. Он не может выдержать напора излюбленной им маскулинности, льющей потоком в лицо, от этого обворожительного парня.       — Поцелуй же меня, – просит полностью сдавшийся возлюбленному Пак, окутывая своими руками его растрепанную голову. Чонгук же не в силах более продолжать терзания, поэтому тотчас припадает ртом к красным устам, не сдерживая надрывного стона от поглотившего его удовольствия.       Они целуются развязно, глубоко, с языками, пытаясь отобрать частичку от другого себе, и самозабвенно, пропадая в разгоряченных ротовых полостях, напоминающих вход в пещеру, где в темноте прячется то, что так уверенно называют душой. Кажется, еще чуть-чуть, и ее можно будет настигнуть кончиком языка, дотронуться до сокровенного и пустить рябь по поверхности, заставляя встрепенуться. Но внутри давно уже бушует шторм, ветер несет в себе чувства, касания и чистое желание, колыша воду и разбивая волны о стенки внутренностей, а душа мечется, понимая, что ей никогда не избавиться от последствий.       Чимин разрывает тягучий, как патока, поцелуй первым так внезапно и резко, что младший тянется за продолжением в поиске основополагающего источника энергии в виде волшебных губ, но находит лишь скулу, по которой мажет ртом и захватывает кожу, подобно пиявке, одновременно с этим сжимая как можно сильнее в своих объятиях посмеивающегося парня.       — Когда ты сегодня без промедлений убил зараженного, чтобы защитить меня, то я даже немного сам себе позавидовал. Ты такой сильный, смелый и надежный, – говорит Пак, когда получается удержать в ладонях голову Чона, пытающегося угнаться за продолжением ласк.       — Ты слишком меня восхваляешь, – отвечает младший, но все равно ему становится приятно от услышанного, ведь его замечают, ценят и смотрят с обожанием, поэтому он припадает к ключицам, проводя по ним жадно языком, не боясь пораниться или обжечься. Желание откусить кусочек и распробовать каждый миллиметр сияющей кожи немного сильнее здравого рассудка.       — Да, потому что ты мой и по-другому быть не может, – Чимин сдается окончательно, разрешая рукам опуститься со спины к ягодицам, чтобы в конечном итоге сжать их по-собственнически, своевольному рту облизывать и лелеять его шею, а родному телу любить его, сколько душе угодно.       — Тебе нравится думать о том, что я принадлежу тебе? – шепчет Чонгук с помутненным от похоти рассудком, дуя на влажную от его же слюны кожу, под которой бьется ускоренный пульс сонной артерии. Он прикладывает к этому месту губы в неведомом порыве и чувствует дрожь под ребрами от ощущений жизненно важных колебаний стенок сосудов на своей чувствительной коже.       — Несомненно, – старший, кажется, не смыслит ничего в происходящем, но повинуется беспрекословно, откидывая голову назад и давая прекрасную возможность как следует расцеловать тонкую лебединую шею, оставить еле ощутимый нежный шепот за ухом и после опуститься мокрой дорожкой вниз меж ключиц в яремную ямку, чтобы окунуть в нее кончик языка.       Чонгук хочет признаваться в чувствах без умолку, рассказывать, какие невообразимые вещи с ним творятся под воздействием Пака, но он больше не может говорить, так как, кажется, находится вне зоны доступа. Влюбленность вяжет язык, как неспелая хурма, и сказать толком ничего не дает, рассыпая мысли, как манную крупу, не позволяя собрать и двух слов, закатившихся под диван. Лучше показать, подарить всего себя всецело и не требовать ничего взамен, поэтому Чон действует без промедления активно и радикально, так как доступные участки он уже пометил на славу.       Широкими ладонями он подхватывает Чимина под бедра и поднимает выше себя, смотря и любуясь снизу тем, какой парень в его руках растрепанный, разбитый и требующий внимания без остатка. Он бы мог его поднять к самым небесам, если бы старший лишь попросил. Пак сразу же хватается ногами и руками за единственную твердую опору в виде напарника, прижимаясь как можно ближе, в уме восхищается тем, с какой легкостью у Чонгука получается удержать его, и проклинает наличие одежды и расстояния между их сердцами одновременно невероятно искренне.       В памяти у младшего всплывают картинки их «первого» настоящего поцелуя, когда сквозь дождь, гром и молнии Чимин так же забрался на него без каких-либо трудностей и распалил не тушимый водой ведьмин огонь, способный разрушить и превратить желания в реальность. В этой же комнате тогда в прошлом было столько злости, непонимания и горечи, что, казалось, парни никогда не смогут двигаться синхронно, существовать в паре или даже близко друг к другу. Но все изменилось: общие страхи и перипетии их сплотили, а взбунтовавшая страсть превратилась в нечто долгосрочное и надежное, согревающие, а не сжигающее в пепел.       Смотреть на старшего хочется неприлично долго, чтобы наблюдать за расцветающим румянцем, затуманенным взглядом, часто поднимающейся грудной клеткой и закушенной от нетерпения нижней губой. Но выдержка сегодня, увы, в дефиците, поэтому канаты рвутся, отпуская Чонгука из заточения на свободу.       Он, зафиксировав свою драгоценную ношу, укладывает ее аккуратно на матрасы, одной рукой отбросив прочь одеяла и всякую ненужную дребедень, и, как бы сильно ни хотелось, отрывается от старшего, чтобы содрать злосчастную футболку и отправить в полет следом за постельным бельем. Чимин лежит, совершенно не двигаясь, затаив дыхание в груди, будто спрятал в клетке сизокрылую птичку, и, следя большими заинтересованными глазами за безбашенным Чонгуком, сошедшим с реек окончательно и бесповоротно, не может сказать, что ему не нравится.       Непослушные пальцы младшего снимают рубашку Пака и дерзко трогают его плоскую грудь, наконец-то замедляясь, чтобы в полной степени прочувствовать и растянуть момент, кончиками проезжаясь по ребрам, вызывая неподдельные мурашки и заставляя поджать крепкий пресс, и настигают темно-розовые соски, что манят к себе с первого взгляда. Чонгук припадает губами к одному, растирая пальцами второй и срывая, как спелую налитую вишню, первый высокий стон, старательно ласкает его мокрым языком, всасывает в жаркий рот и наслаждается каждой деталью процесса, вторя звукам наслаждения и упиваясь отзывчивостью тела старшего. Вскоре он меняет сторону работы, захватывая между зубов тот сосок, что еще не успел сделать влажным, и повторяет несложные действия, разжигая все больше и больше пожар внизу живота, от которого подрагивает и горит между ног как у одного, так и у второго участника процесса.       Если бы не Чимин, то Чон не оторвался бы ни за какие коврижки от занимательного занятия, умостившись на довольном и доступном старшем, в одночасье решившим, что пора бы двигаться дальше и не останавливаться на достигнутом, поэтому Чимин утягивает увлеченного парня в развязный поцелуй. Чонгук совершенно не против, он только «за» всеми слабыми от эмоций конечностями, поэтому подтягивается выше, удерживая основной вес на руках, и нависает над распластавшимся под ним Паком, пожирая его такой симпатичный, влекущий и пылкий рот своим.       — Ты уверен? – парень отрывается на секунду, чтобы удостовериться в очередной раз в правоте своих догадок и встречается с кострами на дне зрачков, на которых его сейчас сожгут заживо.       — И это ты мне говоришь? – Чимин обвивает ногами поясницу младшего, что есть сил вдавливая его в себя, отчего тот громко шипит, сощурив от острых и болезненных ощущений глаза, так как джинсовая ткань безжалостно проезжается по эрекции, неприятно задевая излишне чувствительную зону. Что же, вполне яркий призыв к действиям.       Понимая, что ненависть к плотным брюкам уже не смыть так просто никакими положительными качествами, Чон опускает руку вниз, сцепив зубы, и начинает бороться с неподдающейся пуговицей на чужих штанах, чтобы как можно быстрее освободить шикарные бедра из тесных оков. Под аккомпанемент звонкого смеха младший старается еще сильнее, невозмутимо краснея и злясь на самого себя, но в итоге приходится отстраниться и двумя руками нагло сорвать джинсы, пообещав сжечь их позже ночью.       — Ты такой молодец, победил штаны, – ласково говорит Чимин, садясь, чтобы клюнуть немного разочарованного в себе младшего в раскрасневшиеся губы и потянуться к чужой ширинке. Чонгук не спешит продолжать, увлекшись прежде раненой ногой старшего, на которой сейчас виднелся еле заметный, полностью заживший блеклый шрам вместо длинного заштопанного пореза.       — Как быстро ты восстановился, – шепчет парень, погладив большим пальцем слабую отметину, которая, вполне вероятно, тоже скоро исчезнет, оставляя после себя чистую нетронутую кожу, и припадает к ней губами на секунду в нежном порыве.       — На мне всегда все заживает как на собаке, но в этот раз и правда очень стремительно, – Чимин машет рукой, не обращая должного внимания на такие мелочи, и решает продолжить начатое, все же вцепившись пальцами в кромку джинсов Чонгука, который отодвинул на задний план отменную регенерацию напарника и зачесал его вороньи волосы назад, – теперь твоя очередь.       Ловкие пальцы мигом справляются с застежкой на чужих штанах и дергают ткань вниз, заставляя подняться и избавиться от лишнего, следом исчезает и нижнее белье обоих. Чонгук стоит перед таким же невинно голым и открытым парнем и секунду колеблется, понимая, что он упивается ликом этого человека и готов облизать всего с головы до пят, пока не замечает во взгляде просьбу больше не сомневаться.       Они садятся лицом к лицу, подогнув колени под себя, и изучают друг друга с любопытной и подпитанной взбудораженным состоянием дотошностью. Губы уже болят от бесчисленного количества поцелуев, которых, кажется, всегда будет мало, но Чон дарит еще один скромный и обещающий не навредить, любить и окутывать теплом, и опускает руку на чужой пах, погружая в жар возбуждения. Первое порочное сегодня касание находит выход в тихом мычании и томном взгляде старшего в то время, как Чонгук водит рукой вниз-вверх по спирали, чувствуя под пальцами твердый половой орган, сочащийся естественной смазкой, и его самого ведет не на шутку от этого чувственного касания, подбрасывающего до самых пушистых облаков.       Чимин решает полностью разрушить образ ангела, спустить младшего с небес на землю и не скромничать в выражении своих порывов, поэтому упирается на собственные руки позади себя и медленно двигает тазом навстречу широкой ладони с небольшой амплитудой, разгоняя кровь вперемешку с желанием по сосудам, чтобы стать охваченным пламенем, словно щедро политый алкоголем кусок аппетитного стейка. От такого раскрепощенного вида Чон жмурится и жалобно стонет, почти что хнычет не в силах совладать с собой. Он чувствует себя глупым мальчиком, у которого встает на одно лишь слово «секс», не способным держать руки на столе и сжимающим свой возбужденный колом стоящий член у основания, боясь кончить с позором после пары движений.       — Убери руку. Запрещаю себя трогать, – властно произносит Чимин, увеличивая скорость движений и рисуя бедрами восьмерку, отчего пальцы на ногах подгибаются. Движения еще больше ускоряют приток крови в пах, и возбуждение растет, пробивая деревянный потолок, а у Чонгука сносит черепную коробку без возврата и размазывает мозги по стене.       Младший слушается, оставляя в покое свой изнывающий и требующий внимания половой орган, понимая, что его испытывают и доводят до края. Пак же упивается наслаждением, которые ему дарит ладонь Чона, чуть было не трахая ее, и валится назад на постель с подогнутыми ногами, не имеющий возможности справиться с силой придавившей его порочности, которая разбила на мелкие осколки хрустального парня.       Чон же не может более бездействовать, поэтому впивается пальцами в напряженные бедра без страха пораниться об острые края, наклоняясь над интимной зоной старшего и бросая наверх хищный взгляд. Раз уж ему нельзя к себе прикасаться, значит он получит удовольствие по-другому – подарит его тому, кто так изнывает и трепещет от одного лишь дуновения на мокрую от предэякулята головку органа.       Парень не скрывает улыбку и еле ощутимо облизывает член старшего, а Чимин выгибается на постели до хруста позвонков, сладко прося повторить. И тут младший понимает, что блаженство бьет в голову не хуже, чем от прикосновений к себе. Он высовывает широкий язык и берет в руку половой орган, пока Пак подкладывает подушку под голову, чтобы иметь возможность непрерывно следить за стараниями напарника. Его ноги непослушно разъезжаются и слабеют от предвкушения, когда Чонгук шлепает членом по своему языку, раззадоривая и испытывая терпение, а после немедля обхватывает мягко губами головку, которая проскальзывает в ротовую полость без препятствий.       Чонгук больше не был растерян и напуган, пусть это и был его первый подобный опыт, возбуждение и возможность подарить приятные ощущения Паку, а еще слушать очередные сладкие стоны и видеть жалкие попытки сдерживать себя, чтобы не толкнуться дальше, перевешивали все сомнения.       Чон смачно облизывает головку, оттягивая крайнюю плоть, и вновь обхватывает ее губами, неспешно посасывая и медленно опускаясь ниже. Его ладонь в это же время скользит по стволу, продолжая свои ласки, трогая и поглаживая горячую кожу, возвращается к гладкому лобку и ногтями впивается в небольшую щетину, поймав себя на мысли, что немедленно должен оставить там поцелуй. Так он и делает, без раздумий оторвавшись от дернувшегося члена и целуя у его основания с невероятной чувственностью, и возвращается обратно к своему занятию.       Опускаться ниже Чонгук не стал, остановившись на большей части полового органа, а остальное отдав в распоряжение своей приноровившейся руки. Все же, покорять вершины надо постепенно и не за один раз. Наверное, его движения выглядели со стороны хаотичными и необдуманными, но Чимин под ними млел и таял, как забытое масло на столешнице в знойный день. Чон не оставлял без внимания ни одной детали и дарил всего себя в каждом касании. И такая безвозмездная отдача невероятно сильно будоражила нутро старшего, усиливая желание отдаться и получить сполна.       Чонгук решил, что следует исследовать всю промежность своего чувствительного и трепещущего хена, и опустился губами ниже, вобрав в рот тонкую кожу мошонки и наблюдая за сиюминутной реакцией в виде громкого стона и сжатых в кулаках простыней. Чон схватил за бедра непослушные ноги старшего, метавшиеся по футону, и без отлагательств закинул себе на плечи. Оральные ласки сделали пах еще более мокрым и изнывающим, а половой орган Чонгука истекал смазкой, в то время как его хозяин насаживался ртом на привлекательный член старшего, помогая рукой и ускоряясь.       — Ах, Чонгук-и, я же сейчас, – начинает было Чимин, но быстро забывает, о чем вообще хотел сказать, откинувшись на подушки тяжело дыша и чувствуя, как приятная судорога сводит низ живота, чтобы вот-вот взорваться ярким фейерверком.       Промежность Пака так влечет к себе и манит голодного по физическому контакту Чона, забывшего обо всем на свете. Для него сейчас первостепенной миссией является доставить истинное удовольствие, окунуть в экстаз и рассыпать на части любимого человека. И он не останавливается, увлекшись этим делом не на шутку, ведь мять, гладить, целовать, лапать младший готов бесконечно долго, ибо он не в состоянии этим насытиться сполна никогда. Чимином наесться невозможно во всех смыслах, а его промежность идеальная, влекущая и очаровывающая, как и он сам.       Еще несколько движений, и старший резко поднимает корпус от крупной череды судорог, поразивших его мышцы, и вскрикивает от нахлынувшей волны блаженства, а Чонгук чувствует небольшое количество семени во рту и, не раздумывая долго, проглатывает все что ему уготовано сегодня.       Сразу после бурного окончания Чимин становится мягким и ласковым, протягивая руки к Чону и желая притянуть его ближе и как следует ублажить его. А младший, полностью забывший о собственном удовлетворении, отказывается от предложенного и пересиливает самого себя, потому что его хену нужна передышка для еще одного важного дела. Пак понимает без слов, поэтому разрешает возбуждению немного притупиться, а градусу спасть, но только не некоторое время, и все равно обнимает умостившегося рядом Чона так, чтобы прикоснуться каждой клеточкой, закидывая на него ногу, утыкаясь носом в шею, обхватывая ладонями мышцы, а языком пробуя кожу на вкус.       Минута тишины для того, чтобы перевести дыхание, в висках младшего стучит физическое неудовлетворение, но внутри парень более чем доволен проделанной работой. Так как разнеженный, улыбающийся Чимин смотрит на него глазами-сердечками и продолжает пускать флюиды вокруг себя, напоминая о том, что вечер еще не закончился. Чонгуку настолько комфортно и хорошо, что он готов поверить в рай на Земле, даже если его врата открываются только в особых случаях, когда рядом есть голый любимый напарник, трогающий прямо сейчас аккуратно его лицо и смотрящий со знанием настоящего ценителя.       — Мне нравятся твои глаза, – изрекает Чимин и не отводит взор, когда на него пристально смотрят в ожидании продолжения.       — Почему? – Чонгук кладет голову на руку, озорно улыбаясь не в состоянии скрыть эйфорию от происходящего. Его полностью устраивает просто лежать обнаженными со старшим друг напротив друга без глупого бессмысленного стеснения и наслаждаться видом в полной мере.       — Они невинные, – Чимин проводит, еле касаясь, указательным пальцем по широким бровям парня, потом по тонкой коже под глазами и переходит на крупный, но аристократически завораживающий нос, небрежно идя по его спинке и, в конечном итоге, нажимая на кончик, как на кнопку. — Когда я смотрю на тебя, то мне кажется, что даже моя душа очищается. Ты глядишь так, будто знать не знаешь о существовании зла.       Чон разрешает делать с собой все и после занятных процедур ловит руку Пака и прикладывает ее любовно к своим губам, чтобы пересчитать костяшки губами.       — А мне нравится твоя улыбка, – отвечает младший, так и не отпуская свое сокровище из лап и не давая сконфуженному Чимину в порыве отвернуться от выброшенных в него пулеметной очередью комплиментов.       — Ты не обязан отвечать, – отнекивается Пак, чем дает понять, как тяжело все-таки ему принимать приятные слова о себе всерьез. Чон видел только верхушку айсберга ненависти к себе там, в шкафу на втором этаже, но уже давно все прекрасно понял. Он не придерживается правила «Если ты себя не любишь, то никто не полюбит», о нет, ведь он верит, что любовь человека способна на многое, даже излечить травмы и заставить поверить в то, что ангел умеет летать, даже если он давно пал и покалечил крылья.       — Но я хочу. Когда ты улыбаешься, все остальное неважно: твои щеки, как два зимних яблочка, которые хочется надкусить, твои лисьи глаза полны тайн, тянущих к себе магнитами, а на твои прелестные губы хочется прилечь, – тирада выходит сумбурной и стремительной, но такой чудесной и простодушной под конец, что не может не вызвать настоящую улыбку в ответ.       — Знаешь, ты невыносимый, – Чимин приближается плавно к ошалелому лицу, оставляя между их губами жалкий сантиметр и упиваясь контролем над младшим, — но сегодня я прилег на твои.       Когда до Чонгука доходит смысл фразы, то он еле-еле толкает старшего, принимая подкол, и следом загребает его в объятия, уничтожая расстояние и накрывая рот чувственным поцелуем. Чтобы угли искрились под ногами, чтобы тела становились невесомыми, а душа порхала от блаженства, он делает это все, чтобы отдать все чувства. Ведь их слишком много, кажется, тело трещит по швам и скоро разорвется на тысячи лоскутков, разлетевшись по этому бренному миру.       Чимин вплетает в рот младшего язык, наслаждаясь тем, как немедленно знойно отдают его действия в паху Чона, заломившего брови от истомы.       — Думаю, что мы можем продолжить, – шепчет, как невероятный секрет, Чимин, моргнув Чонгуку, и тянется к груде сваленных небрежно вещей, выудив оттуда неизвестного происхождения баночку.       — Что это? – Чонгук на спину, опускает взгляд на свой пах и закусывает губу, напоминая себе, что главное еще впереди.       — Крем для тела, позаимствовал у Джиын, самый жирный, под предлогом того, что очень обветрилась кожа, – Чимин, недолго думая, вручает добытую непосильным трудом и хитростью вещицу в руки медленно соображающего парня и хмыкает, будто его догадки подтвердились.       — Зачем? – да, Чон немного тугодум, и да, ему требуется словесное подтверждение того, что первое приходит на ум, когда напарник откручивает крышечку и макает два пальца младшего в белую густую смесь.       — Вместо смазки, доктор, – приторно тянет Пак, при этом заигрывающе улыбаясь, ведь флер невинности, что со скоростью света сменяется высокой концентрацией энергии в Чоне, заводит лучше любых похабных речей.       — Прости, что я не позаботился обо всем, – с готовностью выполнять любые поручения и капризы Чонгук отбирает предложенную банку и, набрав достаточно скользящего средства, поднимает руку вверх, будто готовясь к серьезной операции. Важный вид и безоговорочная решимость взвинчивают Чимина и подстегивают как следует постараться ради этого паренька, а в его паху опять начинает сладостно тянуть.       — Перестань, ты – это главный ингредиент, – старший не может воздержаться от бесчисленных чмоков по телу, куда только могут упасть его губы, отчего Чон тянется, как завороженный, ближе к своему маяку в темноте, чтобы закрыть собой и никогда не отпускать. Чимин не дает нависнуть над ним, опять кое-что вспомнив и приложив указательный палец к настырному рту младшего. — Но вот презервативы я не нашел, увы. Если это проблема.       Чонгук дышит через нос, чувствуя, что очень скоро оттуда пойдет пар, ведь забота, внимательность и доверие со стороны старшего не на шутку его подкупают и заставляют желать воссоединиться с этим человеком, спрятать его под ребрами, холить и лелеять, пока он его не прогонит метлой.       — Нет, так даже лучше, – Чон больше не может, поэтому ловко подхватывает под колени старшего и валит на спину, поднимая его ноги так высоко, как только получается, почти что складывает гибкого и послушного Чимина пополам, принуждая выпустить стон из-за желания бороться за лидерство. Но на мгновение Пак уступает младшему, видя, каким взбудораженным и требующим является Чонгук. Чимин самостоятельно фиксирует лодыжки на крепких покатых плечах парня, вдавливающего его в матрас, и легонько кусает его за подбородок, чтобы показать, что он готов к продолжению страстной схватки.       Чон намерен смаковать каждую секунду трапезы, растягивая ее на неприлично долгое время, а Чимин хочет получить все до последней капли, чтобы не оставить ни одного сухого места на их телах, пока есть возможность, эта ночь и их жизни.       Пальцы младшего кружат в паху Пака, хорошенько все исследуя, словно в первый раз, а его действия становятся отрывистыми и сумбурными. Старший заглядывает в чужие глаза и видит там чистые похоть и желание, а еще мельком боязнь причинить вред или сделать что-то неправильно, поэтому принимает решение взять инициативу в свои руки и легонько направить Чона. Он кусает ощутимо младшего в плечо, чтобы привести в чувства, а когда ошарашенный парень отрывается, большими глазами невинно смотря на хена и хаотично думая, где успел накосячить, Пак разворачивается к нему спиной и упирается на колени и локти, открывая вид на нечто очень интересное.       — Попридержи лошадей. Давай так, тебе будет удобнее, – предлагает Чимин, поглядывая на Чонгука и подмечая, что младший весь дрожит и готов наброситься на него голодным зверем в ту же секунду.       Вид сзади приводит Чона в невероятный восторг: крепкие мощные бедра, подкаченная округлая задница, так и манящая прикоснуться, а дальше тонкая талия, переходящая в напряженную с проступающими мышцами спину. Чимин упирается на локти и еще сильнее выставляет пятую точку, краснея и упиваясь тем, как за ним наблюдают не в состоянии оторваться.       Чонгук же не может начать сразу, поэтому проводит по ногам старшего вверх и хватается широкими ладонями за мясистые ягодицы, хорошенько их сжимая, переминая и разводя в стороны, как отменное успокоительное для расшатанных нервов. Наверное, именно сейчас он понял, как сильно желал увидеть, потрогать Чимина и взаимодействовать с ним, таким открытым и доступным. Где-то на задворках были призрачные сомнения, все ли правильно делает парень, не струсит ли он в последнюю минуту, вдруг сообразив, что подобного рода связь с мужчиной для него не приемлема, но все они мигом улетучиваются, как только влечение прикасаться к вылепленному из горячего фарфора парню перекрывает все остальные мысли.       Чон хочет отпечатать вид сочных ягодиц в своей памяти навек, не переставая их мять, а пальцы, как пригвожденные, впиваются в мышцы, не в состоянии оторваться. Но все же ладони ползут еще выше, обхватывают талию, надавив пальцами на тазобедренные косточки, чтобы старший выгнулся еще сильнее, по-кошачьи грациозно и легко.       Чонгук наклоняется как можно ближе, уткнувшись носом в поясницу, и принимается усердно слизывать соленый пот со спины хена, у которого кожа сразу же покрывается мурашками. Младший слабо улыбается на отзывчивость желанного тела, ведь так приятно трогать своего любовника и видеть немедленную отдачу.       Нечто более интимное присутствовало в том, чтобы попробовать Чимина на вкус подобным образом, поэтому Чон продолжает облизывать сантиметр за сантиметром, от удовольствия сжав пальцы на ногах. Он влажным языком ведет по скульптурным восхитительным ямкам Венеры, а после возвращается к позвоночнику и одним резким движением проводит кончиком языка от поясничного отдела к шейному по ходу выпирающих позвонков. От столь чувственной стимуляции эрогенной зоны Чимина пробирает крупной дрожью, ноги и руки дрожат, грозясь подкоситься, а из губ льется высокий стон патокой в уши младшего. Касание напоминало взаимодействие с голыми проводами, когда высоковольтное напряжение проходит по нервам, поражая мозг и оставляя опасные ожоги без шанса на выздоровление. Хочется убежать от языка и поддаться ближе одновременно, хочется сдаться и рухнуть на кровать разрушенным зданием без фундамента и повалить Чонгука, чтобы показать, кто на самом деле руководит процессом. Но руки младшего держат крепко, а рот продолжает ласкать и оставлять вязкую слюну по всему телу, поэтому Чимин принимает ласки, как уготованное угощение, утратив ощущение реальности.       Приятный привкус кожи остается на языке Чонгука, который наконец-то смог оторваться от полюбившегося ему занятия. По ощущениям, парни стали ближе через эту связь, растворились в друг друге и подарили больше, чем влюбленные обычно осмеливаются дарить, нарушая все возможные правила.       Ах, если бы можно было, то Чонгук бы исчез в Чимине, никогда более не существуя в одиночку. Его ладони возвращаются на поджарые ягодицы, сжимая их и разводя в стороны, пока младший наслаждается гладко выбритой промежностью старшего и чувством завязанных бесчисленными морскими узлами низа живота, нестерпимо давящих и пожирающих внутренние органы. Собственный член вновь стоит твердый, крепкий и влажный при полной готовности, требуя главную роль в происходящем, но парень пока что на него не обращает должного внимания, зная, что получит сполна немного погодя.       Чон давно отключил голову и действует по наитию, следуя за желаниями и усладой для своего партнера. Его ладонь вдруг делает короткий взмах и резко шлепает ягодицу, создавая звонкий хлопок, сопровождающийся похвальным стоном старшего. Тело Чимина с наслаждением принимает удар с толикой боли, распространяющейся по телу волной возбуждения, и тут же просит еще одну порцию сладострастной встряски.       Чонгук вновь заносит руку и смачно прикладывает уже о вторую ягодицу, удостоверившись в том, что его парень очень даже «за». Шлепки закладывают уши, а легкое покраснение на нежной коже напоминает смущение, но Чон не забывается и не переусердствует, чтобы ласка оставалась приятной и протяжной.       Любовно поглаживая задницу, Чонгук вновь обмакивает два пальца в крем, чтобы приступить к выполнению данного ему ранее задания. Щедро залив область промежности, парень одним пальцем обмазывает сжимающиеся мышцы круговым движением, чтобы подготовить к следующим действиям и расслабить старшего, а после погружает его внутрь достаточно легко и быстро. В Чимине оказывается донельзя горячо, приятно и тесно, так, что отвести взгляд, казалось, сродни казни. Чону хочется как можно скорее попасть внутрь и стать одним целым с поглотившим его сердце человеком, но не стоит пренебрегать подготовительным процессом, чтобы исключить любые неприятные ощущения.       — Ты уже начинал без меня? – хрипловатым низким голосом спрашивает младший, свободно двигая пальцем внутри парня и одновременно с этим слегка шлепая любвеобильную задницу.       — Да, немного, – стонет Чимин не в силах справиться с желанием зайти дальше и ускорить пытку. Он чувствует, как весь покрылся потом и слюной младшего и только рад этому.       — У тебя уже есть в этом опыт, да? – внезапно недовольно спрашивает Чонгук, добавляя второй палец и застывая внутри парня. Чимин немного поворачивает голову и мягко по-доброму улыбается Чону, зная, что этот человек никогда его не обидит и не предаст, ведь всего-навсего не способен на подобное, а тот чувствует себя малолетним дураком, предъявляющим при первой же возможности свои претензии.       — Я слышу ревнивые нотки в твоем голосе. Не так много, как ты думаешь, – Пак не злится и не расстроен, а наоборот желает развенчать все домыслы, чтобы Чон никогда больше не сомневался ни в нем, ни в себе. Ему даже немного льстит, что младший видит его всеми желанным, страстным и раскрепощенным. — Прошлое неважно, важен ты.       — Прости, хен, я такой придурок, – сетует Чонгук, вновь припадая к чувствительной спине старшего, так и не вынимая из него пальцы, и со всей присущей ему нежностью целует каждую родинку, думая о том, не отметины ли это его поцелуев из прошлой жизни, — просто ты такой неуловимый, уверенный и чарующий.       — Это все благодаря тебе, дурачок. Ни с кем я не был настолько откровенен, – искренне шепчет Чимин, хмурясь от двояких ощущений чужих пальцев в своей заднице, когда третий проскальзывает внутрь.       — Боже, Чимин, – Чон плавится под сладкими речами пленительного человека и чувствует, как перед глазами все плывет от всепоглощающей тяги подарить ему весь мир и заставить парить над землей, как та самая птица, которой так хочет стать старший. Он движет рукой медленно и старательно, чтобы как следует подготовить парня и ненароком не причинить ему вред, прислушиваясь к телу под собой и ловя каждую его мимолетную реакцию. В сердце поселяется трепет напополам со страстью, потому что по-другому нельзя. Это не только животная похоть, увенчанная пороком, о нет. Это прыжок в темно-синюю глубину с разбега, чтобы потерять себя в ней, раствориться и вдохнуть в легкие до самых альвеол.       Чимин был его водной бездной. Он возрождал в младшем столько трепетных и нежных чувств, что казалось Чону невозможным, ведь для себя он уже был давно мертвым изнутри.       Пак тихо с удовольствием стонет, привыкнув к пальцам, и поглядывает на младшего с просящим взглядом и переломанными бровями, пытаясь вселить в него готовность к дальнейшим действиям, но Чонгук давным-давно готов и может преспокойно доказать это. Младший ласково целует спину в районе копчика напоследок и вынимает руку, немного отстраняясь назад.       Вначале хочется подразнить неунимающегося Чимина, поэтому он хватается за собственный напряженный член и начинает им водить меж ягодиц старшего, обмазывая все в смазке и прикусывая от нетерпения и предвкушения несчастную нижнюю губу. Пак же принимается скандировать чужое имя, как единственное существующее в этом мире, в ожидании того, когда же Чон решится и его половой орган окажется внутри и подарит чувство наполненности и воссоединения с избранником не только изломанными душами, но и телами. Ладони младшего сжимают таз Чимина, фиксируя его на месте, пока сам Чон совершает короткие фрикции, проезжаясь раз за разом головкой по заветному месту, никак не унимаясь в своей издевке, которая его же и доводит до ручки. Наблюдать за столь превосходной картиной и слушать стенания солдата, переходящие на рык, можно вечно. Их бедра бьются друг о друга, заполняя комнату пошлыми звуками шлепков, а Пак пытается подставляться еще больше, потому что эта пытка зашла слишком далеко, и он определенно накажет младшего.       Чонгук будто чувствует, что пора предпринимать серьезные меры, поэтому берет в руку свой половой орган и направляет его в тщательно растянутого Чимина, принимающего его с изголодавшимся рвением. Парень стискивает зубы от острых ощущений и замирает, давая возможность себе привыкнуть к горячему, тесному нутру, что пожирает его с наслаждением и жадностью, а следом толкается дальше, не отрывая взгляда от того, как в Чимине, податливом и готовом на многое, пропадает его половой орган.       — Ты такой шикарный, – как в бреду шепчет Чон, продолжая медленно толкаться в парня все глубже и глубже, а старший похвально мычит, восторгаясь тем, как невероятно ощущается момент единения.       И вот Чонгук прижимается бедрами и лобком к прекрасному телу, принявшему его без остатка, и замирает, боясь что-то говорить и дышать. Внутри взрывается Вселенная от осознания, что сейчас он скреплен физически со своим любимым человеком.       Пак же дышит глубоко, пока под его закрытыми веками пляшут мириады звезд, и тоже привыкает к большому объему отданного ему наслаждения. Как правильно ощущается этот момент, будто без него и жизнь пустеет.       Младший накрывает своим корпусом парня, слабо прикусывает чувствительную тонкую кожу на загривке прямо там, где родимое пятно, и зализывает это место, обдавая теплым дыханием. Кажется, лучше уже быть не может: они соединились в бесконечном клубке переплетенных тел каждым изгибом, затаились на простынях, чтобы разобрать спектр нахлынувших эмоций и поделиться друг с другом, так как их души все же смогли преодолеть расстояние и объединиться, взявшись за руки. Чон ощущает, что готов закрывать своим телом Чимина не только в постели, он рьяно бросится на амбразуру, подставит грудь под пули и первым нападет на противников, пряча за собой старшего. И все равно, что у того опыта больше, сил и навыков, ведь все предугадать невозможно, а Чонгук не против быть преданным псом ради этого тонкого, но невероятно сильного парня, дрожащего под его весом. Младший способен перегрызть глотку любому, кто позарится на Чимина, и, кажется, второй это чувствует и заводится от подобной готовности.       Чон несмотря на лидирующую позицию остается прямо пропорционально зависимым от Пака, поэтому ждет разрешения двигаться, даря ощущение защищенности и объятий.       — Давай, Чонгук-и, – так мягко и слабо под силой скопившегося внизу напряжения лепечет Чимин, когда младший дарит каждому позвонку крохотный и трепетный поцелуй, наполняя их страстную связь морем чувственности и нежности и подкупая этим.       А Чон что? Он для своего хена послушный, поэтому отдвигается назад и делает толчок за толчком с небольшой амплитудой, шипя от стимуляции и желания сорваться на бешеный ритм. Когда парень понимает, что Чимин заметно расслабляется и принимает с неподдельным наслаждением Чонгука, то отстраняется от старшего, возвышаясь над ним, и вновь обхватывает такой влекущий таз, чтобы лучше контролировать свои движения. Постепенно он выходит все больше и резче вгоняет внутрь свой член, делая все медленно и точно, так, что высокие стоны уже не прекращаются, а ноги старшего начинают разъезжаться.       Чонгук входит особенно глубоко и сильно, попадая по месту, приносящему удивительные ощущения старшему, что тут же захлебывается очередным стоном и сдается. Заметив бурную реакцию, младший повторяет еще и еще, запоминая, какую зону стоит стимулировать, чтобы вызвать восторг и помутнение рассудка у своего напарника.       Чимин теряет связь с реальностью, перестает держать свое тело и понимает, что отдал все в руки младшего, поддаваясь накрывающему его удовольствию и утыкаясь лицом в подушку. Его руки полностью расслабляются, а ноги помогает держать Чонгук, толкающийся с особым упорством и рвением, желая доставить как можно больше услады. Такой хороший и славный мальчик!       Войдя во вкус и поняв основные принципы, Чонгук устанавливает постоянный ритм толчков и следует ему, вбиваясь в податливое тело без остановки, то замедляясь до умоляющих просьб, то ускоряясь до бликов перед глазами. Он старается не закрывать веки, потому что упиваться видом такого нуждающегося в нем хена куда острее и приятнее, поэтому взором ласкает пушистые ресницы, приоткрытые пухлые губы, влажные от пота волосы, блестящую спину, острые напоминающие крылья лопатки, напряженную поясницу с привлекательными ямками, раскрасневшиеся ягодицы, на которые время от времени опускается щедрая ладонь парня в звонком шлепке, и, в конечном итоге, глаза застывают там, между ягодиц, где его твердый и требующий большего член толкается внутрь знойного Чимина, растягивая под себя.       Чон рукой гладит горячий пах старшего, массирует мошонку, ведет по сочащемуся возбужденному члену Чимина, размазывая смазку по его расслабленному животу и своей руке, а после поднимается обратно к месту, куда безжалостно вбивается его половой орган, и касается обмазанными в природных соках парня пальцами кромки растянутой вокруг толстого ствола органа мышцы, гладя ее и проникая кончиками пальцев внутрь. Чимин из последних сил подмахивает задницей, прося еще и еще, как ненасытная бестия, и толкая к краю забвения.       Чонгук понимает, что более не способен контролировать себя. Всего слишком много: возбуждение, смазка, пот, охотно принимающий Чимин, стоны, громкие пошлые шлепки, запах секса, все заполнило пространство, легкие и естество парня, и он сам не понимает, как начинает ускоряться. Он толкается мощно и быстро, заставляя старшего под ним дрожать и бессвязно мычать не в состоянии ничего сказать. Никто никогда не доводил Чона до такого состояния, а сейчас нечто первобытное взяло поводья и руководило процессом, жестко вколачиваясь в мягкого и довольного Чимина, закатывающего глаза от уровня похоти в крови.       Еще немного, еще и еще, погоня за большим наслаждением превращается в скоростную гонку, младший забывает, кто он, откуда и где находится сейчас. Он помнит лишь своего колкого и необузданного напарника, чей лик затмевает всех и вся, потому что Чимина забыть невозможно. В какой-то момент кажется, что они так и дойдут до финала, как две загнанные, но довольные гончие, но не тут-то было. Пак достаточное количество времени был покорным и послушным, а теперь, чувствуя, что младший теряет контроль и срывается в попытке оторвать кусок побольше, решает, что пора брать ситуацию в свои руки.       Чонгук не успевает сообразить, что происходит, как теплая нега исчезает, его член обдает прохладным воздухом, а когда туман перед глазами рассеивается, то видит сидящего к нему лицом Чимина, который, не теряя ни минуты, с невероятной силой хватает младшего и опрокидывает на матрас. Чону остается только лежать и осоловело смотреть на сковывающего его движения голого хена, понимая, что тот никогда не был слабым, а лишь разрешал так о себе думать, и восторгаясь им еще больше. Чимин держит руки и корпус младшего в крепкой хватке, приковывая своими бедрами его ноги к футону, а после удостоверившись, что парень не собирается вырываться, ослабляет захват.       Чон глядит большими глазами, приоткрыв рот, на восседающего на нем Пака и чувствует, как в собственном паху приятно тянет, а член дергается от предвкушения и ярких подкидывающих воображением перспектив развития событий.       — Ты же не думал, что заберешь себе все лидерство? – мягкие ладони Пака ползут от паха по животу младшего, скребя по коже ногтями, отчего мышцы пресса напрягаются, к твердой груди и развернутым широким плечам, оглаживая их и останавливаясь у самой шеи.       — Нет, – Чонгук не боится, в нем нет стремления отнять командование и вести, буря негодования не поднимается и никаких диссонансов не происходит, потому что он примет любые капризы Пака, и его желания станут и желаниями младшего.       — Вот и славно, ты тоже можешь быть послушным мальчиком, – пальцы Чимина смыкаются на шее Чона, но никаким образом не сдавливают и не мешают дыханию, лишь дразня и выманивая острую реакцию.       — Да, хен, могу, – соглашается, не думая, не ведется на провокацию в чистом виде Чонгук и тут же чувствует, как чужие ладони ползут выше, зарываясь пальцами в волосы и обхватывая его лицо. Чимин наклоняется, упираясь лбом в чужой и сталкиваясь носами, но держит расстояние между горящими адским пламенем губами, гоняющими нагретый воздух.       Они никогда не уступали друг другу, ни в самом начале после знакомства во время ссор, наполненных ненавистью, ни позже во время страстных поцелуев, ведь они всегда воспринимали друг друга как равных сначала соперников, а теперь партнеров. Чимину нравилось отдавать бразды правления, чувствовать слабость, силу мышц вокруг своей талии и упиваться тем, что есть кто-то способный дать ему время на передышку, а Чонгук любил независимость, нестандартное мышление и способность взять ситуацию в свои руки в старшем. Они дополняли друг друга и помогали друг другу даже сейчас, когда в поле зрения находится один лишь Чимин, который разжигает у Чона стремление сдаться ему в плен навек, и когда этот несносный и драгоценный напарник одним движением садится на член младшего до самого его основания.       Чонгук не выдерживает и дает волю рукам, хватающихся за лопатки и нажимающих на партнера, чтобы окончательно сблизиться. Очередной наполненный многозначительными фразами поцелуй, и Чимин начинает двигаться, постепенно наращивая темп и разрешая переместить широкие ладони на свои бедра, ведь больше ничего сделать лежащий пластом парень и не может. Чону остается упиваться моментом, наслаждаться прекрасным видом вошедшего во вкус старшего и молиться всем богам, чтобы его солдат над ним сжалился и ускорился. Хочется еще и еще, стимуляция нарастает, как и кульминация момента, когда Чимин садится, выравнивая спину, и опирается на ноги старшего позади себя, принимая очень похожую позу на ту, когда его ласкали рукой. С новой опорой увеличить амплитуду и нарастить темп не составляет труда, особенно когда под правильным углом член божественно стимулирует простату, заставляя самого Чимина гнаться за экстазом, как умалишенного.       Чонгук чувствует себя на вершине взбитого до плотных пиков крема: еще немного, и он покатится с них вниз, как сумасшедший любитель экстремального спорта, чтобы расшибиться всмятку. Он запретил себе лишний раз двигаться, потому что власть в руках старшего его заводит не хуже обратного, закрывать глаза, чтобы не упустить ни одной секунды невероятного зрелища, и забывать хотя бы малую часть произошедшего за этот вечер. Возбуждение, связанное в миллионы канатных узлов, тянет так, будто ищет свободный конец каната, за который следует дернуть, чтобы вся эта веревка, весом в тонну, развязалась. И под силу найти начало между сотен бантиков только Чимину, чем он, собственно, и занимается, поднимаясь и опускаясь на члене младшего с особым упорством.       Его сожмуренные веки, распахнутые губы, алые щеки и блестящая от пота кожа кричат о том, что парень сконцентрирован на своих ощущениях, пытаясь их настигнуть и разорвать в клочья. Сосредоточенного старшего отвлекать не хочется, и Чон так бы и наблюдал с тихим восхищением за тем, как его ангел возрождается после блуда, но Пак решает сам опомниться и отдать последние секунды в руки младшего. Он смотрит глаза в глаза, словно передавая все свои эмоции и разделяя чувства, когда оба понимают – уже совсем скоро и они взорвутся как праздничная пиньята, и умело соскальзывает с полового органа, садясь на бедра младшего.       Ладонь Чонгука, не прося разрешения, обхватывает член Чимина и соединяет со своим в неистовом желании быть ближе. Старший не отстает и тоже помогает рукой, поглаживая и водя по влажным стволам. Еще и еще, их пальцы переплетаются, когда волна удовольствия захлестывает с головой, и сперма перемешивается без посторонней помощи, а крупная дрожь проходится по двум разморенным нагим телам. Внизу становится невероятно мокро, чувствительно и приятно, отчего Чон тянется навстречу уже наклоняющегося к нему Паку, и они встречаются где-то посередине в ленивом и медленном поцелуе, тягучем, влажном и откровенном.       Говорить ничего не хочется, в голове пустота и благодать, именно так. Организм полностью всем доволен и даже не требует быстро подорваться и стереть сперму, пока та не засохла и не стянула неприятно кожу.       На постель младший падает один, а Пак отодвигается от него и с непонятной ухмылкой опускается ниже, никак не комментируя свои действия. Но когда Чонгук понимает, что именно затеял его хен, то останавливать его слишком поздно, и остается как-то совсем жалобно и требующе заскулить, когда мягкий язык касается низа живота, подчистую слизывая все улики без каких-либо промедлений.       Чимин слушает короткие чувственные стоны младшего, как самую нежную музыку, тщательно и аккуратно очищая живот, а после и его такой привлекательный даже в расслабленном состоянии член. Парень зарывается носом в промежность Чона, словно какой-то маньяк, глубоко вдыхая их перемешанные запахи пота, смазки, спермы, а также интимный и индивидуальный аромат самого младшего, и находит короткую щетину в паху весьма привлекательной, уделяя ей особое внимание. Еще прошло слишком мало времени, чтобы кровь вновь прилила к члену, но воспаленный мозг Чонгука и не переставал возбуждаться от одного лишь присутствия голого хена, а тут еще присоединились такого рода манипуляции. Шансы на второй раунд увеличиваются с каждым движением. Но Чимин действует максимально аккуратно, чтобы случайно не задеть и не причинить боль из-за повышенной чувствительности, совершенно не соблазняя, а когда остается доволен результатом, вылизав дочиста младшего, то ложится рядом возле него на пропахший их телами матрас.       Чонгук еле ощутимо гладит кончиками пальцев полностью расслабленного хена, желая остановить время и застыть в моменте, ведь сейчас ему по-настоящему хорошо, и этого достаточно, чтобы ощутить весь спектр красок, существующий в этом бренном мире. Никакие переживания не терзают его сердце, проблемы испарились под градусом созданного пекла, трудности спрятались в глубокие норы, предаваясь спячке. Чон чувствует себя чуть ли не всесильным рядом с Чимином и не видит в этом ничего плохого.       — Ты знаешь, что у тебя талант? – Чимин звучит довольно, восторженно и немного устало, его рука безвольно пересекает грудь младшего, а голова покоится на чужом плече, как на своеобразной подушке, их ноги переплетены дивным образом, но никого это не волнует. Ведь парням комфортно, тепло, а еще так близко. Чонгук кивает в ожидании продолжения и наблюдает за тем, как уголки рта Чимина невольно поднимаются вверх. — Я теперь с этого волшебного члена не слезу.       — Запомни, что ты сам это сказал, – Чон зеркалит довольную улыбку хена и считает его родинки, путешествуя от лица к ключицам уже в нетерпении в очередной раз зацеловать каждую. Остается лишь нежность и крепкая привязанность к когда-то ненавистному человеку, который сейчас кажется целым миром. Чон не ослеплен, он видит все минусы старшего и делает взрослый выбор, принимая и влюбляясь не только в хорошее, но и не очень, потому что все мы, давайте честно, не без грехов.       И эту крепкую связь, что становится нерушимее с каждым днем, парень будет беречь любой ценой, ставя в приоритет одного немного острого на язык, заносчивого и внутри сломленного Чимина. Именно сейчас почему-то пробирает на признания, поэтому Чон убирает волосы с влажного лба старшего и, еле касаясь, целует его, обращая на себя внимание.       Чимин поднимает на него свои глаза, смотря так доверчиво и наивно, и будучи голым не только физически, но и душевно, что Чонгук теряется, не смея рушить этот легкий образ перед ним звуком своего охрипшего голоса.       — Знаешь, я не видел смысла существовать до встречи с тобой, застыл, будто в анабиозе, варился в каждодневных кошмарах и хотел исчезнуть, – Чон говорит медленно, потому что язык какой-то тяжелый, а в горле появляется необъятный ком слез при воспоминаниях о себе прошлом, вызывающим лишь жалость. А Пак глядит внимательно, считывая все эмоции и водя пальцами по грудным мышцам. — Даже вся эта эпидемия не была способна достаточно растолкать меня, а потом появился ты, такой самоуверенный дурак без принципов и морали.       Чимин, не дожидаясь конца речи, щиплет младшего за сосок, поэтому Чонгуку приходится схватить игривую руку своей, чтобы так правильно сплести их пальцы и соединиться с хеном. Одеяла валяются грустно на полу, прохладный воздух гладит разгоряченные тела, пока комната окончательно погружается в сумрак. Еще один день они живы, любимы и умеют мечтать. Чонгук в какой-то момент разучился, но сейчас он вспоминает, какого это, и больше не собирается забывать.       — И ты вселил в меня желание жить, – выдыхает Чонгук, наблюдая за искорками в глазах и улыбкой на устах, и приходит к выводу, что его услышали в этой тишине, а младший, кажется, улавливает, как трещит на костре его сердце, пока Чимин подкидывает дрова. Губы встречаются вновь, боясь друг без друга существовать и подкрепляя сказанное размашистой подписью, а когда Чимин отстраняется, то по его выражению лица становится понятно, что он придумал достойный ответ, и Чон уже не может сдержать смеха от самодовольного вида хена.       — Это все моя чудодейственная задница постаралась, – выдает Пак, торжественно хлопая себя по ягодице, чем вызывает неудержимый громкий приступ хохота и тут же его поддерживает.       — Она, конечно же, заслуживает награды, – тепло отвечает Чонгук, опускает ладонь на виновницу веселья, ласково поглаживая чувствительную кожу, которая за сегодня получила достаточно шлепков, а после ведет руку вверх по телу к шее, обхватывает острый подбородок попавшего под чары младшего Чимина и медленно поднимает его голову, лаская большим пальцем распухшую нижнюю губу. — Но твои глаза тоже постарались на славу, они никогда не врали в отличии от твоего рта. Если бы не они, то я бы никогда и не увидел тебя.       — Ты шутишь, – еле слышно произносит ошеломленный и потерянный Чимин, совершенно не привыкший к подобным заявлениям и не знающий, как себя правильно вести. От речей младшего внутри растекалась сладкая карамель, а сердце принималось усерднее исполнять работу, пытаясь сбежать от романтических слов.       — Не-а, – Чонгуку вдруг становится невероятно весело от простоты и наивности Пака, проступивших наружу рядом с младшим, и он не может скрыть радость от доверия, открытости и понимания в отношениях с ним. Чимин умещается удобнее и прикрывает глаза, будучи невероятно смущенным и непривычно счастливым, и переизбыток эмоций дает свое, унося парня в сонное царство.       В голове Чонгука же роются тысячи мыслей не в состоянии угомониться, поэтому он лежит смиренно придавленный весом старшего, не обращая внимания на онемевшую руку, и перебирает его темные прядки, чтобы хоть как-то себя успокоить.       В глубине души Чон жалеет, что не встретил Чимина раньше, не пожил с ним в спокойное время без зараженных, убийств и страха смерти, не ходил на банальные свидания в кино на последний сеанс, где можно склеить рты в мокрых поцелуях, не гулял по парку аттракционов, поедая мороженое и сахарную вату, не праздновал день рождения и Новый год, не знакомился с друзьями, не предлагал съехаться и не заводил собаку. Эта история была бы умиротворенной, романтичной и банальной, и она была бы не про них, ведь до апокалипсиса Чонгук жить особо не желал, пропадал на работе до ночи, друзей всех растерял, потому что никто особо не хочет возиться с человеком, переживающим потери, не имел времени даже на самые поздние походы в кинотеатр или же ранние прогулки в парке, никогда бы не завел собаку и праздники он не отмечал. В обычное время он никогда бы не встретил Пак Чимина, а если бы и встретил, то покрутил бы пальцем у виска и уставился вдаль, погрязнув в не самых приятных мыслях о своем будущем.       Чон заметил, что дыхание старшего стало размеренным и он немного посапывал, и не мог не сжать его в своих объятиях немного сильнее от щемящего чувства под ребрами. Чимина хочется защитить, уберечь от всех недоброжелателей и спрятать где-то, где светло, просторно, свежо, много зелени, смеха и вкусной еды, но точно не в шкафу. Младший утыкается носом во взъерошенную макушку и, набравшись духу, говорит, пока никто не слышит, потому что смелости сказать в лицо еще нет:       — Ты играешь на струнах моей души, а я и не против.