Patient Zero

      Чон был уверен, что не способен испытать подобные эмоции уже очень давно. А теперь же все терялось из виду, когда появлялся Чимин на горизонте: смотрел, говорил, делал что-либо или просто молча ел. Тогда вот мозг младшего отключался полностью и не видел больше ничего вокруг, кроме одного предмета искусства. Признавать наличие неоднозначных чувств тяжело, особенно когда объект влечения парня – это парень, но не то чтобы это было величайшей проблемой. Чонгука никогда не привлекали собственный пол или неординарные эксперименты, как в подростковом возрасте, а Пак оказался каким-то чертовым исключением из всех написанных правил создания мира и всадником внутреннего апокалипсиса Чонгука в одном лице.              На самом деле, когда ранее речь заходила об отношениях или любви, Чон не кичился своими достижениями или количеством любовников. С его профессиональной специальностью хорошо, если время на еду и сон находилось, пусть и в маленьком количестве. Когда-то давно ему казалось, что одиноким быть плохо и неправильно, а потом он вдруг понял, что так казалось большинству людей вокруг, жадно ищущих, с кем же связать свою жизнь, хватающихся за первого встречного, как за спасательный круг, а потом страдающих от уже совершенно других проблем.       Чонгук со временем пришел к выводу, что наедине с самим собой тошно только сначала, терпеть можно, а потом и вовсе становится нормально. Кажется, что он даже доволен своим одиночеством и ему никто не нужен, ведь парень сам по себе являлся цельной личностью, которой ничего более не требовалось добавлять.       Хорошо так рассуждать, когда ни разу не ощущал срывающего крыши домов размером со спичечные коробки вихря где-то за ребрами, в городе из шатких чувств и крепких убеждений. А вот теперь Чон ни в чем не был уверен, ведь нечто уже существует внутри него, и не он не мог это отрицать, злясь на себя, что так переврал происходящее, превратив ненависть в нечто страшнее и мощнее.       Именно о том, какая ужасная участь ему выпала, и думал парень, ближе к полудню наблюдая , как на небе собираются тяжелые и не менее раздраженные тучи, низко нависая над верхушками деревьев, чтобы обрушить свой гнев на всех выживших.       Чонгук успел с самого утра сбегать на ферму, взять еду на день, переговорить с Намджуном, договориться по поводу вылазки и сделать тренировку, а теперь все его планы шли прахом из-за внезапно испортившейся погоды. Весенние дожди наполняли жизнью землю и людей на предстоящий сезон, они смывали остатки зимних последствий, наводняли уставшие корни и пробуждали еще больше растительности, заставляя тянуться ввысь и стремиться дотянуться ростками к солнцу. Небольшая награда за труды никому не навредит, поэтому парень твердо решил, что так уж и быть – сегодня он отдохнет от физической работы и проведет день наедине с собой. Прихватив на ферме пару книг, Чон выбрал самую тонкую из них, чтобы осилить за один день и более к ней не возвращаться.       Он заперся в своем домике, проверив перед этим состояние Пака, так как они сегодня почти не разговаривали, как впрочем и в прошлые дни, и принялся упорно игнорировать мысли о том, что нужный ему человек за двумя стенами. Как бы ни хотелось сорваться и переждать грозу вместе, Чонгук не поддается буйному порыву, поэтому когда слышит мелодию первых капель, нежно ласкающую землю, то даже немного расстраивается, что все же не набрался смелости подойти к напарнику.       Дождь барабанит о крышу, разбивается, летя сотни метров, чтобы оказаться на бренной земле, и находит новые предназначения для своей силы. От успокаивающего звука, пасмурной погоды и накопившейся усталости сильно клонит в сон, и парень даже не замечает, как начинает читать через слово, упуская смысл написанного и сознание из реальности. Буквы размываются в неизвестные иероглифы, и, может быть, книга недостаточно интересная, чтобы удержать внимание капризного читателя. Чон бы так и уснул, уронив чтиво себе на лицо, если бы не внезапный холодный порыв ветра и громкий хлопок двери.       Открыв ноющие глаза, Чонгук видит перед собой немного мокрого и злого до чертиков Чимина, который зачем-то оставил свое уютное и сухое убежище и пришел к нему, настроенный, очевидно, к экспрессивному выяснению каких-то важных вопросов.       — Объяснись, будь любезен, передо мной, – цедит полный раздражения и лютой ненависти мужчина, во взгляде которого читается четкое желание беспощадно казнить на месте, но ножи он не захватил – это уже хороший знак.       — Что? – Чон, не понимая, в чем, собственно говоря, претензия, откладывает книгу и садится ровно, готовый к очередному тяжелому разговору.       «Ну ты же сам хотел оказаться рядом с ним!» – шепчет противный внутренний голос.       — Сколько можно от меня все скрывать? Ты думаешь, что я не понимаю? На вопросы отвечаешь туманно и тупо меня избегаешь! – последнее Чимин буквально кричит, закипая от своих же слов яростнее, будто подкручивая конфорку, на которой сам же и сидит, его щеки горят, а глаза не знают пощады. Если бы Пак мог, то испепелил бы младшего уже десятки раз.       — Хватит додумывать, ты знаешь все, что нужно, – Чон сам начинает злиться, понимая, что от него требуют невозможное, дергают за веревочки, когда заблагорассудится, но ведь парень не кукла, он не может покоряться раз за разом и молчать в тряпочку. Чонгук поднимается на ноги и подходит ближе, рассматривая в горящих живым пламенем зрачках свою смерть, и принимает ее, усмехаясь искренне и без заискивания.       — Да что с тобой происходит? Ты все время молчишь! – Пак не отступает, готовый задушить голыми руками, но младший не боится ни капельки, чувствуя, как внутри все горит от злости на ситуацию, слова, Чимина и на себя, в конце концов, больше всего.       — Что тебе не нравится?! То прогоняешь, то говоришь, что я тебя игнорирую. Что тебе нужно?! – рычит в лицо старшему, заставляя того затихнуть, чтобы не вгрызться собеседнику тут же в глотку, ведь он не привык, что с ним позволяют себя так вести.       — Мне нужна определенность, – Пак рассматривает хмурое лицо, что находится так близко к его; за окном гроза не на шутку разыгралась, гремя на музыкальных инструментах в истерическом припадке и созывая на свой концерт всех в качестве слушателей, но Чон знает, что это только начало основного акта.       — В чем? – парень весь пропитан бензином, еще одна невыверенная искра спички – все вспыхнет и он больше не сможет сдерживать себя, надеясь на лучший исход. Он так устал, ужасно-ужасно сильно.       — В тебе, а ты чудной и мутный персонаж! – старший продолжает выводить на эмоции и манипулировать специально, толкая руками Чонгука в грудную клетку.       — Не лезь ко мне, Чимин, – сцепив зубы, младший отворачивается, прерывая зрительный контакт, считая в уме до десяти, чтобы погасить все подчистую и укротить себя, думая о том, что скоро ему понадобится электрический ошейник для послушания. Он же твердо решил, что всем будет лучше, если они не будут усложнять имеющееся положение, потому что все так запутано и невозможно в реалиях сегодняшнего дня, а еще вряд ли солдат разделяет его неоднозначные чувства. Выставлять себя дураком, терпеть унижение и грубые издевки совсем не хочется.       — Делаешь и говоришь непонятно что, зачем надо было вообще меня спасать?! Дал бы мне лучше сдохнуть! – отчаянно орет Пак, смотря на широкую каменную спину, которая и не дрогнула от его зубастых слов.       — Уходи отсюда!       Чимин покидает помещение, не закрыв дверь до конца, резво и быстро. Ветер расшатывает петли, вода заливается внутрь комнаты под сильным напором, а двор превращается в стремительные реки – стихия поглощает все на своем пути, раззадорившись увиденной ссорой двух глупцов. Чонгук ждет минуту, две, когда напряжение в груди спадет, станет легче дышать и сердце вернется к привычной частоте сокращений, но тяжесть не уходит, тросы, прикрепленные к старшему, натягиваются с небывалой силой, и выдержка лопается под уму непостижимым давлением, переполненная тревогами, эмоциями и тягой.       Чон срывается на улицу, не заботясь о дожде, холоде или себе, бесцеремонно открывает дверь чужой комнаты, но там пусто. Развернувшись, он видит, что входная калитка настежь распахнута и болтается из стороны в сторону под сильными ветряными порывами, и без раздумий бросается следом за импульсивным и неподвластным ни одной стихии парнем. Чонгук бежит в непроглядный лес по зову сердца, преследуя тонкий силуэт вдали, не имея ни малейшего понятия что скажет, когда настигнет и вернет в теплое помещение. Какие слова он выберет, чтобы сгладить обстановку и вернуть все на круги своя.       Вода попадает в глаза, рот, заливается за шиворот, она везде, но до нее нет абсолютно никакого дела, так как фигура старшего все ближе и ближе. И вот, сбито дыша, Чонгук догоняет напряженного до предела и злого, летящего выпущенной пулей, готовой поразить цель, Пака и хватает его за плечи, силой поворачивая к себе и заставляя остановиться, чуть не потеряв равновесие.       — Отпусти меня, придурок, – шипит змеей старший, но его не слушают, еще больше сжимая тело в своих руках.       — Куда ты несешься? – Чонгук не замечает дождь, гром и ветер, он смотрит лишь на бледное лицо с дрожащими губами, мокрыми прядями и слипшимися ресницами.       — А что, объясниться передо мной захотел? – Пак продолжает вырываться и ерничать, показывая всем видом, что укротить его не так уж просто.       — Кто ты такой, чтобы я что-то объяснял тебе? – младшего выводит из себя то, что его провоцируют, и он ведется раз за разом, бросаясь следом, отвечая на провокации и приближаясь вновь все ближе и ближе. Его внутренний таймер уже подходит к концу и пищит подобно микроволновке, настырно, противно и на всю квартиру, желая взорваться и разнести в щепки разогретое блюдо, дом и его хозяина.       — Чон Чонгук, – предупреждающе шепчет Чимин, прекратив вырываться, чтобы собрать больше сил и как можно сильнее врезать несносному напарнику.       — Ты все равно ничего не помнишь! – отчаянно кричит до этого говорящий спокойно мужчина, сгорая от неподвластных ему чувств и тут же возрождаясь обратно, словно Феникс, обреченный как на вечную жизнь, так и на вечные муки.       — Что? – громкий голос Чонгука отрезвляет старшего, замершего от предчувствия чего-то надвигающегося на него, похуже бурь и гроз, разметающих его волосы и бьющих хлесткие пощечины по щекам.       Дождь падает на голову, но не остужает ни на градус, и Чон больше не может сдерживать в себе раскаленную вулканическую массу, выжигающую изнутри заживо. Если он и дальше будет терпеть, то саморазрушится от пожара, что не стихает даже под ледяной водой, от которой волосы липнут ко лбу и бронхи спазмируются. Он смотрит на мокрое лицо Чимина, который не понимает или же не хочет понимать собственное положение, и хватает рукой его за горло, сильно сжимая его шею и моментально перекрывая доступ к кислороду. Но старший не пытается вырваться, не держит за чужую руку, не показывает ни грамма слабости, а продолжает неподвижно стоять, глядеть упорно и, не теряя гордости, подчиняться воле Чона, медленно лишающего его воздуха.       Чонгук больше не может, правда, его не хватает. Вторая рука грубо хватает Чимина за затылок и размашисто тянет на себя, вжимая чужое лицо в свое и сталкивая их лбами, как тех упрямых ослов. О да, они ими и были, ведь признавать очевидное каждый из них не желал до последнего, даже сейчас, когда и природе вокруг все предельно ясно. В ушах стоит шум капель, ритмично бьющих в барабаны, нарастает кульминация, и волнение в груди поднимается неконтролируемым фонтаном, мурашки покрывают кожу с ног до головы и бегут в бешеном ритме совершенно не от холодной воды. Мокрая одежда липнет к телам, срастаясь с кожей, а вода наполняет даже кроссовки, но окружающая непогода для двух человек сейчас ровным счетом ничего не значит. Не тогда, когда дрожь по телу прошивает двойной строчкой, чтобы наверняка не разорвалось.       Чон опускает взгляд на губы, что в миллиметрах от его, и забывает, как дышать и что правильно для них двоих. На его рот оседает чужое горячее дыхание, а первобытность желаний мешает оценить ситуацию целиком, выключая сознания и отдавая управление не особо умному автопилоту.       Руки жадно и грубо обхватывают голову старшего и вжимают еще сильнее, как педаль газа в пол, чтобы разбиться на полной скорости и не думать о последствиях. Если бы Пак воспротивился, то не смог бы вырваться из стальных объятий, как бы сильно ни хотел, но он лишь покорно следует за Чоном и с размаху врезается губами в губы, создавая самую настоящую аварию с потерями, взрыв на атомном реакторе, ураган 12 баллов. Зубы жадно кусают, губа, как первая потерпевшая, болезненно кровит, а воздух убегает из этого поединка, не находя места в поглощающих ртах, чтобы спрятаться и не быть свидетелем.       Они борются, не целуются в привычном значении, и их схватка более безбашенная, чем многие бои на ринге, их ладони не находят себе одного места, трогая еще и еще, везде, куда дотягиваются. Чимин не отдает лидерство до конца, так же сильно вжимая в свою грудную клетку младшего. Их тела сталкиваются друг с другом многократно под водными потоками, и они становятся единым целым, не способным разъединить губы или разлепить глаза, срастаясь в точках соприкосновения, с наслаждением погибая вместе.       Под веками взрываются звезды, падают кометы с горящими разноцветными хвостами и пылают заветные искры из мечт миллионов одиноких сердец, желающих ощутить нечто подобное. А две живые сердцевины сгорают заживо в силе пламени, что сами и породили.       Дождь не помогает, он бьет, летит и разбивается о двух забывшихся, он желает привлечь внимание всех жителей планеты, чтобы они тоже могли лицезреть рождение эмоциональной бури в эпицентре погодной. Небо вспыхивает, делая снимок на память, ведь не каждый день, месяц или год происходит столь яркое гармоничное влечение одинаковых по силе, равных по духу и готовых противостоять друг другу существ. Следом небо разражается бесноватым громом, раскалывается на тысячи осколков и нависает опасно над головами людей, заложив их уши душераздирающим грохотом, очевидно завидуя.       Одежда облепила их тела, исчезая и растворяясь в воздухе, как сахар в воде, губы болят от накала страсти, легкие жжет от кислородного голодания, но смерть сейчас – это оторваться от пухлых губ Чимина, а не пасть в обморок. Руки Чонгука гуляют по тонкому и сильному телу, как по собственным владениям, сжимая напряженные мышцы чуть ли не до хруста костей и желая зациклить момент до бесконечности. Чужие ладони так же жадно нащупывают и запоминают очертания мужского тела: широкой спины, крепкой шеи, грудных мышц.       Еще ближе, еще. Без разницы насколько сильно будут болеть губы и сколько ран укусами они сделают. Языки все вылижут, залечивая целебными касаниями, они все слижут, окрасив боль в сладость, страдания в негу.       Чимин отстраняется на миллиметр, сбито задыхаясь и перехватывая воздух со рта младшего, отбирая его бесцеремонно, а Чон готов его отдать. Дождь все смоет, он льет и обласкивает их лица, ни в чем не осуждая. Чонгук находит взор, который сейчас кажется самым желанным и нужным. Они встречаются где-то там, где их одинокие души хватаются за руки. Они смотрят не в глаза вовсе, а в зеркала, видя в отражении самих себя по ту сторону зазеркалья зрачков и не могут оторваться, желая упасть в кроличью нору и лететь бесконечно долго, лишь бы встретить друг друга на дне чужих озер. Этот взгляд кажется поистине чем-то интимным и личным, не сравнимым с физическим оголением, и невероятно сильным, потому что речь идет отнюдь не об оболочке.       Музыка миллионов капель привлекает к себе, и Чонгук поднимает голову к небу, надеясь, что его омоет с ног до головы. Пусть он возродится заново. Чимин следует его примеру, все так же сильно сжимая тело парня и не отпуская ни на миллиметр.       — Я помнил, – Пак улыбается приторно сладко, наблюдая за растерянным выражением Чона, и отталкивает его совсем легонько, словно пытаясь улизнуть от касаний.       — Какой же ты вредный, – младший ведется слишком просто, следуя за добычей и прижимая ее к своему мокрому телу. Он не разочарован и тем более не рассержен, так как возможность думать отключилась напрочь. В ушах лишь ливень, перед глазами дорогой человек, которого теперь кажется отпустить нереальным. — Ты хотел поиздеваться?       — А что ты предлагаешь надо было сделать? Наброситься на тебя с разбегу, только завидев на горизонте? – Чимин разрешает вторгаться в свое личное пространство, шепча слова прямо в покрасневшие губы, норовящие накрыть его, но старший ведь предусмотрителен, поэтому пальцами сжимает в кулаке волосы на загривке, не давая возможности пододвинуться ближе и добраться к себе с голодными поцелуями.       Чонгук не может сдвинуться, и ему приходится наблюдать за тем, как желанный рот искушает буквально в миллиметрах, насмехаясь и дразня, а очередная попытка испить нектар с чужих губ увенчивается болью в затылке. Парень смиренно ждет, чувствуя, как в нем возрастает нетерпение, и сжимает что есть сил мышцы спины старшего, опускаясь все ниже и ниже.       Жар действует не на одного него, ведь Чимин дышит прерывисто, забыв напрочь о диалоге и своей коварной игре, держась за младшего, как за последнюю надежду, не сводя взгляда с капельки крови на нижней губе. В итоге он первый не выдерживает и налетает на Чона, давая полную свободу действий и рыча в пылкий поцелуй не своим голосом.       Чонгуку не нужны слова или разрешения, поэтому его руки ложатся на мягкое и приятное место ниже поясницы, сжимая в ладонях накачанные ягодицы, чем вызывая протяжный высокий стон, пробивающийся сквозь грозу и шторм к ушам яркой молнией. Никто из них не помнит, каким образом Чимин вдруг оказывается выше на голову, а его крепкие ноги обвиваются вокруг талии младшего, и теперь Чону приходится задирать голову, чтобы не разрывать поцелуи.       Все происходит так естественно и понятно, что даже вопросов не возникает, зачем Пак все же воплотил в действие свою угрозу и запрыгнул на Чона, совершенно не возражающего, ведь теперь его руки впиваются ногтями в жилистые бедра, одновременно удерживая напарника и наслаждаясь моментом, запоминая до деталей ощущение желанного тела.       Вот бы это продолжалось вечно – дожди и поцелуи.       Но второе прекратить все же приходится, чтобы набрать воздух и немного отдышаться, парень очень не вовремя вспоминает о ране, и тревога за здоровье перекрывает все остальное.       — Вдруг швы разошлись, – Чон ставит старшего на землю, отмечая, что дождь не собирается прекращаться, а тучи серо-черного цвета создают искусственную ночь. Чимин же перед ним весь продрог и на ощупь кажется ледяным.       Без вопросов и пререканий, младший берет Пака за руку и стремительно двигается обратно в монастырь, чтобы отогреть и отпоить теплым чаем их обоих, переживая о том, чтобы не присоединилась простуда или, еще хуже, пневмония на фоне и так ослабленного из-за травмы иммунитета.       Они добираются до домика за считанные минуты через нескончаемую стену дождя, не желающего отпускать двух поглощенных друг другом людей, чтобы и дальше лицезреть их союз. Одежда неприятно сковывает движения и холодит кожу, отчего зуб на зуб не попадает, но все это теряет даже минимальный смысл для Чона.       Парни заходят в комнату Чимина, и старший расценивает сей факт по-своему, налетая на Чонгука прямо с порога и с ловкостью захватывая его в плен поцелуя, и заползает дрожащими пальцами под мокрую ткань, очерчивая чужой напряженный пресс. Хочется содрать эти хлопковые ошметки, чтобы увидеть картину целиком и всю ее облизать с ног до головы, поклоняясь солдату, подобно святому, и читая шепотом молитвы, потому что верит теперь в одну единственную религию.       Чон зажигается с пол-оборота, не в состоянии противостоять недавно открывшемуся источнику райского наслаждения, но все же волнение за здоровье мигает красной лампочкой, притупляя желание прижать тонкую фигуру к ближайшей стенке и как следует медленно и дотошно исследовать.       — Я не успеваю за тобой, ты несешься быстрее света, – парень заставляет себя отодвинуться от объекта вожделения и нежно касается его щеки, поглаживая большим пальцем, отчего Пак перестает дышать, заглядывая в темные глаза и утопая в них с головой безвозвратно.       — Зачем ждать, все же предельно ясно, – парень готов на все, он не привык довольствоваться чем-либо не сполна, а всегда получает понравившееся до потери пульса, пока сладкая истома не овладеет им.       Чимин, не сдерживая своих огромных и клыкастых внутренних демонов, подается вперед, прижимаясь неприлично близко и упираясь возбужденным достоинством в чужую ногу, а своей чувствуя ответную бурную реакцию покрасневшего парня, показывая, что им нечего юлить и ждать, строя недотрог и тратя время, которого у них нет, на букетно-конфетный период.       — Я не прошу ждать. Дай мне позаботиться о тебе, – Чонгук аккуратно, будто боясь разбить, как хрустальную вазу, обнимает лицо старшего своими большими и такими горячими руками и целует поверх губ почти целомудренно, запечатывая в касаниях столько обещаний и признаний, что это заставляет сердце пропустить удар, сбиваясь с привычного ритма.       — Хорошо.       Парень успокаивает мелкими и медленными поцелуями в щеки, подбородок, веки, заставляя расслабиться и покориться его воле, и, найдя край мокрой кофты, стаскивает ее через голову старшего. После, не прерывая более успокаивающий сеанс поцелуев, расстегивает его штаны и избавляет от них, раздевая Пака до трусов. Чон знает, что его мотивы могут истолковать неверно, но Чимин не противится и беспрекословно доверяет, следуя за младшим, куда бы он ни повел, что трогает до глубины души так же сильно, как и его палящие касания. Оторвавшись от складной и чудной фигуры Пака, Чонгук берет с футона плед, бережно заворачивает в него несопротивляющегося парня, а потом, обняв его за талию, одним движением переносит на мягкие подушки, укладывая так, чтобы отогнать прочь простуды и холод.       — Я тебе не барышня кисейная, чего так возишься? – возмущается Чимин, ведь где это видано, чтобы с ним, солдатом и профессиональным убийцей, себя вели подобным образом, что вполне можно считать за оскорбление, но из теплого кокона покрывала он не вылезает и истерики не устраивает. Одного касания взглядом хватает, чтобы подчиниться и забыться, давая согласие на любые действия.       — Мне хочется, – без прикрас отвечает Чонгук, пожав плечами, и достает газовую плитку, чтобы разогреть немного воды для горячего чая, который сейчас будет очень кстати. Его сердце уже устало гнаться, а отдышка так и не проходит от переполняющих эмоций. Раскрасневшиеся щеки, блеск в глазах и поверхностное сбитое дыхание из-за произошедшего и бури чувств, восставшей огромной волной и снесшей с ног, никак не скрыть.       — Так почему ты делал вид, что ничего не было? – вода закипает долго, а вопросы в голове младшего быстро, поэтому он спрашивает с расстояния, боясь, что если подойдет слишком близко, то может сорваться.       — Мне было интересно, как ты себя поведешь, – Чимин наконец-то чувствует сковывающий конечности холод и заматывается крепче, дуя горячим воздухом внутрь, чем вызывает теплую улыбку у Чона, наблюдающего за ним.       — И какие выводы ты сделал? – парень уже привык к тому, что предугадать действия старшего сложно, но ему это даже нравилось, так как это будоражило и заставляло чувствовать себя чуточку живее, чем обычно.       — Отрицать очевидное и игнорировать это вполне в твоем стиле, – посмеивается Пак, зыркая на облепленную мокрыми тряпками статную точеную фигуру далеко не мальчика. Грех такое скрывать от его глаз. — Снимай все. Если заболеешь ты, то некому будет возиться со мной.       Чонгук оглядывает себя и вздрагивает от холода, охватившем его, когда возбуждение отходит на задний план. Без стеснения и ужимок он стягивает штаны и футболку, сначала даже не подумав, что дальше со всем этим делать, а теперь приходится стоять полуголым посреди комнаты под пристальным взглядом старшего, не на шутку увлекшимся созерцанием искусства перед собой.       Вода закипела очень вовремя, и, разлив ее по кружкам, Чон опускает в каждую по очереди один чайный пакетик, чтобы немного закрасить жидкость, а после с исцеляющими чудо-напитками в руках подходит к старшему.       Чимину не надо долго размышлять, поэтому он откидывает в сторону один кусок покрывала, приглашая младшего к себе внутрь теплого логова, на что Чонгук приподнимает брови и не может не ухмыльнуться.       — Быстрее согреемся, – для убеждения твердит старший, замечая за собой несвойственный румянец и ловя смущенные нотки в голосе. С ним подобное впервые, что внезапно выбивает из колеи, и, чтобы более не испытывать судьбу, он запахивает одеяло обратно. — Не хочешь – как хочешь.       Медленно попивая горячие напитки и чувствуя, как тепло льется по промерзлому пищеводу и падает в холодный желудок, опаляя собой стенки, парни в тишине сидели довольно близко и далеко одновременно. Хотелось броситься в объятия и никогда их не разрывать, но, с другой стороны, Чона мучил один вопрос: «Что они творят?».       Младший продолжал дрожать несмотря на чай, его губы были все такого же синеватого оттенка, а кончики пальцев слишком бледными, поэтому, переборов внеплановое стеснение, Чимин вновь открывает покрывало, показывая всем видом, что отказ не принимается. Парень и не думал перечить, и вот уже мостится возле старшего, любезно подвинувшегося и предоставившего половину матраса. Их плечи соприкасаются, а отодвигаться хочется в последнюю очередь, поэтому Чонгук лишь пододвигается ближе, радуясь каждому очередному касанию их тел, что было для него тысячей поцелуев кожи с кожей.       Ощутив волнение в животе, в котором вновь начинало кипеть варево из сокрушительных и неведанных эмоций на огромном неконтролируемом огне, Чон не смеет более игнорировать его, не после всего, что было, ведь теперь он четко знает вкус, запах и ценность своих мечт.       Чимином овладевает нечто похожее, пуская мурашки и огоньки по телу, поэтому он самостоятельно льнет ближе, но все равно удивляется и издает высокий испуганный звук, когда руки младшего чудным образом перекатывают тело Пака сверху на свое и окольцовывают, прижимая сильнее некуда. Под ухом слышно, как райской птичкой трепещет сердце Чонгука, так часто и радостно, что Пак не может не слушать, внутренне успокаиваясь, лежа на углях и размеренно пылая в спокойном пламени.       Сила нового открытия, возбуждения и волна эмоций никуда не делись, но вот так, когда парни лежат и ощущают друг друга каждой клеточкой, умиротворение и надежда главенствуют над остальными чувствами, обещая подарить весь мир и звезды в придачу.       — Как так вышло? Я же терпеть тебя не могу, – шепчет Чонгук горячим дыханием в ухо старшему, что оказывается неожиданно покорным и робким под его ладонями. Несмотря на то, что Чон продрог до последней нитки, он весь пылает, находясь подле Пака и вытесняя холод.       — Уверен? Может это с самого начала было нечто другое? – Чимин немного поворачивает голову, смотрит наверх, найдя глаза младшего, выглядывающие из-под длинных ресниц, и тонет без возможности возвратить все вспять, затаившись и притихнув. Он готов отдать душу за эти темные и большие глаза.       — Ты определенно меня бесил, –Чонгук медленно водит руками по чужой спине, повторяя пальцами контур лопаток и позвоночника, испытывая легкую дрожь от похожих процедур. Он и помыслить не мог еще утром, что ему будет позволено подобное и что его тайным желанием станет именно не быть отвергнутым. В одночасье все стало понятно, и Чон почувствовал себя таким несусветным дураком, что не сложил дважды два раньше.       — А ты меня, – Пак не обижается нисколечко, ведь глаза не лгут, а в них он видит безграничное обожание, которое сложно осознать и объять многим за всю свою долгую жизнь.       — Что будем делать? – Чонгук ведет по позвонкам вверх по задней поверхности шеи к затылку и зарывается пальцами в еще влажные пряди, а старший тянется за ним и, приподнимая голову, сам аккуратно кладет свои губы на чужие, будто так и было заложено в программном обеспечении Вселенной еще до их рождения. Настойчивый язык вылизывает рот младшего, а когда кончиком случайно соприкасается с таким же чужим, то все тело сводит в приятной судороге от возникших разрядов тока.       — Я так понял, что трахаться мы не будем? – разорвав тягучий и медленный поцелуй, спрашивает Чимин как ни в чем не бывало и водит ладонями по мужской груди и плечам. Холод отступает и убегает за дверь, туда, где для него есть свободная койка, так как в этом домике под покрывалом слишком жарко.       — Ты неисправимый, – Чон убирает руки от старшего, сетуя мысленно на то, что не может прибить их гвоздями к полу. Парень чувствует, как стремительно несутся события, и он морально не готов к таким резким поворотам на полной скорости, зная, что его выкинет через боковое стекло на обочину. Последующая фраза должна послужить стоп-краном для несущегося железнодорожного состава, коим является сейчас Пак. — У меня никогда не было парней.       — Ну я догадался, – парень, с тяжелым вздохом приняв факт отсутствия интересного предложения, кладет голову обратно на грудь и упирается щекой, выводя пальцем неизвестные никому символы.       — А если серьезно, Чимин, что нам делать дальше? – Чонгуку нравятся обуявшие им полыхающая страсть и вожделение, что граничили с сумасшествием, но он не смеет игнорировать, что за всеми этими сильными, но кратковременными чувствами прячется глубокое и опасное. То, что заставляет кутать в покрывала, перевязывать раны и наставлять пистолет на Намджуна, и теперь надо определиться, в какую же сторону его занесет скоростной поезд.       — Не знаю, – голос парня, расположившегося на теплом теле младшего, звучит приглушенно и слабо, видимо, Паку не особо нравится, куда клонит Чон.       — Конечно, это все совершенно не вовремя и не к месту, но мне еще столько нужно узнать о тебе, – Чонгук опасается, что неправильно донесет свои мысли и его не поймут в полной степени, хотя он и сам еще боится говорить прямо. Чимин затихает, громко размышляя, и сопит через нос, видимо, все же подхватив насморк.       — Что это? Мне не нужны отношения, – старший отстраняется, чтобы восстановить зрительный контакт, и в итоге сползает на свободное место на матрасе, прерывая длительные и приятные объятия. В местах, где касался Пак, покалывает и ноет, прося вернуть необходимое тепло.       — А что тебе от меня надо? – Чонгук тоже садится, упираясь спиной о стену сзади, теряясь в разговоре и не понимая, где он мог просчитаться и сделать неправильные выводы, ведь старший сам упал в его объятия и притяжение между ними было столь очевидное.       — Пара ночей вполне сойдет, – одним предложением Чимин обрубает все на корню, как топором молодую ветку, так и не дав ей возможности окрепнуть и вырасти, пустить листья и цветы, которые могли превратиться в сладкие сочные плоды. Нет, она послужит для растопки костра однодневного физического влечения.       — Извини, но это не для меня, – Чонгук поднимается, поняв, что ошибся и это он торопил события, а для старшего произошедшее не более, чем легкая интрижка, от которой даже немного обидно, и, схватив свою мокрую одежду в кулак, направляется к выходу под поубавивший громкость дождь.       — Чонгук, – старший окрикивает парня, схватившись за плед, как за последнюю надежду – в его глазах видна тень пробежавшего и свалившегося кубарем страха, а на лице застывает лик предчувствия ошибки. — Я знаю, что ты правильный мальчик, но сам посуди: в любое мгновение нас может настигнуть смерть, а так мы друг другу ничего не должны. Времени на весь этот романтический фарс нет.       Младшему приходили подобные мысли, но они были скорее от неуверенности в том, что парень чувствует на самом деле. А сейчас вполне ясно, что Чимин как никогда серьезен. Неужели это он один все время ходил, утопая в глубине и разноцветии поглотивших его эмоций, ведь Чимин уже давно не был обычным напарником? Он занял слишком важное место для того, кто предупреждал о том, что им нельзя сближаться, и этим ударял многочисленное количество раз ножом прямо в сердце.       Чужая душа – потемки, но сейчас Чонгук понимает, что, несмотря на свою выдержку, боевой характер, навыки и другие характеристики опытного и взрослого человека, в душе настоящий Пак Чимин без прикрас и обмундирования оказался невероятно пугливым.       — Когда тебя ранили, я чуть с ума не сошел, готов был жизнь свою положить рядом просто так, а ты говоришь, что ничего не должны, – Чон сжимает ручку двери, наблюдая за тем, как сжимается старший, наверное, в попытке исчезнуть из этого места и ситуации, так как слова бьют наотмашь. — Ты же говорил мне, что люди могут дать друг другу больше и рисковать ради этого стоит, что не надо бояться и сторониться. Да, мне страшно, но вот я здесь перед тобой, а теперь что? Настоящий трус здесь только ты.       Ответа не следует, Пак продолжает смотреть, не моргая, приходя в себя и не находя слов, а Чонгук не готов становиться мальчиком на ночь из-за того, что кто-то, опутанный сотнями змей, не выбрался из клубка собственных страхов, как бы сильно ни давило сердце и ни рвалось обратно в постель поближе к старшему, такому одинокому и хрупкому.       Не дождавшись реакции, младший улыбается и без колебаний выходит под природный душ, направляясь в свою комнату, чтобы зализать и пережить раны, уже ничего не боясь. Он бросился с головой в омут, а в нем Пак стал душить Чонгука.       Опустившись на холодный футон, Чон ускоренно прокручивает все события сегодняшнего дня и чувствует, как в груди все равно распускаются цветы несмотря на ужасное окончание и разногласия, придя к выводу, что пережил бы подобное снова и снова, зная финал, хотя бы ради таких трепещущих воспоминаний, оставшихся теперь с ним.       Возможно, зная, что ничего не выгорит и приняв окончательно собственные неоднозначные чувства к Чимину, справиться с их бесконтрольным потоком будет гораздо легче, и в итоге он преодолеет глупую тягу. Не может же быть этот несносный мальчишка в теле взрослого мужчины его настоящей любовью!

***

      Во время ливня в машине особо не покопаешься, поэтому, как и все остальные жители фермы, Юнги сидел в доме, пытаясь осилить игру в шахматы с Минсоком, повеселевшим от потенциальной близкой победы. Окончательно потеряв интерес к этому занятию, мужчина сбил с ног своих черных короля и королеву и, похвалив зардевшегося подростка, отчалил на кухню, чтобы съесть ломтик сушеного мяса под стук тысяч капель за окном в компании молчаливой кошки.       — Что, тебя забыли покормить? – Мин слышит в ответ жалобное мяукание, отмечая про себя, что кошка, видимо, голодная всегда, независимо от того пустая ее миска или нет, но в просьбе не отказывает. Мири ластится к парню, пытаясь оставить свой запах на человеке, пока он отсыпает корм в миску и доливает воды во вторую. Кошка благодарно мурлычет, обещая дать еще вдоволь свое неоценимое внимание, и утыкается мордой в свои тарелочки по очереди.       — Она всегда по-особенному к тебе относилась, – шаткий покой вновь нарушают, хотя дом, вроде как, не маленький. Хосок вначале не решается зайти, колеблясь, стоит ли, но так как идиллию он уже испортил резким порывом, то некуда деваться.       — Перестань, – Юнги отворачивается к окну, возвращаясь к сухому мясу и томатному соку, который он обожает еще с детства. Смотреть на собеседника не хочется, чтобы ненароком на поверхность не вылезло прошлое.       — Это ты взял именно ее в приюте еще котенком, – Хосок не переживает о том, что может задеть сложные темы, кажется, граблями вороша былые времена, как сухие прошлогодние листья, поднимая их в воздух.       — Нечего такой белоснежной кошке там было делать, – Мин старается не поддаваться, вот серьезно. У него хорошо выходило почти два года игнорировать существование этого несносного придурка, выбросив в урну все хорошее и веселое, олицетворяющее его. И вот, при вынужденных обстоятельствах он не может убежать, как бы сильно ни хотел оградить этого парня от себя, поломанного и перекроенного десятки раз.       — Она просто покорила тебя тем, как агрессивно пыталась цапнуть твои пальцы, – Хосок смеется в своей привычной манере, стараясь сохранять непринужденный тон беседы, делая вид, что не замечает в комнате слона, содержащего в себе тонны невысказанных обид и неразрешенных конфликтов.       — Не без этого, – Мин вспоминает, что он немного старше и должен взять ситуацию в свои руки, чтобы закончить неловкий диалог и расстаться на нейтральной ноте. До сих пор у него получалось избегать личных встреч с Хосоком или же они были кратковременными, а сейчас дождь сужал список мест, где можно было бы переждать приступ решительности парня.       — А помнишь, что я ненавидел кошек и настаивал на собаке? – мужчина подходит ближе, занимая место рядом на кухонной поверхности, и берет себе тоже калорийный снек, прислушиваясь к успокаивающей мелодии водной стихии.— А теперь вот жизнь без нее не могу.       — Люди меняются, – какой же бессмысленный разговор, Юнги ощущает себя неловким и огрубелым, неспособным вести себя спокойно, ведь за ним и Хосоком тянется огромный хвост воспоминаний.       — Мири связывает меня с тобой, и, смотря на нее, я понимаю, что все это было не сном, – скороговоркой выпаливает парень, устремив настойчивый и горящий взгляд на сосредоточенный профиль, пытаясь выжечь дырку в чужой щеке. Выражение лица все же дергается и приоткрывает море сожаления, что тут же скрывается.       — Это было давно, – Мин понимает, что пора уходить, и дергается в надежде преодолеть расстояние к лестнице за короткий срок и укрыться в отведенной ему комнате, чтобы в очередной раз попытаться все стереть из памяти, но худые руки опережают его и крепкой хваткой сжимают запястье, ведь их хозяин слишком хорошо знает Юнги, его повадки, характер и уж точно никогда не хотел забывать.       — Ты опять отталкиваешь, – впервые за день в голосе Хосока слышится примесь грусти, перед которой устоять Мину не в силах, его сердце обливается кровью и зовет успокоить родного человека. — Прошло уже слишком много времени. Позволь мне быть рядом.       Тело коченеет под влиянием слов, это запрещенный прием, об этом известно двоим, но им пользуются, чтобы наконец-то достучаться до того, в ком безумно долго нуждаются и кого ждут, зная, что никто иной не зайдет в яркую квартиру и не будет смотреться органично рядом с Мири в окружении рисунков, старой потрепанной мебели и пищащего от возмущения чайника. Потому что именно Юнги выбрал кошку, помогал рисовать, чинил стол и покупал подушки на табуретки и в школьные времена украл из родительского дома чайник. Весь дом был пропитан этим парнем, и, когда Чонгук оповестил о пожаре, унесшим с собой душу жилья Хосока, то волнение и печаль не за материальное, а за частички любви, разбросанные в каждом уголке каждой комнаты, поглотили с головой.       — Я не могу, я плохой человек, – Юнги не может держать холодную маску непроницаемого и безразличного, ведь это не он, а данное Хосоку известно, как никому. Черт его дернул пойти на кухню, лучше бы сразу закрылся в комнате.       — Ты же понимаешь, что сейчас сам себя наказываешь? Даже в сложившейся ситуации ты предпочитаешь одиночество и не даешь помочь тебе пережить трагедию, – подступиться к Мину не выходит, с какой стороны ни пытайся, но видно же, как тот еле держится под невидимым монстром, созданным его же не отпускающими мыслями, чтобы не сломаться окончательно.       — Да, – Юнги впитывает взглядом детали, которые он так упорно и долго пытался забыть: непослушные волосы, лучистые глаза, безвозмездная улыбка. Ощущение дома не покидает даже сейчас. Может быть, это отголоски их общего прошлого или же перманентные чувства, пылающие вечным огнем, но разбираться нет сил, да и уже все равно. Парень подходит к Хосоку, надеясь в очередной раз на понимание, и медленно отнимает чужие руки от себя. — Быть со мной – это ад, а я не хочу, чтобы ты горел в нем.       — Ты не щадишь даже меня. Подумай только, прошло столько времени, а я все еще здесь, готов разделить твою боль, – лицо собеседника перекашивается от нескрываемой обиды и причиненного словами Мина удушения. Когда отталкивают раз за разом – ты уже сбиваешься со счета в попытках удержать и помочь, в конечном итоге приходит опустошение и черпать ресурсы на новые попытки уже неоткуда.       — Не нужно, – Юнги чувствует, как нутро рвется к любимому, но он не может остаться и позволить океану печали утопить еще одну невинную душу, поэтому мужчина делает очередную попытку уйти.       — Ты же понимаешь, что в один момент мне станет все равно? – Хосок сжимает кулаки и ровно вытягивается, чтобы не дрожать осиновым листом, его подбородок гордо поднят, а в глазах плещется настоящая обида, буйствуя, прямо как стихия за окном.       Его слова болезненно прокалывают насквозь сердце Мину, но парень продолжает упорно игнорировать неприятные ощущения, задерживаясь на мысли о том, что он все это заслужил, и надеясь, что у любви всей его жизни хватит сил отпустить его и двигаться дальше первым. Ведь Юнги до сих пор тайком заботится о нем и ловит себя на том, что неосознанно следит украдкой за бывшим возлюбленным. Да, вдали было определенно проще.       Теперь же ему потребуется по меньшей степени сутки, чтобы утихомирить возвратившиеся чувства, проснувшиеся после длительного сна, поэтому парень запирается в комнате и не собирается выходить оттуда до окончания ливня.       Дождь все смоет и оставит в мокрой грязи чистую истину, обличая перед зрителями то, к чему они еще не готовы и что при первой же возможности попытаются вновь запрятать за бесчисленными слоями краски.

***

      Чону снятся горячие касания губ, они влажные, неспешные и приятные. Парень льнет к податливому рту и понимает, что не может жить без этих поцелуев, что лепестками падают на его лицо и ласкают кожу. Он знает, кто рядом с ним, слышит его сладострастный стон, ощущает пышущее теплом тело, видит порозовевшую шелковистую кожу, к которой бережно прикасается лишь кончиками, боясь, что видение растворится. Парень под ним выгибается дугой, повторяя в губы младшего его имя шепотом так преданно, как суеверный молитву, и льнет ближе и ближе, обещая не покидать даже наяву.       Двери громко распахивают, как по давней традиции, и врываются в чужую комнату, выбивая Чонгука из прекрасного сновидения. Не понимая, где он, кто и что происходит, парень продолжает хвататься за отголоски иллюзий, приносящие невиданное наслаждение, а потом, медленно соображая, понимает, что перед ним стоит его ожившая фантазия, и чуть не завывает в голос. Натягивая одеяло повыше, чтобы никто не догадался чудным образом, что мгновением ранее виделось младшему, Чон ждет продолжение представления, ради которого его разбудили, наблюдая внимательно за влетевшем к нему в хоромы Чимином.       Старший неожиданно выглядит не на шутку встревоженным и взвинченным, глубоко дыша и бегая глазами по комнате. Обычно ему не свойственно подобное поведение, поэтому Чонгук максимально быстро концентрируется, уже готовясь решать возникшие проблемы, и бьет себя ладонями по щекам, чтобы окончательно оклематься.       — Я что-то чувствую странное, – выдает Пак, меряя комнату быстрыми шагами, а от его беспокойного вида и скоростной передачи кружится голова.       — Не мельтеши, садись, – Чон поднимается с постели, благо он вчера переоделся в сухое и теперь не светит лишний раз голым телом, и наливает в стакан воду, передавая старшему, опустившемуся на матрас. Чимин залпом выпивает холодную жидкость, но успокоиться это не помогает, он держит ладонь в районе сердца на груди, будто пытаясь замедлить бешеное сердцебиение, и смотрит в одну точку, игнорируя обращение по имени, пока его насильно не поворачивают к себе лицом.       Чонгуку моментально передается тревожность, ведь в голове всплывают недавние события прошлого, и приходит вполне логичный вывод – заражение все же началось.       Хочется кричать во всю глотку и держаться за старшего, чтобы отвратительная болезнь не забирала его, но это никак не поможет. Поэтому стоит держать себя под контролем и делать все возможное.       — Что случилось? – парень и не замечает, как близко оказывается к Паку, обнимая его одной рукой, а второй придерживая голову. Его ладони гладят подрагивающую спину и затылок, пытаясь унять панику, граничащую с истерикой.       — Меня подбросило с кровати мощным толчком. Какая-то чрезвычайно сильная тревога, никогда подобного не ощущал, – действия младшего помогают Чимину говорить более внятно, а Чонгук продолжает покачивать парня в своих объятиях, надеясь утихомирить инфекцию и страх.       — Опиши подробнее, – к нему жмутся сильнее, прямо как во сне, но сейчас причина иная, и где-то внутри Чону невероятно приятно, что, испугавшись, Пак пришел именно к нему.       — Это как предчувствие чего-то плохого, такое холодное, скользкое и темное. Но самое страшное – это то, что этого не избежать, – старшего одолевает крупная дрожь, отчего кольца из конечностей сжимаются вокруг парня сильнее, пытаясь защитить и утихомирить перепуганную душу.       — Может быть, это плохой сон, – предполагает младший, сам не веря во что говорит, ведь он еще ни разу не видел, чтобы его солдат был настолько беспомощным перед невидимым противником.       Если понадобится, то он остановит это блядское заражение голыми руками. Он никогда не отдаст им Чимина.       — Нет, – кажется, Чимин все же успокаивается с горем пополам, постепенно выравнивая дыхание и затихая. Он отстраняется немного, чтобы заглянуть в испуганное за чужую жизнь лицо в поисках ответов, а найдя, выглядит донельзя ошарашенным, будто увидел нечто новое, и припадает к пересохшим губам, даря краткий, пропитанный болью и криком, но такой нужный и трепетный поцелуй, так же быстро отрываясь от них. — Чонгук, я их чувствую. Зараженные совсем близко.