Поворот, мать его

Улыбки бывают больнее пощёчин.

Суббота у Кушины получилась волшебной, восстановила не только часть физических сил, но, будто, укрепила омегу морально, склеила нечто сломанное обратно и заботливо подула, чтобы клей поскорее схватился, но он не успел. Стоило переступить порог родительского дома… Это место отнимало все силы бороться. Угнетало на глубочайшем уровне. Не давало забыть о тринадцати годах одиночества, привитых с пелёнок манерах, планке, установленной так невообразимо высоко, родительском разочаровании, когда мальчик до неё раз за разом не мог дотянуться. Стоит заметить, ему давали неограниченное количество шансов, всё не теряли надежды. Он был идеален во всём, но недостаточен. – Что за внешний вид? – «приветствует» отец своим ледяным тоном. На сына даже не смотрит – поглощён наблюдением за бедной Киоко, которая под взглядом коршуна достаёт n-ную партию керамики из посудомоечной машины, насухо протирает чистым полотенцем каждую тарелку, каждый бокал, каждую десертную ложечку. Порыв процедить что-нибудь остроумное в ответ давно уже не появляется – он же надрессированный мальчик. – Я иду спать, – обосновывает свой неприемлемый внешний вид, про себя смакует мысли о том, как бы этот альфа был зол, узнав, что парень так ходит со вчерашнего вечера, причём без наполовину скрывающей его серой кофты. – Ты забрала из химчистки одежду? – осведомляется мужчина тем временем. – Да, Фугаку-сан, – рапортует Киоко, краем глаза задевая вошедшего на кухню омегу и получая от него мягкую улыбку. – Я всё проверила и развесила в ванных комнатах. Мужчина хмыкает. В жизни не похвалит, даже если доволен работой. – Официанты с шеф-поваром приедут в пять утра… Привет, милый, – мама ворошит волосы старшего сына, пролетая мимо него в сторону обеденной комнаты, параллельно придерживая у уха мобильный. – Я их впущу, – кивает Киоко, которая, видимо, остаётся сегодня здесь ночевать. – Да, будьте добры, – хмыкает Микото в трубку, возвращаясь в помещение секундой позже, прикрывает пальцами микрофон телефона, чуть отводя его от лица, – нам точно хватит комплектов посуды? – адресует мужу вопрос. – Может, ещё одну коробку достать? Киоко, сходи. Саске молча уходит вместе с девушкой, чтобы помочь и бонусом свалить с этой кухни. – Список гостей у тебя, – напоминает Фугаку жене. – Его ты составлял, – не отступает Микото. Итачи ускользает в сторону лестницы, не заморачиваясь на пожелания о спокойных ночах. Родители сейчас в своём мире. Хотя, почему же сейчас? Они всегда будто каплю оторваны от реальности. Заснуть труда не составило, но сны получились тревожными, неприятными, даже страшными. Размытые картинки, незнакомые люди, от которых не убежать, дети, которых всё ищешь, но всё не можешь найти, голос, который подводит как раз в тот момент, когда нужно кричать что-то жизненно важное. Около трёх часов ночи омега проснулся в одну из самых страшных панических атак, какие с ним только случались. Когда дышишь так часто, что кислорода недостаточно и одновременно слишком, когда в груди настоящая, физическая боль, а сердце грохочет по всему телу отчаянно, будто в последний раз. Брюнет на трясущихся конечностях сполз на пол с кровати, пытался дышать, как в интернете писали, перебирать в уме вещи, которые он слышит, видит и чувствует, но, хн, слышал только своё сорванное дыхание, видел расфокусированный пол и собственные пальцы на нём, чувствовал пульс и животный страх, от которого невозможно отвлечься. Удивительно, пожалуй, то, что рациональный голос не замолкал ни на мгновенье. Разговаривал – Итачи слышал его. Понимал, что не умирает, что рядом нет никакой опасности, но это не так уж много и значило. Ничего не меняло. Саске влетел в комнату практически сразу – услышал через свою приоткрытую дверь. Осел на колени, притянул брата к себе. Его сердце билось едва не быстрее, а посему и не успокаивало ни капли. Как легко забыть о том, что этот альфа – ребёнок. Он такой сильный, такой взвешенный и непроницаемый, так уверенно кидается защищать, что за ним действительно хочется спрятаться. Но в настоящие моменты, когда всё на нём, он всё же теряется. Они оба такие, наверное. Их не учили разбираться со своими эмоциями или договариваться с ними как-то. Учили лишь прятать. Итачи успокаивался, кажется, целую вечность. К моменту, когда паника его отпустила, комната тонула в отчаянии, поэтому спать они перебрались в комнату Саске. Хотя «спать» слишком сильное слово. Омега перебарывал дрожь, насильно толкал в голову светлые мысли и от изнеможения немного дремал, просыпаясь по каждому шороху. Альфа, кажется, вообще глаз не сомкнул ни на секунду, сверлил брата взглядом на каждое его мелкое движение, дыхание задерживал, опасаясь, что страх вернётся. В голове на грани яви и сна вертелись слова Намикадзе о том, чтобы парень звонил, если ему что-то понадобится. Речь о чём угодно, в любое время дня и ночи. Сама мысль о том, что Минато мог бы действительно просто забрать его, вытеснить панику из головы своим запахом, посмотреть на парня совершенно спокойно, тем самым напомнив, что всё с ним будет нормально… Сопротивляться порыву позвонить было во всех смыслах мучительно. Помогло лишь то, что телефон лежал где-то в соседней комнате, и омега банально не имел сил подняться и доползти до него. Утро, впрочем, всё-таки наступило и принесло с собой тот самый неотрепетированный хаотичный танец людей, предметов и фраз, в котором вечно кажется, что ты стоишь не там, делаешь не то и совершенно не так, как нужно. Душ короткий, но слишком длинный, фен высушивает волосы быстро, но слишком медленно, вся удобная одежда под событие не подходит, та, что подходит, неудобная и не по погоде тёплая, а короткий рукав, который ему бы простили, показался слишком открытым, и омега всё равно остановил выбор на всём тёмном и максимально закрытом. Возможно, он перегреется и потеряет сознание, но от чужих взглядов себя хоть каплю закроет. На первом этаже происходило больше приготовлений, чем в Букингемском дворце перед выходом королевы. Что-то готовилось, мылось, переставлялось, поправлялось, убиралось. Микото, как дирижёр, управляла всем этим, Фугаку предусмотрительно не лез жене под руку, а Саске с Итачи не знали, куда бы приткнуться, поэтому смиренно коротали ход времени, прикидываясь мраморными изваяниями. К двум часам дня секунда в секунду прибыли гости. Их было всего шесть человек: четверо альф, с которыми их отец вёл какие-то дела, двое молодых альф сыновей, имена которых Учиха прослушал. Одного из них, однозначно, заставили здесь появиться, и он до самой ночи пресно улыбался, односложно отвечал на вопросы других и в целом перебирал очень ограниченное количество одних и тех же вежливых фраз, которые создавали ощущение, будто он беседы поддерживает, но по факту смысловой нагрузки никакой не имели. Этот парень был вполне выносим, а вот второй всё никак омегу в покое оставить не мог: ронял комплименты, сыпал вопросами, вставлял то и дело не очень искромётные комментарии по делу. Этот, видно, в семейном бизнесе уже основательно варился, потому что вёл себя как и остальные собравшиеся за столом акулы. Поданные на обед блюда были изысканными и, вероятно, очень вкусными, но Итачи почти не притронулся к ним. Ему внутренности скручивало от происходящего: от пустых фраз, всеобщего притворства, ненужного ему внимания и необходимости взаимодействовать с этими людьми, ибо игнорировать нельзя ни в коем случае. Он сидел, перемещал то и дело кусочки еды по тарелке, слушал истории о собственных достижениях от лица самого Фугаку Учихи и чувствовал себя цирковой обезьянкой. Сидишь, выполняешь трюки, которые твой хозяин находит забавными, не хочешь танцевать по щелчку его пальцев, но и ослушаться почему-то не смеешь. Вроде бы, он больно не делал ни разу, твоей жизни не угрожает, ты вполне можешь встать прямо сейчас, показать ему средний палец и выйти из этого дома. Хн, но не сделаешь этого. Асума хотел три слова о себе? Без проблем: слабый, безвольный, абсолютно бесхребетный, жалкий, никчёмный, декоративный мальчик. Легко управляемый. Послушный. Нет, покорный. Не способный к сопротивлению. Как же здесь душно. – Прошу прощения, – выдохнул, поднимаясь. Слишком рано – отец резанул взглядом за это, но назад хода не было, ноги уже понесли его прочь: по недлинному коридору, через кухню, во двор. Был сначала порыв направиться к арке, что вела к целям и стрелам, но взгляд остановился на одном из раскидистых деревьев, и омегу дёрнуло в его подвижную тень. Жарко, так невыносимо жарко, что хочется наполнить ванную льдом и рухнуть в неё с головой, лежать в ней, пока кожа не онемеет. Вдохнуть бы свежий воздух откуда-нибудь, позволить ему отрезвить себя и унести липкие эмоции подальше от носа, но горячий воздух, как назло, стоял неподвижно, а солнце выжигало напрочь все силы за свободу бороться. – Итачи? – прозвенел колокольчик женского голоса, и тонкие пальцы невесомо тронули плечо парня. – Хей, – шепнул, выторговав у лица тёплую улыбку, пока поворачивался, – тебе, наконец-то, дали передохнуть? – Нет, – усмехнулась Киоко, – про меня просто удачно забыли. – Хм, – дёрнул уголком губ, трогая взглядом окно. Движения за ним, к счастью, не наблюдалось. – Настолько плохо? – спросила чуть слышно, вновь цепляя внимание. Она смотрела на него так робко и в то же время чертовски прямо, будто боясь пропустить что-нибудь важное. Невозможно милая. Отвечать омега не стал. Отпрянул, кивком головы приглашая за собой последовать. Киоко сопротивляться не стала и вскоре прильнула к дереву рядышком с ним. Тень облегчения не принесла. – Знаешь, я до сих пор понятия не имею, чем занимается ваш отец, – призналась девушка. – Транспортировкой товаров в крупных объёмах, – на автомате ответил. – Каких? – не поняла. – Любых, – глянул на неё, – скажем, ты локально выпускаешь какой-то продукт, который хочешь толкнуть в другие города или за границу. Он может доставить этот продукт в любом количестве куда угодно по асфальту, морю и воздуху. – Вау, – выдохнула, не удержавшись. – «Вау», – повторил пресно, – столько может, а обыкновенное «спасибо» выдавить из себя не способен, – дёрнул бровью. Киоко держалась довольно долго, но по итогу сломалась и рассмеялась. Учиха тоже значительно посветлел после этого. Не смог остаться равнодушным к этому радостному чуду. Пользуясь исчезновением омеги, остальные молодые люди вскоре тоже покинули стол. Первым во двор вышел Саске, потом – тот альфа, который равнодушный и нормальный, последним с ощутимым опозданием – тот самый парень-комплимент, что вновь срикошетил к омеге. Итачи не изображал интерес, но парень толкал истории о себе с таким энтузиазмом, будто откуда-то этот интерес всё-таки видел. Пришлось долго кивать и хмыкать, и это казалось невыносимо скучным занятием до тех пор, пока отец не попросил продемонстрировать гостям навыки кюдо. Услышав «постреляй для нас, Итачи», он, признаться, готов был даже в разговор с неутомимым альфой включиться, лишь бы не быть развлечением на вечер, но развлечением быть ему уготовано самой судьбой. Все переместились в соседний маленький дворик, обустроенный исключительно под стрельбу. Обсуждалось, кто, как и за сколько всё это так красиво построил, где заказывались мишени, откуда появилась у детей эта тяга к кюдо. Дети сами, кстати говоря, были не в курсе, откуда. Отец объяснил и им, и гостям. Стрелял омега чисто, хотя настроение было далёким от ровного. Им опять подчёркнуто восхищались, совершенно неуместно говорили, что он во всём, должно быть, хорош. Все как бы понимали, что единственный навык, который этим людям действительно важен – это его способность в нужный момент перед правильным наследником раскрыть свои ноги и подарить миру ещё одного или парочку чистокровных аристократов. Не зря же его этот молоденький альфа нахваливает, уже прикидывает, вероятно, куда бы поставил дорогую игрушку, если папочке хватит средств ему такую позволить. – На семь часов, – подсказал брат местоположение комментатора, прекрасно понимая, как омеге хочется развернуться и не в чёрную точку стрелу выпустить, а кому-нибудь промеж глаз. – Не соблазняй меня, Саске, – цокнул, снова прицеливаясь, – если сяду когда-нибудь, то хотя бы из-за того, кто этого стоил. – Аминь, – хмыкнул сбоку, – они уходят, можешь расслабиться. Итачи выдохнул. На какое-то время над миром воцарился покой. Бизнесмены втянулись в оживлённый разговор о чём-то своём, оставив троих незаинтересованных людей тихонечко тянуть вино в тени деревьев и приятно друг с другом молчать. А потом из дома вышел человек, которого Итачи никогда, ни при каких обстоятельствах не ожидал увидеть во дворе родительского дома. Его появление настолько обескуражило, что омега воздухом подавился, сразу же притянув к себе внимание цепкого взгляда. Сенджу Тобирама, одетый просто, но каким-то образом с иголочки, мягко кивал, слушая своего старшего брата, но взглядом так основательно вгрызся в Итачи, что тому дышать стало трудно. – А, – протянул Фугаку, оперативно тормозя разговор, – так и знал, что не появишься вовремя. – Я в жизни никуда не опаздывал, – парировал Хаширама, сорвав у своего брата острый смешок. – Интересная часть, смотрю, только началась. Саске уложил руку омеге на талию, потянув его вперёд за собой. Чем ближе был Тобирама, чем больше Итачи нервничал, тем крепче сжимались пальцы младшего брата. Омега накрыл его руку своей в надежде то ли его успокоить, то ли себя самого. Тобирама молчал, пока Фугаку представлял их с Хаширамой своей семье, коротко склонил голову в приветственном жесте, не стал делать этот момент неловким, хотя для омеги ещё более неловко уже в принципе быть не могло. Братья Сенджу были довольно большими рыбами, поэтому в разговор были затянуты сразу же. Брюнет воспользовался возможностью незаметно исчезнуть, но это его не спасло – альфа нашёл его вскоре на кухне. Кроме омеги внутри был лишь Саске и пробегающая то и дело мимо Киоко. И свежая бутылка вина, которая заканчивалась чересчур быстро. – Поешь чего-нибудь, – настаивал брат. – Прошу, хватит говорить о еде, – поморщился, борясь с нервной тошнотой и активно запивая её красным сухим. – Итачи, – раздавшийся за спиной мужской голос дёрнул тонкое тело новой порцией острого дискомфорта. Саске взметнул поверх плеча омеги свой вгляд, горящий, готовый без лука и стрел расстрелять. – Ты и дома, смотрю, исчезаешь при первой возможности. Личные шутки от начальника – такое дело... Не знаешь, рассмеяться тебе или начать паковать свои вещи. – Вы знакомы? – резкий голос младшего брата очень контрастировал с мягким тембром Тобирамы. Мелкий все манеры, кажется, позабыл, но кто бы дал сил напомнить? – Ещё бы я не был знаком с моим инженером, – Сенджу вполне мирно ответил, – подаришь нам пару минут в одиночестве? – Не подарю, – секунды тишины не оставил между вопросом и ответом. – Саске, – одёрнул омега его, – всё нормально, – поймал недовольный взгляд, своим собственным на дверь указал. Беги же, болван, не раскапывай и себе яму. Парень выдохнул сквозь зубы, ещё раз мужчину взглядом порезал, а потом медленно, будто под чьим-то прицелом себя вынес из комнаты. Итачи только тогда развернулся и альфе в глаза посмотрел. Он выглядел иначе, не так, как на работе. Социальный выход в свет – никаких галстуков, лишь расстёгнутая на пару пуговиц белая рубашка с подвёрнутыми рукавами, тёмно-серые брюки. Часы на запястье пытаются выглядеть скромно, но для ролекса это тот ещё квест. Этот альфа не старается выглядеть статно, но от него властью просто разит. – Отлично выглядишь, – шагнул к мраморному столу, подцепил пальцами один из задвинутых стульев, опустился на него, звякнув льдом в своём стакане с чем-то янтарным и, без сомнения, крепким. – Перерыв тебе на пользу. Во взгляде парня было, верно, столько вопроса и недоумения, что Сенджу едва не рассмеялся. В контексте человека с извечно каменным лицом и прохладным взглядом это скорее пугает, чем успокаивает. – Я выйду завтра, – заверил, не понимая, к чему этот разговор его приведёт. – Поправь меня, если я не прав, – протянул с таким лицом, что в неправоте его уличит разве что суицидник, – но в HR тебе сказали взять ещё неделю, а в медицинской справке – выйти «по показаниям психолога». – Вы, – взгляд невольно тронул ведущую на улицу дверь, – читали мой файл? – Разумеется, – тоже двери взгляд подарил, – не думал же ты, что что-нибудь происходит под моей крышей без моего ведома. Я знаю всё о моих подопечных, включая их родословную, – дёрнул бровью, и до Итачи медленно начало доходить, что избежать этого человека не было ни единого шанса, потому что он приехал сюда с намерением встретиться, – ты, к слову, у меня самый породистый и, по иронии, самый усердный, – Тобирама выдержал паузу, чтобы сделать глоток из стакана, Итачи рефлекторно из своего тоже немного отпил. – Честный труд я ценю превыше всего. Ну, – качнул головой, будто сам себя в мыслях только что поправил, – и верность, конечно. – Верность? – не понял, откуда это вообще вылезло. – Если вы про фирмы, которые со мной связывались, это было, в основном, организованно моим отцом, – или Яхико. – Меня не волнует, почему они тебя хотят, – качнул головой, – только то, что ты им отказал. – Мне нравится работать у вас, – искренне. Тобирама, кажется, улыбнулся. Уголком губ, незримой тенью на лице. Выдал своё довольство почти незаметно, но так, что ни с чем не спутаешь. – А мне нравится, как вы с Акасуной работаете, – поделился легко, – мне и дальше хотелось бы собирать плоды ваших креативных фантазий, но для этого вы должны быть здоровыми и всем довольными. Ты, Итачи, здоров и всем доволен? – Вполне, – ложь, обычно, так легко с языка не слетала, но, будучи всё ещё в гнилом высшем обществе, нужно вести себя подобающе – отвечать правильными ответами, но никак не правдой. – Отлично. Вернёшься на работу, когда твой психолог мне это на бумажке напишет. Учиха опешил настолько, что с десяток секунд не знал, как ответить. – Чтобы он это написал, я должен ходить на работу, – настоял на своём, – мне хорошо на работе. От взгляда Сенджу не по себе. Он пристальный, продолжительный, выжидающий. Так же Намикадзе смотрит, когда ждёт исполнения просьбы или ответа на вопрос. Только вот Намикадзе можно щёлкнуть по носу, а этого нет. И пусть альфа только что несколькими способами выразил, что ценит Учиху как сотрудника и отпускать не собирается, мужчина всё-таки имеет над судьбой парня измеримую власть. Держит в напряжении и этим, и своей энергетикой. – Запретите мне? – решил прямо спросить. Альфа медленно качнул головой. – Кто я такой, чтобы тебе запрещать? – не то серьёзно, не то в шутку. – Мне нужно твоё слово, что ты не постесняешься попросить время на отдых, если почувствуешь, что не справляешься. – Я не постесняюсь, – тут же заверяет. Он что угодно скажет сейчас, лишь бы этот человек сместил куда-нибудь своё внимание. Но альфа покидать его не торопится. И не отпускает, держит глазами на месте, будто чего-то ждёт. Не напоминает совершенно того мужчину, что внимательно слушал твои презентации и отчёты, а потом переключался на кого-то другого. Нет, сейчас он смотрит во всех смыслах, потому что можно смотреть. Подобные вечера Фугаку на то и нужны, чтобы капать личным в рабочее. «Отлично выглядишь» очень некстати всплывает в памяти, и брюнету хочется спрятаться вот хоть под этим столом. Только бы не стоять перед ним, не дыша, как олень в фарах автомобиля. – Ох, прошу прощения, – затормозила влетевшая на кухню Киоко. Не ожидала прямо из двери на кого-то наткнуться чуть не задела альфу широким подносом. Один из стаканов опрокидывается, Итачи крупно вздрагивает на звон стекла по аллюминию. Тобирама ловит второй, едва тот переворачивается через край, мягко ставит его обратно на поднос. Ничего не разбилось, ничего ни на кого не пролилось, но Киоко с Итачи за эту секунду будто стали сотканными из одних только нервов и теперь чувствуют слабейшие движения воздуха и, кажется, ускоренное сердцебиение друг друга. Девушка смотрит на альфу каплю испуганно, омега с другого конца кухни наблюдает примерно так же, а Сенджу не впервой заставлять всех нервничать своим присутствием, ему в этой позиции совершенно комфортно. – Киоко, – зовёт Учиха, протянув в воздух руку, приглашая в неё нырнуть и найти в ней какой-то комфорт, а у самого пальцы подрагивают. Девушка реагирует, пожалуй, слишком быстро, проходит аккуратно вдоль стола, ставит поднос со всё ещё катающемуся по нему стакану рядом и выдыхает, почувствовав пальцы брюнета на своём тонком плече. – Ты в порядке? – шепчет, пытаясь абстрагироваться от альфы совсем, но отчётливо держа его в своей периферии. – Да, – негромко, – Итачи, – накрывает его пальцы своими, чувствует чужую дрожь, задаёт глазами немой вопрос, на который отвечать смысла нет, потому что, да, ему тоже хочется с себя кожу стянуть, чтобы не чувствовать этого цепкого взгляда. Насладившись, видимо, забавной картинкой, Тобирама поднимается и молча уходит. – Такой страшный, – шепчет Киоко себе под нос, – у тебя всё хорошо? – поднимает взгляд на брюнета. Ничего не хорошо. – Конечно, – улыбается, чуть сжимая пальцами её плечо, а потом отпуская, – пойду Саске найду, пока его характер наружу не вылез. Девушка тихонько смеётся, принимаясь переставлять стаканы в раковину, а омега, подлив себе в бокал ещё вина, нехотя выходит обратно во двор. Младший брат, к счастью, ни в какие разговоры не втянут, и у них получается организовать себе минуточку спокойствия посреди социального хаоса. Но взгляд Тобирамы замирает на Итачи то и дело, парень это чувствует по всей площади своей кожи, настолько остро, что даже компания вернувшегося к неуместному флирту безымянного альфы уже так сильно не напрягает. А люди продолжают подтягиваться. Итачи представляют новым гостям, он сам приветствует тех, кого прежде встречал. Кто-нибудь непременно подносит его руку к губам, потом накрывает сверху второй ладонью, не желает отпускать так скоро, хочет протянуть негромкий комплимент. Омега, если верить общественным мнениям, «изумителен», «хорошеет с каждым годом», «радует глаз» и всё в таком роде. Красивый зверёк, которого каждый имеет право погладить и вбросить пару монет своего мнения о том, какие его части им нравятся больше всего. Изумительный мальчик, с которым обходятся очень учтиво, но не имеют по его поводу ни единой чистой мыслишки. Молодые сыновья отцовских коллег, прихваченные с собой как на смотрины, да и сами коллеги – никто не стесняется облизывать взглядом. И, чем ближе вечер сдвигается к ночи, чем больше промилле у народа в крови, тем смелее выражается это омерзительное внимание. – Меня стошнит сейчас, – выдыхает брату в шею, когда тот приобнимает, временно даря безопасность. Острое ощущение, что ты выставочная собачонка на поводке, никак не отпустит. От этого не отмыться, не забыть даже после бутылки вина. Или двух. Смысла считать уже нет. – Осталось не долго. Прелести воскресений, – напоминает о единственном плюсе. – Сколько сейчас? – даже глаза открывать не хочет. – Половина десятого. – Тридцать минут, и я ухожу. – Хм-кей, – касается губами волос, – я потусуюсь тут после этого пару минут ради приличия, и тоже уйду. Им же похуй уже, они закончили мериться детьми, мужьями и жёнами, теперь будут мериться членами, – фыркает, ловя обрывки блёклых разговоров. Итачи усмехается, хотя смешным это совсем не находит. Во всех этих знакомствах нет ни капли искренности. Никому из собравшихся здесь на самом деле время друг с другом проводить совершенно не интересно. Всё это ради имиджа, прибыли, профитных браков и связей, которые могут в один день пригодиться. И в чём смысл, объясните? Никакое количество йен на счету не даёт им ни капельки настоящего счастья, лишь жажду заработать ещё, будто после определённого количества ноликов на них снизойдёт райский свет и подарит им высокие чувства. – Я поеду домой, – отвлекает отца от какого-то разговора. Полчаса ещё не прошло, от силы, может, пятнадцать минут проползли, но сил его больше нет. – Так рано? – цокает альфа. – Завтра на работу, я хочу лечь пораньше, – оправдывается тем, что всегда прокатывает. – Не волнуйся, мы тебя отпросим, – смеётся кто-то, чьё имя из памяти выветрилось. Хлопает Тобираму по плечу, о чём мгновенно жалеет, ибо альфа имеет вид абсолютно заёбанного человека, которому не в падлу будет разбить чьё-нибудь лицо о свой дорогой ботинок, чтобы его в покое оставили. – Не отпросите, – качает головой, найдя в себе откуда-то милосердие. – К слову, – щёлкает пальцами перед Хаширамой, – нам тоже пора. Кто-то сразу же вбрасывает вежливое «Уже? Может, останетесь ещё хоть на час?», но Сенджу будто не слышит. Он уже всё сказал. Ещё пара людей, пользуясь начавшимся движением, вспоминает, что им тоже пора, и у Итачи получается безболезненно выбраться из дома. Заглядывает в дом попрощаться с Киоко и отдыхающей от суеты мамой, обнимает брата практически на бегу и покидает этот дом, наконец.

***

Работать в это воскресенье Намикадзе совсем не планировал, но вселенной показалось, что всё-таки стоит. Таким образом он попал на трёхчасовой онлайн брифинг, в котором было столько информации, что голова просто раскалывалась; потом пришлось заглянуть в посольство, потому что какой-то крайне удачливый пожилой гражданин умудрился где-то профукать свой паспорт прямо перед вылетом обратно на родину, и документ необходимо было восстановить и выдать на руки вот прямо сегодня. Таким образом спокойное ленивое воскресенье превратилось в какую-то несмешную суетную комедию, после которой альфа еле нашёл в себе силы доползти до кафешки поужинать. А, вернувшись домой, даже переодеться не успел толком, как его дёрнуло звонком с пункта охраны. Смирившись со своей идиотской судьбой, Намикадзе побрёл в коридор, подцепил пальцами трубку, вздохнул поглубже, подключаясь к резервам позитива и добродушия, чтобы не рычать на неповинного в стрессе человека. – В чём дело? – даже здороваться не стал – несколько минут назад же разговаривал с ним, проезжая во двор. – К вам посетитель, Минато-сан, – взгляд рефлекторно тронул часы на руке. Десять вечера. Может, Хатаке? Он давно уже не заходил. – Учиха Итачи, – мысли оглушительно споткнулись об имя. – Пропустить? – Да. Спасибо. Трубка чуть слышно щёлкнула, ложась обратно, и в квартире, да и в голове, повисла такая густая тишина, будто само время остановилось. Пальцы потянулись к дверному замку. Итачи. Кажется, мужчина должен испытывать исключительно светлые чувства от такого визита, но, к сожалению, они все посыпались под гнётом волнения. Этот мальчик разве мог прийти к нему без предупреждения по какой-то хорошей причине? В прошлый раз у него было расставание века, после этого выписка из больницы. Тенденция не очень красивая, и голова рефлекторно заранее запустила отделы, отвечающие за решение всякого пиздеца. Приоткрыв дверь, мужчина видит, как его фея взлетает по лестнице, перехватывает взгляд, проскальзывает внутрь квартиры. Скользит ладонями по рёбрам сразу же, смыкая руки вокруг мужской груди, клюёт носом куда-то ниже ключиц, коротко выдыхает. Минато обнимает в ответ, чувствует, как мерзко ему на душе, ловит обрывки множества запахов, осевших на одежде, помнит, как должен был пройти его вечер, осознаёт причину опустошённости. Собственный запах крепчает, хочет окутать собой малыша, вытеснить из его мыслей всё неприятное и заменить чем-то светлым. Хн, собой. Готовится сказать что-то ободряюще-лёгкое и мучительно-платоническое, но слова даже не успевают на него снизойти. Альфа, пропуская удары сердца, чувствует, как ответное давление с той стороны обрывается. Мужчина цепенеет. Будто, в прорубь окунули. Учиха только что... выключил всё своё, собственноручно допустил снова влияние, полноценное, стопроцентное. Очень опасное. – Болван, что ты делаешь? – голос подводит слегка. Минато нормально пожил, во всяких всратых ситуациях бывал, зубрил теорию разрешения конфликтов, в том числе политических, был натренирован иметь максимально гибкое сознание, чтобы не цепенеть в непредвиденных ситуациях. Его действительно очень трудно застать врасплох. Но, сука, сейчас его именно застали врасплох, причём таким образом, что он понятия не имеет, что дальше делать. Парень чуть ли не стонет, делая первый глубокий вдох, ещё больше забивая лёгкие не своим настроением. Переключается на другой спектр эмоций неестественно быстро. Влияние не просто же так считается формой насилия над человеком – оно кратковременно, считай, ломает гормональный фон, заставляет его работать в другую сторону, когда не эмоции воздействуют на оттенок феромонов, а наоборот. Это в несколько раз хуже, чем просто связать человека и физически заставлять его делать то, что ты хочешь, потому что, даже будучи полностью обездвиженным и подавленным, он сохраняет аутентичность собственных мыслей, может выражать протест, сопротивляться, звать на помощь. А влияние – это абсолютная форма бессилия, когда сама чистота мышления осквернена, порывы фальсифицированы, настроение искусственно создано. Охуеть, а потом эта мелочь ему границы рисует. Такой весь воинственный с поднятой дыбом шерстью. Говорил же, что не доверяет заботе альф. Хн, и не должен. Она технически, конечно, бесплатная, совершенно безвозмездная, очень искренняя. Но является частью весьма корыстного порыва, берёт свои начала далеко не в альтруизме. И ты знаешь об этом, смотрел мне прямо в глаза, намекая, каким местом я действительно думаю. Итачи медленно поднимает взгляд на мужчину, а тот стоит, как идиот, боится лишний раз дёрнуться, боится допускать в голову мысли. Но мыслям разрешения и не нужны, они заходят как к себе домой. Воздух разрезает хлёсткое «блять». Ну, давай же, скажи себе «нет». Омега цепляет за ворот, легко, но кто бы дал сил сопротивляться. Минато наклоняется послушно. Касание губ невесомое, аккуратное, невинное будто, но трепет длится каких-то жалких пару секунд. Альфа наклоняется сильнее, сжимает ягодицы с голодом, тянет их к себе, всего этого тонкого мальчика прижимает. Брюнет ловко закидывает руку на шею, держась за мужчину и не боясь прогибаться в спине. Такой податливый в твоих руках, так упоительно стонет из-за бродящего во рту языка. Отвечает на каждый порыв, такой гибкий, сладкий, давшийся в руки котёнок. Пуговицы с трудом расстёгивает, скользит по твоей груди пальцами, каждый кубик пресса обводит, а потом жмётся ближе, ногтями мягко ведёт по спине, задницу на контрасте с этим очень требовательно сжимает, и Намикадзе в один шаг перемещает их к стене, вжимает омегу в неё, слышит блаженный выдох. Рубашка под напором цепких пальчиков сползает с плеч, падает к ногам. Минато так невыносимо хорошо, но нечто липкое и неприятное горчит на языке, не перебивается даже сладостью этого мальчика. Потому что ответных феромонов нет, и собственные ощущения с картинкой не вяжутся. Организму нужна отдача, иначе начинает казаться, что галлюцинируешь. – Стой, стой, – шепчет, перехватывая руки, начавшие расстёгивать ремень. Отстраняется, целует горячо ещё раз, почувствовав, что к нему тянутся, но через пару десятков секунд находит силы оторваться от этой прелести. – Это не твоё желание, неужели не понимаешь? – говорит не ему, а себе. Это не согласие. – Моё, – парирует, выравнивая дыхание. – Меня сегодня смотрели как призовую лошадь, которая сама по себе особо не ценная, но, если правильно подложить под кого-то, может быть очень профитной. Породистая же, – последнюю фразу сказал с особым нажимом, а Намикадзе пытался удержать эмоции в неинтересных, нейтральных пределах. Какая, блять, лошадь? – Меня хвалили пустыми комплиментами и смотрели так, будто я без одежды для них там гулял. А ты, – вложил в руки все свои силы, но вырваться так и не смог. Ловил отголоски злости от альфы, принимал их за собственные. – Ты в своём воображении меня не раздеваешь, а уже решил, в каких позах и в какие места будешь брать, – Минато челюсть сжимает, ему омерзительно попадать в один список с теми свиньями, потому что, да, он, конечно, хочет его, безумно, сука, хочет, но не только же трахнуть. В целом всю фею, все её проблемы и всю её магию. – Будто дал мне приказ встать на колени и взять в рот, и теперь ждёшь исполнения, – ещё одна потрясающая метафора, от которой он не отмоется. – Отпусти, – подался вперёд. Минато вжал тонкие запястья в стену, но омеге это не помешало прошептать прямо в губы: – я встану. Чужие зубы прихватили губу, а у Намикадзе микросхемы горели. Он отпустил запястья, перехватил локти и вновь прижал парня к стене. Тот выдохнул жалобно, встретившись с ней лопатками. Посмотрел в чёрные глаза, увидел в них отголоски собственного возбуждения. Феромоны не заткнутся – уже разогнались, а Учиха под всем этим свои не разбудит, просто не сможет. Никакие уговоры их из-под гнёта не вытащат. А это значит, что настроение нужно срочно менять, причём без посторонней помощи. Острые ключицы выглядывали из-под ворота лёгкой чёрной кофты, омега так сбито дышал, так пьяно смотрел, что у Минато крыша, блять, ехала. – Как мило ты себе соврать пытаешься, – подметил Учиха негромко. – Я не пытаюсь, – парирует со смешком, признаваясь самому себе, что он, блять, бессилен всё это исправить. Ему нужно отвлечься, но как это, чёрт возьми, сделать? – Приходи трезвым и в своём уме, я тебе в жизни «нет» не скажу. – В своём уме? – ведёт бровью. – Это очень хуёвое место. В твоём, – тянет, закусывая нижнюю губу на секунду, – очень горячо. – Зачем ты приехал ко мне? – Учиха в такие моменты более обычного открыт, говорит прямо, не копается в причинно-следственных. Грех не уточнить пару вещей, заодно запустить безопасные идеи в сознание. – Да я к Кушине хотел, – признаётся, – но она только со смены, а завтра на смену опять. Я не хотел забирать её сон, а твой, – взглядом губы задел, усмехнулся, – твой сон мне не жалко. Сука, как от него отказаться? Откуда, нахуй, взять силы на это? – Знаешь, обычно, мужчины не беспокоят меня. Я умею держать себя так, чтобы ко мне не лезли. – Я помню, – кивает, слушая с осторожностью, опасаясь, что за вывод там будет в конце. – В доме моих родителей не получается так, – голос выравнивался. Альфа против воли остывал, а омега всё тут же зеркалил. – Меня слишком эффективно дрессировали помнить своё место. И я стоял там, улыбался, выслушивал завуалированные разговоры о том, под какого бы кабеля подложить эту суку, – у Минато только что дёрнулся глаз. Итачи, поймав эмоцию, вспыхнул глазами, руки напряг. Ему не хочется быть прижатым к стене, а мужчине, хн, тоже хочется прижимать его не к ней, а к себе. – Это так омерзительно, – говорит постфактум. Если бы в нём были его собственные чувства, в интонации бы тоже омерзение было, но так как у Минато сейчас только злость, то и у омеги есть лишь она, отстранённая и искусственная, – чувствовать себя выставленной на аукцион шлюхой и всё равно послушно играть свою роль. – Тебя кто-нибудь трогал? – важно узнать. – Нет, конечно, это же аристократия. Они только в стенах своих домов извращенцы, а в свете ёбаные джентльмены. Хн, как и я. Сюрприз, сука тоже кусается. – Прекрати называть себя так, – чуть сжал его руки, но раздражение лишь отзеркалилось ему обратно. – Ты хотел знать, почему я приехал, – огрызнулся, очень метко ловя все оттенки мужских ощущений, – потому что тебе можно не врать. Ты тоже смотришь на меня так, – повёл бровями, остывая параллельно альфе, – но я не чувствую себя от этого грязным. – Я отпущу тебя сейчас, – предупредил, почувствовав, что похоть достаточно рассеялась, дала дорогу всему остальному, – а ты будешь разумным. – Я буду, если ты будешь, – проклятие всей его жизни. – Хм, – улыбнулся, – послушай-ка, котёнок, – склонил голову, – я всё понимаю, у тебя дерьмовый день. Молодец, что пришёл чинить его ко мне. Но, как ты уже тонко подметил, я уже решил, как и в какие места буду брать тебя, – отпустил его руки, сразу же перехватывая тонкую шею. – Сегодня я не притронусь к тебе, потому что это было бы ёбаным изнасилованием, но в следующий раз я накажу тебя, солнышко, если снова решишь поиграть мне на нервах. – Я не верю тебе, – не чувствует страха. Ещё бы – у Минато лишь сладкое предвкушение. Он, на самом-то деле, не пытается урок преподать. Ожидает, что запрет будет нарушен. – Нет? – улыбнулся. – В таком случае, оставим тебе на утро сюрприз. Будь хорошим мальчиком и полностью разденься перед тем, как ляжешь в кровать. – Думаешь, утром мне будет неловко? – не понял прикола. Мужчина ласково усмехается, оглаживая большим пальцем щёку. Итачи однозначно, стопроцентно, невыносимо неловко будет с утра. Ему и должно быть – здесь далеко не всем разрешают так херачить по своим крепким нервам. – Либо неловко, либо послушный, породистый котёнок придёт ко мне в руки, – плечами пожал. – Котёнок и так пришёл, – напоминает, отстраняясь от стены, – тупой альфа ничего не хочет с ним делать. Эти его вездесущие пальцы, которые так красиво и скрупулёзно умеют в железках копаться, будут последним гвоздём в гроб Намикадзе. Они так ненавязчиво за ремень потянули, что он ближе шагнул, даже сопротивляться не стал. Другая рука скользнула в светлые волосы, приятно сжала их на затылке. Альфа чуть наклонился, омега приподнялся на носочки и поцеловал глубоко и чувственно. Медленно так, с упоением, чтобы выдержка плавилась. Охуеть, ещё бы пленительным запахом капнуть, и самоконтроль точно улетел бы в пизду. – Night, – прошептал прямо в губы. – Night, – опустился обратно на пятки, подчёркнуто скользнув рукой по мужской груди от шеи до надёжно застёгнутого ремня. Омега лёгкой, присущей всем феям походкой добрался до двери в спальню и исчез за ней, оставив за собой мучительное желание последовать.

***

Саске, как брату и обещал, остался в поле зрения отца ещё на пару минут, чтобы не казалось, что они оба в прямом смысле сбегают. Не то чтобы это было чем-то супер важным, но, чем естественнее дети испарялись из его поля видимости, тем меньше он их потом доёбывал вопросами. Дышать после отъезда брата стало легче в разы. Здесь сегодня собрались практически исключительно альфы, и все они – свободные и состоящие в браке – любовались омегой в открытую. Даже Микото, в сторону которой коршуны тоже нередко поглядывали, бросила парочке мужиков недобрый взгляд за внимание к своему ребёнку. А Фугаку, как обычно, ничего не заметил. Итачи нахваливали как только могли, а он и рад был послушать, какой у него охуенно впечатляющий сын. Саске сжимал свою челюсть, тянул вино, которое ему, не глядя, наливали, не взирая на возраст, держался ближе к молодому альфе, которому всё это действие тоже было по хую, и повторял в голове мантру: веди себя прилично, не влезай с ним в конфликт, веди себя прилично, не влезай с ним в конфликт… По прошествии нужного количества времени альфа просто развернулся и прошагал обратно к дому, не сказав никому ни единого слова. – Бокал мне сюда, – гавкнула на него Киоко, и он отклонился каплю от выбранной траектории, чтобы послушно бокал передать и спокойной ночи ей пожелать. Ноги несли его на улицу, а не наверх, и он не стал им противиться. Настроение мерзкое, он себя еле держит в руках, нет сил сопротивляться порыву. – Кхм, – зажмурился, внезапно попав в облако сигаретного дыма, пока покидал родительский дом. – Мам, ты опять? – цокает неодобрительно. Женщина нехотя отпрянула ближе к стене, затушила сигарету прямо о неё и выбросила куда-то в свой идеально постриженный газон, над которым завтра будет гонять садовника. Сразу же потянулась за другой сигаретой – планирует выкурить, когда вновь останется в одиночестве. Она выглядит так утончённо, безумно красиво, но совершенно несчастно. Не светится, а должна. В воспоминаниях Саске когда-то светилась. – Либо курить здесь, либо пить там, – качает головой, затылком указывая на свой дом. – Ложись лучше спать. Или уезжай отсюда куда-нибудь. Пошло оно всё, – нет сил держать это в себе. – Пошло, – выдыхает, кивая. Смотрит задумчиво на тёмную улицу. – Ты к Наруто? А. Так вот, зачем ноги сюда понесли. Он к Наруто. – Да. – Поезжай, – кивает легко. – Водитель только вернулся. – Спокойной ночи, – тянет, не смея обнять. – Спокойной ночи, родной, – улыбается мягко, выцепляя из кармана зажигалку. Альфа не помнит, как садился в машину или как называл водителю адрес. Не видел дороги, кажется, будто сознание просто отчалило. Очнулся, когда уже стоял перед домом. Таким родным, таким тёплым, что в глазах защипало. Дверь открыла Кушина. Она была уже в одной из своих шёлковых пижам с забранными наверх волосами и увлажняющей маской на лице. Уютная, домашняя. Мама. – Саске, – впервые за множество лет так удивилась его появлению. Глянула ему за спину. – Меня водитель довёз, – обосновал, – можно я... – Конечно, можно, что за тупые вопросы, – перебила, отходя в сторону, – ты не смотри что я торможу, у меня сегодня были не пациенты, а ёбаные демоны. Парень усмехнулся устало. – Спокойной ночи, – отправила ему воздушный поцелуй на развороте, – в холодильнике есть, чем поужинать, если голодный. – Хорошо, – чёрт, в этом доме даже дышится легче, – спокойной ночи. Женщина исчезла на втором этаже, а Саске только сейчас начал избавляться от обуви. Ноги еле несли. Вроде бы, он весь день провёл в статичном положении, но сил двигаться совсем не было. Или, может, он смысла не видел. В дверь не стучит, никогда эту привычку в себе не разовьёт. Наруто, повернувшись, замирает. Снимает наушники, ставит игру на паузу, не потрудившись объяснить что-нибудь людям, с которыми он, собственно, и играл. На нём нет футболки, что не удивительно для сегодняшней погоды, но брюнета смутило не слабо. Узумаки поднимается медленно, а Саске какой-то невидимой силой вжимает в дверь. Сердце в горле колотится, и есть чёткое ощущение обратного отсчёта, после которого ноги под ним подогнутся, и он просто рухнет. Последние секунды идут. Он вскидывает в воздух ладонь. – Не трогай меня, только не сегодня, – шепчет, а силы стремительно тают. Феромоны коммуницируют моральное бессилие куда лучше слов. А Учиха говорить и не хочет. Всё же понятно: подобный вечер – один из многих, и альфа выгорает на них каждый раз. Колени всё-таки подгибаются. Медленно так, осторожно. Брюнет сползает вниз по двери и, оказавшись на полу, глубоко выдыхает. Прикрывает глаза, слышит шаги, но не боится. Наруто на пол садится в метре от него, прильнув к своей кровати. Молчит во всех смыслах, просто дарит компанию. – У Итачи опять была паническая атака, – единственная новость, которая кажется важной. – Когда? – Ночью, – проводит рукой по волосам. Как же жарко. – Я, блять, не знаю, что делать, когда он такой. Держу его в руках, как идиот, жду, пока его отпустит. – По-моему, это всё, что ты можешь сделать, – рассудил Узумаки. – Феромонами, вроде, можно ещё успокаивать. – Чтобы ими успокоить кого-то, они сначала сами должны быть спокойными, – парировал, серьёзно посмотрев на лучшего друга, – Наруто, я разденусь сейчас, – предупредил сначала словами, – а ты не будешь себя странно вести. Блондин мягко кивнул. Надо же, даже обходные пути искать не пытался, не уточнил, что значит «странно вести» и так далее. Тем не менее, расстёгивать рубашку всё равно было капельку стрёмно. Пальцы будто сопротивлялись движениям, а пуговицы сопротивлялись пальцам. – Знаешь, – хмыкнул Наруто, когда рубашка, наконец, соскользнула с рук на пол, – для того, кто вечно парится за вес Итачи, у тебя поразительно двойные стандарты. – Разница-то, какие у меня стандарты? – не нашёл в этом ничего важного. – Я в голодный обморок не свалюсь, – поднялся нехотя, обошёл Узумаки, доплыл до шкафа, чтобы стащить из него лёгкие шорты. Если честно, прохладнее не стало ни разу, но ткань хотя бы не раздражала прикосновениями к коже. Саске сходил в ванную умыться, зубы параллельно почистил и с удовольствием упал по возвращении в кровать. Там тоже было невыносимо жарко, но мышцы приятно расслабились, наконец, отдыхая немного после целого дня напряжения. – Играй дальше, я не буду отвлекать, – взглядом компьютер задел, – мне нравится слушать твою болтовню. Наруто медленно кивнул. Он знает и так, что Саске приходит не за чем-то особенным, точно не за разговорами по душам. Ему просто нравится существовать в пределах слышимости и видимости Узумаки, вне зависимости от того, чем он занимается. Наруто пришлось извиняться за то, что так резко всех бросил, а Саске слушал краем уха и рассуждал, что ему вообще не жаль, что отвлёк. Не чувствует себя обузой ни капли. Напротив, считает, что в этой комнате именно его не хватало, и теперь, когда он пришёл, в ней всё так, как надо. Сон накрыл уставшего парня быстро, но глубоко не затянул – держал на поверхности. Учиха изредка выныривал в реальность, ловил подвижные картинки и контур лучшего друга, подсвеченный холодным синим экранным светом. В сравнении с прошлой ночью, когда он просыпался с тревогой, сейчас было совершенно спокойно. Умиротворение, как глоток свежего воздуха, приятно напоминало о том, что альфа ещё жив, а среди проблем нерешаемых нет. В полудрёме всё казалось чудесно простым. В груди ныть перестало. – Саске, – пальцы мягко скользят по руке, подцепляют локоть. Всё тихо и очень темно, даже сориентироваться сразу не получается, – подвинься немного. Брюнет повинуется медленно и через силу. Конечности не хотят помогать, будто приросли к одеялу, поверх которого лежали. – Не хочешь лечь на пол? Там будет прохладнее. – Нет, – тянет с зевком. Узумаки рядом ложится. Излучает тепло, словно батарея, но отодвинуться брюнет сил не находит. Чувствует дыхание на своей щеке, рефлекторно поворачивается. Наруто целует невесомо, еле-еле, почти не считается. Но в коротком прикосновении есть нечто доверительное, словно обещание на мизинчиках, которое, по сути, от обычного ничем не отличается, но кажется куда более серьёзным. – Прости, – шепчет, отчётливо почувствовав, что ускользает из реальности. Желательно, до самого утра. – За что? – усмехается блондин. – Не знаю, – выдыхает. Он действительно не знает. Логика выключилась, у мыслей больше нет пастуха. Ещё один поцелуй на губах и пожелание спокойной ночи. Учиха уже не понимает, снится ему или по-настоящему.