Хроника безумств

Данута все еще не понимает, как изо всех мест на земле оказалась именно в Карфагене. Древние камни отбрасывают на песок длинные тени, небо над головой сияет великим множеством звезд. Здесь царят тишина и умиротворение — кажется, стоит прислушаться, и удастся ощутить, как плавно движутся за Преградой духи. Но это только кажется. Данута идет по следу, а потому собранна как никогда. Хозяин этого места предупредил, что незваный гость хитер и скрытен, и нельзя позволить застать себя врасплох. Она б и не встревала в это странное дело, но неощутимая ладонь на плече вынудила призадуматься. А затем случился тревожный дневной сон, где рыжая женщина в длинной тунике пыталась расчистить на заросшем высоком камне чье-то имя, чтоб затем обернуться — и полный мольбы взгляд размягчил не до конца очерствевшее сердце. Перекинуться бы в зверя, думает Данута, но с человечьим проворством по камням карабкаться куда проще. Кто вообще вздумал прятаться среди полуразрушенных стен? Точно не кто-то ее крови — хозяин бы так не тревожился. Взобравшись на пустынную площадку, Данута озирается, обострив чувства. Пахнет чистой речной водой, хотя здесь нет ни намека на родник, и вокруг полнейшая тишина. Чужак словно в воздухе растворился, такому бы позавидовала любая новая луна... Лишь вспышка дикого озарения позволяет ей вовремя увернуться, отскочив в сторону. Мощная лапа свистит на месте, где миг назад была ее голова, и черный массивный зверь, глухо рыкнув, выпрямляется, стоя как человек. Данута ощущает, как от лица отливают последние остатки крови. Она хорошо знает, кто из оборотней с черными шкурами блуждает по северу Африки, и еще лучше знает, насколько неизмеримо сильнее они ненавидят ее род. С другими волками ещё был бы шанс договориться, но здесь пощады не будет. Данута шарахается назад, по неизжитой привычке с силой втягивая носом воздух, и от запаха ее пробирает дрожь. Чудовище перед ней пахнет мертвой холодной плотью, как и она сама. Взмах могучей лапы — и к Дануте тянутся неприятно живые тени. Остается лишь отскочить, и в чужой глотке клокочет рычание. Черт-черт-черт-черт. — Я не драться с тобой пришла! — кричит Данута, но, вестимо, не срабатывает. Кто на руинах этого треклятого города говорит хотя бы по-русски, что уж говорить про польский? Лоиз, может, и знает что-то из местных наречий, но он по-умному остался в убежище, а вот ее сентиментальная башка сейчас может и покатиться по песку!.. На плечо невесомо ложится чужая ладонь — знак поддержки, что позволял ей раньше переживать и бои пострашнее. Невозможная и драгоценная связь, за которую и живые бы дорого заплатили, а уж мертвецы навроде нее и мечтать о таком бы не смели. Вот за что она платила от всего сердца безумными авантюрами — потому что чужая, далекая совершенно душа преодолела смерть равно свою и ее собственную, обогрела надеждой в час отчаяния, помогла не сорваться в пропасть. — Позволь мне, — шепчет далекий голос, и Данута соглашается, накрывая чужие пальцы своими. Присутствие духа-предка в теле ощущается очень странно: меняется стойка, осанка, даже наклон головы. И, судя по замершему силуэту и настороженно дернувшимся ушам, мертвый оборотень перед ней тоже это заметил. — Здравствуй, Нуит, — губы шевелятся сами собой, и Данута твердо уверена, что такого языка не знает; впрочем, его помнит дух внутри нее, и это знание у них сейчас одно на двоих. Чудовище застывает на месте, а затем медленно, очень медленно мышцы под черной шкурой опадают, ссыхаются, и вот уже в звездном свете пораженно щурится женщина в темных свободных одеждах, когда-то смуглая, но будто бы выцветшая. Неживая. — Умело дуришь, — выдыхает она, делая шаг вперед, — я даже восхищена. — Ты открываешь все пути, а истину вдруг открыть не сможешь? По земле ходят очень разные мертвецы, сестра моя. Данута смеется непривычно мягко, и рука сама тянется навстречу. Где-то в чужой памяти, что сейчас стала ее собственной, рыжая женщина в темном туннеле стоит на коленях, уткнувшись в шею черной волчице, чья грудь не вздымается от дыхания. Виновата, как же виновата... — Нельзя было оставлять тебя одну, — губы изгибаются в чужой горькой усмешке. У женщины перед ней по щекам тянутся алые капли, и но и самой бы неплохо разрыдаться ребенком. Как так вышло, что одна душа помнит о боли, причиненной чужачке с другого края земли тысячу лет назад, а ее, Дануты, отец и не вспомнил о том, что всего год назад был нужен рядом больше всего на свете?..