В день, когда сошлись звёзды

      Бессонница, ожидаемо, застала вновь. Она вертелась вместе со мной в кровати, следовала по пятам по каюте, пока, удовлетворённая, не забылась на пожелтевших от времени страницах. И вновь я бесцельно листала дневник Шестого, не решаясь приступить к чтению. Среди кричащих об откровенном помешательстве и явных признаках психических отклонений предложений наверняка отыскалось бы и нечто полезное. В этом сомнений не было. Даже вещичное легкомыслие Ригель умудрялось сочетаться с короткими, но вполне дельными фразами о банковской системе.       Сжав руки и собравшись с силами, я нашла нужное место.       «День двадцатый.       Опасения и вынужденная осторожность и мягкость действий начали приносить плоды. Нас, землян, здесь встречают, точно спустившихся с небес богов. И мне это только на руку: нет нужды завоевывать себе авторитет вновь, как нет нужды и в мыслях о деньгах, дабы подкрепить его. Стоит мне щёлкнуть пальцами, как всё, чего бы я ни пожелал, несут ко столу. Общество навязывает себя бесконечными просьбами; одна дурёха даже пыталась всучить мне ребёнка, чтобы я благословил его и дал имя. Одни высшие силы, что направили меня сюда, ведают, с каким трудом мне удалось сдержать отвращение. Эта чернь удивилась сперва именем, а затем принялась благодарить со слезами на глазах. До сих пор не могу избавиться от омерзения внутри при воспоминаниях о ней. Порадовал мелкий, но подарок, который я преподнёс себе сам, назвав этого отпрыска ЕГО именем. Сей факт ЕГО бы непременно рассмешил. Я почти уверен, что заслужил бы одобрительную улыбку за продолжение нашего правого дела. Даже такой незначительностью.        Архонты смотрят на меня с таким же раболепием, какое я вижу и в глазах всех этих мелких тварей, снующих вокруг. Один Ориакс дарит мне радость. Его внешность восхитительна, достойна воспеваний как стандарта для всякого, кто решится появиться передо мной; изо дня в день я любуюсь его правильными чертами, тонким носом с умеренно широкими ноздрями, слегка узкими для мужчины бровями, прижатыми к голове ушами с маленькими мочками, атлетичным телом, подобно древнегреческим скульптурам, белоснежной, как молоко, кожей, светлыми медовыми локонами и небесными глазами, в которых явственно виден ум. Его пальцы не изуродованы ни тяжёлой работой, ни долгим письмом; бёдра…».       Я судорожно пролистала несколько страниц подробного, до омерзения детального описания Проводника Шестого. Оно скрывало нечто ещё, о чём даже подумать было жутко. Прогнав наводнившие сознание тошнотворные образы, я вновь вернулась к тексту, отыскав более-менее «чистое» место.       «… мы обсудили и это. Он и правда необыкновенно умён, чему я бесконечно рад, прийдя к мысли, что за подобное стоит благодарить Богиню. Она явно знала, кого выбирать из тысяч и тысяч, и кого связать невидимыми путами судьбы. Иначе и быть не могло.       Ориакс внемлет моим указаниям, беспрекословно исполняет каждое из них, не отходя ни на шаг от инструкций. Я с особой осмотрительностью делюсь с ним идеями, и всякая моя — будто и его. Он понимает меня; соглашается со всем, подтверждая мои догадки своими, договаривая то, что я хотел сказать прежде, чем закончу. Он — идеальное воплощение меня самого, но проще в чертах характера, покорнее и осмотрительнее, ведь всякий раз пресекает попытки сказать лишнего коротким взглядом. Моя вспыльчивость бурлит внутри, иногда не дает покоя, но подбрасывает дровишек во внутренний костёр.       День двадцать пятый.       Я доверил ему всё. Раскрыл душу. И встретился с восхищением в его проницательных глазах. Он улыбнулся мне, заверив, что полностью понимает и поддерживает. Сердце словно покинул тяжёлый камень. Стало так легко и ясно на душе, что я едва не совершил глупость по неосмотрительности: почти назвал одну из этих дурёх-богинь дурёхой. Но было ли в их случае это оскорблением? Для них — да, для меня же — констатация факта».       Листы зашуршали вновь. Излишне громко, вынуждая чуть поуспокоиться. Приличный кусок унижения сестёр Райдэн скрыли от моих глаз куда более важные записи.       «Неделю я изучал дневники предшественников, но не отыскал в них ничего примечательного. В отношении взглядов на мироустройство, естественно. Зато заинтересовали пробелы, которые я обнаружил в трёх из них: Первого, Третьего и Четвёртого.       В случае Первого тот явно был ответственен за некую катастрофу, подтверждение которой я не могу отыскать ни в одной книге. Если же предполагать, что она всё же была, то установить точную дату невозможно. По подсчётам, что я провёл после подозрительных описаний Пятой (идиотка, каких ещё стоит поискать, не удосужилась даже прочитать их толком). Она явно была из девятнадцатого века, может, начала двадцатого, что никак не вмещается в рамки пятисотлетнего перерыва между каждым Призванным. Ориакс предложил объясняющую многое теорию: некто вынес мусор за собой. И сделал это достаточно неаккуратно, как следует наследив. Были ли то сами предшественники или кто иной, ответить сложно. Последние слова Первого, как и наложенный им запрет на чтение дневников для любого, кроме Призванных, может подтвердить первое предположение. Второе же вполне себе вписывается в ещё одно дельное замечание Осиракса о некоем высшем существе, что так легко убрало излишки информации. Я склонен верить и первому, и второму. Однако необходимы ещё доказательства или опровержения.       Третий, как и Четвёртый, не порадовал новыми деталями — только умножили вопросы. В их последних словах не было раскаяния, в отличие от Первого. Вполне возможно, не побрезгуй я пролистать добрую часть их полных гореваний по дому записей, что-нибудь да нашёл. Как отыщу в себе силы, так сразу и перечитаю.       Сейчас меня больше тревожат известия о некоем государстве, зовущем меня погостить. Упоминаний о нём не попадалось среди предшественников. Две дурёхи отзываются о нём с сомнением, говорят, что ни разу не были там. После же презанятнейшего известия о том, что государство это лишено Архонта, я загорелся идеей принять приглашение. Одна лисица (дурёхи называют её верной подругой, но ведёт себя она как их слуга) упоминала, будто бы оно полно технологических чудес, многие из которых достались в наследство от предшественников. То ли это намёк на своеобразный дар, то ли нечто такое, о чём я попросту не знаю. И это вынуждает гневаться. В моих обязанностях нет ни слова о каких-то подарках и прочих унижениях перед кем бы то ни было.       И всё же я наведаюсь. Мне искренне хочется взглянуть в глаза тех, кто ставит себя выше меня. Если они потребуют нечто в качестве подношения, то ответ не заставит себя ждать».       С десяток страниц я пробежала мельком, вскользь ловя описания того, как Инадзума постепенно обзаводится клановыми структурами «в дань уважения союзникам», делится на «полезных» и «рабочий сброд», где в качестве первых — кто бы сомневался — выступали обладатели Глаз. Я едва не выругалась, читая очередное описание «правильной» посадки носа и аккуратной челюсти одного из них.       «Я отбираю их так же, как отобрал бы он: кропотливо, с предельной внимательностью к мельчайшим деталям. Прискорбно, но подавляющее большинство — азиаты, далёкие от стандартов. Однако и среди них есть особые экземпляры. Один мне приглянулся, и фамилия его порадовала. Камисато. Звучит очень сочно, правильно! Я предложу его кандидатуру в качестве одного из управленцев в будущих комиссиях. Остаётся отыскать ещё претендентов для двух оставшихся, и совсем скоро это место преобразится!       Заметил, что многие из местных начали уподобляться мне. Мундиры, фуражки, брюки-галифе, ремни и начищенные сапоги вошли в моду. Отрадно видеть подтянутых, свежих новичков, снующих вокруг в форме, одним своим видом напоминая о прошлом».       Я стиснула страницу, поражённая прочитанным. Всё вставало на свои места. Со щелчком, идеально вписываясь в изначально пустующую форму. Долгое и сосредоточенное упражнение на вдох-выдох притупило остриё гнева, что кололо, казалось, во всё тело разом. Страшное желание подняться и поноситься по кораблю, дабы просто замедлить мысли хоть какой-то усталостью, притихло. Но пообещало вернуться совсем скоро, как только очередные изливающиеся чернотой подробности не выплеснутся со страниц.       Едва не выдрав несколько из них, посвященных одобрительному восхвалению знака Электро и Инадзумы, — Шестой искренне считал, что свастика и он донельзя схожи, — я заставила себя вновь углубиться в чтение.       И вновь с огромным трудом подавила желание прицелиться и запустить дневник в окошко. Антарес в очередной раз самозабвенно и в красках описывал дальнейшие планы, уже понемногу начиная добавлять в них пункты с «избавлением от неугодных».       «Мои будущие потомки должны знать, сколько важного привнёс я в развитие этого доселе тёмного и безликого места. Оно вскоре загорится нужными цветами и нужными идеями. Я уже вижу понимание в глазах некоторых, что вселяет надежду в сердце. Осторожность и ненавязчивость делают своё дело. Как и безоговорочное доверие черни. Они затыкаются, стоит только мне раскрыть рот, принимаются слушать каждое слово, бросаются исполнять малейшую прихоть. Пока что я не позволяю себе слишком много: сперва необходимо убедить их, что мои идеи — это их идеи.       Небольшая проблема всё же тормозит меня. М. Она определённо старается держаться от меня подальше; заметно охладела к беседам и всячески ограждает Э. от меня. Та же, напротив, явно тянется к схожим идеям. Ей нравится клановая иерархия, как понравилось и введение формы. Она одобрила — негласное, конечно — распределение владельцев Глаз Бога и обычных прислужников.       Я знаю, что однажды все мои действия принесут плоды, в этом же меня поддерживает Ориакс. Его роль в моей судьбе ещё пока не до конца ясна: он верный помощник, нет, чуть больше, однако в дневниках предыдущих Проводники всегда играли собственную роль. Либо же я тороплю события».       От злости я едва не вырвала страницу, дёрнув ту и ещё две последующие, дабы избежать столкновения с очередными маниакальными замашками Шестого. Как вдруг замерла, пробежавшись по небольшому абзацу глазами. Затем ещё раз и ещё, пока значение его медленно не дошло до меня.       «Сегодня ко мне прибыла целая делегация. Судя по всему из местного СССР. Их короткие и пронизанные холодом слова не скрыли жара сердец. Как и у русских. Какое совпадение. Я почему-то ждал от них нападения, видно, вскормленный многими годами рефлексом пускать всякому, кто говорит на их языке, пулю в лоб. Однако они поразили доброжелательностью. Естественно, такой, какой могли позволить их скупость языка и однообразие эмоций. Один из них, не запомнившись мне ничем, даже именем, заинтересовал только предложением оказать поддержку их небольшой и ещё совсем молодой организации. Я едва сдержал смех, предложив тем сменить название на Фатуи, а каждому из главнокомандующих присвоить имена из комедии дель арте. Самое забавное, что он принял эту откровенную насмешку за великую честь и даже подарил мне какую-то безделушку. Кажется, русские зовут эту безвкусицу матрёшкой. Здесь она, хочу уточнить, ещё более уродлива и бесполезна, чем земная.       Мы долго хохотали с Ориаксом над моей хитростью, когда те ушли, уверенные, будто я одарил их мощью и тайными знаниями. До сих пор смех не оставляет меня, изредка просачиваясь наружу».       Я поднялась, захлопнула дневник и подлетела к двери. Взгляд невидяще блуждал по темноте коридоров, зубы скрежетали, ладони теплели всё сильнее, пальцы же дрожали в нетерпении расправиться с проклятой книжонкой.       Поднявшись наружу, я вдохнула ещё пока прохладный ночной воздух, замахнулась и… опустила руку. Дневник не был моей собственностью, а его уничтожение означало потерю доверия Нин Гуан и всего Цисин. Да и был ли хоть малейший прок в том? Как минимум ещё несколько переведенных десятков, не считая оригиналы, оставались разбросанными по всему Тейвату.       Опустошённая бессилием, я подошла к фальшборту, устало водя трясущейся рукой по лицу. Дневник качался, удерживаемый только указательным и большим пальцами, и я отчаянно взлелеяла надежду, что тот сам сорвётся вниз от случайного набега волн. Однако тот не спешил. Кожа будто прилипла к нему, и даже влага от самых высоких волн не помогала.       И я потянула его вверх, зачем-то вглядываясь в обложку. Она не отличалась ничем: как и прочие, её украшали символы региона. Внезапное чувство оторвало от неё. Голубые глаза Тартальи смотрели прямо на меня. Они распахнулись, когда наши взгляды встретились. Я растерянно скользнула взглядом по кораблю Фатуи, абсолютно уверенная, что он уже был где-то далеко.       Моя рука сама поднялась, неуверенно поприветствовав Предвестника. Тот сдержанно кивнул, прежде чем развернуться и скрыться за дверью. Я вновь посмотрела на чёртов дневник, гадая, какова была бы реакция верхушки Фатуи на подобное. Случайная мысль отвлекла. А прочёл ли Тарталья моё письмо? И если прочел, то отчего так холодно реагирует? Ещё таит обиду или же обдумывает, что ответить?       Мне не было нужды притворяться перед ним не собой, играть с чувствами ради выгоды. Я просто выложила ему всё, как есть, убеждая в необходимости забыть во мне девушку. Надежда, что тот правильно воспримет подобное, таяла всё быстрее, пока вскоре не ушла, крохотная и вымоченная в печали, на дальний план.       Сон, наконец, соизволил посетить меня, сознание напоследок с усмешкой подбросило вгоняющие в краску образы меня, обезумевшей и скачущей по кораблю, и наблюдающего за всем этим безобразием Предвестника.

***

      Чей-то толчок повалил на кровать. Сон мгновенно пропал. Я напряглась, подскочив и готовясь к нападению. Когда же оглядела пустую комнатушку и повернулась к кровати, то поняла, что единственным нападающим здесь была Паймон. Она вновь лягнулась, на сей раз спихнув на пол одеяло. По судорожным движением глазок и невнятному бормотанию, не сложно было догадаться, что той снится кошмар. Ладонь осторожно прошлась по светлой головке, пригладила выбившиеся пряди. Я тихо зашептала, успокаивая её, и с облегчением заметила, как та вскоре затихла.       Небо за окном ещё серело утренней хмуростью. Среди тяжёлых облаков изредка мелькали силуэты большекрылых птиц. Их крики заглушали толстые стены и буйные волны, белое оперение и изогнутые носы напомнили о чайках. Кажется, все прошлые дни те где-то пережидали непогоду и решили объявиться только сейчас.       Палуба уже звенела голосами, среди которых выделялся голос Бэй Доу. Она явно была недовольна чем-то, высказывая это самое недовольство старпому. Суа стояла неподалеку, слушая и изредка кивая. Кадзуха же попался сразу у прохода к лестнице, молчаливо поприветствовав меня. Он оглядел меня долгим тяжёлым взглядом , однако ничего не добавил.       — Одни неприятности от тебя! — крикнула Капитан, заметив, наконец, меня. — Гони своих друзей взашей, нам нужно развернуться!       — Мы куда-то плывём? — растерянно спросила я.       — Пока ты дрыхла, прибыл Тома. Сказал, что клан Камисато укроет нас от Сёгуна, главное, сменить паруса.       — Но Сопротивление… — попыталась возразить я.       — Так ради них и стараемся. Или предлагаешь Суа отправить лодкой до главного города?       Я прикусила язык, не желая нарваться на очередной всплеск гнева Капитана. Подняв взгляд же, увидела Тарталью. Тот облокотился на край фальшборта и улыбнулся, махнув мне. Он выглядел совсем иначе, нежели чем ночью. Его странное сочетание в себе совершенно двух противоположных сторон пугало и настораживало, однако я поприветствовала его в ответ. Предвестник вдруг поднял указательный палец вверх. В его руках, струясь и обретая форму лука, забурлила вода. Стрела блеснула и указала точно на меня. Я уловила едва заметное движение: Кадзуха поднял катану, направив её остриё в сторону Тартальи. Кривая усмешка на лице последнего вынудила поёжиться. Вместо каких-либо объяснений тот поднял правую руку, сжимающую конверт, затем насадил его на наконечник и вновь прицелился. Стрела, тихо просвистев, попала точно в край борта. Кадзуха молча остановил меня и сам потянулся к ней. Я же не отрывалась от Тартальи, заметно переменившегося. Его глаза сузились, став такими же холодными, какими те помнились ещё в далёкие времена. И всё же он быстро вернул себе улыбку и непринужденность, подмигнув мне и крикнул что-то подчинённым. Двое из них подняли руки, прощаясь со мной.       Бэй Доу раздражённо заворчала себе под нос, угрожая при следующей же встрече оборвать наглецу уши за порчу корабля, Кадзуха передал мне письмо, Суа же присвистнула, окинув меня многозначительным взглядом.       — Сколько вокруг тебя красавчиков вьётся. Поделись хоть одним, — шутливо попросила та.       — Да забирай всех, от них всё равно никакой пользы, — растерянно отозвалась я, вскрывая конверт.       «Не тебе указывать, что и в ком мне забывать, барышня. Лучше позаботься о собственной памяти, она начинает подводить тебя. И постарайся не создавать проблем вечным стремлением засунуть свой нос в чужие дела.       Кстати, чем тебя так взбесила та несчастная книжонка? Хотя о чём это я! Взбесить тебя даже проще, чем обвести вокруг пальца.       Запомни, не лезь никуда. И жди, когда я свяжусь с тобой.

Сама знаешь кто».

      Бумага вспыхнула. Края в страхе сморщились, почернели, осыпаясь под ноги, пока столб пламени не взвился в воздух. Кадзуха и Суа отпрянули от меня. Мой взгляд не отрывался от самодовольно усмехающейся физиономии Предвестника.

***

      Поместье Камисато уже ждало. Первой поспешила встретить Аяка, неловко замерев в паре метров от меня и интересуясь, удачно ли прошла дорога, следом показался и Тома, как всегда широко улыбаясь.       — Моего брата нет, вам не о чем беспокоиться, — заверила меня Аяка, широкими невинными глазами осматривая меня. Моё недовольное лицо наверняка отпугнуло её, что подтверждали и нервно теребившие кончик пояска-кисточки пальцы.       — Хорошо, приступим к делу? — устало спросила я, ещё чувствуя жар огня в груди. Он успел поостыть, но лишь немного, вынуждая изредка сжимать кулаки и бороться с желанием ударить по первому, что подвернётся под руку.       — Как вам будет угодно, — пролепетала Аяка и спешным шагом направилась в комнату, где мы обедали в прошлый раз. На сей раз там были лишь закуски, от которых я отказалась. Паймон, как всегда, накинулась на сладости. — Мне бы сперва хотелось поблагодарить вас за отзывчивость. В моих мыслях нет ни единой коварной по отношению к вам. Также до меня дошли вести о вашем благородном подвиге и спасении деревни Боро.       — Сюмацубан отлично справляется, — усмехнулась я и тут же мысленно осадила себя за грубость. — Простите, я могу вести себя несколько несдержанно. В этом нет вашей вины.       — Ах, ничего страшного, я понимаю, у вас так много работы. — Лицо Аяки посветлело, напряжение постепенно ушло. — Постараюсь быть краткой. Тома передал мне ваши слова и предложения. — Она обернулась к стоящему возле входа Томе и указала ему на кресло рядом. — Хочу заметить, что вы весьма бесстрашны и прозорливы. Я бы, признаться, не решилась выдвинуть подобное предположение относительно комиссии Тэнрё, если бы не вы.       Аяка сыпала комплиментами, явно стараясь задобрить меня, отчего я со стыдом принялась представлять собственное хмурое лицо. Заставив себя улыбнуться, я заверила её, что нужды в таком количестве почестей совсем нет, и вновь повторила, что моё понурое настроение никак не связано с ней.       — Примите и от меня благодарность за подарки. Было невероятно вкусно,— сказала я, конечно же, опустив то, что едва ли попробовала хоть один. Аяка тут же расплылась в довольном румянце, пообещав вскоре отправить ещё один.       — Ой, да, будьте добры, — с трудом пробормотала объевшаяся Паймон. — И тех жёлтых конфеток побольше положите.       — Так какое решение вы приняли, — смерив ту тяжёлым взглядом, я вновь повернулась к молодой госпоже.       — Ох, на самом деле пока никакое, — смущённо отозвалась та. — Мне несколько боязно вершить подобное в тайне от брата.       — А с господином Аято вы не говорили? — прямо спросила я, чем вызвала растерянность на лицах обоих собеседников.       — Боюсь, он не поддержит нас, — поджав маленькие губки, покачала головой Аяка. — Тома придерживается того же мнения.       — Верно, — кивнул тот. — Господин Аято никогда не высказывался против действий Сёгуна, но возможно, мы просто не знаем его истинных мыслей.       — Ладно, тогда что на счёт Сюмацубана? — спросила я. — Вы же одна из глав клана, — обратилась я к Аяке, — можете приказать им добыть доказательства.       — И вновь вынуждена вас огорчить, — её голос обесцветила резкая печаль, — управлять действиями Сюмацубана имеет право лишь мой дорогой брат.       — И вы оттуда никого не знаете? — Я недоверчиво вскинула бровь. Имей я такую организацию в подчинении, знала бы о каждом всё вплоть до имени прапрабабушки и любимого цвета.       — Знаем кое-кого, однако… — Аяка вновь потупила взгляд. — Она несколько… несговорчива в плане работы. Но я обещаю поговорить с ней, — поспешила заверить та, глянув на меня. — Надеюсь застать её в ближайшие дни и сразу сообщить вам об итогах.       — Хорошо, — кивнула я, чувствуя, как беседа начинает напрягать излишними оборотами и постоянными попытками бедной Аяки выслужиться передо мной. — Это всё?       — Также я хотела сказать, что если вам понадобится помощь, то мы непременно окажем её! — Аяка вновь занервничала, когда я чуть подалась вперёд, уже готовая подняться. — Какую только пожелаете!       — Спасибо, — кивнула я в знак благодарности, затем, вспомнив кое о чём добавила: — на самом деле у меня есть одна просьба. Есть ли здесь кицунэ с розовой шерстью?       Аяка и Тома удивлённо переглянулись.       — Есть, — подтвердила мои догадки Аяка. — Госпожа Яэ. Она служит в Великом храме Наруками, а также является главой местного печатного дома. Весьма почитаемая особа. У вас к ней какое-то дело?       — Скорее, у неё ко мне. — Я рассмеялась, вспоминая, как хлестала по когтистым лапкам и осыпала лисицу нелестными эпитетами. Странно, что та не поспешила никак отомстить мне после подобного. — И как попасть в этот храм?       — Мы могли бы сопроводить вас, вот только листовки с вашим изображением, — Аяка запнулась, затем всё-таки закончила, — они на вас ничуть не похожи, я лишь боюсь непредвиденной беды.       — У вас носят маски? Или что-то похожее?       — О, я знаю! — Тома просиял от неожиданной мысли. — Мы облачим вас в традиционный для Инадзумы наряд и добавим макияж. Так вас точно не узнают.       — Отличная идея, — Аяка одобрительно хлопнула в ладошки.       — Что тогда делать с кораблём, пока я нахожусь здесь?       — Это тоже предоставьте нам, — успокоил меня Тома. — В поместье Камисато часто наведываются иностранные торговцы, так что вряд ли кто-то обратит внимание на очередной корабль. Господин Аято вернётся не раньше глубокого вечера, мы вполне успеем закончить с делами.       Я кивнула, заметив жест Аяки, приглашающий пройти к лестнице. Тома остался прибираться, подозвав на помощь ещё пару слуг. Его выбор быть простой обслугой при наличии Глаз смущал, подталкивал на различные противоречащие друг другу догадки, но больше ненавязчиво намекал задать ему вопрос прямо. Все прежние носители Глаз так или иначе стремились к власти, либо же их к ней приводил сам божественный подарок. Конечно же, люди предпочтут видеть во главе всесильного избранного, нежели такого, как они сами, простака. И плевать, если второй окажется куда мозговитее первого.       Покои Аяки едва ли отличались от главного зала, выполненные в тех же светлых тонах и украшенные узорами волн. Широкий стол, уставленный письменными принадлежностями, горшочками с маленькими цветами и книгами, пребывал в идеальном порядке. Каждый лист лежал ровно, белея идеальной чистотой; каждый учебник — если судить по изображениям чисел и формул — лежал под идеальным углом, будто его расположение относительно краёв стола высчитывалось вручную. И я бы едва ли удивилась, если бы увидела, как Аяка сосредоточенно расставляет всё необходимое при помощи линейки. Идеально чистый пол не покрывали ни ковёр, ни половики. Доски скрипели под ногами, вычищенные и намазанные чем-то до такого блеска, что приглядись я внимательнее, то наверняка бы заметила в них собственное отражение. Широкая кровать в углу сперва удивила своей привычной формой, однако память быстро освежила влияние Шестого на культуру Инадзумы. Пара шкафов в углу и несколько горшков с цветками, стоящие — в этом не было ни единого сомнения — на том месте, которое было для них выверено с безукоризненной точностью.       Аяка обернулась ко мне, явно ожидая чего-то. Я же, не сразу догадавшись, чего именно, ответила ей растерянным взглядом, затем, наконец, поняв всё, принялась нахваливать её аккуратность и чистоплотность, отчего та сразу расплываясь в улыбке.       — Ой, ну что вы, — краснея от смущения, пролепетала она, — это не моя заслуга, а нашей прислуги. И Томы в особенности. Что бы вы хотели примерить? — Раскрыв шкаф, она показала развешенные по цветам вещи, начав доставать платья и блузки. — Мы с вами схожей комплекции, правда, вы выше. Но уверена, подберу вам прекрасный наряд.       Я не стала спорить, предоставив ей разбираться с вещами самой. На всё, что та предлагала, я кивала. Я бы согласилась и на мешок картошки, если бы таковой показался, да только в руках Аяки всё чаще мелькали не самые удобные платья с корсетами и поясами и узкие юбки.       — Ой, знаю! — Она неожиданно всплеснула руками. — У меня есть кое-что, что вам будет как раз.       Передо мной появилось нежно-розовое кимоно с лепестками сакуры и белым поясочком. Смутив Аяку собственным бесстыдством, я разделалась без лишних разговоров. Кимоно и правда пришлось впору, вот только смущало короткостью юбки и излишней длинной рукавов. Те почти что доставали до пола, стоило опустить руки. Аяка радостно улыбнулась, подскочила ко мне и, сперва спросив разрешение, превратила болтающиеся кисточки пояса в миловидный бантик.       — Вы прелестно смотритесь, — заверила она, оглядывая меня со всех сторон.       «Что-то мне всё это напоминает», — устало выдохнула я про себя, вспоминая Кэ Цин и Барбару. Мания некоторых девушек к прекрасному была такой огромной, что буквально зудела в них и вынуждала преображать не только себя, но и других. Впрочем, к чему жаловаться, если это только во благо?       В руках Аяки появились кисти для макияжа, больше похожие на кисти для рисунка на холсте. Я прикрыла глаза, попросив лишь об одном: сделать из меня совершенно другого человека. Отвлечённые разговоры и бесконечные вопросы Аяки о моём прошлом слегка расслабили. Рассказы о сражениях приводили её в немой ужас, а описания празднеств разных государств завораживали.       — Знаете, господин Антарес, ваш предшественник, принёс многое и в нашу культуру, — с тихим восторгом говорила она. — Как и госпожа Ригель. Я так благодарна нововведениям в моде, что те подарили Тейвату. Сохранившиеся изображения древних времён отпугивают небрежностью и неаккуратностью в одеяниях. Быть может, и вы бы что-то могли… Конечно, если захотите. — Аяка неожиданно охнула и замолчала, затем, густо покраснев, пробормотала: — простите мне мою легкомысленность. Думать о подобном так глупо.       — Нет, напротив, — мои губы тронула улыбка. — Я бы могла набросать что-нибудь для вас. Вам бы пошёл стиль лолита.       Описания рюшечек, пышных юбок и бантиков привели Аяку в неописуемый восторг. Она даже отложила кисти, слушая меня с открытым ртом.       — Могу уже сегодня подготовить для вас один из вариантов, — предложила я, на что тут же получила горячее согласие. — Носить его несколько тяжело, но, кстати, в земной версии Инадзумы такое можно встретить часто.       — Ох, правда? Я заметила, что вы одеваетесь более сдержанно, нежели мы.       — Да, наша одежда более комфортна и проста. Тогда я подготовлю набросок вечером.       — Не торопитесь, как вам будет удобно. — Конечно, Аяка не могла настоять на скором окончании вслух. Её горящий взгляд сказал всё за неё. — Готово. — Она отстранилась от меня, придирчиво оглядела и удовлетворённо улыбнулась. — Вы покорите много сердец сегодня.       «Был бы хоть какой толк с того», — мрачно подумалось мне.       Аяка подвела меня к зеркалу. Я с досадой и смущением осмотрела себя в явно коротковатом платье, имевшем отношение к кимоно только за счёт запаха, пояса и рукавов. Всё остальное больше бы отлично вписалось в рабочий наряд дамы с не самой лёгкой профессией. На вопрос Аяки, довольна ли я, пришлось ответить неискренне: уж слишком не хотелось огорчать бедняжку, провозившуюся со мной столько времени. Однако за одно я действительно была ей благодарна: стрелки, заметно удлинившиеся от краски ресницы, румяные щёки и малиновые губы делали из меня совсем другого человека. Не того вечно уставшее понурое создание с тяжёлым взглядом, а вполне себе даже миловидную особу. С явными замашками в промискуитет, и всё же.       Аяка принесла белые носочки и сандалии с бантиками. Розовыми, конечно же.       — Гэта, — пояснила та, когда я с сомнением оглядела предложенную обувь. — Вы привыкнете к ним, главное следить за шириной шага и не спешить.       — А можно ещё какие-нибудь панталоны? — попросила я, нагибаясь перед зеркалом и понимая, что малейшее подобное движение на публике, и та прийдёт в крайнее возбуждение. Во всех смыслах этого слова.       Аяка, пунцовая, как свежая роза, без слов протянула мне белые шортики, отлично скрывшие всё. Я ещё разок повертелась перед зеркалом и мысленно отпустила в свою сторону парочку нелестных комментариев.       — Можно также заколоть волосы, — предложила Аяка. И я посчитала это вполне уместным. Её руки умело закрутили мои отросшие волосы в пучок и закололи гребнем с цветком сакуры.       Аяка в очередной раз восхищённо вздохнула и предложила добавить зонт. Конечно, розовый с лепестками в тон кимоно. Мой глаз нервно дёрнулся, и на сей раз я отказалась. Когда со сборами было в кои-то веки покончено, я, не найдя карманов, запихнула Глаз прямо в бюстгальтер, чувствуя, как приятно тепло расползается по коже. Эта дрянь всё же на что-то да годилась. Например, могла бы послужить отличной грелкой в зимнюю пору.       Лестница далась с большим трудом и ужасом. Колени натурально затряслись от непривычки ходить на высокой платформе. Я выдохнула, когда последняя ступень осталась позади. Позабытая всеми Паймон спала на диване в комнате совещаний. Стоило мне дотронуться до неё, как та, приглядевшись, с криком отпрянула.       — Ты ещё кто?! — завопила она, прячась за Аякой.       — Отлично, маскировка точно сработает, — усмехнулась я, наблюдая, как испуг медленно сходит с лица Паймон, сменяясь сперва недоумением, а затем и полным осознанием происходящего.       Она недоверчиво оторвалась от Аяки и принялась вертеться вокруг меня, оглядывая каждый миллиметр. Пока не выдала: «Не знаю, куда ты в этом собралась, но я с тобой туда точно не пойду».       Нужным местом уже был обозначен Великий храм Наруками, и от абсурдности этой ситуации с каждой секундой становилось все смешнее. Окажется ещё забавнее, если и та лисица предстанет передо мной в коротеньком платьице. Хотя, может, примет за родственную… душу.       — Вы собрались? —В дверях показался Тома. — Я… — Он замер, оборвав фразу на полуслове, стоило нашим взглядам встретиться. На его лице, в мгновение ока покрывшемся красными пятнами, я прочитала всё, что тот не высказал вслух.       «Я не виновата, у вас тут так принято!» — отчаянно кашляя и закрываясь руками от смущения, мысленно ответила ему я. И правда, Тейват был чересчур откровенным в одежде, стоило только вспомнить декольте Нин Гуан или вырез на бедре Лизы. Нечто подсказывало, что подобную моду зародила Ригель: в её гардеробе попадалось несколько довольно пикантных платьев.       Паймон хихикнула и дёрнула меня за край рукава, ехидно заметив, что теперь мне впору подрабатывать поломойкой. Ответив ей тяжёлым взглядом, я направилась к выходу, совсем позабыв от неловкости про неудобную подошву и едва не сбив Тому. Тот ещё не отошел от моего «сногсшибательного» вида и чудом удержался от падения. Аяка торопливо последовала за мной под хохот Паймон, которой грозил вскоре хороший нагоняй.       Обувь тормозила, вынуждала идти, выверяя каждый шаг, и злиться от этого. Порочный круг угроз падений и чудесных спасений от них замкнулся, и я худо-бедно привыкла. Паймон, не реагирующая на все мои молчаливые предостережения, подтрунивала надо мной, Аяка же скрывала улыбку веером, изредка не сдерживаясь и тихо хихикая.       Позади послышался оклик. Мы оглянулись. При виде спешившего к нам Томы на сердце чуть отлегло. Какая-никакая, но всё же поддержка в случае нападения стражи или самой Сёгун.       Мысли о неравнодушии Томы ко мне и раньше мелькали перед сном, когда все прочие тревоги приходилось откладывать до завтрашнего утра. Он был неплох. Нет, он был даже хорош, особенно для кого-то, вроде меня. Однако, быть может, именно он станет тем, с кем я смогу позабыть о ветреном боге и рыжем демоне?       Аяка заметно повеселела при его появлении, мгновенно согласившись взять его с нами. Я ощущала его взгляд, но всякий раз, стоило мне повернуться, ему мастерски удавалось накидывать непринуждённость. Подтрунивание надо мной Паймон быстро наскучило, как и всякому ребёнку. Она то порывалась подлететь, то понуро останавливалась, когда замечала кого-то впереди. Люди, впрочем, попадались не так часто, но каждый непременно останавливался, чтобы выразить почтение Аяке и украдкой посмотреть на меня. Откровенный для меня, но не для Тейвата образ, придавал неуверенности, и я отвечала им молчаливым взглядом. Инадзума явно не привыкла к гостям. Даже торговцы здесь почти все были местные. И наведайся мы сейчас в порт, то непременно бы увидели все те же корабли, что стояли там и неделю назад.       Постепенно город сменился каменистой дорожкой. Деревья здесь успели позеленеть, хвастаясь ещё пока только начавшей распускаться листвой. Погода в Инадзуме тоже не стояла на месте: температура превышала двадцать градусов, из-за чего приходилось частенько смахивать пот со лба. В такие моменты тусклость Глаза приносила настоящую радость. Зима едва ли справилась с ним, что же было говорить о весне? Среди широких полей мелькали и водопады, небольшие, но сотворённые, казалось, искусной рукой мастера. Они ниспадали, журча, в мелкие речушки, которые затем, извиваясь, играючи сливались, стремясь добраться до моря. Изредка в кустах шуршали странные животные, похожие на енотов.       «Тануки», — напомнила память об игрушке. От образов прошлого стало на мгновение погано и совсем тоскливо, пока я не ощутила ладонь Паймон в своей. Нам не нужны были слова, чтобы понять чувства друг друга. Я улыбнулась ей, молчаливо заверяя, что все в порядке.       Впереди зачернели крыши невысоких домиков. В них не угадывалось ни нужды в ремонте, ни нехватки денег, как в той же деревушке Боро. Всюду звучали голоса, цвели улыбки и приветствовали оклики. Одежда жителей не смущала поношенностью и обилием заплаток, дети не выглядели неопрятными или больными. Контраст с Ватацуми был заметен так же ясно, как солнце погожим днём. Я мысленно прокляла Кокоми, желая ей всего того, на что она сама обрекла собственных подданных. Если бы только убедить Горо в её неправоте и склонить на свою сторону…       От невесёлых мыслей отвлекли вопросы Аяки о Земле. Углубляться в мельчайшие подробности я не стала, отметив лишь основные черты каждой из современных стран. Конечно же, Аяку и Тому сильнее всего заинтересовала Япония. Они искренне удивлялись тем странностям, которые та сочетала в себе на пару с высокими технологиями. Но больше их поразил схожий путь развития.       — Кто знает, может и мы застанем век с подобными чудесами, — улыбнулся Тома, и я невольно засмотрелась на него. Он и правда был хорош собой. Чуть ниже Тартальи, но со схожей комплекцией. И совершенно другим взглядом, не горевшим безумием и не отпугивающим мертвенностью.       Аяка указала на гору, видневшуюся вдалеке.       — Это гора Ёго. На самой её вершине и расположен Великий храм Наруками и Священная Сакура. — Аяка неуверенно обернулась ко мне. — Вы действительно желаете посетить госпожу Гудзи?       — Нет, мы же говорили про кицунэ, — растерянно отозвалась я.       — Гудзи называют главную жрицу.       — А с ней есть какая-то проблема?       — Она весьма… — Аяка осеклась, подыскивая слова. — Специфична. И почти всегда занята. Возможно, мы не застанем её на месте.       — Тогда оставлю ей послание. — Я пожала плечами. Второй визит лисицы не заставил бы себя ждать, поэтому куда правильнее самой явиться к проблеме, нежели чем тихонько дожидаться её.       Деревушка осталась позади, отрезая от многочисленных взглядов. Зато ни один не узнал во мне разыскиваемую преступницу, что само по себе уже было небольшой победой. Если бы можно было наносить макияж, как маску, я бы справлялась собственными силами и тратила куда меньше времени.       — Вскоре в Инадзуме планируется праздник, — неожиданно произнесла Аяка. Её голос заметно дрожал, выдавая её нервозность. — Мы бы хотели пригласить вас принять участие. Конечно, не под своим именем и обличием! — поспешила заверить она. — Брат, то есть господин Аято, тоже непременно будет рад вашему появлению. Может, мне удастся убедить его в неверности действий Сёгуна.       — Праздник по случаю чего?       — По случаю памяти некогда одних из самых талантливых поэтов, Пяти Касэн. Это одно из немногих удовольствий, что остались у нас с тех пор, как Сёгун… изменилась. Поэтому ваше присутствие многое бы значило для нас.       — Это даже звучит сомнительно, прошу прощения, — протянула я. — Пойти в такой день в самую толпу?       — Сёгун редко показывается на людях во время праздников, — сказал Тома. — Это отличный шанс разведать обстановку. Может, удастся поговорить с кем-то из комиссии Тэнрё и Кандзё.       — Кандзё?       — В основном отвечает за казну, но также участвует в выдаче документов для странствий между островами.       — То есть тоже таможенники? — уточнила я, на что Тома, немного подумав и вспомнив значение слова, кивнул.       — Кажется, вы хотите намекнуть, что в деле замешаны и её представители?       — Это просто предположение, — я только развела руками, несмотря на роившиеся догадки. И некоторые из них вполне справедливо отмечали тесную взаимосвязь финансов и таможни. — В любом случае сейчас пока рано говорить о чём-то. Без доказательств мы попадём впросак.       — Ваша правда, — кивнула Аяка. Её миловидное личико омрачила досада, однако я не стала поднимать юной госпоже настроение: и самой было тошно от плетущихся вокруг интриг.       Я вновь посмотрела на верхушку горы, силясь разглядеть храм. Но увидела лишь цветущую сакуру, размеры которой пугали и вселяли трепет одновременно. Её широкие ветви, тянулись казалось, во все стороны, будто желали накрыть своей тенью всю Инадзуму. Путь до неё не предвещал простоты.       Аяка, вновь угадав мои мысли, добавила:       — Нам нет нужды добираться собственными силами. У подножья находится лифт, он доставит нас к храму.       — Слава всем богам, — выдохнула я, ловя её тихий смех.       Паймон успела умчаться вперёд и вернуться. Новости о скором празднике привели её в восторг, смягчая неуверенность в верности принятого решения. Ей, как и любому ребёнку, были необходимы развлечения, краски и беззаботность, я же со своими великими целями и без того лишала её всего этого долгие месяцы.       Подойдя ближе к подножью, я и правда заметила устройство, похожее на старый лифт. Оно не было застеклено, а представляло собой открытую кабинку с парочкой скамеек внутри. Канаты по левую руку от него не внушали доверия торчащими из них верёвочками и заметной изношенностью. На одном из четырёх столбов лифта находился рычажок, опустив которой, я услышала усталый скрип. Лифт затрясся, натужно запыхтел, вынуждая сесть и вцепиться в скамейку, но всё же тронулся с места. Паймон прижалась ко мне, опасливо косясь в сторону медленно скользящих мимо стволов и толстых ветвей. Аяка и Тома, напротив, казалось, не боялись ни подозрительного треска, что издавал лифт, ни его напряжённого гудения, что заглушало все прочие звуки. Эти двое даже умудрялись вести непринуждённую беседу, каким-то чудом разбирая голоса друг друга. Изредка кто-то из них поворачивался ко мне с вопросительным взглядом, мне же только и приходилось, что тыкать в уши и неловко улыбаться. Кажется, вечно грохочущая непогода давала о себе знать, приучая ко всякому шуму и жизни в нём.       Верхушки деревьев вскоре оборвались, сменившись бескрайней лазурью. В мирное, лишённое ударов грома и вспышек молний время, Инадзума представала совсем в другом свете, прекрасном и умиротворённом. Я осторожно поднялась и подошла ближе, держась за края ограждения. Позади всполошились Аяка и Паймон, Тома же вовсе поспешил вскочить, будто я собиралась выпрыгнуть.       Ветер прогуливался в кронах деревьев, не беспокоя — легко поглаживая их, играясь со звонкой листвой. Солнце, не скрываясь за полотном хмурых туч, разливало яркий свет на поля и деревни, радуя сердце теплом. В воздухе вовсю витали ароматы пришедшей весны: терпкий запах костра, совсем молодой травы, нежных первых цветков, робко показывающих красоту бутонов, близкого моря. Настойчивые гортанные крики чаек сменились мелодиями вернувшихся соловьёв и иволг — единственные, чьи переливистые мотивы узнавались без труда. Наверняка они отличались от тех, которые были привычны мне, и всё же лёгкая грусть коснулась сердца. Я приняла её с благодарностью: чувство жизни приносили лишь она и радость, не наведывавшаяся с давних пор. Конечно же, виноватых в том искать было бессмысленно: он был и всегда оставался одним единственным узником моего собственного сознания, неотделимым и естественным.       Многочисленные водопады и правда словно тянулись к морю, стремясь слиться с его водами. Они журчали, спеша скорее добраться до него; толкались, огибая склоны, равнины и деревушку, которая с такого огромного расстояния казалась столь мелкой, игрушечной, почти что ненастоящей, что хотелось вытянуть руку, дабы убедиться, не является ли он всего навсего крохотным пятнышком на невидимом стекле. Однако Аяка и Тома вряд ли поймут мои попытки придать всему вокруг нереалистичности, приняв их за верное решение распрощаться с жизнью. Впрочем, смерть среди подобной красоты не казалось уж такой пугающей. Образы собственного неподвижного тела среди распустившихся луговых цветов отчасти даже успокаивали. Посреди свежих трав и бездонного неба не блуждали тревоги, как и не докучали проблемы.       Кто-то потянул меня назад. Паймон. Её взгляд горел беспокойством, моля вернуться в реальность. Я сжала губы поплотнее и кивнула ей, даже не стараясь натянуть фальшивую улыбку. Быть может, однажды в её глазах я встречу понимание, и этот день станет для нас обеих самым счастливым и единственным, в котором свобода, наконец, обретёт свой истинный смысл.       Лифт устало закряхтел, намекая на скорое приближение. Тома вышел первым, привыкнув, похоже, разведывать обстановку. Случайный взгляд Аяки, что я поймала слегка встревожил, а затем и многое объяснил. Он был мне отлично знаком, как и те чувства, что сейчас схлестнулись внутри неё в жаркой битве. Я отвернулась, не сдержав кривую усмешку. Кто бы сомневался, что на хозяйственного и добродушного Тому уже выстроилась очередь. Это не Тарталья, привлекающий разве что выразительной и смазливенькой наружностью да тугим кошельком. С другой же стороны от осознания «занятости» Томы стало чуть легче, свободнее. Он, невинный и чистый, не должен быть предназначен кому-то настолько вымазанному в грязи, как я. Затащить его в пучину ненависти и страха, в которой изо дня в день приходилось вариться самой — стало бы настоящим преступлением. Я бы попросту обрекла его на медленную смерть в ещё живом и молодом теле.       Облегчение смахнуло усмешку с лица, даря улыбку.       «Всё верно», — шептала я сама себе. — «Ты впервые приняла верное решение в делах сердечных».       От глупости подобных мыслей я невольно рассмеялась, чем удивила Аяку, но не Паймон. Последняя только косо глянула на меня и вздохнула. Кому бы ещё, как не ей, понимать мою радость.       Но неспокойная душа требовала романтики, подталкивая к поиску того, в чьих объятиях я могла хотя бы выспаться. Как с возрастом разительно менялись предпочтения. Забавная мысль вновь вызвала понурую ухмылку.       Тома обернулся, зовя нас за собой. Мощёная дорога вела к высокому зданию. Его треугольная крыша с башенкой устремлялась к самым небесам. На самой её верхушке виднелось украшение, чем-то напоминавшие три смотрящих в разные стороны молнии и рога на шлемах стражи. Фасад украшали изображения сакуры и три толстых каната. Кажется, подобное было и в современной Японии.       Несколько женщин в красных широких штанах и белых рубахах вышли к нам, приветствуя. «Жрицы», — тихо шепнула мне Аяка, и я поклонилась, насколько позволяло коротенькое кимоно, и заметила их заинтересованные взгляды на себе. За подобную одежду меня бы следовало отправить крепким пинком обратно, однако те не спешили с этим, а наоборот широкими жестами указали на двери храма. Возле игрался мальчик, на вид чуть старше Паймон, и отчаянно молилась низенькая женщина в чудаковатым платье болотного цвета. По левую и правую руку тянулись тропинки, что вели к беседкам и мостикам. Но больше всего внимание притягивали нежно-розовые, почти персиковые лепестки сакуры. Они кружась, опускались под ноги, на плечи и макушку, будто игрались и звали подойти ближе.       Аяка молча остановила меня, угадав моё желание. И правда, кто бы пустил меня к священному дереву?       Я с сожалением оторвалась от громадных, теряющихся в самой вышине и закрывающих собой само солнце, ветвей и последовала за Аякой и Томой. Паймон же решила, что останется снаружи. По взгляду, которым та с интересом поглядывала на мальчика, я поняла, что она не пропадёт. В конце концов одно лишь моё общество не могло полностью заменить Паймон ровесников.       Храм откликнулся гулким эхом, когда моё шарканье и цокот Аяки прогнали тишину. Дощатый пол приветственно затрещал, многочисленные свечи дрогнули от лёгкого ветерка. Внутреннее убранство не хвасталось ни золотым шиком, ни дорогой мебелью, как и подобает всякому священному месту. Простота и элегантность отлично сочетались в однотонно-белых стенах с деревянными балками и скромном и постаменте впереди. Последний явно предназначался для чтения молитв, белея странными несколькими палочками с двумя бумажными полосками на нём. Единственным, что выбивалось на общем скромном фоне, была статуя у дальней стены. Её лицо скрывал капюшон, руки сцепились в замок внизу живота. По фигуре, скрытой складками сказать, женщина это или же мужчина, сказать было невозможно, хотя подсознание и дорисовывало ей черты Райдэн. За спиной у неё я разглядела некий странный круг с символами электро.       Одна из многочисленных дверей тихо отъехала в сторону, пропуская ещё одну жрицу. Я едва сдержала вздох разочарования. Она ничем не отличалась от тех, которые остались у входа, и уж точно не могла быть лисицей с розовой шерстью. Очередное приветствие прошло для меня в немом молчании. Я старалась придать себе дружелюбности, как могла, вот только вернувшиеся так внезапно проблемы старательно опускали уголки губ и хмурили брови. Аяка всё продолжала беседовать со жрицей, в то время как я замерла, точно та статуя неподалёку, от взглядов Томы. Нам и правда стоило поговорить, чтобы разрешить так и не высказанные вопросы. Или быть может…       Я сердито тряхнула головой, прогоняя абсолютно лишние мысли. Как было и с теми, что возвращали к Венти, как было и с теми, что вопрошали об Аяксе. Отчего-то произносить его настоящее имя даже в голове казалось чем-то неуместным, почти что интимным. Может, поэтому всякий раз, как тот слышал его, едва заметно вздрагивал.       — Госпожа Гудзи занята делами типографии. — Аяка подняла на меня взгляд полный такого сожаления, словно только что оповестила о смерти дорогого друга. — Мы могли бы зайти к ней позже, если пожелаете.       — Нет, спасибо, — я покачала головой. — Могу ли я написать ей?       Услышав перевод, жрица согласно кивнула и попросила подождать. Бумага не удивила, а вот кисточка и чернильница ввели в ступор. Пока я не вспомнила, как прежде писались письма. Кисточка не особо подходила для письма простых букв, из-за чего послание вышло грязным, с неаккуратными кляксами. Похвала Аяки ничуть не удивила: она бы расхвалила от меня и кусок сажи, которому изначально положено было стать пирогом. Отчасти с таким отношением приходило смирение, а затем и некоторая уверенность в себе. Все же похвала, как бы я ни противилась ей, действовала мягко и осторожно, постепенно усыпляя бдительность.       Я отстранилась, придирчиво оглядывая работу. Глаза подытожили коротко: «Прочтёт», а вот сознание стыдливо вздохнуло: «Усмехнется». Впрочем, после недавнего инцидента эту мадам Гудзи вряд ли так уж сильно смутит мое посредственное чистописание. Зато «встретимся в твоём храме ночью» явно приведёт в негодование от своевольного обращения на «ты». Подпись «сама знаешь кто», нагло сворованная у Тартальи, взбесит окончательно. Надо было бы сдержать порыв отомстить за наглое ночное вторжение, однако на сей раз я отказалась подчиняться. Передав записку жрице, я убедилась по её растерянному взгляду, что та не знает снежского. Аяка и Тома же стояли неподалеку, о чём-то беседуя. Внутри вновь разлилось липкое чувство, как совсем недавно, когда Аяка глядела на Тому. И вновь я была вынуждена отвесить самой себе оплеуху, дабы привести в чувство. Казалось, будто то, что цвело в груди, когда тёплый взгляд Томы обращался ко мне, было вызвано ничем иным, как отчаянием. О его причинах и о том, как предстоит с ним бороться, я пообещала подумать позже. Госпожа Гудзи непременно будет ждать меня ночью для серьёзного разговора. В том, что она сыграет свою роль, не было ни единого сомнения: случайные люди или создания не приходили в самый разгар сна на корабль в открытом море.       — Если желаете, можем отобедать, — обратилась ко мне Аяка. — Брат, я хотела сказать господин Камисато, вернётся ещё не скоро.       Конечно, я согласилась, прикрыв мысли о возможности побыть с Томой ещё немного заботой о Паймон. Стыд вынудил поджать губы и сжать кулаки. Самым идиотским решением сейчас было влюбиться. Спасибо, что не в Тарталью.