Больше не буду

Сон не идёт. Видимо, выспалась за то время, что была под наркозом. Матрас и подушка кажутся жутко неудобными, несмотря на то, что в последнее время я спала в основном на земле. Жарко. Сбрасываю одеяло. Холодно. Долго ворочаюсь, пытаясь найти комфортное положение, а когда наконец проваливаюсь в забытьё, меня охватывает паника. Не помню, что я там увидела, но, когда просыпаюсь, сердце бешено колотится, рот открыт, как у рыбёшки, выброшенной на берег, а щёки мокрые от слёз. Наверное, и хорошо, что кошмар не отпечатался в памяти: о том, что я там увидела, даже думать страшно. Стук в дверь. Я устало скатываюсь с кровати и плетусь открывать – зря закрывалась на все замки. Кости и мышцы ломит, как при температуре, кожа липкая от пота, во рту горько. — Ты кричала, — Хеймитч проскальзывает в спальню и садится на мягкий коврик перед кроватью. — Разбудила? — Я не спал. Несколько долгих мгновений мы молчим. Присаживаюсь на краешек кровати. — Почему? Хеймитч предпочитает проигнорировать мой вопрос. Стандартная ситуация. — Кошмары всем снятся. Особенно поначалу. Ну и потом. Со временем притупится. Наверное, — он говорит сбивчиво, без обычной самоуверенности. Почему-то вспоминаю его слова, сказанные в поезде: «Обычно такие походы трибутов друг за дружкой заканчиваются тем, что рыдают оба». Сейчас мы в похожей ситуации. Иронично. — Ты, наверное, устал. Я справлюсь, – сглатываю. Звучит не слишком убедительно, но сейчас я просто не в состоянии убедительно лгать. — У тебя руки трясутся. Опускаю глаза, глядя на пальцы, крепко сжимающие край рубашки. Выпирающие костяшки, обломанные ногти, крупная дрожь. — И правда. Наверное, гормональный сбой или физическое перенапряжение. Хеймитч скептически приподнимает бровь. — Ага, а вмятина у тебя на щеке не от подушки, а от упражнений. Давай серьёзно: не нужно скрывать, что тебе плохо. Я пробовал. В итоге напился и блевал в прямом эфире. Это, можешь поверить на слово, – не самое приятное ощущение, — Хеймитч задумчиво моргает. — Так вот, жизнь после Игр – не самая приятная, а середина ночи – не лучшее время для серьёзных разговоров, так что промывкой твоих мозгов займусь по пути в Двенадцатый. Хеймитч – поразительный ментор. Перед Играми советов было не допроситься, зато сейчас он, похоже, всё-таки решил зачитать пару лекций. — Не верю, что скоро буду дома, — хрипло выдыхаю. — Мне каждый раз трудно представить, что я возвращусь в Дистрикт. — Ты часто выезжаешь, если не считать Игр? — Да, приходится периодически мелькать на телевидении и капитолийских вечеринках, — морщится. Киваю. Мне тоже придётся. Становится зябко, и я набрасываю одеяло на плечи. — У тебя будет несколько месяцев отдыха перед Туром Победителей, так что подумаешь об этом позже. — Эх, а я пыталась ответственно подойти к делу, — улыбаюсь краешком губ. — Рекомендую проще относиться к этому, — судя по взгляду Хеймитча, он посоветовал бы не стараться вовсе, но опасается, что в комнате могут быть прослушки, поэтому выражается мягче. Понимающе киваю, он кивает в ответ. Несколько секунд мы молчим, просто глядя друг на друга. На Хеймитче пижамные штаны, но рубашка та же самая, что и днём. — Почему ты ещё не ложился? Он качает головой. — Нужно было кое-что обсудить с другими менторами. Возможно, слишком много на себя беру, но, насколько могу судить, основное дело Хеймитча сейчас — я. И, возможно, именно моя персона была предметом беседы. — И к чему вы пришли в ходе этих обсуждений? — Старшая коллега поделилась опытом. Очень исчерпывающий ответ. — Подробностей не расскажешь? — Это мои дела, а не твои. Нервничаешь перед завтрашним эфиром? — Если честно, меньше, чем из-за возвращения в Дистрикт. Хеймитч слишком внимательно изучает ковёр. — Всё будет не так, как раньше. — Я понимаю. Не представляю, как жить в Дистрикте, где все видели меня на Играх. Знают, кто я. Как говорить с опекунами? Они видели, как убиваю. Это... немного неловко. — Я думаю, они будут рады твоему возвращению. И тем более понимают, что иначе бы ты не выжила. — Я убийца. — Я тоже, — спокойная констатация факта. Наверное, за эти шесть лет, что прошли с его Игр, Хеймитч много думал и более-менее свыкся с этим фактом. Почему-то из груди вырывается смешок. Приятно иметь человека, прошедшего через похожую мясорубку. Вздрагиваю: у Хеймитча такого человека не было. Может, поэтому он сейчас здесь, а не в своей постели? Потому что пытается дать мне то, чего сам был лишён? Поддержать? Хеймитч — та ещё колючка, но он старается. Чего стоит одно только выражение участливости на его лице? Конечно, его можно заметить только если присмотреться, но выглядит ментор мягче, чем обычно: взгляд другой. А может, я себя накручиваю и приписываю Хеймитчу несуществующую драму. Он сидит со мной, пока я не засыпаю. Случается это, как ни странно, скоро. Не улавливаю конкретного момента, когда веки смыкаются окончательно, но зато помню, как Хеймитч предупреждает, что не будет закрывать двери на случай, если мне снова приснится кошмар. Просыпаюсь с первыми лучами солнца. Небо только-только начало светлеть. Дверь в мою комнату открыта. Мне неловко из-за того, что Хеймитчу приходится со мной возиться, но напоминаю себе, что это не та вещь, о которой мне нужно беспокоиться в первую очередь. После душа натягиваю первые попавшиеся брюки с рубашкой и выхожу из комнаты. Заглядываю в комнату Хеймитча, пока прикрываю его дверь, чтобы не разбудить. Он спит, съёжившись и держа руку под подушкой. Одеяло съехало и вот-вот упадёт. Недолго раздумывая, вхожу в его комнату и поправляю постель, надеясь, что он внезапно не проснётся. Наверное, мой визит пришёлся на глубокую фазу сна или Хеймитч просто слишком устал за прошедшие сутки, потому что он даже не пошевелился. Когда он спит, то выглядит младше и уязвимее, чем кажется днём. Взгляд задерживается на его лице всего на мгновение, а потом я ухожу так же тихо, как и вошла. Хеймитч просыпается незадолго до прихода стилистки. Я уже позавтракала и даже вздремнула на диване в гостиной, поэтому моя одежда превратилась в мятое нечто. Хеймитч зевает так широко, словно вот-вот проглотит журнальный столик. Я зеваю в ответ. Думаю, стоит начать так делать вместо приветствия. — Ты помнишь мою записку на Арену? — спрашивает он, зачерпнув ложку овсянки. — Конечно. Я так понимаю, стоит ожидать вопросов по этому поводу? — Ага. Пока не торопись с ответом. Что ж, если нас прослушивают, то ничего конкретного по поводу нашего "романа" они не узнают, а я, уловив намёк, понимаю какой стратегии стоит придерживаться. Когда пришла Луисия, Хеймитч уже допивает кофе. Женщина окидывает взглядом гостиную и заговорщики подмигивает. Я опускаю взгляд. Все осведомлены про "чувства" Хеймитча ко мне.И конечно же основной темой наших разговоров со стилистикой во время сборов становится именно это. Луисия старается не слишком любопытствовать, но по лёгкому прищуру, видно о чём она думает. Что ж, я ей подыгрываю, когда она хитро усмехается и спрашивает: — А тебе он нравится? Я ёрзаю на стуле. Кстати, искреннее – меня смущает мысль о том, что я могу быть симпатична Хеймитчу, он может нравится мне и обо всём прочем из этого разряда. – Думаю да. Но мне нужно оклематься после Игр, чтобы появились силы разбираться в своих чувствах. — Да, выглядишь очень вымотаной. И это понятно: всё это время ты боролась за жизнь просто... Это казалось таким далёким и неправдивым, пока я не увидела тебя здесь. Невредимую, но такую... Ты стала ещё более хрупкой. Ещё никогда не слышала чтобы тощих величали хрупкими. У нас в Дистрикте особо не следят за языком и называют вещи своими именами. Луисия мне нравится. Она милая. Капитолийка – да. Но разве кто-то выбирает место, где родиться? Однако даже ей правды по поводу нас с Хеймитчем я бы не раскрыла. Искренность – не для моего положения. Уже приняла решение, что и Рейни с Анникой тоже не скажу. Меньше знают – крепче спят. Единственное, что поможет сохранить секрет в тайне – о нём должно быть известно только нам с Хеймитчем. Жениха у меня нет, я ни в кого не влюблена, так что мне плевать на то, что все считают, будто бы моё сердце занято. Тем более особой честностью с окружающими я никогда не отличалась. Осматриваю своё отражение в зеркале, когда Луисия поправляет последнюю складочку на наряде: платье приглушенно-оранжевого цвета хорошо сочетается с оттенком моих волос и кожи. Браслет Анники украшает предплечье. Туфли на совсем низком каблуке, чтобы было удобнее. Теперь мне нечего доказывать, я – Победительница пятьдесят седьмых Голодных игр. *** Дальнейшие события развиваются быстро, словно фрагменты единого пазла, который мой мозг отказывается собрать воедино. Вот я на громадном кресле. На голове — тиара Победительницы. Фрагменты самых захватывающих моментов Игр показывают наши взаимодействия с Хеймитчем, но не забывают о кровавых подробностях. Шрам Элле. Джей. Моё сознание размораживается только к интервью. Цезарь Фликерман теперь кислотно-зелёный. Скорее бы он облысел, чтобы мне больше никогда не видеть его экспериментов. Эта мысль вызывает улыбку, и я стараюсь задержать её на лице подольше. — Рад видеть тебя, Ева. — И я тебя, — улыбка держится молодцом. Сидит как влитая. — Поздравляю с победой. Уверен, ты рада будешь вскоре вернуться в родной Дистрикт, но пока нас ждёт небольшое интервью. Начну, пожалуй, с того, что расскажу, какой мой любимый момент в этом сезоне Игр. — И какой же? — Ваши с Хеймитчем "переглядки" по разные стороны экранов, конечно же! Всё, как и предполагалось. Подводка к вопросам о наших отношениях. — Должна признаться, это и мои любимые моменты тоже. Ну, ещё моя победа, разумеется. Цезарь улыбается, демонстрируя неестественно-белые зубы. — Поделишься секретом? Вы теперь вместе? Почему-то очень хочется проверить, не носит ли он парик. Ну или просто вцепиться в волосы. — Мы пока не говорили об этом. Я устала после Игр, хочу прийти в себя и вступить в отношения со свежей головой. Цезарь продолжает сыпать вопросами и, несмотря на свои слова, то и дело касается темы отношений. Увёртываюсь от прямых ответов как могу. В конце интервью ослепительно улыбаюсь зрителям и ухожу за кулисы. Там меня встречает Хеймитч, которому удалось ускользнуть из зрительского зала пораньше. Он слегка приобнимает меня за плечи. Чувствую тепло его рук сквозь тонкую ткань. Это приятно – когда человек рядом. — Ушла со сцены — сразу стала мрачнее тучи. Не знал, что ты так любишь быть в эфире, — он приобнимает меня и говорит так тихо, чтобы только я могла услышать. Со стороны, наверняка, кажется, что мы влюблённо воркуем. — Уверена, что не больше, чем ты. Цезарь упоминал, что некий Хеймитч Эбернети давал интервью о своих чувствах ко мне. Болтал, будто у меня куча поклонников в родном Дистрикте. — Разве это неправда? — Ты мне польстил. — О, а вот и вы! — из-за угла появляется молодой мужчина с каштановыми волосами и двухдневной щетиной. В нём я узнаю Чуму Джордана. За ним идёт человек без руки — Рубака. Он отказался заменять потерянную на Играх конечность протезом. Рубака машет Хеймитчу и кивает мне в знак приветствия. — С победой! — Чума жмёт мне руку, а Рубака хлопает по спине. — Спасибо. — Ева, думаю, ты их уже узнала. Это мои лучшие друзья. — Приятно познакомиться, — я улыбаюсь мило, но без перебора. — Мило смотритесь, — Чума окидывает нас с Хеймитчем внимательным взглядом. Мне становится неловко. — Уймись, Джордан. Девочка еле отделалась от Цезаря, а тут ещё и ты прилип. Он всегда такой, так что можешь просто игнорировать, — подмигивает Рубака. — Вы завтра уезжаете, верно? — Ага. Поезд в полдень. Мы выходим в коридор. — Если хотите, можем собраться на ужин вместе. Если, конечно, не хотите побыть вдвоём. Пить, если что, не будем, — предлагает Чума. — Побыть вдвоём ещё успеете. У вас теперь много времени. Соглашайтесь. Это не займёт долго, — добавляет Рубака. Хеймитч молчит, предоставляя мне право выбора. Наверное, стоит согласиться. Уйти, сославшись на усталость, смогу в любой момент. Решено: сегодня вечером я налажу некоторые социальные связи. — Пойдём? — спрашиваю Хеймитча. — Если ты хочешь. — Только мне нужно переодеться. — Ага, ждём на седьмом, — Чума явно доволен. Рубака, в отличие от него, сдержаннее. --- На седьмой этаж мы спускаемся в удобной одежде и мягких тапках. Я даже успела смыть весь тот макияж, что нанесла мне Луисия перед эфиром. — О, а вот и вы. Эбернети, Монтгомери — прошу, — Чума театрально кланяется. — А он всегда такой..? — шепчу я Хеймитчу. — Двинутый? — Хотела сказать "своеобразный", но да. — Любит внимание. Мы проходим в гостиную и устраиваемся на диване. — Ева, любишь говядину? — спрашивает Рубака, делая заказ по внутренней связи. — Я всё люблю. — Ну да, судя по твоему вкусу на парней, ты не особо разборчива, — шутит Чума. Хеймитч лениво потягивается: — Вот он — главный ценитель мужской привлекательности и энциклопедия хорошего вкуса. — Вот из-за твоих шуток ты до сих пор одинок, — парирует Чума. — Или уже нет? Если так, я рад, что, несмотря на паршивый характер, ты всё-таки устроил свою личную жизнь. — Смотри не лопни, — Хеймитч скрещивает руки на груди. — А знаешь, Мэгз права. Тебе бы телеведущим — отличные подводки к расспросам про личное, — смеётся Рубака. — Любопытство — не порок. — Вот из-за него и лопнешь, — Хеймитч делает глоток газированной воды. — Ладно, я замолкаю, но только чтобы не смущать Еву. Ты, как мой друг, мог бы и рассказать поподробнее. — Вообще-то мы вас позвали, чтобы первыми познакомиться с Евой. Не обижайся, Хеймитч, — вступает Рубака. — Не удивлён. — Ева, с другими Победителями ты познакомишься со временем, но мы решили воспользоваться связями с твоим ментором, чтобы увидеть тебя пораньше, — Рубака подмигивает. — Понятно, — этим вечером я просто невероятно красноречива. — Конечно, мы видели твои интервью, но, прости, то, что ты умеешь кукарекать, — не самая исчерпывающая информация. — А мои Игры? — А вот и первое правило выживания среди Победителей: не делай окончательных выводов о человеке по его Играм. Да, стратегия и поведение многое говорят, но важно пообщаться, прежде чем окончательно и бесповоротно решить, что это за фрукт. — Я, например, боялся Рубаку, — добавляет Чума. — А сейчас, смотрю, сильно осмелел, — Рубака снова подмигивает мне. — У всех есть свои недостатки. Чума, например, болтливый, Хеймитч — зануда, а я... Ну, сама понимаешь. А Эбернети, когда мы познакомились, был тем ещё выпендрёжником. — Сейчас ничего не изменилось, — подхватывает Чума. — Так ты хвастун? — спрашиваю я, прищурившись, глядя на Хеймитча. — Нет, но ты бы видела его лицо. Ему словно по лбу пустили бегущую строку: «Вы все идиоты, не подходите ко мне». Хеймитч усмехается. — Говорил же: я был пьян и в плохом настроении. — А у тебя бывает хорошее настроение? — Удивительное совпадение, но оно выпадает на те дни, когда я тебя не вижу. — Он не самый дружелюбный и добрый парень в мире, если ты вдруг не заметила, — громко шепчет Чума. И правда. Как же я сама не догадалась? — А как вы подружились? — О, мы с Хеймитчем познакомились на 51-х Играх. Он тогда впервые был ментором, а я помогал, — Рубака усмехается, словно вспомнив что-то забавное. — С Чумой история веселее. — Эй! — кажется, Чума покраснел. — Мы участвовали в одном телешоу, а после эфира был банкет, — начинает рассказывать Хеймитч, оживляясь. — С алкоголем. Чума младше нас, и это был его первый выход в свет, если не считать Тура Победителей, где он был трезв, как стекло. Так вот, на этом банкете он напился вусмерть. Я, как самый недружелюбный и злой парень в мире... — Я не так сказал! — Короче, я за метил, что кое-кто приобрёл очень интересный оттенок зелёного, позвал Рубаку, и мы дотащили его до номера. А наутро он изверг вчерашний банкет на мою постель... — Давай без подробностей! — ...и слёзно извинялся. Тогда я и понял, что он с нами надолго. Чума лишь ухмыляется.