Амальгама

Человеку нужна причина для существования, иначе жизнь ничем не будет отличаться от смерти.

Среди ряда надгробий, заметенных снегом, я чувствовала как замерзаю и медленно коченею. Единственный мой опекун в этом мире умер и я чувствовала, что тоже близка к тому, чтобы уйти из этого мира. Мне не было ни печально, ни страшно — в конце концов это была собачья жизнь, и ранняя смерть было ожидаема с самого начала. Я смирилась, поэтому я сидела тут неподвижно, ощущая проникающий холод, как немеют конечности, как болит сердце… Сердце болело от другого. Тёмное небо заполнившееся тучами, так, что не видно сегодня луны. Снежные хлопья медленно падали с неба, и если посмотреть на это со стороны, не зная какой это беспощадный холод — можно даже решить что картина выглядит умиротворяюще и уютно. Только если ты сидишь в доме у камина и пьешь горячее парное молоко, а не на холодной ледяной земле в одном лишь старом, потертом пальто с чужого плеча. Пошевелив непослушными конечностями, я убрала с лица красную прядь, и вытерла мокрое лицо. Желудок уже наверное присосался к стенкам позвоночника от голода. Это ощущение стало настолько привычным что я даже перестала замечать это чувство. Вот почему мне так казалось что смерть близко. Вот почему я не двигалась с места. В этом году зима в стране Огня выдалась неожиданно яростной и сильной. Если в предыдущие мои годы жизни здесь, снег падал редко-редко и так же быстро таял, то в этот раз все было иначе. Оставшись на улице, без опекуна, без еды, без денег, и даже одежды… я не могла на себя надеяться, ведь теперь я была всего лишь маленьким ребенком. — Так и собираешься тут сидеть? Голос раздался неожиданно. Я вздрогнула поворачиваясь в нужном направлении и задрала голову вверх, чтобы посмотреть прямо в лицо этому высокому человеку. Мужчина выглядел слегка скучающим и напряженным. Он казался ни к месту в этом бедном кладбище, со своими косыми и хлипкими надгробиями. У некоторых могил они вовсе отсутствовали, но моему дедушке повезло, его дети подсуетились и поставили ему. — Дядя… — едва шевеля языком, пробормотала я снова отворачиваясь. — Зачем вы здесь? — Зачем ты здесь позволь мне спросить, — мужчина сдвинулся с места направляясь в мою сторону, а после, встав прямо напротив меня. Я тупо уставилась на его обувь, не испытывая никаких эмоций или мыслей в данной ситуации, и он раздраженно спросил, — собираешься помереть? — А что еще мне остается? — безразлично мазнув по нему взглядом, я заметила как едва заметно у него перекосило лицо. Однако очень быстро он вернул себе привычное скучающе и слегка ленное выражение лица, которое у него была практически всегда, когда я его видела. — Думаешь отец обрадовался бы этому? «Оставь свои нравоучения, прошу» с раздражением подумалось мне. — Он мертв, — как бы напомнила ему я. Он хмыкнул. — В любом случае, его усилия не должны быть напрасны, — вновь попытался он. Я подумала о том, чего же он добивается. Он будто бы пытался воззвать меня к совести, будто бы я поступила плохо, но ведь это жизненные ситуации, которые не зависят от меня. И они привели меня к тому что я имею сейчас. То есть, абсолютно ничему. Возможно ли что он пытался добиться от меня признания? Мол, вот я бедняжка, мне нужно твое спасение? Но я была до глупого гордой. Настолько упряма, что лучше я рядом с этим же гробом лягу, но не попрошу о помощи у человека который, сейчас с хладнокровием смотрит на меня с высоты своего полета. Он присел рядом со мной, опираясь на одно колено в землю, я с легким любопытством посмотрела на это. Неожиданно он протянул мне свою ладонь. — Идём со мной. Я позабочусь о тебе. Я посмотрела на него. Внимательно вглядываясь в лицо, будто пытаясь прочесть его мысли. Он смотрел невозмутимо, и даже толком не моргал. Казалось он постарел с нашей последней встречи, но не могу утверждать, никогда раньше я не смотрела на его лицо так близко, и также никогда и не рассматривала особо. Возможно — с тихой надеждой подумалось мне, — Ему тоже больно от его смерти. Эта же мысль подтолкнула меня к тому чтобы протянуть свою ледяную детскую ладошку и вложить ее в руку этого взрослого. В конце концов, взрослые должны заботиться о детях. Я никогда раньше не была у него дома, и также без понятия где это. Шли мы долго, и все это время не размыкая рук, снегопад не думал затихать, а становился еще сильнее. Начинался и ветер, от чего он надел мне на голову свою шапку козырьком, единственная забота которую он пока смог проявить. Я плохо изучила деревню в которой мне приходилось жить. Весь мой мир заканчивался домом дедушки и лесом, который был поблизости. Меня не интересовали соседские дети или какие либо развлечения. В последние годы дедушка болел, и моя ежедневная рутина заключалась в уходе за ним. Маленький ребёнок сирота и старик, брошенный своими детьми — самые одинокие и уязвимые. Вместе мы заботились друг о друге, а главное давали то, чего нам не хватало больше всего — всего на всего один человечек в жизни — компанию друг друга. Однако это была моя ошибка довериться этому человеку, в чьей огромной руке сейчас утопала моя ладонь. Мне не давали ни секунды на передышку, но ни сил ни выносливости уже больше не оставалось, я начинала спотыкаться, но рука продолжала твердо, даже жестко держать меня. Тогда я и начинала понимать что что-то не так. Но было уже… поздно. — Я привел ее, — войдя в трактир, заполненный кучей бандитских рож, дядя силком затащил меня под всеобщее внимание. Притащил к определенному человеку, который единственный сидел за одним столом, который ломился от выпивки и пустых тарелок, мисок. Грязный, дурно пахнущий он окинул меня цепким взглядом, под голос дяди продолжавшего говорить: — Чистокровная Узумаки, вы ведь знаете на что они способны, их зовут настоящими дьяволами… — Я прекрасно слышал об Узумаки, — грубо заткнул он его, оставаясь сидеть на своем месте неподвижно, под нашими взглядами. Я ощущала мелкую дрожь охватившую меня. Дрожали и колени, вмиг ослабевшие. Я попыталась выдернуть руку из хватки, но уже заранее знала что это бессмысленно. Меня грубо дернули на месте, а ладонь отпустили, вместо этого цепко ухватывая за предплечье. Почти больно. Дверь в трактир так и осталась открыта, и я все еще ощущала пронизывающий ветер, пока работница не потрудилась запереть ее. Мне было плохо. Холодно, голодно, слабость охватывала меня рывками и на самом деле я надеялась умереть в этот же момент. Рухнуть на глазах у этого народа, в хватке этого изверга, посмевшего торговать детьми. А ведь у него у самого есть дочери!.. Мне их жаль. Вот уже в который раз я думала что теперь то, вот прям сейчас я того, но каждый раз кто-то вмешивался и не давал мне погибнуть. Меня продали. Уходя этот подонок не посмотрел в мою сторону, но думаю точно чувствовал мой колючий взгляд в свою спину. В свое время он назвал меня псиной безродной, однако я уверена, кем бы не были мои родители, всяко лучше быть их ребенком, чем звать такого человека как он, своим отцом. Я задавалась вопросом, неужели в этом мире нет принципа «неприкосновенности детей»? Хотя о чем я, даже в моем мире, ежедневно можно было прочесть новости и о более страшных поступках в отношении детей. За все время я не проронила ни одного звука. Я просто молча наблюдала за происходящим, гомон окружающих вызывал у меня головную боль. Мужчина, который сидел за столом, их главный, в какой-то момент доел и встал со своего места. Все это время я молча стояла перед ним, не зная даже как реагировать. Возможно, у меня был просто шок. — Девчонка… — прошелестел почти зловеще, касаясь моих волос руками. Он почти нежно протянул одну прядь, приближая к лицу чтобы рассмотреть красный цвет. Почти как кровь. С самого начала почему-то много уделялось внимания к моим волосам, хотя я видела у некоторых расцветки и по хуже. Возможно дело было в том что они были бордовыми, страшного оттенка, напоминая свежую кровь. — Эй ты, — окликнул он близстоящего. — Запри ее в той клетке, и киньте ей кусок хлеба, мне не нужно что бы она подохла. — В клетке? Босс... — недоуменно протянул, пьяно пошатываясь, — ваш прошлый питомец только недавно помер и та клетка… — Ну, так почистите, — небрежно кинул он. Какая честь — хмыкнула я, — ради меня аж клетку почистят. Однако я даже испытала некое облегчение. Все это время пока он стоял так близко я почти не дышала. Та нежность… она показалась мне настораживающей.