Amalta

"Детство — это волшебный мир, где дружба становится самым ярким воспоминанием, а смех друзей звучит как музыка, заполняющая каждый уголок сердца" — неизвестный автор

      Исправительный лагерь строгого режима мегейра Рубеля раскинулся на самом краю королевства между дракским проливом и ледяной бездной. Полупустынную долину М’Шира пересекали могучие горные хребты, оберегая жителей этих мрачных земель от жуткой бездонной пропасти.       В сердце долины посреди дремучего леса стояла крепость, состоявшая из двух центральных куполообразных башен, нескольких каменных шатров, казарм и узкого двора. В укреплении дежурили тысячи солдат, вооруженных арбалетами и пушками. У главных ворот патрулировали горгульи-великаны.               В лагере вовсю кипела изнурительная работа: арестанты, распределенные на группы, трудились в кузнице, где обрабатывали тяжелый металл; в складах принимали и сортировали груз, чистили конюшни и сторожевые пристройки.       Генри проходил под конвоем мимо забитых и угрюмых узников, сломленных и душой и телом. В глазах каждого он мог разглядеть отчаяние, боль и страх. Истерзанные, грязные, изможденные, они с равнодушием косились на новоприбывшего, продолжая выполнять свои обязанности под пристальным вниманием жестоких надзирателей.              Генри было невыносимо даже думать о том, что он станет влачить подобное жалкое существование: в оковах, униженный и порабощенный.       В замке графа ему тоже приходилось нелегко. Там он был всего лишь прислугой, его называли плебеем, иногда не удостаивали даже взглядом. Но никто не посмел бы и пальцем его тронуть. Никто не заковал бы его в цепи, не избивал кнутом, не заставлял работать с утра до ночи без продыху.       Служение у графа имело свои привилегии. Пока ты свободный оли, у тебя есть выбор, желания, потребности. У арестантов нет ничего, кроме долга, унижений и насилия.              Генри все бы отдал, чтобы вернуться в замок графа Говарда.       Он был готов вновь и вновь сносить нападки гнусного дворянского отпрыска, только бы видеть родные лица, родную комнатушку и любимых сапиров. Как же страстно он желал снова лицезреть прекрасную Селесту. Её нежный, невинный образ никак не выходил из памяти.       Часто во снах она приходила к нему веселая, жизнерадостная и вечно любопытная. Иногда обливалась горькими слезами или просто молча печалилась.              Он крепко обнимал ее и с тоской шептал: «Жди меня, амальта. Я найду тебя, где угодно».               — Эй, молчун, о чем задумался? — вдруг спросил главный надзиратель по кличке Хебс.              — А вам как будто интересно, — раздраженно буркнул Генри в ответ.              — Если спрашиваю, значит есть резон, — многозначительно хмыкнул Хебс.              — Ни о чем.              — А рожа-то просветлела, значит бабу вспоминаешь, — с лукавой ухмылкой выдал надзиратель.              — Она не баба! — яростно процедил Генри, поддавшись эмоциям.              — Вот как! А говорил, ни о чем не думаешь, точнее ни о ком, верно?              Генри недовольно фыркнул. Больше он не проронил ни слова. Хебс не смог пробраться в душу хмурого мальчишки.       В молчании они добрались до выстроенных в ряд двухэтажных каменных амбаров, где хранили продовольственные запасы. Внутри одного из амбаров на пути им встретились несколько арестантов, но Генри бросились в глаза четверо: молодой долговязый паренек, усатый плюгавый толстяк, краснолицый горбатый старик и бритоголовый мускулистый ани.              — Эй, вы, господа, — громко обратился к заключенным Хебс. — Познакомьтесь. Генри, как там тебя?              — Ларсен.              — А, да. Генри Ларсен. Но я его молчуном называю, ибо из него и слова лишнего не вытащишь. Эх, скучно вам с ним придется. Не завидую.              Добродушный и шутливый тон в голосе главного надзирателя сбивал Генри с толку. Он не был похож на жестокого карателя заблудших душ. Он казался этаким весельчаком и балагуром. У него на поясе не висело ни кнута, ни дубинки. Взгляд его был холодным и твердым, но не свирепым или кровожадным, как у других.              — Ну что ж, оставляю тебя здесь. Веди себя хорошо, не то старина Рубель быстренько передумает: или в кузницы отправит или в шахту. Эй, Мосс! — Хебс подозвал другого надзирателя. — Тебе на попечение — Генри Ларсен, бывший графский слуга, не жести с ним особо, хороший малый.              Сняв с Генри оковы, Хебс подмигнул ему на прощание и удалился. А Мосс тем временем хищно осмотрел Генри с головы до пят и презрительно хмыкнул:              — Попробуешь что-нибудь выкинуть, снова окажешься в цепях. Уяснил?              Генри только кивнул.              В амбаре, куда его привели, хранили разносортовые запасы мяса. Этими запасами кормили всех надзирателей, патрульных и военных.       Как выяснилось, бритоголовый, которого называли Амри, считался негласным лидером. Он занимался счетом всей продукции, разгрузкой нового товара и отчитывался обо всех делах надзирателю Моссу.       Толстяк, Криштан, был поваром, а горбатый старик, Ишенди, руководил уборкой.              Пронырливый парнишка по имени Кайл был одним из заготовщиков. Он самый первый решил приблизиться к Генри, вызвавшись провести ему небольшую экскурсию, попутно рассказывая о себе и других арестантах.              — Здесь у нас отсеки с запасами, их горгульи разносят — горничные местные, хе-хе-хе. В левом крыле обитает наш надзиратель, лютый мужик, бьет дубинкой больнее некоторых кнутов. А в правом — кухня, там Криштан заправляет, иногда ошметки какие-то может кинуть, только нужно ему в уши лить постоянно, он любит слушать истории разные, сплетни обычно. На втором этаже уже наши владения, не роскошь, конечно, хе-хе-хе, но мы особо не жалуемся.              Генри проникся симпатией к чересчур болтливому, но забавному парнишке. Кайл оказался немногим младше Ларсена, и они легко нашли общий язык. Однако с остальными заключенными у Генри установились прохладно-отстраненные отношения.       Надзиратель Мосс по известной причине относился к Генри с пренебрежением и злобой. Он приставил его к не менее злобному и ворчливому горбуну Ишенди. В обязанности его теперь входила уборка в амбаре.              Каждое утро в назначенное время — с первым биением главных башенных часов — Генри отправлялся на первый этаж в маленькую, забитую всяческим хламом каморку к старику и получал от него многочисленные распоряжения: мытьё и подметание полов, вынос отходов, чистка склада и прочее.       Работа шла полным ходом. Генри не успевал думать о чем-то отвлеченном. Дни пролетали сухо и монотонно. От дел Генри освобождался лишь глухой ночью и сразу же по установленному режимом отбою отправлялся спать.       Комнаты арестантов больше походили на убогие замызганные сараи. В каждой из них располагались узкие лежаки, состоящие из ржавого металлического каркаса, накрытые одной облезлой периной и тонким покрывалом из гусиного пуха.       На всех была установлена одна уборная, где арестанты строго по расписанию мылись в деревянных бадьях и ходили в отхожее ведро.              Прошло несколько недель с прибытия Генри в лагерь. Жизнь теперь казалась Генри серой и угрюмой. И ему катастрофически не хватало общения с Селестой.       Он вспоминал их разговоры, прогулки, забавы. Воскресал в памяти её заливистый смех, нежную улыбку и живой блеск асийловых глаз.              «Как она там, без меня?       Скучает?       Так же безумно и отчаянно жаждет встречи?       Ей одиноко?       Конечно, её жизнь существенно не изменилась. Дядя граф души в ней не чает.              Ей хорошо, свободно и легко. Никто не заставит её делать что-то против её воли. Никто не унизит, не оскорбит, не ударит.       Как жаль, что я не родился благородным.              Нет!              Что я несу? Как можно гордиться одним своим происхождением, когда сам и пальцем не пошевелил? Как можно задирать нос и презирать других? Лучше быть нищим плебеем, чем жестоким и высокомерным аристократом» — размышлял Генри.              В глубине души его терзал страх. Страх потерять внутреннюю связь с Селестой.       Он бы не хотел, чтобы она переставала думать о нем, хотя это было весьма эгоистично с его стороны. Генри не мог избавиться от мысли, что все уже давно потеряно.       Его уход стал точкой невозврата. Селеста могла найти новых товарищей. А потом она может влюбиться, выйти замуж и нарожать кучу детишек.       Думать об этом ему было горько. Вскипало внутри какое-то дурное чувство.       Ревность?       Стало быть, он испытывал к ней нечто большее, чем просто дружескую привязанность? Вероятно. И от этого еще больнее его сердцу.       

***

      Опасения Генри оказались напрасны. Селеста тосковала. Каждая секунда проходила мыслями о нём. Она плохо спала, часто плакала в подушку.       Лэр Говард беспокоился о состоянии своей любимицы. Селеста увядала на глазах. Её перестали занимать любимые вещи: прогулки верхом, настольные игры, чтение, танцы, разговоры с дядюшкой у камина.       Она ходила вечно бледная, подавленная. Ни с кем не разговаривала, не шутила, не озорничала. Её неуёмная энергия больше не била через край. Свет её чистой, цветущей души больше не озарял все вокруг.               Горести и печали Селесты не оставили равнодушной и её гувернантку Литу, которая решила переговорить с графом и поделиться своими мыслями:              — Селеста скоро совсем зачахнет, господин. Она плохо питается, не высыпается, часами проводит в покоях, изматывает себя рыданиями. Нужно что-то предпринимать.              — Действительно, моя амальта в плачевном состоянии. Но что мне сделать, чтобы её расшевелить?              — Она скучает без Генри.              — Я знаю. Но как это исправить? Вернуть его невозможно, пока не пройдет срок заключения. А разве у неё нет больше других товарищей? Как же я просчитался, Лита, когда позволил им общаться!              — Ни с кем из пурпурных она дружбу не водит. Говорит, что все они зануды и снобы.              — Вот, дорогая Лита! Вот, что происходит, когда забываешь о строгости и порядках. Я слишком избаловал своих детей.              — Ну что вы такое говорите, господин? Селеста непоседлива, вспыльчива иногда, но отнюдь не капризна. Есть у меня одна идея, как поднять настроение Селесте, если позволите высказать.              — Говори, будь добра.              — Помните к вам позапрошлым летом приезжала дальняя кузина с семьёй. Её старшая дочка, кажется, сблизилась с Селестой. Они много времени проводили вместе. Возможно, нашей девочке поможет общение со сверстницей. К тому же, я запомнила её дружелюбной и очаровательной особой.              — Хм, мысль интересная. Отправлю-ка я мальта с письмом кузине Корделии. Надеюсь, она захочет немного погостить у брата.              Граф Говард этим же днем написал письмо баронессе Вендл-Риверс с приглашением в свои владения.              Корделия приходилась дочерью двоюродного дяди лэра Говарда — барона Вендл. Она росла в северной провинции Лавандового Берега.       Джорж Говард с кузиной встречался редко, но отношения между ними были достаточно теплые и доверительные, ибо их отцы всегда поддерживали друг друга. Джорж вел переписку с Корделией и интересовался её судьбой.       Корделию рано выдали замуж за бравого офицера королевской армии — Агуста Риверса. Она родила ему пятерых детей. После смерти барона Вендл место главы семейства занял Агуст. Он слыл справедливым, честолюбивым и милосердным драконом. Корделия была окружена любовью и заботой супруга, воспитывая своих детей и занимаясь хозяйством.              Баронесса Риверс живо откликнулась на предложение кузена. Она любила гостить в Лиловой Роще. Роскошная обстановка, балы, приемы, светские ужины приходились ей по душе. Рядом располагалась летняя резиденция самого короля, а бывать при дворе нравилось баронессе еще больше.       Спустя неделю семейство Риверс прибыло в замок графа Говарда. Их встретили тепло и радушно. Лэр Джорж лично приветствовал кузину, её супруга и детей. К его сожалению, отпрыски не изъявили желание выйти на улицу к прибывшим гостям.       Джорж сопроводил барона и баронессу в парадный зал, где их уже ожидал дворецкий. Граф приказал ему накрыть стол и позвать сына и Селесту.              — Ох, дорогой брат, мы так рады видеть тебя в добром здравии! — ласково произнесла Корделия, снимая с рук шелковые перчатки и передавая их своей горничной.              — И я переполнен счастьем, Коди, — ответил граф.              — Сначала нам надобно уделить время делам государственным, моя милая жена. Любезный граф, могли бы мы уединиться в вашем кабинете? — вежливо обратился к Говарду сдержанный Агуст.              Корделия возмущенно выдохнула:              — Муж мой, как же так? Мы только приехали, а ты хочешь все испортить? Его более интересуют дела, а не семья, дорогой брат.              — Ты ошибаешься, Коди, я люблю вас больше жизни, но мой долг перед короной выше других забот. Я обязан сообщить графу важные новости, — поспешил объясниться Агуст.              Корделия обиженно насупилась, но все же не стала спорить с супругом.              — Хорошо, Агуст, пойдем, пошепчемся, — согласился граф и прежде, чем отправиться с зятем в кабинет, подозвал экономку. — Хела, распорядись, чтобы баронессе и её детям подготовили лучшие покои.              Корделию и её пятерых детей: старшую — шестнадцатилетнюю темноволосую Мелиссу, средних — десятилетнюю скромницу Элизабет, восьмилетнего проказника Дэверса, шестилетнего болтуна Шона и младшего — пятилетнего кроху-Сивилла; — разместили в северной башне.       Баронессе и её мужу выделили отдельную спальню, совмещенную с просторной приемной и детской.              — Ведите себя как подобает, не то накажу! — журила своих непослушных мальчишек вымытая и переодетая после утомительной поездки Корделия.              Дэверс, Шон и Сивилл, также чистенькие и переодетые, с шальным румянцем на щеках и искрящимися глазами прыгали туда-сюда по комнате, переворачивая все вокруг.       Мелисса и Элизабет же послушно сидели на бархатном диванчике и весело переглядывались.              — Мамочка, а где папа? — спросила тихо малышка Элизабет.              — С дядюшкой занят важными делами, — в голосе госпожи баронессы сквозили раздражение и обида.              — Ты на него зла? — Элизабет захлопала пышными ресничками.              Мелисса не выдержала и, прикрыв рот ладошкой, захихикала. Её младшая сестра недоуменно пожала плечами, а мать нахмурилась.              — Мама не любит, когда папа занят делами, — сообщила Элизабет смышлёная Мелисса.              — А ты самая умная, как я погляжу! — проворчала баронесса Риверс. — Лучше бы на занятиях у луары Жервь проявляла такую смекалку.              — Мама, хватит! Луара Жервь просто плохо объясняет, — недовольно бросила Мелисса.              — Просто Мелисса много отвлекается на уроках! Она принцев рисует! — вдруг вклинился в разговор Шон, поддевая старшую сестру.              Мелисса обернулась к брату, и во взгляде, посланному ему, кипела злоба.              — Замолчи, лживый карлик!              — Сама молчи, горгона!              — А ну-ка оба прекратили сейчас же! — грозно вмешалась в перебранку Корделия. — Устроили тут невесть что! Все отцу расскажу. Немедленно отправляйтесь в комнату, и чтобы я звука от вас не слышала до вечера!              Строгий тон баронессы вразумил детей, и они выполнили её наказ.