Call of Duty: Black Ops: Cold War

Заброшенный особняк времён испанского владычества, 30 миль к югу от Гаваны, Республика Куба Полковник Павел «Персей» Алёхин Советская реваншистская группировка «Персей» 11 января 1981 года, 15:51, за пару месяцев до «диверсии» группы «Кампус» в Латвийской ССР       Оставив Лорел и Теодора Гастингсов в той же комнате, где мы втроём только что обедали и обсуждали их будущую судьбу, я в сопровождении двоих солдат с АКМ уверенно шёл по коридорам особняка. Здесь, в поместье времён испанского владычества, я чувствовал себя на удивление комфортно. Как ни крути, а за организацию тайной базы в таком укромном местечке стоит благодарить не только моих подопечных, но и Команданте Фиделя, солидарного с моей идеей проявить решительность в противостоянии американцам. Советское руководство, включая Брежнева, он несомненно уважал, но в глубине души понимал: если бездействовать, США сами примут ответные меры по уничтожению Советской России. Логика простая — или ты врага, или он тебя.       Да, я всё же не ошибся с ребятами. Что Теодор, что Лорел искренне хотели мне помочь, они смогли объяснить мотивы своего поступка… А точнее, Тео. Но вдвоём им не справиться, поэтому в ближайшее время сюда прибудут их коллеги, не говоря уже об оборудовании и банальном наведении порядка. Никому не хочется работать в пыльных помещениях. По поводу проверки супругов я не врал. Им действительно не поверят с первого словца. Как говорится, «Доверяй, но проверяй».       Дойдя до дверей кабинета, судя по роскошному интерьеру, хозяина особняка, я отворил обе створы, приказал солдатам охранять вход, а сам, зайдя внутрь, закрыл за собой. Сейчас я хотел хотя бы пару минут побыть один, чтоб ко мне никто не лез, не докладывал ни о чём. Все знают, что делать. Если случится какое-то ЧП — для начала охранники сообщат мне о прибывшем с докладом о происшествии или инциденте.       Пока никто не бежал ко мне, всё было спокойно. Я, положив дипломат на стол, сел за кожаное кресло. То, что раздобыли супруги Дженнингсы и передавшие мне через Гастингсов, могло если не развалить Соединённые Штаты, то нанести непоправимый удар по их репутации. Да… нет ничего слаще зрелища униженного американского государства, пожинающего плоды своей паранойи. Но ещё слаще осознавать, что не все американцы хотят, чтоб их страна победила.       Обстоятельства побега Гастингсов из США подозрительно напомнили о попытке моего давнего друга, товарища Бюкара, тоже Теодора, удрать за рубеж, подальше от вчерашних союзничков по «антигитлеровской коалиции». Но в этот раз, тридцать шесть лет спустя, я смог помочь в организации побега. У меня были нужные люди, нужный транспорт, нужные ресурсы, нужное место. Всё то, чего не было тогда, в пору военной молодости.       — Жаль, ты не видишь плодов своей деятельности… — вполголоса произнёс я в пустоту. Эта фраза была адресована не только генерал-майору Советской Армии Никите Драговичу, чья смерть тринадцать лет назад нанесла тяжёлый ущерб.       Да, Никитка, как и я, ненавидел янки, но по гораздо более личным мотивам: потерял семью во время Гражданской войны. Вся его родня — а это мама, папа, две старшие сестры, изнасилованные и повешенные за попытку помочь запытанным красноармейцам — пополнила список жертв белогвардейского концлагеря на острове Мудьюг, охрана которого состояла из англичан и американцев, прибывших в составе оккупационных корпусов. Ладно хоть у Никиты остался сынишка, от погибшей в 1944-м году партизанки по имени Мерседес, его жены. Насколько я знаю, сейчас Сашка Драгович работал в КГБ, капитаном.       Многие «гуманисты», будь они среди окружения Драговича и узнай о его антиамериканизме, взвыли бы, словно белуги. Говорили бы, что надо простить янки, что нынче США другие. Вот только что он, что я, что другие люди с мозгами вместо опилок неоднократно, на протяжении десятилетий убеждались: каплагерь не меняется. Меняется лишь ширма. Так называемая «разрядка международной напряжённости» была на руку не только нашим идеологическим и политическим врагам, но и застойщикам вроде Брежнева, не хотящим ничего менять.       Агентурная сеть Никиты, которую я смог сохранить, успев взять под контроль через бывшего ЦРУшника Роберта Олдрича, работала исправно. Их не выловили по ряду причин. Во-первых, я успел их выявить. Во-вторых, активировать и использовать для, так сказать, «опосредованного получения данных». Что это значило? А то, что агенты не помнят о том, что их вербовали, а посему живут обычной жизнью. Раз в месяц они сливают данные по своей работе, оставляя конверт в определенных мотелях в США. Все эти мотели — оперативные явки моей организации, о которых ЦРУшники не знают.       Конечно, запасы газа «Нова-6» использовать не получится не только потому, что я был против плана Никиты устроить массовую всеамериканскую химатаку, но и по той причине, что все хранилища с «Новой-6» были опустошены, и скорее всего, их забрали себе янки. Где все это сейчас находился, неизвестно. Даже с таким раскладом мы ещё можем или навредить американцам, или вообще устроить смуту.       Был ещё один человечек, ныне покойный. Тот, с кем я сдружился во время его визита в нашу страну в рамках программы по обмену, когда студенты как США, так и СССР обменивались опытом, заводили знакомства и связи, набирались новых, доселе невиданных знаний. Тот, кто во время разработки атомного оружия принял участие в создании разветвлённой шпионской сети, отвечал за связь и сбор данных и их передачу советским резидентам. Тот, кто спас нашу страну от операций вроде «Немыслимое» или «Дропшот» и подарил нам архиважную информацию об атомном оружии, ставшем эдаким щитом нашей державы. Твёрдости принципов этого человека можно позавидовать и спустя 36 лет после его смерти.       «Белая ворона», искавшая справедливости. Его определение справедливости, что удивляло меня и удивляет до сих пор, совпадало с марксизмом-ленинизмом. Также он импонировал мне тем, что ни под каким предлогом не отказался от своих взглядов даже на пороге смерти, не сдал никого из своих друзей и советских товарищей… по крайней мере, мне так говорили как наши агенты в американском стане, узнавшие о его гибели во время пыток, так и полковник Горский, сообщивший мне эту ужасную новость.       Разумеется, я в этот момент вспоминал и Никиту Драговича, и первого «Персея»: американца из южных штатов по имени Теодор Бюкар. Если бы не Тео, то мою Родину ждало бы кое-что похуже того четырёхлетнего кошмара, что мы пережили, пока в Европе господствовали немецко-фашистские захватчики. Похуже на том основании, что у нас неправильный политический строй, неправильная идеология, нежелание плясать под дудку США и увядающей Британии.       Тео… нет, нынешний Теодор, по фамилии Гастингс, мог помочь в осуществлении плана. Выражал искреннее, на мой взгляд, желание. Просто я опасался — вполне справедливо — что история может повториться. Боялся, что Гастингса сцапают, как Бюкара в своё время. Да, нынешний Тео находился под охраной кубинских солдат и небольшой группы моих ребят. Увы, нет стопроцентной гарантии, что не случится утечка. Так что, приходится держать ухо востро.       Несмотря на работавший вентилятор, я почувствовал, как вспотела правая рука. Я снял чёрную кожаную перчатку и в который раз смотрел на обожжённую кисть. Если бы сейчас мою руку видел посторонний человек, то, наверное, описал бы её состояние следующим образом: кисть выглядела так, словно её не меньше десяти минут держали над костром, а затем окунули в ледяную, как Северный Ледовитый Океан, воду. Ногтей не осталось от слова «совсем», равно как и отпечатков пальцев. Благодаря усилиям наших врачей, руку удалось спасти, и её не ампутировали. Но чувствительность кисти всё же притупилась.       Да, за тридцать с лишним лет рука так толком и не зажила нормально. Эсэсовские животные, пытавшие меня в районе Белостокской области БССР, отнеслись к пытке со всей «любовью». К счастью для себя, я тогда успешно сбежал. Заодно зарезал гауптштурмфюрера СС его же парадным кортиком, ныне являвшимся моим заслуженным трофеем. Я изредка использовал его для добивания особо мерзких с моей точки зрения противников.       Печально, что та группа УСС, которая прибыла в тот замок в горах Гарц, отделалась слишком легко. Да и ФБРовцы, запытавшие Тео Бюкара до смерти, не понесли заслуженного наказания, точь-в-точь как самураи, жестокости коих позавидует какой-нибудь Йозеф Менгеле, Теодор Эйке, Адольф Эйхман или Вальдемар Ховен. Кто-то жил припеваючи, а точнее, доживал свой век то в своих домах, то в домах престарелых. Кто-то сдох в разные годы. Некоторые — не без моей помощи.       Тогда, в молодые годы, мне хотелось выть от бессилия. Реваншистская группировка, созданная мной и Виктором Семёновичем, набирала обороты, накапливала влияние, союзников… Много воды утекло с тех пор. Мир не стоял на месте и сейчас не стоит.       Надев перчатку обратно, я откинулся на спинку кресла и поднял голову вверх. Мысленно вернулся в те «славные» деньки, первые послевоенные, мирные деньки, когда пепел только осел, артиллерия затихла, бронетехника остановилась, а солдаты с обеих сторон перестали воевать не на жизнь, а на смерть… Ставка СМЕРШ в городе Магдебург, Советская оккупационная зона Германии Майор Павел Алёхин Отдел контрразведки «СМЕРШ» по 3-й ударной армии ГСОВГ 31 июля 1945 года, 09:04       — Вот так… — буркнул я, надевая чёрную кожаную перчатку на обожжённую правую руку. Меньше года прошло с того плена в Белостокской области*, а она до сих пор не зажила нормально. Врачи говорят, что вряд ли заживёт. Ладно хоть от ампутации спасли, иначе встретил бы конец войны одноруким инвалидом не в освобождённой Польше, а у себя дома, в Поволжье, в окружении семьи: жены Лидаши и доченьки Настюши.       Увы, с интенсификацией хлеборобства и землепользования — по крайней мере, практической — придётся попрощаться, с чувствительностью правой руки всё очень плохо. Но ничто не мешает применять знания, полученные во время учёбы на агронома, в деле. А именно, консультировать, вести лекции… Надеюсь, после окончания командировки нашей троицы в оккупационной зоне я смогу заняться тем, на что учился. Смогу во второй раз вывести новые сорта пшеницы.       Ещё девятого мая остатки фашистского командования подписали капитуляцию. Этот день стал Днём Победы. Победы над врагом, смелым только когда, когда жертвы не сопротивляются. Туда Рейху и дорога. А немцы… на мой взгляд, с этим народом слишком цацкаются. Неоднократно, на протяжении четырёх лет, что мне, что Андрюхе, что Женьке приходилось видеть последствия «подвигов» арийских бестий. После увиденного только Иван-что-не-помнит-родства не воспылает ненавистью к тем, кто возомнил себя высшей расой на основании «правильного» черепа и «правильной» внешности.       По долгу службы я нередко пересекался с капитаном Виктором Андреевичем Резновым, уроженцем Сталинграда, не меньше, а то и больше моего ненавидевшего фашистских мразей. Как только заходила речь про оборону Сталинграда, Резнов сразу же начинал нахваливать храбрейшего на его памяти подчинённого, лейтенанта Дмитрия Владимировича Петренко. Я был бы не прочь встретиться с Владимирычем, с целью своими глазами лицезреть «самого храброго лейтенанта Красной Армии», если бы не одно но: он получил ранение в ногу во время взятия Рейхстага, прикрывая прорыв на крышу Алексея Береста, Мелитона Кантарии и Михаила Егорова, что впоследствии водрузили Знамя Победы.       Ранение, конечно, не приковало Дмитрия к инвалидной коляске, но теперь он был вынужден временно ходить с тростью. Кроме этого я слышал, что он чудом встретил на улицах Берлина свою возлюбленную, которую не видел ещё со Сталинграда: по-моему, её звали Полина Петрова, снайперша, тоже, кстати, уроженка Сталинграда, как и Резнов. Всех обстоятельств встречи «жениха» и «невесты» я не знал. Факт остаётся фактом: после чудесной встречи на улицах логова фашистского зверя и свадьбы, на которой якобы видели даже самого Георгия Константиновича Жукова, возлюбленные были демобилизованы и одними из первых отправились домой, жить гражданской жизнью, и восстанавливать порушенное фашистами для будущих поколений советских людей. Или, что более вероятно, начнёт инструкторскую деятельность в рядах РККА.       Ещё капитан Резнов часто упоминал в хорошем ключе чересчур мягкосердечного, на мой взгляд, бойца: старшего сержанта Петра Марковича Чернова. Хвалил за то, что тот всё-таки смог переступить через себя, убить одного из немногих на своей памяти немцев. По словам Резнова, не отреагируй Чернов вовремя на огнемётчика на подступах к Рейхстагу, и был бы он сожжён заживо. Что ж, хорошо, что человек, видящий в немцах не только чудовищ, жив-здоров…       Вдруг раздался тройной стук в дверь. Я встал с рабочего стола, обложенного различными документами, надел фуражку, поправил китель и гаркнул:       — Войдите!       Дверь открылась вовнутрь кабинета, зашёл рядовой красноармеец. Причём боец был без пилотки, поэтому я, прежде чем парнишка что-то предпримет, вслух подметил:       — К пустой голове руку не прикладывают. Так ведь?       — В-виноват, товарищ майор! — парень надел пилотку, которая была под погоном, козырнул и, сглотнув, отчеканил: — Товарищ майор, вас вызывает к себе подполковник Поляков!       Значит, вот как? Странно, зачем я понадобился Николаю Фёдоровичу? Насколько я знаю, в городе и окрестностях тихо, даже СЛИШКОМ тихо, что немного удивляет: не все немцы разом сложили лапки и приняли «оккупантов» в лице нас, бриттов, французов и американцев. А за последние два месяца, что мы торчим здесь, лишь изредка добивали остатки войск Вермахта и фанатиков из фольксштурма. Они не желали мириться с крахом Третьего Рейха. Сложнее всего — в моральном плане — было с ребятишками из Гитлерюгенда. Несмотря на всю свою ненависть к фашизму и немцам, я так и не смог научиться стрелять в юнцов. Это чуть не стоило мне жизни в одном из боёв. А скольким бойцам это стоило жизни…       — Возможно его вызов связан с очередными недобитками, — вслух я повторил свою догадку, не рассчитывая, впрочем, на утвердительный ответ. Вот только рядовой произнёс совершенно другую фразу, подкрепляя медленным мотанием головой:       — Не совсем, товарищ майор.       — Так, а ну подробнее, боец. Что это значит? — нахмурился я и посмотрел на парня таким взглядом, что он снова сглотнул. Нервничает, понимаю. Он соизволил, наконец, уточнить:       — Товарищ подполковник просил передать, что c вами также хочет переговорить полковник Мирковский. Это не телефонный разговор, — рядовой бросил взгляд в сторону телефона на столе.       Сидор Митрофанович… Вот чего-чего, а приезда в Магдебург своего наставника я точно не ожидал. Живая легенда. Для меня уж точно. В свои 55 лет, а он родился 3 января 1890-го года, Сидор Митрофанович весьма бодро бегал, словно время было невластно над ним. А ведь за его плечами были Октябрьская революция, Гражданская война, служба в ВЧК и в контрразведке… Полковник Мирковский многих обучил, и меня в том числе, за что я ему бесконечно благодарен. Что же такого случилось, раз Сидор Митрофаныч соизволил самолично приехать в занятую нами восточную Германию? Уверен, он или хотя бы Николай Фёдорыч скажут, что да как.       — Веди, — скомандовал я, беря напоследок кобуру с ТТ и надевая её на пояс. И лишь когда я закрыл за собой двери своего же кабинета, мы вдвоём зашагали по коридорам.       Забавно. Когда-то здание, где располагалась ставка СМЕРШ, было штабом одного из двадцати главных отделов гестапо. О слово «штатсполицайляйтштеллен» можно язык сломать. Андрюха Блинов до сих пор не может нормально произнести это словечко, а Женя Таманцев сразу бросил попытки и не собирался более произносить «штатсполицайляйтштеллен», выставляя себя таким вот нехитрым образом на посмешище.       Без особых раздумий я, сопровождаемый рядовым, подошёл к кабинету начальника отдела РСХА по Магдебургу. Теперь там заседал подполковник Егоров и, по словам бойца, ещё и Сидор Митрофанович. Про третьего мужичка — образцового арийца лет за 50 — одетого в помесь гражданской и вермахтовской одежды, мне почему-то никто не говорил. Значит, расчёт на эффект неожиданности. Что ж, он сработал, раз я удивлённо смотрю то на него, то на Сидора Митрофановича.       — Здравствуй, Паша, — нарушил неловкое молчание полковник Мирковский. Я козырнул троице и доложился Николаю Фёдоровичу:       — Товарищ подполковник, майор Алёхин из отдела контрразведки «СМЕРШ» по Третьей Ударной армии группы советских оккупационных войск в Германии по вашему приказанию прибыл.       — Вольно, Павел Васильевич, — едва кивнул подполковник контрразведки и жестом пригласил меня сесть. То же касалось и неизвестного мне блондина, которому скоро на пенсию. Полковнику Мирковскому же не требовалось ни вставать, ни садиться обратно в кресло. — Паш, этот товарищ слева от тебя, — Поляков направил взор на мужичка, — не просто боец антинацистского сопротивления. Его зовут Иоахим Кесслер. Герр Кесслер, рядом с вами на креслах сидят майор Алёхин Павел Васильевич, — Иоахим кивнул мне, — и полковник Мирковский Сидор Митрофанович.       — Товарищ подполковник, — заговорил я с Николаем Фёдорычем, — посланный за мной боец упомянул, что у товарища полковника ко мне есть разговор. Но в связи с чем он приехал?       — Паш, — вмешался Сидор Митрофанович, складывая пальцы домиком, — я начну издалека. Что ты знаешь о замке Вульфенштайн?       Вопрос от учителя всего на долю секунды обескуражил меня, однако я успокоил себя и принялся вспоминать всё, что мне известно о только что упомянутом замке. Глянув в потолок ненадолго, я ответил:       — Это средневековый замок в горах Гарц, до него можно добраться через канатную дорогу, идущую от деревни Вульфбург, или через деревушку Падерборн. Эти населённые пункты — ближайшие к Вульфенштайну. А к чему этот вопрос?       — К тому, Пал Василич, — настала очередь Николая Фёдоровича, — что несколько дней назад в Вульфенштайне осели остатки эсэсовских карателей.       — Туда уже отправили бойцов из Третьей Ударной для ликвидации эсэсовцев? — поинтересовался я у подполковника. Я надеялся услышать утвердительный ответ, но ни Николай Фёдорыч, ни Сидор Митрофаныч, ни этот Иоахим Кесслер — никто ничего не сказал. Я нахмурился: — Почему нет?       — Не всё так просто, Пашка, — мотнул головой товарищ полковник. Предвосхищая тучу вопросов с моей стороны, он добавил: — Дело в том, что эсэсовцы взяли в плен около одиннадцати человек, включая физика-ядерщика из США. Звать его Гай Уокер. Уверен, он тебе знаком.       Да. Гая Уокера я знал. Он был сокурсником моего хорошего друга, Теодора Бюкара. Оба учились на физиков. Но тем не менее, по программе обмена прожили некоторое время у нас, в Советской России. Я сумел сдружиться с обоими. Меня поражало то, как лестно Тео отзывался о нас, о наших достижениях, о решительной борьбе с осколками царской и республиканской властей, как громили сепаратистов в отдалённых краях, как поднимали с колен Советскую Державу, невзирая на все трудности.       — Так точно, товарищ полковник, — кивнул я. — Я знаю Гая. А он что, собирался к нам перебежать?       — Не только, — качнул пальцем уже Николай Фёдорович, — Гай Уокер искал следы атомной программы Рейха, они привели его в Вульфенштайн. А там, хочешь — верь, хочешь — не верь, два года назад оккультисты из Аненербе хотели воскресить Генриха I Птицелова, первого короля Германии из Саксонской династии.       — Воскресить? — удивлённо спросил я, не веря своим ушам. Воскрешение человека априори невозможно! Хоть сейчас, хоть в стародавние времена! А тут такой трюк хотели провернуть оккультисты… Я скорее поверю в добреньких американцев, искренне жаждавших открыть второй фронт в 1941-м, сразу после нападения фашистов на СССР. Нет, янки всё-таки вступили в войну в Европе… в прошлом году. В оправдание их можно было бы сказать, что у них свой враг — Японская Империя. Нынче Японию добивали, она уже не вернётся к «прекрасным» былым временам.       Ещё больше меня удивило то, что Гай искал следы атомной программы Рейха. Перодически, в письменном общении с Тео, я поражался тому, на что способна атомная бомба, над которой он работал в рамках проекта «Манхэттен». Бомба чудовищной разрушительной мощи. Но не она — самое страшное… Последствия взрыва будут намного страшнее, ибо попавшим в эпицентр повезёт намного больше. Просто погибнут, не успев ничего понять. В своём последнем письме Тео писал, что наличие ядерного оружия не только у США, но и у других влиятельных держав сдержит всех от новой мировой бойни. Тео в это верил. В отличие от меня. Сторонники силового решения проблем будут существовать всегда. Что сейчас, что в будущем.       — Всех подробностей не назову, нашей резидентуре не удалось узнать больше, — подполковник Поляков развёл руками. — Сейчас тебе нужно сосредоточиться на вызволении Гая Уокера из Вульфенштайна. Иоахим, карту, — последний приказ был адресован доселе молчавшему немцу. Тот кивнул, положил карту прямо на стол Николая Фёдоровича и развернул её. Это была карта горной системы Гарц, высочайших гор севера Германии. Абсолютное большинство гор располагалось у нас, в то время как жалкий пятачок — в британской оккупационной зоне.       — Замок Вульфенштайн расположен вот здесь, — герр Кесслер, чей русский был просто превосходный, взял карандаш, поставил точку ближе к реке Зельке. — К югу от него — деревня Вульфбург, а чуть восточнее — Падерборн. Южнее Падерборна — Брамбургская дамба. Как сказал герр Алёхин, — немец кивнул мне, — в Вульфенштайн можно попасть или через канатную дорогу от Вульфбурга, или через Падерборн. Примерно два года назад, в этой округе куролесил капитан УСС Уильям Джозеф Блацкович, я ему помог попасть в Вульфбург после того, как он выбрался из замка через канатную дорогу. Конечно, он лишил фрицев паранормального козыря, — Кесслер пустил негромкий смешок, отчего все, включая меня, заулыбались, — но основой вклад в разгром Рейха внесла Советская Россия.       — Итак, — я поднял голову и посмотрел на Николая Фёдоровича, — какова наша боевая задача?       — Первоочерёдная задача — спасение Гая Уокера, — озвучил Поляков очевидное, после чего бросил взгляд в сторону Сидора Митрофаныча, а тот посмотрел на меня и продолжил за подполковника:       — Паш, Коля хочет сказать, что Гая могут убить в любой момент. Твоя группа втроём не справится с пятьюдесятью эсэсовскими животными, осевшими в Вульфенштайне. Поэтому к вам в подмогу генерал-полковник Кузнецов выделил стрелковый взвод под командованием лейтенанта Алексея Воронина.       — Дальше, — я поторопил Сидора Митрофаныча. Про Алексея Иваныча я лично не знал, но с ним, по словам того же Мирковского, были шапочно так знакомы капитан Резнов и лейтенанты Петрова и Петренко. Как-никак, все воевали в Сталинграде, могли пересечься. За моего учителя ответил Иоахим:       — Вот тут кроется главная проблемка, герр майор. Канатная дорога Вульфбург-Вульфенштайн была уничтожена незадолго до взятия Берлина. Следовательно, придётся ехать в Падерборн и пересекать Брамбургскую дамбу.       — Кто назначен командиром операции? — осведомился я у старших по званию. Рот открыл Мирковский:       — Я, Паша. Ты — моя правая рука. Если погибну — берёшь командование на себя. Выполнение задачи превыше всего.       — Разумеется, товарищ полковник, — козырнул я наставнику. На языке вертелась туча вопросов, которые хотелось задать то Сидору Митрофановичу, то подполковнику, то Кесслеру. Собрав все вопросы по порядку, я начал с малого. Спросил Николая Фёдоровича: — Товарищ подполковник, нам на задание брать родное оружие? Или снова акция «Ответим за «Бранденбург»!»?       — Трофейное возьмёте, чтоб не остаться в критический момент без патронов, — отрезал товарищ Поляков. — Ещё вопросы есть?       — Полно, товарищ подполковник, — признался я своему непосредственному начальнику, предвкушая получение ответов если не на все, то на многие вопросы.       Следующие 35-40 минут были посвящены получению мной ответов на многочисленные вопросы. В случае успеха миссии нужно будет подать сигнал: выстрел из сигнального пистолета красным сигнальным патроном. Это нужно будет сделать слева от самой высокой башни замка. Круглой, с прямоугольными зубцами по всей окружности. Выстрел из сигнального пистолета должен быть направлен к дамбе вдалеке от замка. К счастью, у Жени Таманцева есть СПШ, начавший поступать в войска с последних месяцев войны, так что, не пропадём. Что касается Иоахима Кесслера, то он отвезёт нас в замок.       Кроме уничтоженной канатной дороги — кратчайшего пути до Вульфенштайна — нарисовалась ещё одна проблема. По словам Сидора Митрофановича, замком заинтересовались власти США и Великобритании, поэтому туда намерены отправить сводный англо-американский отряд. Точный состав неизвестен, но зато личность командира отряда установлена: лейтенант УСС Майкл Пауэлл. Нашей разведке про него мало что было известно. Кроме фактов участия в операциях «Факел» и «Оверлорд», уничтожения подлодки U-529 в Трондхейме, помощи французскому Сопротивлению, захвата танка «Королевский Тигр» в Бретани, Франция, и уничтожения форта Шмерцен. Результативный мальчик, нечего сказать.       Операция «Волчий Камень», как её прозвал Сидор Митрофанович, была согласована на всех уровнях, от Николая Фёдоровича до самого Иосифа Виссарионовича Сталина, не говоря уже про генерал-полковника Абакумова. Провал недопустим, иначе полетит туча голов, а репутация СССР на международной арене будет изрядно подпорчена.       И лишь когда поток вопросов иссяк, я заявил всей троице:       — Больше вопросов нет.       — Раз больше нет, то ступай к своим подопечным и ознакомь их с заданием. Лейтенант Воронин скоро прибудет к вам, — распорядился товарищ подполковник и, наконец, отпустил меня. Я подошёл к дверям и хотел уже их распахнуть, как вдруг Николай Фёдорович снова окликнул меня, по имени-отчеству, а не по званию. Я развернулся на месте. Подполковник Поляков в последний раз бросил в мою сторону тяжёлый взгляд и произнёс: — Сейчас время работает против тебя и твоих ребят. Я запрещаю тебе, Таманцеву и Блинову подводить Родину.       — Этому не бывать, товарищ подполковник, — уверенно заверил я его и всё-таки вышел из кабинета. Поймав за локоть мимо пробегавшего ефрейтора, я приказал ему проводить капитана Таманцева и старлея Блинова до моего кабинета с целью проинструктировать их насчёт нового задания. Заодно скажу им, что Гая Уокера должно спасти любой ценой, а за его жизнь они, как и подопечные лейтенанта Воронина, будут отвечать головой. Замок Вульфенштайн, Советская оккупационная зона Германии Тот же день, 5 часов спустя       Шестьдесят шесть человек — а это наша смершевская группа, мой учитель, Иоахим Кесслер и 60 бойцов во главе с лейтенантом Ворониным — сейчас ехали по дороге вдоль гор к замку Вульфенштайн. Колонна состояла из шести трофейных полугусеничных бронетранспортёров «Ханомаг» с пулемётами MG 42. Выбор пал на трофейные бронемашины не только по причине защищённости кузова от пуль, но и потому, что четыре «полуторки» сразу вызвали бы кучу подозрений со стороны осевших в замке эсэсовцев. Ну а наша пятёрка — я, Женя, Андрей, Сидор Митрофанович и герр Кесслер — ехала в бронемашине M3A1 Scout, оснащённой пулемётом ДШК, который намертво занял Таманцев. Воронин ехал в пятом «Ханомаге», вместе со своими подопечными.       Поскольку никто из нас не собирался подыхать в горах Гарц, то каждый боец был снабжён стальным нагрудником СН-42, а также шлемом СШ-40. Поскольку на задание нужно было брать трофейное оружие, то все сдали штатные ППШ, ППД и ППС в оружейку, а взамен получили MP38 и MP40. СВТ-40 и «трёхлинейки» поменяли на Gewehr 43. ТТшки и «Наганы» сменили Luger P08 и Walther P38. А вместо ДП-27 были вооружены трофейными MG-42 и MG-34. Но вот с ротным 50-миллиметровым миномётом вышло интереснее — его не стали заменять, но добавили вдовесок к нему гранатомет «Панцершрек». Даже для гранат не сделали исключения. Арсенал наш пополнился М-24 «Штильхандгранате» с деревянными ручками, «Айхандгранате» в форме яиц, а также дымовыми шашками немецкого производства.       И только моя группа была оснащена передовым оружием: штурмовыми винтовками. Это оружие под так называемый «промежуточный» патрон, представлявший собой гибрид пистолетного и винтовочного патронов. Оно вобрало в себя скорострельность пистолетов-пулемётов и точность винтовок. Штурмгеверы 44, или же StG 44, не так часто встречались на поле боя, но ближе к концу войны стали регулярными трофеями наступающих частей РККА. Несмотря на это, мне довелось как-то опробовать его в деле и убедиться: будущее — за такими вот штурмовыми винтовками. Что до пистолетов, то у нас вместо «Вальтеров» и «Люгеров» — «Маузеры». А точнее, автоматические M-712 известные также как «Шнельфойер». Прекрасное оружие для перестрелки в узком коридоре, особенно когда в основном оружии закончились патроны.       Во время подготовки к поездке до Вульфенштайна я более-менее смог нормально переговорить с Алексеем Иванычем, вскользь упомянул Резнова, Петренко и Петрову. Выяснилось, что Сидор Митрофаныч был прав: лейтенант Воронин был шапочно знаком с этой троицей. При этом третья вызывала у него чувство неподдельного восхищения: как-никак, некоторое время состояла в команде легендарного снайпера Василия Зайцева.       А вот Виктор и Дима, по его словам, были отморозками из штурмовой группы майора Маркова. Он носил прозвище «Комиссар» за умение поднять людей в бой даже в самой безвыходной ситуации, в чём с ним мог посоперничать лишь капитан Резнов. Так вот, эта группа была известна тем, что во время штурма вражеских позиций резала фрицев как свиней, что не могло меня не радовать. Правда, была обратная сторона этой медали: фрицы, зная, что группа Маркова не будет брать их в плен, сражались гораздо отчаяннее, оттягивая момент своей бесславной гибели.       — Герр Кесслер! — громко окликнул Блинов нашего проводника. Тот вопросительно дёрнул подбородком. — Как думаете, эсэсовцы захотят сдаться американцам?       — Думаю, что захотят, — мрачно отозвался Иоахим. — Захотят потому, что капиталист капиталисту друг. Друг… — тут немец захихикал. Я, сидевший слева от крутившего баранку Сидора Митрофановича, что захотел вспомнить молодость, нарочито медленно повернул голову и посмотрел на Иоахима и Андрея. Первый прикрыл рот ладонью в перчатке без пальцев и хихикал, второй сверлил немца взглядом.       — Что тебя, Иоахим, рассмешило? — вопросил я. Я предполагал, что дело во фразе «капиталист капиталисту друг», но я хотел знать точно.       — Да дружба капиталистов, герр Алёхин, — пояснил, наконец, просмеявшийся Кесслер. Ааааа, ну тогда всё понятно. Капиталисты «дружат», пока есть общий враг. Раньше это была Германия. Сейчас, если рассуждать логически, мы. Иоахим озвучил мои мысли вслух.       — Было бы смешно, если б не так соответствовало яви, — подал голос Сидор Митрофаныч, крутивший баранку. Он знал, о чём говорит: интервенция Антанты в раздираемую братоубийственной войной Россию, которую мой учитель лицезрел своими глазами, укрепила его верность марксизму-ленинизму, как и верность своей Родине, а не царьку вроде Николая Второго или высокопоставленным военачальникам Белого движения, часть из которых трусливо драпала в конце гражданской войны.       — Воронин Мирковскому, — вышел с нами на связь по радио не абы кто, а Алексей. Сидор Митрофанович, держащий одну руку на руле, взял трубку второй и проговорил:       — Мирковский на связи. Докладывай.       — Мы приближаемся. Через двести метров пробьём ворота замка из «Панцершрек» и будем бить из минометов. Цепи, что должны были поднять мост, уничтожены еще до нас.       — Раз так, то стучимся в парадный вход, — озвучил полковник очевидное, после чего сказал «До связи», положил трубку и обратился к Таманцеву: — Капитан, готовься накрыть противника таким шквалом огня, чтоб они и головы не могли поднять. Как остановимся — все на выход из машины и на своих двоих прорываемся к замку.       Спорить никто не стал: внутренний двор замка точно не вместит шесть «Ханомагов» и один M3. Так и так, отсидеться в бронированной машине не получится. Да и никто не хотел сидеть и ждать у моря погоды. Не для того мы приехали к Вульфенштайну, чтоб дать взводу Воронина выполнить за нас работёнку.       Вдали, сквозь размеренный гул моторов американской машины и немецких полутягачей, раздались несколько взрывов, страшный грохот и треск древесины. Это не только «Ханомаги» прорывались во внутренний двор замка, но также работали и наши гранатометчики. Затем Женя начал стрелять из пулемёта, прикрывая высаживающихся красноармейцев. Пущай эсэсовцы знают, что Вульфенштайн станет их могилой!       — Держитесь! — гаркнул Мирковский, давя на педаль тормоза со всей дури. Я и Женька удержались, а вот Блинов и Кесслер повалились на бок от столь резкого торможения. Оно и к лучшему, ведь в следующую секунду шальная пуля попала туда, где должен был сидеть Иоахим.       — На выход! — скомандовал уже я, открывая дверь и выпрыгивая из машины. Сидор Митрофанович, Андрей и Иоахим последовали его примеру. И лишь Женя, выпустив остатки пулеметной ленты в сторону замковых стен, где окопались фрицы, схватил свой «Штурмгевер» и спрыгнул на асфальт. Оружие было подготовлено ещё в ходе поездки, так что передёргивать затворы было бессмысленно.       Миномётная канонада длилась недолго: как-никак, спасение пленных, особенно Гая, является первоочерёдной задачей. А грохнуть эсэсовцев мы всегда успеем. И янки, если… когда они заявятся в замок. Вообще, я особо не тешил себя иллюзиями: ни СССР, ни США не вели бы вечную дружбу. Это возможно лишь в фантазиях людей, чей разум остался на детском уровне.       После остановки мы разделились: слева от колонны наших нагоняли Сидор Митрофаныч и Андрейка, взявший рацию, а справа — я, Женя и Кесслер. Жестами полковник Мирковский приказал идти вместе с бойцами во внутренний двор замка. Нечего планировать действия, пока по нам палят фрицы, снедаемые отчаянием. Ха! Отчаяние… Чую, оно тесно переплелось с нежеланием мириться с крахом их Рейха.       — ПРИКРЫТЬ УХИ!!! — рявкнул во весь голос один из красноармейцев, вскидывая «Панцершрек» и целясь в ближайшую башню. Я прищурился: а на ней стоит не абы что, а счетверённая зенитка. Сложно сказать, что за модель. Зенитка тут же была уничтожена ракетой, выпущенной из «Панцершрека». Сомневаюсь, что таких зениток больше нет. Пока не проверим — не узнаем.       Перестрелка подутихла, а мы с остальными бойцами Алексея Иваныча постепенно продвинулись внутрь замка. Николай Фёдорович был прав, время работало против нас. Не было никакой гарантии, что «хансы» сейчас не убивают одиннадцать пленников, особенно Уокера. Сам Гай, конечно, не как Тео, обладает какой-никакой подготовкой. Но даже ему не справиться с тренированным эсэсовцем, особенно если у того в руках оружие. Из-за этого во мне начинало клокотать раздражение и гнев.       Едва наша группа оказалась во дворе замка, как Алексей Иваныч, вооружённый MP-40, махнул нам рукой, мол, идите сюда. Часть бойцов ушла вглубь средневекового укрепления, разбираясь с оставшимися эсэсовцами. Я подошёл к Воронину первым. Первое, на что я обратил внимание — это сидящий на коленях эсэсовец, без шлема на голове и с порванными и разодранными в нескольких местах куртке и штанах. Морда лица сей мрази на редкость смазливая, на кралю какую-то походит.       — Не понял, а какого хрена фриц ещё дышит? — «сурово» вопросил Андрей, целясь в карателя из «Штурмгевера». Однако Воронин спокойно встал перед эсэсовцем, загородив его собой. Слева и справа от нас встали Женя и Иоахим. Ситуацию урегулировал Сидор Митрофаныч, повесивший «Штурмгевер» на правое плечо:       — Отставить спор, бойцы. Воронин, ты что-нибудь выведал у пойманного?       — Как раз собирался, — кивнул Алексей и отошёл от эсэсовца. Нашу семёрку обступали некоторые красноармейцы, однозначно недовольные тем, что эсэсовцев жив. Если брать скупой расчёт, он ещё будет полезен, скажет, как попасть в подземную тюрьму замка. Из нашей группы немецкий отлично знали Женя, Иоахим и Андрей. А я был с английским на «ты», спасибо Гаю и Тео за это. Ну и учителям по английскому.       — Эй, боец-недоучка! — окликнул я эсэсовца. Тот резко дёрнул головой в мою сторону. — Мы сейчас с тобой немножко поговорим и отпустим, даже дадим поехать к своей семье. Ферштейн?       Насчёт «отпустим, даже дадим поехать к своей семье» я нагло врал. Никто не даст смазливому ублюдку из СС выйти за пределы замка живьём. Но он купился, энергично закивал головой. С ним по приказу Сидора Митрофаныча заговорил Иоахим. Из их разговора я понял вот что: вход в подземную тюрьму находится в правой части замка, там, где по словам эсэсовца, раньше работали связисты. Кратчайший путь туда — через центральную часть замка, а туда попасть можно через галерею и ряд помещений. Имя и фамилия каратели нам не были интересны.       Эсэсовца мы решили взять с собой, к вящему неудовольствию красноармейцев. Если честно, я их по-человечески понимал. Однако заговорщицкое подмигивание Сидора Митрофаныча недвусмысленно намекало: пацану не жить. Я удовлетворился этим намёком, как и Андрей с Женей. Лишь Иоахим, судя по вспухшим желвакам, ОЧЕНЬ недоволен.       Дальнейший путь нашей шестёрки пролегал через весь замок. Изредка мы натыкались на эсэсовцев. А в помещении, похожем на гостиную, на меня вдруг налетел эсэсовец, замахивающийся прикладом чего-то вроде FG-42. Разумеется, я подставил голову. Поскольку сукин сын был малость ошарашен тем, что моя голова, одетая в шлем, выдержала, то я успел ударить противника в солнечное сплетение прикладом «Штурмгевера», отчего пальцы его разжались, и винтовка упала на пол. А я, отдышавшись, прошипел:       — Не бывать тебе вторым Мищенко, — и пустил врагу короткую в голову, на что пленённый нами пацан смотрел в шоке. Лично мне хватило и того опыта в Белорусской ССР в августе прошлого года, когда диверсант Абвера Иван Мищенко, он же Алексей Епатомцев, он же ещё-куча-имён-и-фамилий, со всей силы долбанул меня по виску пистолетом. В этот раз мне повезло куда больше: и не контужен, и сам замочил противника, не подставив под удар ребят. Как же радовались Евгеша и Андрей, когда я вернулся в строй через две недели, уже в сентябре! Плюс, моральная поддержка от Сидора Митрофановича помогла мне.       Как бы то ни было, надо идти дальше. Андрей, как самый высокий из нас, подгонял эсэсовца, а если мы слышали голоса на немецком, то тут же оттаскивали назад. Всё же ему нужно указывать нам точную дорогу до подземелья. А кокнут — будем плутать по замку, покуда не наткнёмся на одиннадцать трупов безоружных. В общем, шли мы по коридорам замка и шли, напряжение и раздражение сказывалось на всех нас, кроме внешне спокойного, словно удав, Сидора Митрофаныча. На деле он не меньше нашего переживал.       Очередной коридор, куда мы прибыли по наводке эсэсовца, был пуст. Не считая, конечно, аккуратно расстеленного на полу ковра, стоящих в настенных нишах рыцарских доспехов, трёх люстр, на которых горели свечки, а также развешанных военных флагов Рейха, отличавшихся от обычного флага со свастикой наличием в левом верхнем углу Железного Креста и другим крестом, четырежды разделённым белым и трижды — чёрным. Линии креста шли от круга со свастикой, окаймлённого дважды чёрным и дважды белым. А поскольку замок облюбовали дважды — один раз до войны и разок после — то электричество исправно работало, не все помещения были погружены в кромешную тьму.       На улице везение обернулось против нас: когда мы подходили к ещё одной башне, справа от которой стояла балка с горящей на самом-самом верху красной лампочкой, из импровизированного окна раздался выстрел. Пуля попала в живот шедшего впереди эсэсовца. Затем грянул второй выстрел, и пуля оторвала палец Блинову. Тот заорал от боли и выронил «Штурмгевер». От участи быть убитым Андрейку спас я, вовремя завалив горе-снайпера. Судя по характерному силуэту и разнице во времени между выстрелами, стрелок был вооружён FG-42 с оптическим прицелом.       — Твою ж дивизию! — прошипел Блинов, хватаясь за левую руку. Я присмотрелся: отсутствовали две фаланги мизинца. Приказав Жене перевязать руку Андрея, я, Иоахим и Сидор Митрофанович подошли к раненому эсэсовцу. Кровь шла и шла, растекалась лужей под ним. Понятно, что идти дальше и указывать нам дорогу до темницы ему точно не удастся, как и выжить, судя по ранению. Оставался один выход.       Увидев, как Сидор Митрофанович наставляет ствол StG 44 на грудь, незащищённую ничем, кроме потрёпанной куртки, эсэсовец замотал головой и заблеял что-то вроде «Nein!», всеми силами выказывая желание жить. Я уверен, во время войны эта мразь точно так же слышала, видела, как безоружные и военнопленные тоже молили о пощаде. Слышала и нагло улыбалась, мол, «Вы мне ничего не сделаете, мусор. О вас никто не вспомнит. Так, удобрение, благодаря которому Великий Германский Рейх спасёт арийцев по всему миру».       Ни я, ни Иоахим ничего не сделали, когда пуля 7,92×33мм прошила сердце нашего «гида». Тратить лекарство на такое дерьмо, чтоб оно дальше жило и считало окружающих мусором… нет, даже если учитывать пользу от него, это слишком. Хотя он даже без нашей помощи сдох бы. Жаль, что Гитлер — архитектор главного зла на Земле — успел застрелиться. Даже смертной казни было бы мало, на мой взгляд.       — Сукин сын… — качнул головой Андрей, на время выведенный из строя. Палец уже не спасти, но остальная рука цела. Я спросил у него:       — Сможешь стрелять?       — П-попробую, т-товарищ майор, — пожал он плечами, вставая на ноги. — А если рука начнёт болеть, т-тогда з-за пистолет возьмусь.       — Хорошо, — согласился я с «Малышом». Дальнейший путь пролегал через ту самую башню, откуда недавно горе-снайпер ранил эсэсовца и Андрейку. Это если рассуждать логически.       Первым в окошко залез я, осматривая помещение через прицел «Штурмгевера». На стеллаже слева от окна лежали гранаты, подсумки с патронами и магазины под MP-38/40 и StG-44. А справа, на столе, находилось оборудование для связи. Глянул наверх, а там квадратная дырень, заколоченная досками. Размеров хватало, чтобы взрослый мужчина вроде меня или Женьки прыгнул внутрь помещения. Также я проверил коридор с парочкой поворотов: пусто. Ну, не считая, конечно, парочки эсэсовцев. Покойных. Судя по пулям в висках, они предпочли сдохнуть от своих же пуль. Забавно, а ведь мы валим эсэсовских карателей их же пулями.       — Все сюда! Здесь никого нет! — крикнул я ребятам и полковнику Мирковскому. Все по очереди залезли в комнатушку. Андрейка пыхтел носом, раздражённый получением ранения. Что ж, зато старлей пополнил ряды, как сказал когда-то Сидор Митрофаныч, «крещённых пулями».       — Надеюсь, п-после этого з-задания мы вернёмс-ся домой? — поинтересовался Андрей у невесть кого. Судя по тону, он не столько спрашивал, сколько констатировал.       — Ты-то, может, и вернёшься, — предположил Сидор Митрофанович, вставший впереди цепочки, шедшей по коридору. Какофония из стрельбы, уханий, воплей на немецком и нашем языках раздавалась, но приглушённо, ведь мы внутри некоей башни.       За закрытой дверью, оказывается, находилась винтовая лестница. Если рассуждать логически, то нам надо спускаться вниз. В самый-самый низ. С каждой ступенькой какофония перестрелки и взрывов стихала, пока не стала приглушённой окончательно, а мы не спустились к самой нижней двери. Справа от неё в стене располагался рычаг. Я опустил его вертикально вниз, и дверь медленно поднялась вверх.       Стоящие в зале эсэсовцы, вооружённые FG-42, вытаращили глаза и схватили стволы поудобнее. А именно, за цевьё и пистолетную рукоятку. Эти гаврики, как и многие другие, убитые нами и взводом Воронина, были одеты в чёрные комбинезоны с мини-флажком Рейха на левой стороне груди, чёрные ботинки и шлемы паршютистов. У одного вообще бинтом замотан правый глаз.       Сидор Митрофаныч и я опередили эту троицу, расстреляв их, как мишени. Не знаю, на что они там рассчитывали, но их расчёт не оправдался. Слева послышался топот нескольких человек. Полковник жестом приказал Таманцеву, Блинову и Кесслеру выходить в зал и занимать позиции. Бежавшие сюда могли быть или нашими, или врагами.       К счастью для нашей группы, тревога оказалась ложной: к нам шли ребятки из взвода Воронина, в количестве восьми человек. Вёл их паренёк-ровесник Блинова: сероглазый блондинчик с погонами сержанта, вооружённый Gewehr-43. Бойцы за ним уже вскинули винтовки, ПП и пулемёты, но сержант вскинул кулак и, не глядя назад, пояснил:       — Наши, не стрелять.       — Как видишь, парень, опередили мы вас немножечко, — с усмешкой произнёс Сидор Митрофанович. Вдруг что-то ухнуло вдалеке. Наверное, «Панцершрек» чей-то пульнул. Полковник не обратил на это внимания и приказал: — Представься, боец.       — Сержант Летлёв Игорь Никитич, товарищ полковник, — поскольку на голове сержанта красовался шлем, то он козырнул. Мне фамилия Игорька ни о чём не говорила, так что я промолчал. А вот Андрейка прищурился и осведомился:       — Летлёв… А вы с-случайно не родст-твенник комиссара и замполита Летлёва Александра Владимировича из 13-й гвардейской?       — Однофамилец, товарищ… — Игорь пригляделся к погонам и закончил: — товарищ старший лейтенант.       — Если закончили обмен любезностями, — встрял Сидор Митрофанович, — то идём дальше. А именно, вниз, — он указал на проход, и вправду ведущий куда-то вниз. Других проходов не видно, так что иного выхода нет.       Сначала спустилась наша группа. Дуговая лестница, направленная вправо, вела в подземелье замка. Слева располагалась большая тюремная камера с окошками наверху, справа — пыточная, судя по двум электрическим катушкам над столом, на котором никто не лежал. В камере находились четверо, прильнувшие к клеткам. Из них — трое в гражданском, а один — наш. Никто и близко не походил на Гая Уокера. Но, может, удастся у них спросить, где Гай?..       Я подошёл было к одной из клеток, чтоб открыть её, как вдруг сзади раздался винтовочный выстрел, и один из пленников с простреленной шеей упал на пол. И без медицинского обследования понятно, что бедняга не жилец. Я развернулся и навёл прицел, да вот стрелок удрал. Я выругался:       — Сраный эсэсовец!       — Он не будет прятаться вечно, — заверил меня Сидор Митрофанович, уверенный в успехе операции. Приказав Летлёву позаботиться об оставшихся в живых пленниках, он вместе со мной, Андреем, Женей и Иоахимом помчался вслед за стрелком. До моих ушей донеслась процеженная сквозь зубы фраза Блинова:       — Врёшь, не уйдёшь!       Так как клетка была закрыта с той стороны, то Женя повесил «Штурмгевер» на плечо, схватился за прутья и потянул их на себя. Похоже, за клеткой-перегородкой не ухаживали должным образом, раз дверца легко поддалась. Каждая секунда была на счету. Да, пока снизу выстрелов не раздавалось, но причин могло быть много: например, стрелок мог перезаряжать оружие. Или он добивал оставшихся заключённых ножом, дабы не тратить время на перезарядку. Или мы щас напрасно волнуемся, и пленники забили стрелка до смерти. Как ни крути, даже будь ты пулемётчиком, против толпы ты мало что сделаешь.       — Молодец, Евген Борисыч, — похвалил я Таманцева и похлопал его пару раз по плечу. Он лишь кивнул. Первыми ещё глубже в подземелье спустились Сидор Митрофаныч и я, держащие «Штурмгеверы» наизготовку. Пока мы шли по коридору, оставлявшему гнетущее впечатление из-за дымки над полом и изредка встречавшихся подвешенных клеток, в которых покоились человеческие кости, раздался ещё один выстрел, вслед за ним — звук передёргивания продольно-скользящего раствора. Значит, у стрелка Mauser 98k или другая винтовка с аналогичным принципом работы.       Вдруг послышался новый звук, звук падения винтовки на пол. А далее… стрелок с кем-то начал драться. Наверное. Потому что ещё до наших с Сидором Митрофановичем ушей доносились ругательства на английском и немецком. Мы добежали до конца коридора, где на полу ожесточённо, с кулаками и грязными приёмами дрались двое: эсэсовец в кожаном пальто с погонами оберштурмбаннфюрера, словно сошедший с пропагандистских плакатов фашистской Германии, и парень примерно моих лет, со светло-каштановыми волосами, одетый в тёмно-серый костюм-двойку. Я целился, в первую очередь, в эсэсовца-«красавчика». Однако драчуны, перекатывавшиеся туда-сюда, словно намертво вцепились друг в друга.       — Да чтоб тебя… — прорычал я, отходя от драчунов на безопасное расстояние. Был риск, что эсэсовец, победив соперника, попробует отнять ствол у меня или Сидора Митрофановича, который, к слову, тоже проявил предусмотрительность.       Ждать, когда парочка закончит, я не стал, а потому, перезарядив «Штурмгевер» напоследок, выстрелил над ними пару раз. Лишь тогда тяжело дышащие эсэсовец-оберштурмбаннфюрер и его соперник уставились на меня и Сидора Митрофановича. Воцарилось неловкое молчание.       — Russische Mischlinge… — прорычал офицеришка. Парень в костюме не стал терять времени зря, снова повалил эсэсовца на пол и принялся душить, не обращая внимания на удары подыхающего врага по рукам и ногам. Я уже было прицелился в голову эсэсовцу, как он, задыхающийся от воистину железной — на вид — хватки, всё реже и реже стал бить по нему. Наконец, «красавчик с плакатов» закатил глаза и закрыл их навсегда, испустив дух.       — That’s it!.. — воскликнул парень на английском. Голос его я сразу узнал, но нужно было удостовериться, что перед нами наша цель. Я слегка наклонил голову вбок, пригляделся к лицу, к глазам, к густой бороде, выросшей, наверное, за время плена… Да. Я точно не ошибся! Не дожидаясь приказа от Сидора Митрофановича, я спросил спасённого на том же английском:       — Guy? Is that you?       — Pavel… — Гай — я знал, что это он — уставился на меня так, будто бы увидел привидение. Он вытер кровь с уголка губ. Про задушенного эсэсовца-оберштурмбаннфюрера, чьё лицо в синяках, кровоподтёках и просто крови, я вообще молчу. Уокер медленно встал, окинул меня взглядом с ног до головы, после чего радостно крикнул: — Captain Alyokhin! — и крепко, словно медведь, обнял меня. Мы не сдержались и засмеялись. Краем глаза я заприметил лёгкую улыбку на лице Сидора Митрофановича. Последний, к слову, приказал Таманцеву, Блинову и Кесслеру выпустить оставшихся пленников на свободу и проводить их наверх, к взводу лейтенанта Воронина.       — I’m Major now, — поправил я друга. — Yeah, I’ve been promoted.       — Jesus Christ… — с лица Гая не сходила улыбка. Оно и неудивительно: как грянула Вторая Мировая, так мы и перестали видеться, переписываться. Каждый был занят своим делом: Тео и Гай, как физики, работали в США. А я, как агроном, занимался хлеборобством и землепользованием. До 22-го июня 41-го. — Theo thought, you died on the Eastern Front.       — Not on my shift, Guy, — с ухмылкой на лице парировал я. Значит, Тео почему-то решил, что я погиб на войне. Но это ж не так. Я жив-здоров, хоть и со шрамом на виске и обожжённой правой кистью, о чём наверняка знал Бюкар, он же «Персей», как гласили документы по проекту «Манхэттен», полученные нашей резидентурой. Знал Бюкар, но не Уокер.       А вот что меня действительно тревожило, так это то, что с мая месяца — с четвёртого числа — Тео попросту перестал отвечать на мои письма. Весь май, весь июнь и весь июль я посылал письма по адресу Тео, но они или пропадали, или возвращались обратно, мол, адресат не найден. В первые послевоенные месяцы я об этом особо не задумывался. Не до этого было.       — Who was he? — озадачился я, кивая на задушенного «красавчика с плакатов Рейха». Гай почесал нахмуренный лоб, окнул и назвал его имя-фамилию и звание:       — Obersturmbannführer Eugen Vogler. Commander of the SS garrison here, in Wolfenstein. Is something wrong?       — No, — махнул я обожжённой рукой в перчатке. — Everything’s okay. Our command would like to know his name and rank.       — Howbeit, I’m proud to help my Russian friend. Him and his country, — с каждым словом Гай распалялся, в глазах зажигался огонёк фанатизма. Он искренне гордился своим успехом. Я был рад за него, ведь как ни крути, а помощь в разработке аналога атомной бомбы никогда лишней не будет.       Тем не менее, волнение за Тео никуда не делось. Я должен был знать, что с моим другом, нарёкшим себя «Персеем». Нужна ли ему помощь? Всё ли с ним в порядке? Стоит ли плыть за тридевять земель, на другой конец Земли, вопреки приказам командования? Или стоит доверить это дело внешней разведке или резидентуре хотя бы? Из всех вопросов, крутившихся у меня в голове, я не выбрал ни один. Просто спросил Гая:       — Where is Theo? Where is Theodore Bucard?       Молчит. Его молчание мне ОЧЕНЬ не нравилось. Я почесал переносицу и повторил было вопрос, однако ответ Гая обескуражил меня:       — He’s been captured by FBI Special Group in Miami. They thought he planned to run to the Soviets. They almost caught me, but I managed to shot one of FBI agents, — физик качнул головой. Сожалеет, что не сумел помочь Тео, которому сейчас грозит опасность. — That’s why I’m here indeed, Major Alyokhin. You’ve gotta save Theo!       — Don’t worry, Guy, — с вымученной улыбкой ответил я, внушая другу надежду. — We’ll get him outta imprisonment.       — I hope so, — с дрожью в голосе буркнул Гай. Вообще, слова «Мы вызволим его из плена» были сладкой ложью. У меня, как майора военной контрразведки, не было ни связей в США, ни возможностей вызволить Тео. Того, кто из-за своего обострённого чувства справедливости часто получал по шапке ото всех, кроме, пожалуй, коммунистов, согласных с ним, и русских вроде меня.       — Паша! — гаркнул Сидор Митрофанович, нагло вмешиваясь в наш с Гаем разговор. Я, отложив разговор по поводу Тео на потом, вопросительно дёрнул подбородком. — Паш, прикрывай Гая. У нас гости.       — Кто? — я состроил дурачка. Нефиг Гаю знать, что я уже в курсе прибытия англо-американского отряда под командованием лейтенанта Пауэлла. — Опять фрицы, что ли?       — Хуже, — упавшим голосом констатировал полковник. — Англичане и янки.       Что и требовалось доказать. Бывшие союзники по разгрому Рейха обратили оружие против нас.