Ведьмак: Буря Осколков

«Сёстры вещие везде, На земле и на воде, Кругом, кругом водят пляс. Трижды — этой, трижды — той, Трижды снова, девять! Стой!»

***

Пёс растерзал женщину, старика и ребёнка, прежде чем воины загнали его в заброшенную сушильню на краю деревни. Никогда раньше этот зверь не проявлял агрессии к хозяевам. С яростным рвением стерёг он Веленские земли, был рядом со своими сородичами в суровых, но справедливых трудах. У него не было загноившихся ран, через которые могли бы войти в жилы духи безумия. Не коснулась его пенистая хворь. И положение пса в деревенской стае никто не оспаривал. Ничего, совершенно ничего не давало повода для этого внезапного предательства. Воины пригвоздили рычащего, воющего зверя копьями к вогнутой задней стене глинобитной сушильни и продолжали наносить удар за ударом, пока тот не сдох. Выдернув копья, они увидели следы клыков на древках, потёки слюны и крови, погнутые наконечники. Воины знали, что безумие может долго прятаться, скрываться в глубине, точно едва уловимый привкус, от которого кровь становится горькой. Знахари осмотрели трёх пострадавших: двое уже скончались от ран, лишь ребёнок продолжал цепляться за жизнь. Во главе торжественной процессии отец отнёс его к Лысой горе, что в Кривоуховых топях, уложил на холме подле корней Шепчущего дуба и ушёл. Ребёнок вскоре умер. Один, объятый болью перед бесконечным шёпотом духов, которые сонмами кишели вокруг. Этого и следовало ожидать. Он ведь был слишком мал, чтобы молиться. Всё это, разумеется, произошло много сотен лет тому. Задолго до того, как избранный появился на свет.

***

Двери скрипнули, когда я их открыл. Остановившись в проходе, я двумя руками обхватил деревяшку и покрутил туда-сюда. Не ослышался: скрипит. — Маций! — крикнул я вглубь таверны со звучным названием «Логово Минотавра». Бедненькая, но чистая, — то, что нужно, после долгого путешествия. — У тебя дверь скрипит! — Амброзий! — из коридора, ведущего на кухню, показалась Урсула, женщина под сорок с доброй улыбкой. — Вернулся! — Куда бы я пропал? — хмыкнул в ответ и всё-таки оставил дверь в покое, пройдя внутрь. — А я ему уже множество раз сказала, — ворчливо проговорила подавальщица, пока я осматривал посетителей, подмечая как знакомые, так и незнакомые лица. Людей, впрочем, было немного. Время ещё не вечернее. — Что надо бы смазать. Но ты же знаешь этого жлоба. Масла ему, видите ли, жалко! Говорит, пусть ещё немного поскрипит, а потом уж и смажет… — Это… ик… вместо колокольчика, как в богатых домах, — пьяно выдал Колек, игравший в кости за ближайшим столом. Трёх его собеседников я не знал, но, судя по виду и степени опьянения, их уровень колебался в плюс-минус таком же диапазоне. Скорее всего, новые коллеги Колека, трудившегося грузчиком в доках. — А ты, сука, был в этих богатых домах? — заплетающимся языком произнёс один из его дружков, на что Колек толкнул его в плечо. — У вас ничего не меняется, — негромко сказал я. — Мне как обычно, Урсула. Если, конечно, в меню не появилось чего-то уникального. — Репа, — фыркнула она. — И я серьёзно. Очень хорошо уродилась. Большая такая. Сладкая. — Вот уж чего в пути я съел достаточно, — проворчал я в ответ. — Мяса мне, женщина. Целый поднос. Усмехнувшись, подавальщица кивнула и направилась на кухню, откуда почти сразу раздался её повелительный окрик и послышалось бренчание посуды. Я же, оглядевшись ещё раз, подсел к старому знакомому. И речь не про Колека. — Я не люблю, — сердито пробурчал высокий худосочный мужчина, сидящий возле чадящей свечи и выписывающий что-то на заляпанной элем бумажке, стопка которых небрежно лежала рядом, — когда меня отвлекают! Тут же, на столе, возлежала крупная жаба, чьи глаза моментально открылись, стоило мне сесть с ними рядом. — Привет, Сибор. Ты ничуть не изменился, — ответил я на эти слова. — Тревор, — лёгкий кивок в сторону жабы. — Амброз, — произнесла жаба. — И правда. Сколько мы уже не виделись? — Больше года, но меньше двух, — пожал я плечами. — А-а… это ты, — протянул Сибор, подняв голову. — Я закончил ту картину, которую ты смел объявить «неуместной и вздорной», и поверь на слово, она собрала своих поклонников! — Ту, где Ляшарель лично штурмует Дворец выборщиков, да так, что аж стоит в стременах? Там ещё, в тени ворот, притаился эльф в обносках нищего, который обирает зарубленного главой инквизиции бунтовщика, а в грозовых облаках над городом можно разглядеть лицо Кируса Хеммельфарта, иерарха Церкви Вечного Огня? — с улыбкой уточнил я. — Не забывай о себе, Амброз, — с ухмылкой проговорил Тревор. — Среди толпы восторженных лиц есть и твоё. — Слишком уж широкий разворот плеч там вышел, как на мой вкус, — покрутил на это рукой. — Я на такой каши ещё не наел. — Что ты понимаешь? — уже спокойнее отмахнулся Сивор. — Мой талант несравненен. Я предмет бесконечных подражаний, однако всё ещё не превзойдён! — Поэтому он, в дополнение к художествам, начал ещё и вирши сочинять, — пожаловался Тревор. — Строчки и рифмы уже звенят в моих ушах. — Что же до тебя… о нет, Амброзий, я вижу, что в должной мере передал твои широкие плечи и лихую ухмылку, которую ты, как обычно, прячешь ото всех. Бродячий священник, верно? Уличный жрец, который бродит по деревням и городам, неся слово Вечного Огня? Как бы не так! Ты ведь… ты ведь один из них, — художник сделал акцент на последнем слове. — Верно? Один из тайных… — Хватит уже, — лаконично заявила жаба, прерывая его. — Ты чокнутый, Сивор. Прости его, Амброз, он всё ещё размягчает краски во рту. Весь мозг себе отравил. — Отравил, замариновал, ошпарил, да-да, — художник закатил глаза. — Я уже столько вариаций на эту тему от тебя слышал, наглый ты критик, что желудок сводит! — Тошнота вполне закономерна в этом случае, — сказал Тревор, сонно моргнув. — И не забывай, Сивор, я не твой критик, а лишь скромный наблюдатель, который, когда может, говорит от имени косноязычного множества, известного также как простонародье, или, выражаясь более точно — чернь. Публики, которая, понимаешь ли, абсолютно не способна к самореализации или внятному произношению и потому обладает удручающе вульгарным вкусом до тех пор, пока её не уведомят о подлинной природе того, что им нравится, за исключением, пожалуй, случая, когда они сами как-то узнали об этом. Мой убогий дар, следовательно, состоит в описании для них неких эстетических рамок, в которые загоняет себя большинство художников. — Эй, склизкий! Да, ты! Слизняк! Вот тебе муха! — Сивор сунул измазанные чернилами пальцы в поясной кошель, вытащил оттуда слепня и бросил жабе. Всё ещё живое насекомое с оторванными крыльями приземлилось прямо перед Тревором, чей язык розовой молнией метнулся вперёд и мгновенно втянул жертву в пасть. — Как я уже сказал… — продолжила жаба, но я выставил руку ладонью вперёд. — Позволь мне один момент, — произнёс я, ощущая, как по таверне начал разноситься одуряюще вкусный запах жареного мяса. Если уж и есть в это время что-то хорошее, так это еда. Некоторая еда. Просто м-м-м! — Я позволю тебе момент, — сказал Тревор, — если он будет восхитительно лаконичным. — Благодарю, — улыбнулся на это, — ты упомянул, что Сивор начал заниматься поэзией? — и посмотрел на художника, который аж затрясся. — Лавры виконта Панкраца не дают тебе покоя? — Этого паяца, который даже имя себе выбрал дурацкое? — зашипел Сивор. — «Лютик»! Скажи только кому, так будут смеяться, пока не исцарапают себе о камни всю спину, валяясь на земле. О нет, я не мог позволить миру ощутить всю деградацию от скудоумных стишков этого бездаря, а потому, представив очередную свою картину, немедленно взялся восполнять сей пробел. И пусть местная коллегия бардов с их так называемыми стилями выражения… — Они ненавидят тебя, — сказал Тревор, — поэтому и не приняли в свои ряды. — А я ненавижу их! Скажи, ты читал или слышал в Новиграде хоть что-нибудь достойное упоминания? Звучные рифмы, от которых по коже бегали бы мурашки? Строки, которые вызывали бы дрожь? — Ну, там была одна работа… — протянула жаба. — Что? — глаза Сивора поражённо округлились. — К счастью, бард, которому приписывали сие творение, давно мёртв, что позволило мне излить на него потоки восхвалений. — Ты называешь это восхвалением?! — возмутился Сивор. — «Он подаёт надежды…» Так ведь ты сказал, а? Да ты сам прекрасно знаешь, что дословно это и произнёс, как только эти пустобрёхи-щёголи проговорились, что бард умер! — Довольно скользкая шуточка, — рассмеялся я. — И вовсе не скользкая! — возмутился Тревор. — Зато ты сам весь скользкий! — заёрзал художник. — А? Ведь правда, слизняк? А? — Пососи кусочек краски, будь любезен. Я знаю, у тебя есть один такой, ртутно-белый. Он выглядел очень вкусно. — Ты просто желаешь моей смерти, чтобы потом исторгать потоки восхвалений, — пробормотал Сивор, который открыл свою сумку и вытащил оттуда набор красок, начав их рассматривать. Спустя несколько секунд мужчина потянулся за маленьким липким кусочком. — Как скажешь. — Ты кровопийца, знаешь? Настоящий вампир! Таскаешься за мной повсюду. Стервятник. — Дорогой мой человек, — вздохнул Тревор, — я жаба. Тогда как ты — художник. И за это счастливое различие между нами я ежедневно благодарю всех сущих богов, равно как и всех когда-либо бывших. От дальнейших препирательств этой парочки меня спас Маций, который наконец-то объявился за стойкой. Махнув ему рукой, я получил кивок, после чего поднялся на ноги и подошёл к трактирщику, усевшись рядом на старый и рассохшийся деревянный табурет. — Как дела идут, старый друг? — негромко спросил я, ловким движением пальцев выудив несколько медных монет. — Твоими молитвами, Амброз, — хитро ухмыльнулся он. — Ты к нам надолго или пока сам не знаешь? — Хотел заглянуть в храм на площади Иерарха, — пожал я плечами. — По окрестностям пройтись, навестить знакомых прихожан, пообщаться с братьями по вере. Исповедать заблудших и прочесть пару проповедей. — И, наверное, тебе интересно, что изменилось за этот год, что ты отсутствовал, верно? — Маций понятливо качнул головой. — Может, опасные новички, которым лучше не переходить дорогу? — катнул я одну монету в его сторону. Трактирщик ловко накрыл её своей грубой ладонью. — Новички… Год — это мало, чтобы завелись по-настоящему опасные банды, — проворчал он. — К тому же инквизиция, да живёт Ляшарель долго, не хлопает зенками. Самых наглых своевременно укорачивают на голову, а остальные… — он пожал плечами и демонстративно уставился на монеты. Новый кругляш покатился в его сторону. — Алонсо Вилли, по прозвищу «Ублюдок», и его банда «Сердцееды», — произнёс Маций, и голос его стих до трагического шёпота. — Опас-с-сная личность. Говорят, прибыл откуда-то из Третогора. Самой столицы! Дескать, там уже всё схвачено, пора расширять бизнес. И нацелился на единственный вольный город всей Редании — нас. — О, так это не какой-то новичок, а опытный волкодав. — Ещё одна монета поменяла хозяина. — Именно, Амброз, — серьёзно кивнул трактирщик. — Здесь нам, под Златорубами, особо нечего опасаться, Сердцееды обосновались в Обрезках, подле самых трущоб. Во всяком случае, пока. Не верю я, признаться честно, что такой человек, как Ублюдок, надолго там задержится. Сердцееды уже умудрились подмять под себя подпольные арены, а Алонсо, говорят, обожает искусство: ходит по музеям и выставкам, скупает антиквариат. Но, как по мне, — ищет поддержку и союзников из знати. Всё-таки связи у него весьма хорошие и тянутся из самой столицы. — Искусство, говоришь? — заинтересовался я, а потом достал изысканную деревянную фигурку рыцаря на коне. Я изготавливал её почти три недели. Не подряд, само собой, — уделял от получаса до часа раз в день, но опыт позволил превратить её в идеал. — Что думаешь? — Ты самоубийца, Амброз, — вздохнул Маций. — Хотя… — присмотрелся трактирщик, — видно, что год не прошёл для тебя даром. Резчик ты от бога. — От Вечного Огня, да осветит он путь нашим душам, — осенил я себя святым знаком, с ухмылкой наблюдая, как мой собеседник не слишком умело повторил этот жест. — Во-во, от него. Опять будешь продавать их краснолюдам, чтобы коротышки потом выдавали за изделия древних мастеров? — Если они поднимут цену, то конечно, — хмыкнул в ответ. — Моё мастерство, как ты и сам признал, успело вырасти, а значит, должны вырасти и цены. Из кухни высунулась Урсула с большим подносом, полным жареного шкворчащего мяса. Всё как я люблю! — М-м! — протянул я, бросив на стойку серебряную монету. — Божественный запах! — Может, каких-то овощей? — спросила женщина. — Мужик должен есть мясо, — ворчливо заявил Маций. — Лучше организуй нам холодного пива. — Тебе-то куда напиваться? — возмутилась она. — Лучше сбитня или кваса, — поправил я. — Мне сегодня ещё с парой человек встретиться нужно. А зная их, уверен, меня будут пытаться споить. — Хоть кто-то здесь думает головой, — хмыкнула Урсула. Дождавшись, пока подавальщица отойдёт, Маций наклонился ниже, обдав меня запахом квашеной капусты. — Что-то намечается, Амброз? — тихо спросил он. — Твоё возвращение с чем-то связано? — Как тебе сказать, — начал я жевать восхитительный кусочек сочного мяса, буквально тающего во рту. — Пока планирую только разведать обстановку. Что же до Секретной Службы… Словно бы дожидаясь этого момента, дверь громко заскрипела. Внутрь «Логова Минотавра», глухо ругаясь, зашли шестеро стражников, поправляя шлемы и подслеповато щурясь, дабы привыкнуть к полумраку после яркого дневного света. — Маций! — крикнул их сержант с характерными знаками отличия. — Закрывай лавочку! — Ик! — с толикой испуга выдал Колек, как раз собиравшийся метнуть кости. Каким-то неведомым вывертом судьбы он запустил их под ноги стражнику, как раз шагнувшему вперёд. Мужик, разумеется, наступил на кубики, отчего, как в дешёвой комедии, не удержал равновесия и завалился на своего соседа. Тот пошатнулся, ухватился за сержанта и повис на его поясе, который лопнул под столь резким давлением. А далее мы все стали свидетелем того, как штаны сержанта слетели на пол, показав застиранные рейтузы, украшенные пошлыми розовыми сердечками. Миг тишины завершился взрывом дикого хохота. Лично я смеялся с толикой грусти, понимая, что, во-первых, на нас ещё отыграются, а во-вторых — мне, кажется, нужно поспешить, если я хочу отведать ещё хоть немного мяса. Стражники толпой в разгар дня редко когда заваливаются в таверны сугубо покутить. Значит, дело дрянь. Левая ладонь завладела другой деревянной фигуркой, пришедшей на смену рыцарю, — кошкой. Менее красивой и детальной, но тоже, разумеется, вырезанной со всем тщанием и старанием, пусть даже и на скорую руку. Однако хоть и скорую, но очень умелую, ибо занимался я резьбой по дереву фактически с четырёх лет, беспрестанно оттачивая мастерство. — Заткнулись все! — едва не переходя на ультразвук, завопил сержант, подтягивая штаны и с такой яростью посмотрев на своего подчинённого, что тот побледнел буквально на глазах и отступил назад. «Вот была бы забава, если бы теперь уже он наступил на кубики», — подумалось мне, но комедия не спешила повторяться. Похоже, судьба, просмеявшись, дала нам всем время и для других дел. Более серьёзных. — Никто не сбежит! — продолжил сержант. — Чёрный ход охраняется четырьмя моими людьми… — Жаль, что они этого не видели, — пробормотал один из стражников, стоящий ко мне ближе всех. Я даже рассмотрел его блестящий палаш, на котором плясал отсвет свечи. — …всех арестуют! — Побойся бога, Захарий! — взмахнул руками Маций. — Мы-то тут при чём? Штаны с тебя твой подчинённый спустил, а не кто-то из нас! — Тихо! — уже слегка охрипшим от воплей голосом выдал сержант. — Кто-то из твоих постояльцев ограбил купца Изидора. Мы пришли по наводке осведомителя. Вот тут последние мои надежды полностью испарились. Твою же мать!