Неотличима от магии. Наше право

Носатый спился. Пахло от него водкой и желудочным соком. Еще маринованным артишоками — чесноком, то есть, мужиком и солью. Бедолага заунывно топил лысину в прозрачном стакане с такой же прозрачной жидкостью, уже весь покрывшись слюной и соплями: от лба — где он у него, кстати, заканчивается? — и до самого подбородка. Интересно, под повязкой тоже? Левая щека была неестественно малиновая: от водочки-то румянец таким не бывает. — Обману-у-ула-а! Х-х, — шмыгая носом, басисто пропел Луи. — Кто? — автоматически спросил я. — А? Эльфийка-а-а… Уже было за полночь — действительно обманула. Был трактирщик в стельку, так что обману он подвергся совершенно чудовищному, вестимо. — Обманула? — Пообещала, а потом по лицу бедного Луи! У-у-у… — Просто так? — Все мужики козлы, сказала… Это неправда, Луи не козел! Дух его, видимо, отлетел от тела уж так далеко, что кроме как в третьем лице о себе говорить Луи был не в состоянии. — Конечно не козел, — подтвердил я. — Ты меня понимаешь! — Но все-таки расскажи подробнее, с самого начала, что произошло, — попросил я. И так, впрочем, было ясно, что встреча с Полом при не самых приятных обстоятельствах не оставила у Элинализ приятного впечатления, а то и вовсе прошлась, будто обухом по затылку, но вот чтобы настолько? Эротического в ней была полная чаша, и притом полная чем-то, в чем Гоморры даже в мизерной концентрации не обнаруживалась — алчность исключительно до мужского внимания, тела. И теперь так Элинализ обходилась с Луи — на первый взгляд, когда он вот так обнажился от выпивки, мужчиной очень порядочным, чувственным, если не щепетильным. — Зачем тебе это знать? — Мы ведь друзья, Луи. Расскажи мне — еще не все потеряно, и мы точно что-нибудь придумаем. — Ну хорошо… Я родился здесь, в Милшили… Милишионе, в восемьдесят восьмом году… — Нет-нет, Луи, я об Элинализ. — М-м… — туго взвыл он. — Ладно. Я расскажу. — Когда она приехала? — Позавчера… нет, вчера. Вечером? Днем. Днем. Ты понимаешь, понимаешь, мне ведь уже тридцать лет! А я все еще холост. Ты не понимаешь… мал еще. — Луи шмыгнул носом и опустил глаза. — Я понимаю, это очень тяжело, — покивал я. Элинализ поселилась здесь и тогда же начала строить Луи глазки, каждые полминуты томно переставлять ножки, и интересоваться, не женат ли он, крепка ли его вера в Святого Милиса. — Она пообещала зайти ко мне ночью, но я не мог! Я не мог в ту ночь! — Не мог? Почему же? — Ах, брат, понимаешь ли! Этот Титорелли… ему всего двена… двадцать три, а уж пять лет женат. И на годовщину пригласил. — То есть, вчера ты был на годовщине свадьбы брата? — Д-да. Но это не из-за него! Он очень хороший, он художник. — Художник? — И работа лучше моей. Рисует своих святых отцов и генералов… Ты тоже хороший. Он заходил сегодня… И завтра обещал. Я познакомлю вас. — Буду очень рад, — как можно более благожелательно улыбнулся я. — Ты был у брата, а что же Элинализ? — Элинализ… — томно и прерывисто вздохнул Луи. — Она очень настойчивая, честная. Правильная женщина. Сказала, что ничего, и что можно на следующий день. — Сегодня, то есть? — Угу… — Что же произошло? — Я весь день ждал, думал о ней… Она такая красивая, умная, я в жизни не видел! — Да, да, очень красивая. — Ты меня понимаешь! Уже представил, как нос брату утре… утереть можно будет… И днем появились вы, и все снова на полночь… Но в полночь обманула! — Обманула? Как? — Пообещала, но назвала козлом и по лицу… Разговор, кажется, замыкался в кольцо. — Как это было? Ты помнишь, что случилось до того? — Помню… — Она пришла, и что тогда? Луи рассказал — очень сбивчиво, путаясь, заплетающимся языком: Элинализ вернулась в трактир поздно вечером, держа в руке какую-то смятую бумагу, — Луи не заметил, в каком расположении духа была Элинализ, и предложил поразвлечься — из самых добрых побуждений; со слов Луи, в этом деле он был весьма мастеровитым. Но Элинализ только на него накричала, назвав козлом Луи, а за одно и всех остальных мужчин, и ударила по лицу — силища в ней, авантюристке, а, кроме того, женщине с расколотой душой, таилась страшная, и малиновый след на щеке Луи теперь даже полиловел и набряк. — Она еще выронила… — Луи опустился под стол, но не удержался и повалился с грохотом на пол. Мне пришлось зайти за стойку и помочь его подняться — он тогда все же смог из выдвижного ящика стола вытащить свернутый гармошкой листок. — Я подобрал на всякий случай, потом ей верну… Луи положил листок на стол передо мной, но развернуть не догадался — я взял его, выпрямил, перевернул. Это было объявление ранга А из Гильдии авантюристов — требовалось перебить популяцию энтов, расплодившихся в плавучем лесу Форе-д’О. Она что же, в одиночку за это взялась? Я взглянул на срок: сдать нужно было не позднее завтрашнего вечера. Для Элинализ ситуация была патовая, а вот для меня… Я положил объявление на стол и снова развернул. — Луи… — М? — он в который раз поднял на меня горестный взгляд. — Ты ведь знаешь, что Элинализ авантюристка? — Авантрюи… авантюриск… — Знаешь? — Угу… — Этот листочек — задание очень высокого ранга. Но ранг у Элинализ еще выше. У нее самый высокий из всех. — Ох-ох-ох… — баюкая утрату, замотал головой Луи. — Если она не сможет выполнить задание, она потеряет свой ранг. — Так нельзя! Ей нельзя терять… — Конечно нельзя. Она сама не захочет терять. Элинализ очень нужно это задание, но сейчас и даже завтра ты не вернешь его. Она все еще обижена. Но завтра уже будет поздно. — Чем я мог ее обидеть?.. Козел, вы все мужики козлы… — выводя ногтем круги на деревянной столешнице, понуро пробормотал Луи. — Не ты, Луи. Она обижена на другого человека, но случайно достается и тебе. Так иногда бывает. — Да, так бывает, — автоматически проговорил Луи, пружинисто кивая. — Но я смогу отдать ей задание и тогда расскажу, что его нашел и передал ты. И Элинализ поймет, что ты хороший человек. — Правда? — Луи посмотрел на меня широко раскрытыми глазами, полными теперь подлинной какой-то золотисто-бежевой надежды. — Да, правда. Если ты позволишь мне взять объявление… — Бери, бери, Луи не козел, она поймет! — он тут же придвинул листок ко мне, но перестарался, и он слетел со стола. Я быстро поднял объявление с пола. — Вот видишь, мы придумали! — Да, придумали, придумали… Луи не козел, не козел… — Он закачал головой взад-вперед, с улыбкой глядя на полупустой стакан. — Не пей больше, пожалуйста. — Я отодвинул от него стакан. — А я пойду отдавать объявление. — Не козел, придумали, придумали, не козел, она поймет… — хихикал Луи. Я начал подниматься по лестнице. Где там живет Элинализ? На втором этаже в конце коридора… справа или слева? Не важно, на месте разберусь. Сходить бы по-хорошему сперва к Эрис и Руйджерду… хотя что я там буду делать? Поклонюсь, умоюсь, укроюсь, усну. Нет, не пойдет. Они, к тому же, подождут, а вот Элинализ может уже сейчас спать. Да и Луи… мне почему-то было жаль этого мужчину. Что-то в нем имелось такое невинное, что даже повязкой на глазу и не самой привлекательной внешностью не прогонялось. Наверное, оттого, что он вот так с первого взгляда влюбился в Элинализ — ветренную, своевольную, чересчур для него сильную женщину. И влюбился даже будто не целиком сам, а из-за того Дамоклова меча, что нависал над ним: более молодой брат в и жизни, и в любви устроился и раньше, и лучше. Так еще совсем недавно напомнил о себе. Луи просто был обречен пасть перед дурманящей Элинализ. Что-то из-за этого в нем было похожее на меня, что ли? Коридор скоро закончился, и стоял выбор: налево или направо? Справа было тихо, а вот слева… слева кто-то пел. Песенка была без слов, совсем простенькая, пела женщина — глубоким, текучим, немного приторным, как патока, голосом. У певицы как будто путался, лип то к небу, то к зубам, язык, из-за чего пение получалось клейким, очень своеобразным, будто она что-то густое держала во рту. Песня периодически прерывалась икотой, но после болезненного «хик!» и следовавшего за ним всхлипа скоро продолжалась. Голос был очень похож на Элинализин. Я постучался — пение сразу стихло, раздались шорохи, что-то звякнуло на пол, за ним следом повалилось уже побольше — тело, наверное. — Ух… Я… я сейчас! — Снова зашуршало, зазвенело, послышались наконец шаги. — Кто там?! — раздалось с той стороны. — Это Рудеус, — отчетливо проговорил я совсем близко к двери, чтобы никого ненароком не разбудить. — Рудеус? Ты что же… хик! кхи… что же так поздно? Детям уже пора спать, совсем ночь на дворе, — со смешинкой в голосе отозвалась Элинализ. Она была не совсем трезва и очень оттого тянула все гласные. Теперь еще яснее было, что в ней нашел Луи — два сапога пара… — Впусти, пожалуйста. Это очень важно. — Важно? Тебя тот сперд прогнал? Так и знала… хик! ну сколько мне еще страдать… Ладно уж, я добрая тетя, открою, — усмехнулась она. Послышался шорох засова — чересчур долгий, как будто очень тяжело было Элинализ сейчас сдвинуть его. Дверь все же открылась, и сразу же изнутри меня обдало той пробирающей до дрожи гадкой вонью, какая случается от смешения запахов алкоголя — любого сорта — и нечистого тела пьяницы. Я рефлекторно дернул головой и поморщился, пытаясь отдалиться хотя бы внутренне от тошнотворного дверного проема. — Доброй ночи! — чересчур громко для такой тихой темени произнесла Элинализ. Она стояла, держась одной рукой за дверной косяк, и медленно почти незаметно качаясь, как раскачиваются стоящие по стойке смирно, чтобы разогнать кровь. Элинализ эту цель явно не преследовала — просто ноги ее почти не держали. И все же, навскидку, она была трезвее Луи: тот только сидеть мог, да и говорил с трудом. Хотя с ее-то ростом как следует наклюкаться здешним некрепким вином — дело не из простых. Или в Милисе уже есть более интересные напитки? С Вильгельмом же спирт перегоняли, наверняка есть. — Тише, Элинализ, все уже спят… — Ну и пусть спят! А мы не будем. Ты заходи, не нужно стесняться. Я твою маму знала, когда она… постарше тебя. Ну и пусть, не стесняйся все равно. Элинализ отлипла от двери, размашисто качнулась, широко развернулась, с трудом сделала три шатких шага и плюхнулась на кровать. Я осторожно прошел за Элинализ и притворил за собой дверь. На засов на всякий случай закрывать не стал. В комнате царил страшный беспорядок: подушка лежала на полу совершенно неприкаянная и окруженная тремя пустыми бутылками — интересно, где Элинализ столько взяла? купила про запас и теперь заранее нашла применение? — недалеко одиноко блестел в бледном блике луны безупречно заточенный эсток, щит — удивительно — стоял облокоченный о стену в уголку, сумка с походными вещами была перевернута у противоположной, из нее постепенно сбегало содержимое: бечевка, фляга, перочинный нож. Невдалеке от щита на боку лежала небольшая кадка. — У меня немного не прибрано, но это ведь ничего? — Нет, ничего. — Ну присаживайся наконец… хик! Совсем у тебя никого не осталось, бедняжка… — жалостливо пробормотала Элинализ. — А постою, пожалуй. Не думаю, что я надолго. — Куда же ты пойдешь? Один, без мамочки… — Я по одному делу пришел. — Делу? Хик! — Элинализ снова всхлипнула. — Какой ты взрослый уже, Рудеус… Кстати, а где ты гулял допоздна? Вот так одному опасно ведь. — Я был с Полом, — честно ответил я. — С этим гадом?! Ты расстраиваешь меня, Рудеус. Не делай так больше, хорошо? Садись, садись, — она похлопала по кровати возле себя. — Я хотел поговорить как раз о Поле, — твердо сказал я. — Давай не будем о нем, Рудеус. Он плохой человек, не нужно думать о плохих. Хочешь, я расскажу тебе сказку? — внезапно предложила Элинализ. Я покачал головой и ответил: — Элинализ, ты ведь завтра идешь на задание? — Угу-у-у, — довольная собой кивнула она. — Надо расправляться с монстрами. Я сильная, я могу. Хочешь, чтобы я взяла тебя с собой? — Хочу, — кивнул я. Как хорошо, что она сама спросила. — А не испугаешься? — хитро улыбнулась Элинализ. — Это очень сложное задание. Маленьким мальчикам положено бояться больших монстров, — захихикала она. — А что это за задание? — М-м-м… прости меня, совсем из головы вылетело… — Может, ты найдешь его, и я смогу прочитать? — Да! Какой ты умный, Рудеус. Весь в маму. Знаешь, я ведь и с твоей бабушкой однажды виделась… Страшная женщина! Она мне только два слова сказала. А знаешь, какие? — Не знаю. — Прочь, гадина! — явно кривляясь, выкрикнула Элинализ. — Вот так и сказала, представляешь? Ну скажи, разве я гадина? — Нет, не гадина, — быстро ответил я. — Вот видишь. А она думает по-другому. Поэтому страшная. А я не страшная — я же так не думаю. Скажи, что так? — Так, так, — покивал я. — Когда же это было… Двадцать лет назад, да. Тебя еще не было, представляешь? Как думаешь, как это, когда тебя нет? — Не знаю, — пожал я плечами. — Я тоже. И я боюсь узнать. Но не узнаю еще долго. Это весело, — рассмеялась Элинализ, а потом снова всхлипнула. — Ты ведь завтра идешь на очень сложно задание? — Да, — расплылась в улыбке Элинализ. — Там может быть опасно. — Трусишь? — Переживаю за тебя. — Не нужно, не нужно, глупости какие! — она вдруг замолчала, быстро провела глазами по комнате. — Знаешь, а у меня раньше был муж. Самый настоящий, как у твоей мамы. Только он был очень добрый, вот как ты сейчас переживал. Он тоже был эльфом, — заплетясь, протараторила Элинализ. — Его потом зарезали бандиты, — вдруг сказала она и затихла, погрустнела. На ее глаза медленно стали наворачиваться слезы, и она тороплива закрыла лицо руками. Ее плечи задрожали. Я все же подошел к ней и сел на кровать рядом. Я не находил никаких слов… да и нужны они были? Что я мог ей сейчас сказать? Элинализ проплакала около минуты. Когда она немного успокоилась и теперь понуро глядела в пол, я наконец решил прервать тишину: — Как его звали? — Мато́к, — Элинализ едва заметно улыбнулась. — Это означает «сладкий». Он и правда был сладким. И даже его… — Она подняла на меня взгляд. — Детям такое нельзя знать. Я не скажу. Я осторожно спустился с кровати и немного отошел. — Уже уходишь? — Можно мне сперва посмотреть на твое задание? Я бы очень хотел пойти с тобой. — Все время из головы вылетает… — буркнула Элинализ, тоже вставая. Она, неровно ступая, подошла к сумке, перевернула ее и стала рыться. Икота у нее, кажется, уже прошла. — Где же оно… — Потерялось? — Не может быть, — помотала головой Элинализ. — Сейчас, где-то оно здесь… — Потерялось. — Нет-нет, я… — Элинализ поднялась, шагнула к кровати, стала ворошить постель — сбросила одеяло на пол. Потом взялась за тумбочку: опустилась — мне показалось, с каким-то облегчением — и стала шарить рукой под ней. — Вот оно. — Я вытащил из кармана один из тех пустых пергаментных листов, какие всегда носил с собой, — более всего похожий на объявление. — О, Рудеус, ты нашел! Как хорошо, я уж было думала… — Я и не искал, — покачал я головой. — Да? Ну и пусть, пусть. Прочитал уже небось? — как-то очень нервно проговорила Элинализ. — Конечно. — Молодец, молодец. Идешь завтра со мной? Не трусишь? — Нет, не иду. — И не нужно. Где ты его нашел, говоришь? — Ты потеряла его. — Ах, какой ты умничка. Верни, пожалуйста, — требовательно сказала она и протянула руку. Ее щека коротко дернулась, а лицо будто бы заострилось. — Я не верну. — Рудеус, будь хорошим мальчиком и верни мое задание задание, — неприятным тоном проговорила Элинализ, шагая в мою сторону — звякнул эсток, который она, не обратив внимания, оттолкнула ногой. — Помнишь, о чем я пришел поговорить? — Н-нет. Что-то очень важное? — Я пришел поговорить о Поле. Элинализ замерла и тупо уставилась на меня немигающими глазами. После нахмурила брови — в ее мозгу, кажется, запустился какой-то всеобъемлющий, тяжелый мыслительный процесс, и теперь цепной реакцией распространялся по телу — она согнула пальцы протянутой руки, странно переставила ногу, посмотрела на дверь за моей спиной, ее лицо разгладилось, но сразу нахмурилось еще сильнее. Я ждал, что же из этого выльется. Элинализ опустила взгляд и внезапно рывком, но рывком заторможенным, пьяным, протянула руку к эстоку и неуклюже схватила. — Ах ты маленький гаденыш! Она сделала неметкий выпад — конечно, в молоко. Как хорошо, что я оставил дверь открытой… Но Элинализ вдруг сделала большой шаг и оказалась уже практически между мной и дверью, косо рубанула воздух — я едва успел отскочить. Вот же дура, почему всегда этим кончается… — Успокойся, Элинализ! — Верни, верни, верни! —дико, как-то по-птичьи и с обидой в голосе завопила она и исступленно уколола вперед — туда, где стоял бы я. Клинок вошел в стену и застрял в ней — Элинализ попыталась вытащить, но у нее ничего не вышло. Она тогда оставила эсток и схватила здесь же стоявший щит — метнула в меня, но взяла слишком высоко, и мне было достаточно только присесть. — Не смей быть таким! Не смей! — выкрикнула Элинализ. Почти никакого оружия при себе у меня не было, а даже если бы и было, я ничего не смог бы с ним противопоставить Элинализ. Сказывалась разница в размерах. Оставалось только одно — я лихорадочно вытащил из-за пояса незаряженный пистолет… Это подействовало. Подействовало очень странным, каким-то полумагическим образом. Элинализ звонко вдохнула, отшатнулась, ее глаза расширились, она сделала шаг назад, но ноги вдруг перестали держать ее, как должно, и она неестественным рывком, будто бы упала, но все же в последний момент извернулась и смогла сесть. Она посмотрела на свои руки — они тихонько подрагивали, так же тонко тряслось бедро, и это отдавалось в колене. — Кха-кхе, — дергано кашлянула Элинализ и быстро закрыла рот обеими руками. Она неожиданно затряслась вся — мелко, как от небольшого непривычного еще поутру морозца. Дрожь скоро, очень резко, прошла, и Элинализ целиком натянулась, как струна, на ее шее проступили жилы и мускулы. Она в один момент отняла руки от лица, дернулась к стоявшей неподалеку кадке, судорожно перевернула, вставая перед ней на четвереньки. Элинализ вырвало, и еще раз — трижды. Я все время держал пистолет наведенным на нее, но теперь все же отвел. Элинализ колыхалась как лист по ветру — она села и запрокинула голову, по щекам потекли переливавшиеся в ледяном лунном свете слезы. — Прости меня, Рудеус, прости! — навзрыд прокричала она. Я стоял неподвижно, пока она не могла успокоиться, и подойти осмелился только через полминуты: — Легче? — негромко спросил я. Элинализ сразу же порывисто обернулась к мне и прямо так, стоя на коленях и плача, обняла. — Прости, Рудеус, я сама не ведаю, что творю! — Ничего, ничего… — пробормотал я, еще не справившись с оцепенением. — Как я могла, как я могла! — У всех бывает, что шарики за ролики заезжают, — вздохнул я. — Шарики..? — Так говорят. — Прости… — Элинализ ладонями взяла мою голову и пронзительно посмотрела на меня, ее губы дрожали, волосы спаи на мокрый лоб и прилипли к нему, а глаза показались мне очень большими и влажными. Элинализ вдруг прижала меня к себе и, целуя в лоб, стала горячо шептать: — Прости-прости-прости-прости… как я могла… — Теперь все хорошо, — слишком ровным для такой ситуации голосом пробормотал я. — Теперь, теперь… — гулко прозвучал голос Элинализ. Она наконец отстранилась от меня и тяжело разогнулась, вставая. Я протяжно выдохнул. — Не бойся, пожалуйста, — испуганно посмотрела она на меня. — Это… я не знаю, как будто что-то нашло… — Элинализ стыдливо закрыла лицо руками и села на кровать. Я подошел и тоже забрался к ней. — Я пришел поговорить о Поле. — Да, — открывая лицо и кивая, тяжело произнесла Элинализ, — давай. Она начала говорить первой, настояла на этом, прежде чем я рассказал бы, как было на самом деле. Но Элинализ говорила не сколько о сегодняшнем дне, сколько о всей ее жизни. Многое умалчивая, пересказывая отдельные бессвязные фрагменты, она медленно рассказывала историю своей жизни: как счастливо жила среди других эльфов с мужем Матоком, как шесть лет провела в Милишионе, подчиненная кошмарному, но обворожительному сутенеру — это было совсем недавно, — как до того — четырнадцать на службе у другого, рассказала о детях — она становилась матерью несколько раз и всегда старалась показаться хорошей хотя бы им, всегда воспитывала, пока они не были готовы начать жить самостоятельно, как встретилась с Полом и отрядом, как он приставал к ней, и она всегда отказывалась, потому что видела, как тяжело на это было смотреть юной Зенит… И как сегодня увидела его, возможно, даже вдовца, целиком поглощенного другой девушкой, до того развязной, что даже Элинализ стало стыдно. Эти ее откровения, напоминающие более не разговор, не просто слова и истории, а лихорадочные перескоки с аллюра на аллюр гибнущей лошади, как бы оголяли ее, отбрасывали наконец ту непрошибаемую ширму пошлой шутливости падшей женщины, которой она всегда и всюду была окружена, огорожена от всякого настоящего чувства извне, и вместе с тем всякое собственное ее, подлинное чувство, тоже огораживалось от мира — теперь это прошло. Прошло, и душа Элинализ, покрытая целиком сотнею одежек будто бы в противовес наготе ее тугого тела, сделалась сейчас нагой. Элинализ неуютно дернулась, обхватила плечи руками, поежилась — непокрытая душа требовала теперь покрыть хотя бы тело. Я слез с кровати, поднял одеяло и набросил Элинализ на плечи — она тут же вцепилась в него, благодарно кивнула и укуталась — целиком. — Я… поняла, — прерывистым голосом произнесла она. — Поняла? — Прости меня, прости… — Ничего. — Я поняла, что на меня нашло, поняла, — она повернулась и посмотрела на меня стыдливо и жалостливо. Я глядел в ответ. — Это гадко, ужасно, но… когда я стояла тогда перед тобой, мне почему-то почудилось… — Она замолчала. — Почудилось? — Почудилось, что это не ты вовсе, а… другой, другой мальчик. Старше тебя и… другой. — Другой? — И я поняла, вспомнила, кто это был. Элинализ умолкла снова и стала смотреть перед собой неосмысленным взглядом. Потом зашептала — понуро и почти беззвучно: — Это… это был Пол. Молодой. Младше, чем когда я встретила его впервые… — Пол? — удивился я. — И мне тогда показалось, что если сейчас, сейчас — заранее… то он ничего не успеет еще сделать. Ничего не успеет, и не будет всего этого. Эта мысль казалась такой правильной, простой… единственной. Когда я подняла эсток, снова увидела тебя, и тогда подумала, что, раз ты его сын, должно быть, такой же и можешь так же, а значит… И это объявление… дурацкая бумажка. — Элинализ вдруг повернулась ко мне, взяла за плечи и со странным возбуждением и даже испугом в глазах торопливо заговорила: — Порви ее, Рудеус, прошу, порви! Слышишь? Я потеряю ранг, это будет моим наказанием —— Она резко оборвалась и через несколько секунд произнесла, умоляюще, одними губами: — Порви, прошу… Я посмотрел на нее ошарашенно, но все-таки смог найти слова — неправдивые, но сейчас самые верные: — Она… не у меня. — Не у тебя? — ахнула Элинализ. — Угу, — кивнул я. — Была же?.. — Просто лист пергамента. — Но… где же? — Ты потеряла ее на первом этаже. Ее подобрал Луи… — Она у него? — перебила меня Элинализ. — Нет, — вздохнул я и покачал головой. — Ты зря так обошлась с Луи. Он неплохой человек и уж точно не хотел тебя обидеть. На лице Элинализ вспыхнуло стыдное розовое прозрение, тут же сменившееся отчаянием. — Он с горя напился. Вы похожи, — улыбнулся я. — Как… как мне с ним..? — Как ты это обычно и делаешь. — Нет, я… я не смогу теперь, — зажмурившись, она замотала головой. — Я… Марта! — оживленно сказала она, и вмиг ее лицу вернулись краски. — Марта? — Нет-нет, я сама обо всем… И где же все-таки объявление? — Я отдал его Полу, — сблефовал я. — Полу? — Ага. Поэтому и пришел говорить. — З-зачем? — Ты ведь не знаешь, как было с ним и Вирой на самом деле. — Вирой? — Та развратная девушка. Удивительно дело, но этот ее наряд даже имеет смысл, — усмехнулся я. — Не могу вообразить… — У нее есть сестрица, как же ее… Шира, что ли? страшно стеснительная девушка. Но, по словам Пола, весьма умелый маг и… — Я поняла, — бодро кивнула Элинализ. — Да, пока Вира отвлекает внимание, ее сестра колдует. — Дура, — с обидой произнесла Элинализ. — Хм? — удивился я. — До первого гоблинского племени. Потом посмотрим, что от нее останется. — И вправду, — фыркнул я. — И все равно, я не верю, что Пол… — Я тоже. Но, похоже, он действительно в какой-то мере образумился. Когда мы их встретили, он как раз пытался отвязаться от Виры. — Я… погорячилась, — шмыгнула носом Элинализ. — Эта Вира уже месяц к нему в штаны лезет, а он все не сдается. — Сложно поверить, но, может быть, он действительно не такой подонок, — горько усмехнулась Элинализ. — Сложно, — согласился я. — Но, кажется, он говорит правду. Да и Норн… — Вы встретились? — пылко спросила Элинализ. — Ага, — улыбнулся я. — Она очень милая и добрая девочка. И, похоже, приняла меня. — Как хорошо, — выдохнула Элинализ. — Я видела ее почти год назад, — зачем-то прибавила она. — Я думаю, вам с Полом стоит объясниться, — я постарался вернуть разговор в прежнее русло. — Да, наверное… — как бы нехотя согласилась Элинализ. — Но зачем ты отдал ему объявление? Он же не сможет сдать задание. — Поэтому вам стоит сделать это вместе. Ты сильная, но и энты не дремлют. Тем более эти, странные. — Плавучие, — кивнула Элинализ. — Вряд ли тебе удастся выйти сухой из воды. Элинализ улыбнулась. — Я, кажется, догадываюсь, к чему ты клонишь. — К десяти часам ты будешь в состоянии встретиться —— Я перевел взгляд на пустые бутылки — на них теперь удалось разглядеть витиеватые надписи: это был суровый средневековый бренди. Таким хоть рыбу в пруду трави, — все же полдень, да? — Угу, — грустно отозвалась Элинализ. — Встретиться с Полом. У гильдии. Я скажу ему. Все обсудите, потом плечом к плечу порубите деревья, на вырученное сходите в какую-нибудь харчевню… Разберетесь — взрослые люди. — Я постараюсь. Кстати, Рудеус? — Да? — Почему ты никогда не называешь Пола папой или отцом? Мне почему-то показалось, что этот совершенно искренний вопрос Элинализ был дня нее не просто любопытством, а каким-то ключом, последней подсказкой, из которой она хотела что-то понять. И понять, возможно, даже не обо мне. Я ответил честно: — Наверное, не привык. Родители всегда называли друг друга по именам. У других не так? Элинализ какое-то время задумчиво помолчала, но потом неторопливо и с улыбкой заговорила: — Мне всегда нравилось, когда дети называли меня мамой. Это так… по-особенному. Как будто… как будто мне прощают свыше все те ужасные вещи, которые я делала. — Она на мгновение остановилась, но потом продолжила: — Я, может, и живу только для того, чтобы когда-нибудь снова услышать это. Услышать это «мама».