Сломанные крылья

Вечер опустился на лагерь, принося с собой долгожданное облегчение после дня, полного напряжения и тревог. Солнце, утонув за горизонтом, оставило после себя лишь багряные отблески, угасающие, как последние искры надежды. Костры, разведенные по всему периметру лагеря, отбрасывали причудливые, пляшущие тени, танцующие на лицах людей, превращая их в маски, скрывающие истинные эмоции и намерения. Смех и пьяные выкрики, словно эхо ушедшего праздника, по-прежнему раздавались то тут, то там, напоминая о недавнем веселье, но, в общем и целом, атмосфера стала более расслабленной и спокойной, люди, уставшие от бурного дня, искали утешения в тишине и одиночестве. Они собирались небольшими группами вокруг костров, рассказывая друг другу истории, делясь своими переживаниями, пытаясь найти поддержку и понимание. Эффи пила, танцевала, шутила с друзьями, словно ничего и не произошло, словно в ее жизни не было места для боли и страдания. Она умела отключаться от своих проблем, умела забывать о своих переживаниях, умела жить сегодняшним днем, словно завтра не наступит никогда. Она обладала редким даром – умением полностью менять себя, почти до неузнаваемости. В этот вечер Стонем была центром внимания. На нее не обратил внимания только самый ленивый, или тот, кто был слишком поглощен своими собственными проблемами. Она флиртовала с парнями и девушками, словно играла с огнем, не боясь обжечься. Она смеялась над глупыми шутками, словно они были самыми остроумными в мире. Она отбивалась от назойливых поклонников, не позволяя им приблизиться слишком близко. Эффи запрокидывала голову и громко смеялась, словно пытаясь заглушить боль, разрывающую ее изнутри. Она делала все, чтобы не думать об Октавии, чтобы не думать о той боли, которую она ей причинила, чтобы не думать о том, что она потеряла. Но в глубине души она знала, что все это – лишь игра, лишь маска, скрывающая ее истинные чувства. Она знала, что рано или поздно ей придется столкнуться с реальностью, что ей придется ответить за свои поступки, что ей придется признать свою вину. Но сейчас Стонем просто хотела забыться, хотела почувствовать себя живой, хотела насладиться моментом, хотела хотя бы на один вечер забыть обо всем и просто быть счастливой. Она танцевала, пила и смеялась, стараясь не думать о том, что ждет ее впереди. Она пыталась убедить себя, что она в порядке, что она сильная, что она справится со всем. Но боль внутри нее не утихала, а лишь усиливалась с каждой минутой, с каждой выпитой чаркой, с каждой произнесенной шуткой. Эффи чувствовала, что ее сердце разрывается на части, что она больше не может притворяться, что она не может больше скрывать свои истинные чувства. Беллами стоял на краю лагеря, словно страж, оберегающий не только физическую безопасность сотни, но и что-то гораздо более ценное, хрупкое и уязвимое – свою собственную надежду, едва теплящуюся. Он стоял неподвижно, его взгляд был устремлен вдаль, за пределы лагеря, туда, где ночь смыкалась с лесом, образуя непроницаемую стену. Ночь окутала лагерь своим темным покрывалом, поглощая звуки и приглушая краски, но для Блейка она была наполнена мерцающим светом, отражающимся в его сердце, светом, сотканным из грез и мечтаний, из надежд и желаний. Он был погружен в свои мысли, в сладостные мечты, сплетенные вокруг одной единственной девушки – Эффи. Беллами не замечал ее цинизма, ее безразличия, ее склонности к риску, ее резких слов и колких шуток. Он отказывался видеть в ней недостатки, он идеализировал ее, да, и осознавал это, но не мог иначе, словно она была для него чем-то большим, чем просто человек. Он смотрел на нее сквозь розовые очки любви, игнорируя все предупреждающие знаки. Эффи была для него почти всем – мечтой, целью. Баллами готов был на все ради нее, готов был преступить свои принципы, забыть о своих убеждениях. Он готов был защищать ее от всех опасностей, оберегать ее от всех невзгод, любить ее до конца своих дней, не требуя ничего взамен. Блейк знал, что его любовь может быть безответной, что она может никогда не полюбить его так, как он любит ее, но это не имело значения. Ему было достаточно просто быть рядом с ней, видеть ее улыбку, слышать ее голос, чувствовать ее присутствие. Он был готов довольствоваться малым, лишь бы не потерять ее, лишь бы остаться в ее жизни, пусть даже на вторых ролях. Беллами смотрел на нее, не отрывая взгляда, словно боялся, что она снова исчезнет в толпе. Он стоял в тени, наблюдая за ней, пока она смеялась и разговаривала у костра, и не мог сдержать своего восхищения. Ему казалось, что он видит ее впервые, что она еще прекраснее, чем раньше, что ее красота с каждым днем становится все более ослепительной. Блейк видел, как Эффи флиртует с другими, и его сердце сжималось от ревности. Он хотел подойти к ней, обнять ее, увести ее от всех, чтобы она принадлежала только ему. Но он сдерживался, понимая, что он не имеет права навязывать ей свою любовь, что она свободна выбирать, с кем ей быть, и он должен уважать ее выбор. Беллами отводит взгляд от фигур у костра, стараясь не смотреть на них, он боялся увидеть в их веселье подтверждение своей собственной несчастности. Он сосредотачивается на охране лагеря, осматривая темные, зловещие заросли леса, пытаясь высмотреть в них врага, ища способ отвлечься от своих мучительных мыслей. Он прислушивается к каждому шороху, к каждому треску ветки, словно ожидая нападения, словно надеясь, что опасность заставит его забыть о своей любви. Но его мысли все равно возвращаются к Эффи, словно прикованные к ней невидимыми цепями. Он видит ее лицо, слышит ее смех, чувствует ее запах, словно она находится рядом с ним, словно она преследует его повсюду. Он напоминает себе, что у него есть шанс завоевать ее сердце, что он не должен сдаваться, что он должен бороться за свою любовь. Он должен доказать ей, что он достоин ее любви, что он может сделать ее счастливой, что он может дать ей то, чего не может дать никто другой. Беллами вспоминает моменты, когда ему казалось, что он видит в ее глазах проблеск интереса, когда Эффи улыбалась ему, когда она обращалась к нему с просьбой. Он цепляется за эти воспоминания, стараясь не потерять надежду, стараясь верить в то, что он может добиться ее расположения. Тем временем, Эффи, уставшая от фальшивых улыбок и пустых разговоров, почувствовала, как ей становится невыносимо скучно. Праздник, казавшийся утром таким многообещающим и веселым, превратился в череду однообразных и утомительных действий. Ей хотелось чего-то настоящего, чего-то, что заставило бы ее сердце биться быстрее, чего-то, что взбудоражит её сознание. Стонем окинула взглядом толпу смеющихся людей, и ее взгляд случайно зацепился за Беллами, стоящего, как всегда, на своем посту на краю лагеря. Он был полной противоположностью той разгульной и беспечной атмосфере, что царила вокруг. Ее взгляд задержался на нем, и она почувствовала легкий укол любопытства. Эффи решила, что нужно как-то развлечься сейчас. Поддавшись внезапному порыву, она направилась к Беллами, с хитрой улыбкой на ее лице, словно затевая опасную игру. Ей было интересно, как он отреагирует на ее появление, что он скажет, что он сделает. Стонем шла к нему, покачиваясь на ходу, и ее улыбка становилась все шире, все более дразнящей. Подходя ближе, Стонем с удовольствием отметила, как Беллами напрягся, как его плечи слегка поднялись, как его взгляд стал более внимательным, сканирующим пространство перед собой. Он был готов к любой опасности, к любому нападению из темноты, но, похоже, совершенно не ожидал ее визита, словно она была последним, о чем он мог думать, или, наоборот, тем, о чем он мечтал, но не смел надеяться. Эффи приблизилась к нему, наслаждаясь его замешательством. Она видела, как его руки сжимаются в кулаки, как его дыхание становится более частым, как его сердце начинает биться быстрее. Стонем остановилась в нескольких шагах от него. Она не хотела подходить слишком близко, не хотела давать ему надежду, но и не хотела отталкивать его, лишая его своей благосклонности — Не спишь? — спросила Эффи, нарушая тишину ночи своим голосом. Ее голос звучал мягко и соблазнительно, словно обещание чего-то приятного и запретного. Беллами вздрогнул, словно его застали врасплох. Он быстро отвел взгляд от нее и уставился в темноту, за пределы лагеря, пытаясь скрыть свое замешательство. Он старался не смотреть на нее, чтобы не выдать своих чувств, чтобы не показать ей, как сильно она влияет на него. — Не могу спать, пока где-то там бегают земляне, которые в любой момент могут напасть, — ответил он, стараясь сохранять спокойный и непринужденный тон. Эффи усмехнулась, едва заметно приподняв уголки губ, слегка наслаждаясь своей властью над ним. Она знала, что он лжет, что он притворяется, что он не может скрыть своих истинных чувств, как бы он ни старался. Он не смотрел в сторону леса, она видела это, он смотрел на нее, он следил за ней весь этот вечер. Она чувствовала его взгляд на себе, словно легкое прикосновение весь сегодняшний вечер. Стонем чувствовала, что каждые пять минут, а может быть, и чаще, его взгляд возвращался к ней, словно он не мог оторваться от нее, словно она была единственным, что имело для него значение в этом мире. Она знала, что он наблюдает за каждым ее движением, за каждым ее жестом, за каждым ее словом, пытаясь разгадать ее мысли, пытаясь понять, что она чувствует к нему. — Всегда такой серьезный, — проговорила Эффи, словно с упреком, словно ей не нравилось его постоянное напряжение, словно она хотела видеть его более расслабленным и беспечным. Она обходя его медленным, грациозным движением, словно кошка, крадущаяся к своей добыче, останавливаясь прямо перед ним, вторгаясь в его личное пространство, нарушая его границы. Она запрокинула голову и посмотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда, пытаясь прочитать его душу. — Расслабься немного. Сегодня же праздник. Беллами повернулся к ней лицом, в его глазах, освещенных мерцающим светом костра, она увидела восхищение, преклонение, надежду и смущение. Он был явно рад ее видеть, это было очевидно, но он не знал, как себя вести, как говорить с ней, как завоевать ее расположение. Это было предсказуемо, ожидаемо, но все равно забавно, она играла с ним в простую игру, зная заранее исход. — Может быть, ты и права, — пробормотал Блейк. Он стараясь не смотреть на ее губы, на ее манящую улыбку, боясь поддаться ее чарам. — Я всегда права, — ответила Эффи с самодовольной улыбкой. — И знаешь что? Мне скучно. Стонем произнесла это слово с таким пренебрежением, словно оно было самым ужасным ругательством, словно она страдала от невыносимой пытки. Она смотрела на него, ожидая, что он предложит ей какое-то развлечение. — Скучно? — переспросил Беллами, не понимая, к чему она клонит. Он нахмурил брови, пытаясь разгадать ее загадку. — Да, — подтвердила Эффи, осматривая лагерь с пренебрежением и отвращением. — Все эти ваши пьяные песни и пляски — это так утомительно, так примитивно. Хочется чего-то более… интересного, чего-то более волнующего, чего-то более опасного, — она оставила фразу незаконченной, давая ему возможность самому додумать, что она имеет в виду. В ее глазах промелькнул озорной огонек, она затевала опасную игру. Беллами почувствовал, как его сердце начинает бешено колотиться, как его дыхание становится прерывистым, как его тело охватывает дрожь. Он старался сохранять спокойствие, но Эффи знала, что он на грани, что он вот-вот потеряет самообладание. Стонем придвинулась к нему ближе, сокращая расстояние между ними до минимума, испытывая его терпение. Она чувствовала его напряжение, чувствовала, как его тело напрягается. Ей нравилось играть с ним, нравилось видеть, как он теряет самообладание, нравилось ощущать свою власть. Эффи приблизилась настолько, что почувствовала его тепло, почувствовала аромат его тела, почувствовала биение его сердца. Она видела его глаза, полные страсти и желания, и ей льстило, что она может так влиять на него. Внезапно, неожиданно для нее самой, Беллами сделал шаг вперед, нарушая установленные ею правила игры, ломая ее сценарий. Он схватил ее за руку, сжимая ее пальцы в своей руке, боясь, что она ускользнет от него, желая удержать её рядом с собой. Стонем вздрогнула от неожиданности и посмотрела на него с удивлением. Она не ожидала от него такой смелости, была сбита с толку его неожиданным поступком. Она посмотрела в его глаза и увидела в них надежду и тоску, увидела в них любовь и страдание. Она почувствовала его боль, почувствовала его одиночество, почувствовала его желание быть с ней. Она поняла, что он не играет, что он говорит серьезно, что он действительно что-то чувствует к ней. — Мы можем поговорить о нас? — спросил Беллами, его голос звучал серьезно и настойчиво, он требовал ответа. Он смотрел ей прямо в глаза. Эффи нахмурилась, вопрос был ей неприятен, она не хотела отвечать на него. Она не хотела говорить о них, она не хотела углубляться в эту тему, она боялась признаться себе в своих чувствах. Она не хотела ему врать, это было бы слишком жестоко, но и одновременно с этим, она не хотела говорить ему правду, потому что знала, что это разобьет ему сердце. Она любила его сестру, и понимала насколько всё это с её стороны подло, но поделать с собой она ничего не могла. Стонем посмотрела в его глаза и увидела в них надежду и тоску, увидела в них всю ту любовь, которую он к ней испытывает. Она знала, что он ждет от нее ответа, что он хочет услышать, что она тоже что-то чувствует к нему, что она тоже хочет быть с ним. Но она не могла ему этого дать, она не могла ему обещать того, чего не могла выполнить. Эффи нужно было как-то уйти от ответа, нужно было сменить тему разговора, нужно было отвлечь его от своих мыслей. И внезапно ее осенило, ее посетила гениальная идея. Стонем знала, как заставить Блейка забыть о своих вопросах и желаниях, она знала, как заставить его замолчать. Она слегка наклонилась к нему, сокращая расстояние между их лицами, и провела пальцем по его губам медленно и чувственно, лаская, искушая. — Это сейчас неважно, — прошептала она, и ее голос звучал томно и соблазнительно. — Тебе же понравилось? Эффи произнесла это слово с легким придыханием, словно задавала вопрос, на который знала ответ. Она смотрела на него, предлагала ему забыть обо всем и просто насладиться моментом. Она знала, что он хочет ее, и она использовала это против него. Стонем увидела, как в его глазах вспыхнул огонь страсти. Она увидела, как его зрачки расширились, как его дыхание стало прерывистым и частым, как его лицо покраснело от нахлынувшей крови. Он забыл обо всем на свете, его мир сузился до размеров их двоих, вокруг больше не существовало никого и ничего для него, кроме ее, кроме ее прикосновений, кроме ее близости. Эффи чувствовала, как его рука сжимает ее ладонь сильнее, как его пальцы переплетаются с ее пальцами, как он тянет ее к себе. Она чувствовала, как тело Беллами напрягается, как мышцы напряженно дрожат, он борется с собой, пытаясь сдержать свои желания. Она видела, как его губы слегка приоткрылись, он хотел что-то сказать, но не мог подобрать слов, он был заворожен ее красотой. Блейк сглотнул, пытаясь справиться с охватившим его волнением. Он кивнул головой, едва заметно, боясь разрушить хрупкую магию момента, опасаясь, что она передумает и уйдет. — Очень, — прошептал он, его голос дрожал от волнения. Он произнес это слово с такой страстью, с такой силой, что Эффи почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь.

***

Рейвен, хрупкая фигурка, окутанная полумраком походной палатки, казалась почти призрачной. Её пальцы, обычно ловкие и умелые, сейчас двигались с какой-то отстранённой, механической точностью, словно она была автоматом, запрограммированным на выполнение одной и той же задачи: заряжать патроны. Каждый щелчок металла, соприкасающегося с металлом, каждый тихий шорох пороха, засыпаемого в гильзу, был словно удар метронома, отсчитывающий время и отвлекающий её от водоворота мыслей, бушующих в её голове. Эти мысли были навязчивыми, не дающий покоя ни днем, ни ночью. Они касались одного человека, а точнее, его взгляда, его улыбки, его внимания, направленных не на неё. Она видела это. Нельзя было не видеть. Финн. Её Финн. Всё чаще он смотрел на Кларк. Не просто смотрел, а буквально пожирал её глазами. Рейес наблюдала, как его взгляд задерживается на ней дольше, чем следовало бы, как его губы растягиваются в улыбке, когда Кларк говорит, как его глаза загораются каким-то внутренним светом, когда она находится рядом. Это было невозможно игнорировать, невозможно отмахнуться от этого. Это было реально, ощутимо, и с каждым разом становилось всё более очевидным. Рейвен отчаянно старалась. Она прилагала все усилия, чтобы не показывать, что это её задевает. Но под этой маской скрывалась уязвимость, глубокая и болезненная. Внутри неё что-то сжималось, как будто её сердце пыталось спрятаться от жестокой реальности, зарыться поглубже, чтобы не чувствовать эту острую, колющую боль. Это было похоже на тысячу маленьких иголочек, вонзающихся в неё каждый раз, когда она видела Финна и Кларк вместе. Дверь палатки приоткрылась, впуская внутрь полоску тусклого света, которая на мгновение ослепила Рейес. В проеме возникла фигура Тони. Его неизменная ухмылка красовалась на его лице, как всегда, но Рейвен заметила, что в его глазах читается что-то более мягкое, более внимательное, чем обычно. Он словно видел её насквозь, видел ту боль, которую она так тщательно пыталась скрыть. — Птенчик, ты тут одна? — спросил он, заходя внутрь и оглядываясь. Его взгляд скользнул по разбросанным патронам, по оружию, лежащему на столе. — Или ты решила устроить тут свою личную палатку для создания оружия? Рейвен даже не потрудилась поднять голову. Она продолжала своё монотонное занятие, заряжая патроны с той же отстраненной механичностью. Её движения были выверены, точны, но лишены какой-либо страсти или энтузиазма. Она делала это просто потому, что это нужно было сделать, потому что кто-то должен был это делать. Её голос был ровным, безэмоциональным, но в нём чувствовалась лёгкая, едва уловимая напряжённость. Это была та напряжённость, которая возникает, когда человек пытается сдержать себя, когда он вот-вот сорвется. — Если тебе нужно оружие, то можешь взять, — сказала она, не отрывая взгляда от своей работы. Её пальцы продолжали двигаться, заряжая патроны с неумолимой скоростью. — Если нет — оставь меня в покое. В её словах звучала усталость, глубокая, всепоглощающая усталость. Ей надоело притворяться, надоело скрывать свои чувства, надоело быть сильной. Ей просто хотелось, чтобы её оставили в покое, чтобы дали ей возможность побыть наедине со своей болью, со своими мыслями. Палатка была её убежищем, её крепостью, местом, где она могла быть собой, где ей не нужно было притворяться. Здесь, в полумраке, она могла позволить себе быть слабой, уязвимой, настоящей. Звук щелкающих патронов продолжал наполнять пространство, словно отбивая ритм её разбитого сердца. Каждый щелчок был напоминанием о том, что она теряет, о том, что уходит от неё. Ей хотелось закричать, выплеснуть свою боль, но она молчала. Она знала, что крик ничего не изменит. Она знала, что ей нужно быть сильной, нужно держаться. Но как это сделать, когда внутри неё всё рушится? Рейвен продолжала заряжать патроны, механически, отстранённо. Каждый патрон был словно маленькая надежда, надежда на то, что всё изменится, надежда на то, что Финн вернётся к ней, надежда на то, что он сможет забыть Кларк. Но в глубине души она знала, что это всего лишь иллюзия, что всё уже изменилось, и что ничего уже не будет как прежде. Тишина, повисшая в палатке после её слов, была оглушительной. Рейвен чувствовала, как Тони смотрит на неё, оценивая её состояние, пытаясь понять, что происходит у неё в душе. Она знала, что он видит её боль, что он понимает, что ей сейчас нелегко. Но она не хотела его сочувствия, не хотела его жалости. Она просто хотела, чтобы он ушёл, чтобы оставил её одну. Стонем поднял обе руки вверх, в жесте, который одновременно выражал сдачу и попытку разрядить обстановку. Это был знакомый жест, который он часто использовал, когда чувствовал, что перешел черту или сказал что-то неуместное. Но на этот раз жест казался более искренним, более наполненным заботой. — Ладно, ладно, птенчик, — произнес он, его голос был немного тише, чем обычно. — Просто подумал, что тебе может быть скучно одной. Он попытался вернуть свою фирменную ухмылку, но она получилась какой-то натянутой, неестественной. В его глазах по-прежнему отражалась та мягкость и внимательность, которые Рейвен заметила ранее. Он действительно беспокоился о ней, и это было видно. Рейес, казалось, не заметила его попытки разрядить обстановку. Она снова опустила взгляд на разбросанные патроны, её плечи немного ссутулились, словно под бременем невидимого груза. Её пальцы продолжали работать, заряжая патроны с той же механической точностью, но теперь движения стали чуть более резкими, более нервными. В её действиях чувствовалась какая-то отчаянная сосредоточенность, словно она пыталась скрыть свои эмоции за работой. — Мне не нужно развлечение, — ответила она, её голос был ровным, но в нем звучала усталость, глубокая и всепоглощающая. — Мне нужно, чтобы меня оставили в покое. В её словах не было злости или раздражения, только тихая просьба, наполненная болью и отчаянием. Она не хотела никого видеть, ни с кем разговаривать. Ей просто нужно было побыть одной, чтобы переварить свои чувства, чтобы попытаться разобраться в том, что происходит у неё в душе. Тони, как будто почувствовав её состояние, замолчал. Его ухмылка, казалось, окончательно исчезла, оставив на его лице выражение серьезной обеспокоенности. Он смотрел на Рейвен, изучал её, пытался прочесть её мысли по её лицу, по её движениям. В его глазах появилось что-то более глубокое, более серьезное, чем просто дружеская забота. Он словно увидел ее насквозь, увидел ту боль, которую она так тщательно пыталась скрыть. — Рейвен, — произнес он мягко, его голос был почти шепотом, — ты уверена, что всё в порядке? Это был прямой вопрос, который требовал честного ответа. Стонем не пытался подсластить пилюлю, не пытался замаскировать свою обеспокоенность. Он просто хотел знать, что с ней происходит, и готов был выслушать её, даже если это будет трудно. Рейес замолчала на мгновение, её пальцы замерли над очередным патроном. В тишине палатки был слышен только её прерывистое дыхание. Она колебалась. Она знала, что Тони действительно беспокоится о ней, и что он заслуживает честного ответа. Но она также боялась открыться ему, боялась показать свою слабость, боялась, что он не поймет её. Но также она догадывалась, что Тони увидел все намного раньше, чем она сама. Даже нет, Рейвен была полностью уверена в том, что он все уже давно видел. Он просто не мог этого всего не заметить, кто-то, но точно не он. — Ты давно заметил? — спросила Рейес, её голос был тихим, почти шепотом, словно она боялась, что ее услышит кто-то посторонний. Тони нахмурился, его брови сдвинулись, образуя глубокую складку между ними. Он не был глупым, он знал о чем идет речь, но надеется, что Рейвен передумает говорить об этом. — Заметил что? — спросил он, его голос был осторожным. — Связь между Финном и Кларк, — Рейвен подняла глаза и посмотрела прямо на Тони. В её глазах отражалась вся буря чувств, бушующих в её душе. Там был и вопрос, и отчаяние, и надежда, и страх. Но больше всего там было уязвимости, той самой уязвимости, которую она так тщательно скрывала от всех, которую она показывала только самым близким людям. — Рейвен, — начал Стонем осторожно, подбирая слова, — если я отвечу правду, это тебя заденет. Рейес сжала губы в тонкую линию, пытаясь сдержать эмоции. Её пальцы снова начали двигаться, нервно перебирая патроны, словно ища в них утешение. Это было скорее нервное движение, чем осмысленное действие, словно она пыталась заглушить свою боль, отвлечься от своих мыслей. — Я не ребёнок, Тони, — сказала она, её голос был тихим, но твердым. — Я могу справиться с правдой. В этих словах чувствовалась решимость, готовность принять любой удар судьбы. Она знала, что правда может быть горькой и болезненной, но она также знала, что ложь может быть еще хуже. Она предпочитала знать правду, какой бы она ни была, чем жить в неведении и обмане. Тони вздохнул. Он понимал, что Рейвен права, что она не ребенок и что она заслуживает правды. Но он также знал, что эта правда может ее сломать, что она может причинить ей такую боль, которую она не сможет вынести. Его рука потянулась к ее, словно желая обнять ее, поддержать ее, но он остановился, не решаясь прикоснуться. — Лучше я промолчу, — сказал он наконец, его голос был тихим, но твердым. — Некоторые вещи лучше оставить в прошлом. — Почему ты не сказал? — шепот Рейвен, едва слышный в напряженной тишине палатки, тем не менее, пронзил Тони, словно острая стрела. В нём не было крика, не было истерики – только горькая, сдавленная обида. Обида не на Тони, а на обстоятельства, на ситуацию, на жизнь, которая преподнесла ей такой жестокий удар. Обида на себя, за то, что она так долго не замечала очевидного. Тони снова вздохнул, глубоко и медленно. Его рука, наконец, легла на руку Рейвен. Не властно, не по-владетельному, а легко, осторожно, просто в знак поддержки, в знак того, что он рядом, что он не оставит ее одну. Прикосновение, которого она, возможно, неосознанно ждала, которое дало ей ощущение защищенности в этом бушующем урагане эмоций. — Потому что это не моё дело, — начал Тони, его голос был спокоен, немного отстранен, но в нем чувствовалась искренность. Он не хотел быть тем, кто разрушает чужие иллюзии. — И просто не хотел видеть тебя в таком состоянии, в котором ты сейчас, — добавил он, с едва заметной иронией в голосе, которая, однако, не уменьшала, а скорее, подчеркивала его глубокую обеспокоенность. Рейвен смотрела на Стонема, её взгляд задержался на его лице, изучая каждый его жест, каждое движение. Она видела искренность в его глазах. Она видела не безразличие и не равнодушие, а искреннее сочувствие, которое согревало её душу в этот холодный, одинокий час. Она не сказала ничего, не произнесла ни одного слова, но её рука сжала руку Тони. В этом жесте, в этом легком, но таком сильном сжатии было больше, чем слова могли бы когда-либо выразить. Это было признание, благодарность, просьба о продолжении поддержки, уверенность в надежности плеча, на котором она может опереться. Тони, всегда мастер находчивости и умеющий найти выход из любой ситуации, в этот раз не прибегал к шуткам и издевкам. Он понимал, что сейчас этого не требуется, что сейчас Рейес нужна не легкомысленность, а поддержка, не развлечение, а понимание. И Рейвен, хоть и не призналась в этом вслух, хоть и не произнесла ни слова благодарности, была глубоко признательна ему за это. Она чувствовала его поддержку, чувствовала, что он не осуждает ее. Она ценила его молчание, его деликатность, его понимание. И в этой тишине, в этой молчаливой поддержке, она нашла немного утешения, немного надежды, немного сил, чтобы справиться со всем, что ей предстояло пережить. — Ты всё ещё придурок, — наконец произнесла Рейвен, её голос, хоть и оставался тихим, был уже не наполнен горечью, а лёгкой иронией. В нём чувствовалась едва уловимая улыбка, прорывающаяся сквозь остатки печали. Слова были просты, почти обыденны для них двоих, но в них звучала определенная усталость от эмоций, желание вернуться к привычному руслу, к той самой повседневности, которая была прежде, чем жизнь внесла свои коррективы. Тони усмехнулся, его фирменная ухмылка, которая казалась неотъемлемой частью его образа, вернулась на место. Это было как возвращение к своей обычной роли, к своей изначальной сущности. Он снова был тем жизнерадостным и находчивым Тони, которого Рейес знала и любила. На мгновение казалось, что вся тяжесть прошедших минут исчезла, растворилась в воздухе, оставив после себя только лёгкое послевкусие грусти. — А ты всё ещё птенчик, — ответил он, его голос звучал также, как и всегда – легко и непринужденно.  — Но знаешь, что? — он наклонился ближе, его глаза, всегда блестевшие озорством, засияли с особой силой. Это было знаком того, что он готовый вернуть в их отношения легкость и юмор, что он не оставляет ее одну с ее проблемами. — Это делает нас идеальной командой. Рейвен покачала головой, её движение было скорее рефлекторным, чем осмысленным. Она не хотела принимать его слова слишком серьезно, она пыталась держать себя в руках, не позволяя себе увлекаться его обаянием. Тони Стонем хороший друг, но парнем он далёк от идеала. Однако, её губы невольно тронула слабая улыбка. Даже в самые тяжёлые моменты он мог найти способ сделать ее улыбнуться. И, возможно, это было именно то, что ей сейчас нужно – маленький островок спокойствия в бушующем море эмоций. Она вдруг почувствовала, как её щёки слегка потеплели, когда он улыбнулся ей в ответ. Это было странное чувство, нечто большее, чем просто дружеское тепло. Это было неожиданное, нежное чувство близости, которое она не могла объяснить рационально. Это было чувство, которое заставляло её сердце биеться быстрее, которое заставляло её чувствовать себя спокойнее. Она быстро отвернулась, пытаясь скрыть лёгкий румянец, который начал появляться на её щёках. — Ладно, придурок, — сказала она, стараясь вернуть себе привычную холодность, привычную сдержанность, но её голос еще дребезжал от недавних эмоций.  Она понимала, что ей нужно сохранить расстояние, что ей нужно сохранить свой контроль. Но это было трудно, потому что близость Тони дала ей чувство уверенности, которое было ей сейчас необходимо. — Если ты здесь, чтобы отвлекать меня, то хотя бы помоги с патронами. Стонем усмехнулся, его глаза блестели не просто озорством, а удовлетворением, удовлетворением от того, что он смог растопить ее ледяной панцырь. Он понял, что она была благодарна ему за его поддержку, что она нуждалась в этом более, чем в решениях ее проблем. — Ну, если ты настаиваешь, — он протянул руку и взял несколько гильз, его движения были легкими и грациозными, профессиональными. — Ты знаешь, птенчик, я всегда думал, что ты слишком серьёзная. Иногда нужно просто расслабиться. Рейвен посмотрела на Тони, её брови приподнялись в изумлении, выражая немое вопрошение. Её взгляд был наполнен смесью иронии, недоумения и, возможно, даже лёгкого раздражения. Предложение расслабиться в такой ситуации казалось ей не просто нелепым, а абсурдным. Опасность висела в воздухе, чувствовалась каждой клеточкой тела, и идея расслабиться воспринималась как нечто нереальное, даже безответственное. — Расслабиться? Сейчас? Когда вокруг столько опасностей? — её голос был спокоен, но в нём чётко прослеживалась нотка недоумения. В этих словах прозвучало не только несогласие, но и скрытое удивление такой несерьёзности в критичной обстановке. Она не хотела кажется даже представлять себе последствия расслабления в момент, когда любая ошибка может повлечь за собой трагические последствия. Стонем пожал плечами, его ухмылка стала шире, его взгляд был спокойным, даже немного насмешливым. Он относился к ситуации с определённой долей легкомыслия, но это легкомыслие было не безответственным, а скорее, способом снять напряжение. Его жест был естественным, спокойным, показывающим его уверенность в своих силах и в том, что он может справиться с любой ситуацией. — Ну, знаешь, если ты будешь всё время напряжена, то сойдёшь с ума, — он ответил спокойно, его слова были простыми. Он не пытался приуменьшить опасность, но хотел напомнить Рейвен о важности сохранения душевного равновесия. — А мне бы не хотелось, чтобы мой любимый птенчик потерял рассудок. Рейвен закатила глаза, это был не жест раздражения, а скорее, выражение усталости от его шуток. Она понимала, что он пытается ее поддержать, но её напряжение было слишком велико, чтобы она могла просто расслабиться. Однако, в глубине её глаз промелькнула искорка тепла, небольшой знак того, что его слова не оставили ее равнодушной. — Ты невыносим, — сказала она, но в её голосе уже не было прежней холодности. Её интонация была мягче, в ней прозвучала усталая ирония. Это был знак того, что она начинает постепенно расслабляться, что его слова начинают действовать. Тони рассмеялся, его смех был легким и заразительным, он звучал естественно и свободно, словно он был способен расслабиться в любой ситуации. Этот смех был контрастом к напряжению Рейвен, он как бы снимал напряжение и помогал ей вернуть себе чувство юмора. Его смех стал как бальзам на раны души Рейвен. Рейес не смогла сдержать улыбку, которая начала появляться на её лице. Это было неожиданно, она даже не заметила, как это произошло. Это было не просто улыбка вежливости, это была настоящая улыбка, улыбка расслабления и удовольствия. Это было доказательство того, что Тони смог достичь своей цели, что он смог помочь ей расслабиться. Она быстро опустила голову, чтобы скрыть её, но Тони уже заметил. Его внимание было сосредоточено на ней, он не упустил ни одного её движения, ни одного её жеста. Он чувствовал её, он понимал ее настроение. — Вот видишь, птенчик, — сказал он, его голос стал мягче. Он не настаивал, он просто констатировал факт. — Ты можешь улыбаться. Это тебе идёт. Рейвен почувствовала, как её щёки снова потеплели, на этот раз от его слов, от его внимания. Она поняла, что он прав, что она действительно слишком серьёзна, что она слишком много на себя берет. — Ладно, — сказала она, её голос был тихим, но в нём чувствовалась лёгкая нежность, нежность, которую она не могла скрыть. Они продолжили работать в тишине, изредка обмениваясь шутками. Рейвен заметила, что её пальцы стали двигаться чуть медленнее, как будто она не хотела, чтобы этот момент заканчивался. Она ловила себя на том, что иногда бросает на него быстрые взгляды, когда он был занят патронами. Его улыбка, его шутки, его привычка называть ее "птенчиком" — всё это вдруг стало для нее чуть более значимым, чем раньше. Но она не стала задумываться об этом слишком глубоко. В конце концов, они были просто друзьями. Просто друзьями. Или все-таки не просто? Этот вопрос завис в воздухе, ожидая своего ответа. Но сейчас это было не важно. Сейчас было важно просто быть рядом, просто жить этим моментом, этой тишиной, этим хрупким спокойствием.

***

Эффи сидела неподвижно поваленном бревне, поросшем мягким, влажным мхом цвета. Затерянная в самом отдаленном уголке импровизированного лагеря, она казалась частью самого леса, сливаясь с сумеречной палитрой угасающего дня. Тяжелый воздух пропитывался запахом прелой листвы, влажной земли. Дым сигареты, тонкой, дрожащей спиралью, поднимался к темнеющему небу, словно последние вздохи умирающей надежды, растворяясь в сером полотне над головой. Она затянулась глубоко, до горечи в горле, до покалывания в легких, словно надеясь, что этот обжигающий дым сможет выжечь, испепелить, уничтожить воспоминание о том, что произошло этим утром. Тщетно. Картина, яркая и четкая застыла перед ее внутренним взором, отказываясь исчезать. Солнце, пробивающееся сквозь листву, золотые пылинки, танцующие в воздухе, щебетание птиц, доносящееся откуда-то издалека, и, конечно, лицо Октавии. Серьезное, сосредоточенное. И этот поцелуй. Страстный, неконтролируемый, почти случайный, но такой, от которого все внутри нее перевернулось. Мысли кружились вокруг, жужжа и раздражая, снова и снова возвращаясь к одному и тому же моменту, к прикосновению губ Октавии. Это было мимолетно, но оставило след, как клеймо, выжженное на коже. Эффи снова затянулась, крепче сжимая сигарету в пальцах, словно пытаясь удержать ускользающее воспоминание, одновременно желая избавиться от него навсегда. Кончик сигареты горел ярко-оранжевым, освещая ее лицо в тусклом свете, подчеркивая резкие линии скул и глубокие тени под глазами. Почему? Почему именно сейчас, когда она, казалось, наконец, научилась жить в этом мире, где жестокость и выживание стали единственными законами? Почему именно Октавия, когда она изо всех сил пыталась держать всех на расстоянии, чтобы не подвергать их опасности, чтобы не позволить себе снова почувствовать? Почему, когда она наконец-то начала верить, что сможет выжить в одиночку, судьба подбросила ей это испытание? Эффи же пыталась. Она слишком сильно пыталась подавить в себе любые чувства, любые намеки на влечение, любую уязвимость. Она выстроила вокруг себя неприступную стену из равнодушия, из цинизма, из неумолимого чувства долга. Стена, сложенная кирпичик за кирпичиком из боли, потерь и разочарований. Она убедила себя, что любовь – это слабость, что чувства – это роскошь, которую она не может себе позволить. Стонем должна быть сильной, бесстрастной. Любовь, привязанность, нежность – все это казалось ей чем-то из прошлой жизни, из мира, который больше не существует. Это были призраки, воспоминания, которые нужно было похоронить глубоко в сердце, чтобы они не причиняли боли. Но Октавия была как солнечный луч, пробившийся сквозь эту. Она была нежной силой, напоминанием о том, что жизнь может быть не только борьбой, но и радостью, надеждой, красотой. Она была живой, настоящей, полной энергии и оптимизма, даже в этом мрачном, разрушенном мире. Она улыбалась так, будто солнце всегда светит, даже когда небо затянуто тучами. И Эффи невольно тянулась к этому свету. Она знала, что это опасно, что это может ее обжечь, но она не могла устоять перед искушением. В глубине души, там, где еще оставалась хоть капля надежды, она хотела верить, что она заслуживает немного счастья, что она заслуживает немного любви. Октавия была как глоток свежего воздуха в затхлой атмосфере ее жизни. Она напоминала ей о том, что когда-то она была другой, о том, что когда-то она умела смеяться, мечтать, любить. О том, что она была человеком. Она была зеркалом, отражающим ту часть ее самой, которую она так отчаянно пыталась похоронить. Но теперь, после этих двух поцелуев, все стало гораздо сложнее. Теперь эта стена, которую она так тщательно строила, начала трескаться. И Стонем боялась, что если она позволит ей рухнуть, то она будет раздавлена обломками. Она боялась, что если она позволит себе полюбить Октавию, то она потеряет ее, как потеряла всех остальных. Эффи выдохнула дым медленно, размеренно, словно это было последнее, что она могла контролировать в этом хаотичном мире, в этом взрыве чувств и эмоций, которые грозили ее поглотить. Дым, серый и призрачный, танцевал в воздухе, прежде чем раствориться в сумеречной прохладе, уносимый легким ветерком, пахнущим хвоей и влажной землей. Она смотрела сквозь него, сквозь эту временную завесу, на темнеющий лес. Лес был метафорой, навязчивым и пугающим символом всего, что происходило в ее душе. Запутанный, мрачный, полный теней, таящий в себе опасности и секреты, которые лучше было не трогать. Каждый шорох листьев, каждый треск ветки казался ей предостережением, напоминанием о том, что она не должна открываться, не должна подпускать никого слишком близко. Стонем не хотела впускать в этот лес Блейк, она не хотела, чтобы она заблудилась в этом лабиринте, чтобы она наткнулась на те мрачные уголки, которые она так старательно скрывала от всего мира. Октавия была слишком яркой, слишком чистой, слишком невинной для этого места. Она была как редкий цветок, распустившийся на выжженной земле, и Эффи боялась, что ее темнота может погубить эту красоту. Воспоминания нахлынули на нее, смывая все ее попытки отгородиться от прошлого. Она помнила момент поцелуя до мельчайших деталей, с такой болезненной ясностью, словно это произошло только что. Каждый нюанс, каждое ощущение было запечатлено в ее памяти. Октавия, стоящая перед ней, такая близкая, что она чувствовала тепло ее тела, ее дыхание на своей коже. Такая решительная, с вызовом смотрящая ей в глаза. Такая смелая, отважившаяся нарушить ее личное пространство, сломать ту невидимую стену, которую она воздвигла вокруг себя. Ее глаза полные надежды и одновременно злости? Эффи не могла этого понять. Надежда – это было то, что она старалась искоренить в себе и в других. Злость – это то, что она понимала, то, что было ей знакомо. Но надежда в глазах Октавии вызывала у нее дискомфорт, тревогу, словно напоминание о том, что она упустила, о том, чего она себя лишила. Она не хотела знать, что кроется за этой смесью эмоций, она боялась заглянуть в эту бездну, где могла найти что-то, что навсегда изменило бы ее жизнь. Потом губы. Мягкие, теплые, неожиданные. Прикосновение, которое застало ее врасплох, которое сломало все ее защиты. Эффи не помнила, чтобы ее когда-либо целовали так искренне. Это был поцелуй надежды, поцелуй доверия, поцелуй… любви? Стонем вздрогнула. Нет, этого не может быть. Это невозможно. Октавия не может ее любить. Это просто заблуждение. Момент слабости. Игра гормонов. Неправильная интерпретация. Что угодно, только не любовь. Любовь – это слабость, это уязвимость, это то, что она не может себе позволить. Любовь – это сказка, это иллюзия, придуманная для того, чтобы заманивать людей в ловушку. Эффи видела слишком много любви, превратившейся в ненависть, слишком много преданности, превратившейся в предательство. Она знала, что любовь – это самое опасное оружие, которое только можно представить. Октавия молода, наивна, она просто запуталась. Она видит в Эффи что-то, чего в ней нет – силу, уверенность, защиту. Она идеализирует ее, ставит на пьедестал. Но рано или поздно она поймет, что Стонем – это не героиня, а сломленный, израненный человек, который едва ли может позаботиться о себе, не говоря уже о ком-то другом. Эффи не могла позволить Октавии влюбиться в нее. Это было бы безответственно, жестоко. Она не могла предложить ей ничего, кроме боли и разочарования. Она не могла дать ей ни счастья, ни безопасности, ни будущего. Ей нужно было остановить это, пока не стало слишком поздно. Ей нужно было оттолкнуть Октавию, разрушить эту иллюзию, пока она не причинила им обеим слишком много боли. Ей нужно было быть сильной, даже если это означало разбить сердце Блейк. Но как? Как Стонем может сделать это, не причинив вреда Блейк? Как она может убедить ее, что они не должны быть вместе, не разрушив при этом ее веру в добро, в надежду, в любовь? Мысль об этом давила на нее, как тяжелый камень. Она чувствовала себя загнанной в угол, раздавленной между своим долгом и своими желаниями. Она ненавидела себя за то, что позволила этому случиться, за то, что не смогла вовремя остановить Октавию. Эффи подняла глаза к небу, пытаясь найти там ответ. Но небо было черным и безмолвным, не предлагая ей ни утешения, ни совета. Она была одна, совершенно одна, со своей болью и своими сомнениями. И она знала, что ей придется принять решение. Трудное, болезненное, но необходимое. Ей придется выбрать между своим сердцем и разумом, между своей любовью и своим долгом. И она знала, что какой бы выбор она ни сделала, он оставит шрам на ее душе навсегда. Стонем сделала еще одну затяжку, жадно втягивая в себя никотин, словно это было лекарство, способное заглушить боль, унять дрожь, остановить поток мыслей, терзающих ее сознание. Никотин начинал действовать, как слабая анестезия, немного притупляя остроту ощущений, приглушая яркие краски воспоминаний, размывая четкие контуры реальности. Но мысли все равно не отпускали, цепляясь за нее, не давая ей покоя, возвращая ее снова и снова к одному и тому же мучительному вопросу: что же делать дальше? Как же Эффи ненавидела себя в этот момент! С каждой клеткой своего тела, с каждой каплей крови, с каждой мыслью, проносящейся в ее голове. Она ненавидела себя за свою трусость, за свою нерешительность, за свою неспособность быть честной, прежде всего, с самой собой. Она знала, что ранила Октавию, что ее слова и поступки причинили ей боль, и это разрывало ей сердце. Стонем потушила сигарету о кору бревна, с яростью вдавливая ее в шершавую поверхность, словно пытаясь уничтожить вместе с ней все свои сомнения и страхи. Огонек погас, оставив после себя лишь слабый запах гари, терпкий и неприятный, как привкус поражения на языке. Стонем подняла глаза к небу, ища там утешения, ища там ответа на свои вопросы. Звезды начинали появляться, робко пробиваясь сквозь темнеющую завесу облаков, словно маленькие искорки надежды в бескрайнем океане тьмы. Они мерцали и переливались, как бриллианты, напоминая ей о красоте и чудесах, которые все еще существуют в этом мире, даже после всего, что произошло. Эффи закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на этом мерцающем свете, пытаясь найти в нем силу и вдохновение. Но перед ее внутренним взором снова возникло лицо Октавии, яркое и живое, несмотря на все ее попытки заглушить это воспоминание. Ее губы, такие нежные, такие желанные, словно зовущие ее к себе. Стонем почувствовала, как ее сердце начинает бешено колотиться в груди. Она прикусила губу, пытаясь подавить в себе это наваждение, пытаясь остановить поток чувств, захлестывающий ее с головой. Но тщетно. Ее тело помнило прикосновение Октавии, ее запах, ее тепло. Она снова захотела ее поцеловать, снова почувствовать ее губы на своих, снова ощутить эту сладость и нежность, которые она так отчаянно пыталась отвергнуть. Эффи открыла глаза, испугавшись своих собственных мыслей, испугавшись своей собственной слабости. Что с ней происходит? Она же всегда была такой сильной, такой сдержанной, такой контролирующей себя. Она всегда умела держать свои чувства под контролем, умела подавлять свои желания, умела принимать трудные решения. Почему сейчас она теряет над собой контроль? Почему сейчас она позволяет своим эмоциям взять над ней верх? Стонем достала из кармана еще одну сигарету, последняя возможность сохранить хоть какой-то контроль над ситуацией. Руки ее дрожали, выдавая внутреннее смятение, несмотря на все ее попытки сохранять видимость спокойствия. Никотин немного успокоил ее расшатанные нервы, притупил остроту ощущений, но мысли все равно не отступали, роясь в ее голове, не давая ей сосредоточиться, не давая ей покоя. Эффи знала, что должна держаться от Октавии подальше, что это единственный способ защитить ее, что это единственный способ предотвратить катастрофу. Она должна убить в себе эти чувства, пока они не убили ее, пока они не разрушили ее жизнь. Она должна снова построить вокруг себя стену, прочную и неприступную, чтобы защитить себя и Октавию от боли и разочарования. Эффи должна вернуться к своей старой жизни, к жизни одинокой кошки, живущего по своим правилам, не привязанного ни к кому и ни к чему. Она должна снова стать сильной и независимой, не нуждающейся ни в чьей любви и поддержке. Эффи замерла, как будто ее окаменела. Сердце пропустило удар, а потом заколотилось с бешеной скоростью, отдаваясь гулким эхом в ушах. Все ее чувства, так тщательно подавленные и загнанные вглубь, разом вспыхнули. В голове пронеслось целое рой противоречивых мыслей, каждая из которых боролась за право быть услышанной. Она чувствовала себя загнанной в угол диким зверем, готовой наброситься на любого, кто посмеет к ней приблизиться. Но в то же время, она отчаянно хотела, чтобы Октавия осталась рядом, чтобы она пробилась сквозь эту стену, которую Стонем так старательно воздвигала вокруг себя. В этот момент, словно ответ на ее самые сокровенные желания и самые глубокие страхи, к ней молча подошла Октавия и села рядом. Ее движение было тихим и плавным. Эффи почувствовала ее присутствие всем своим телом, каждой клеточкой своей кожи. Она чувствовала ее тепло, исходящее от нее, несмотря на прохладный вечерний воздух. Она чувствовала ее запах, тонкий и нежный, смесь цветов и свежести, который так сильно отличался от запаха дыма и прелой листвы, окружавшего ее. Стонем не смотрела на нее. Она не смела повернуться к ней лицом, опасаясь, что ее маска равнодушия рухнет, что Блейк увидит в ее глазах ту боль и смятение, которые она так отчаянно пыталась скрыть. Она продолжала курить, медленно и размеренно, стараясь контролировать каждое движение, каждый вздох. Она устремила взгляд в темную глубину леса, туда, где тени сплетались в причудливые узоры, скрывая в себе множество тайн и опасностей. Лес был ей понятен, он был предсказуем, он не требовал от нее никаких чувств и эмоций. Тишина давила. Это была тишина, полная напряжения и недосказанности, тишина, которая кричала громче любых слов. Эффи чувствовала, как эта тишина душит ее, как она сдавливает ей грудь, не давая нормально дышать. Она хотела, чтобы она закончилась, но в то же время боялась, что произойдет, когда она будет нарушена. Она знала, что Октавия смотрит на нее, что она изучает ее лицо, пытаясь разгадать ее мысли и чувства. Она чувствовала ее взгляд, как легкое прикосновение, как солнечный луч, пробивающийся сквозь густую листву. Она чувствовала, как этот взгляд проникает в ее сердце, растапливая лед, пробуждая в ней давно забытые эмоции. Прошло несколько долгих, мучительных минут, прежде чем Блейк нарушила эту тишину. Ее голос был тихим, почти робким, но в нем чувствовалась решимость, словно она собрала все свои силы, чтобы произнести эти слова. Стонем почувствовала, как ее сердце сжалось от предчувствия. — Знаешь, я бы хотела поговорить насчет всего, что случилось утром, — сказала она, не отводя взгляда от леса, словно боясь увидеть реакцию Эффи на ее слова. Ее голос дрожал, выдавая ее волнение, но в нем звучала и твердость, намек на то, что она не отступит, что она добьется своего. Стонем выпустила дым, медленно и плавно, как будто это могло выиграть ей время, дать ей возможность собраться с мыслями и придумать, что сказать в ответ. Она не поворачивалась к ней, не желая видеть ее лицо, не желая видеть ту боль и надежду, которые наверняка отражались в ее глазах. — Это все ничего не значит, просто временный выплеск эмоций из-за новой обстановки, ты и сама знаешь, — ответила она холодно, стараясь, чтобы в ее голосе не прозвучало ни капли сожаления, ни капли сомнения, ни капли чего-либо, что могло бы выдать ее истинные чувства. Эффи знала, что это больно, что это жестоко, что это несправедливо по отношению к Октавии. Но она верила, что так будет лучше для них обеих, что это единственный способ защитить ее, что это единственный способ предотвратить катастрофу. Она убедила себя, что она делает это ради нее, ради ее же блага, что она жертвует своим счастьем ради ее безопасности. Она знала, что лжет, что она обманывает и Октавию, и себя. Она знала, что на самом деле она боится, боится открыть свое сердце, боится снова испытать боль. Но она не могла позволить себе признаться в этом, даже самой себе. — Для тебя быть может и ничего не значит, — Октавия проговорила это тихо, почти шепотом, словно боясь, что ее услышит кто-то еще, кроме Эффи. Ее слова прозвучали как вызов, как упрек, как молчаливое обвинение. В ее голосе слышалась грусть, глубокая и всепоглощающая, словно она оплакивала потерю чего-то очень важного, чего-то, что могло бы изменить ее жизнь. Но Стонем старалась не обращать на это внимания, не поддаваться жалости, не позволять себе сочувствовать ей. Она не могла позволить себе сломаться, она не могла позволить себе показать свою слабость. Эффи знала, что если она даст слабину, если она позволит себе почувствовать хоть каплю сочувствия, то вся ее оборона рухнет, и она откроется для Октавии. И тогда Блейк увидит все ее шрамы и раны, все ее страхи и сомнения. И тогда она может пожалеть ее, или, что еще хуже, она может продолжать любить ее, несмотря на все ее недостатки. Стонем замолчала, ожидая, что скажет Октавия. Она чувствовала, как ее взгляд прожигает ее спину, как она пытается понять, что происходит в ее душе. Она ждала, с замиранием сердца, с трепетом и страхом. Она ждала, но тишина продолжала давить, тишина, полная напряжения и недосказанности. И Эффи знала, что ей придется что-то сказать, что ей придется нарушить эту тишину, чтобы не дать Октавии шанс на что-то большее. Она знала, что ей придется быть сильной, даже если это будет самым трудным, что она когда-либо делала в своей жизни. Она знала, что ей придется разбить сердце Октавии, чтобы спасти ее от себя самой. Стонем глубоко вздохнула, собираясь с духом. Она повернулась к Октавии, и встретилась с ее взглядом. В ее глазах она увидела боль, грусть и разочарование. Но она также увидела надежду, маленькую искорку, которая еще не погасла. И эта искорка заставила ее сердце сжаться от боли. — Окти, послушай, — начала она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и уверенно. — Я знаю, что это трудно принять, но то, что произошло, между нами, было ошибкой. Мы не должны были этого делать. Снова наступила пауза, густая и тягучая, как патока, обволакивающая их обеих. Эффи чувствовала, как время замедляется, растягиваясь до бесконечности. Каждая секунда казалась ей вечностью, каждая мысль – пыткой. Обе погрузились в свои мысли, в свои чувства, в свой собственный внутренний мир. Стонем ощущала кожей взгляд Блейк, изучающий, пронзительный, пытающийся проникнуть в самую суть ее души. Она чувствовала, как Октавия ищет в ее глазах хоть какой-то намек на надежду, хоть какой-то знак, что она небезразлична ей, хоть какое-то подтверждение, что ее чувства не остались безответными. Она чувствовала, как Октавия ждет от нее чего-то, ждет утешения, ждет объяснения, ждет хотя бы слова сочувствия. Но Эффи молчала, не зная, что сказать. Любые слова казались ей сейчас фальшивыми и бессмысленными, неспособными выразить всю глубину ее смятения и противоречивых чувств. Она боялась, что любое ее слово лишь усугубит ситуацию, что оно ранит Октавию еще сильнее, что оно разрушит все, что между ними было. Она знала, что должна сказать что-то, что должна как-то объяснить свое поведение, что она должна дать Октавии хоть какой-то ответ. Но она не могла найти нужных слов, она не могла подобрать тех фраз, которые могли бы смягчить удар, которые могли бы хоть немного облегчить ее боль. Она чувствовала себя беспомощной и виноватой, словно совершила непростительную ошибку. Минуты тянулись, словно часы, превращаясь в бесконечную пытку. Тишина становилась невыносимой, давящей. Эффи чувствовала, как эта тишина душит ее, как она сдавливает ей грудь, не давая нормально дышать. Она хотела закричать, разбить эту тишину, но не могла произнести ни слова. Наконец, Октавия снова заговорила, нарушив эту гнетущую тишину. В ее голосе звучал отчаянный мотив, мольба, словно она умоляла ее о пощаде. Стонем почувствовала, как ее сердце сжалось от боли, как в ее груди зародилось острое чувство вины. — Я не хочу тебя терять, не хочу, чтобы ты уходила из моей жизни, — сказала она, глядя Эффи прямо в глаза, не отводя взгляда, словно пытаясь прочитать ее мысли, словно пытаясь проникнуть в ее душу. В ее взгляде была такая боль, такая искренняя любовь, такое отчаяние, что Эффи с трудом сдержала слезы. Ей хотелось броситься к ней, обнять ее, прижать к себе, сказать ей, что она тоже не хочет ее терять, что она тоже чувствует к ней что-то. Ей хотелось признаться ей во всем, рассказать ей о своих страхах и сомнениях, поделиться с ней своей болью. Стонем промолчала, опустив глаза, не в силах выдержать ее взгляда. Она не знала, что ответить, она не знала, как объяснить ей, что она не может быть с ней, что это опасно для них обеих. Она тоже не хотела терять Октавию, она тоже дорожила ей, но она верила, что так будет лучше для них обеих, что это единственный способ защитить ее от себя самой. Эффи должна была быть сильной, должна была сделать то, что должна была сделать, даже если это причинит боль и ей, и Октавии. Она должна была пожертвовать своим счастьем ради ее безопасности, ради ее будущего. Она должна была оттолкнуть ее, чтобы спасти ее от себя. Стонем знала, что это жестоко, что это несправедливо, но она верила, что другого выхода нет. Она убедила себя, что она делает это ради нее, ради ее же блага, что она жертвует своим счастьем ради ее безопасности. Но в глубине души она знала, что лжет, что она обманывает и Октавию, и себя. Она знала, что на самом деле она просто боится, боится открыться, боится снова испытать боль. Она молчала, борясь с собой, пытаясь подавить в себе свои чувства. Она чувствовала, как ее сердце разрывается на части, как ее душа кричит от боли. Но она не позволяла себе проявить слабость, она не позволяла себе сломаться. Тишина продолжала давить, словно тяжелый груз, и Эффи чувствовала, что еще немного, и она не выдержит этого давления, что она сломается. Но она держалась, она крепилась из последних сил, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие самообладания. Наконец, Стонем подняла глаза и посмотрела на Октавию. В ее глазах она увидела надежду, маленькую искорку, которая все еще мерцала, несмотря на боль и разочарование. И эта искорка заставила ее сердце сжаться еще сильнее. — Окти, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо и уверенно, несмотря на дрожь, охватившую ее тело. — Ты хорошая, ты заслуживаешь лучшего. Ты заслуживаешь быть счастливой, – она сделала паузу, собираясь с духом. — Я не могу быть тем, кто сделает тебя счастливой, — продолжила она, глядя ей прямо в глаза. — Я не могу дать тебе то, что ты заслуживаешь. Эффи отвела взгляд, не в силах выдержать ее взгляда. Она знала, что ее слова звучат жестоко, что они ранят Октавию еще сильнее. Но она верила, что это необходимо, что это единственный способ оттолкнуть ее. — Я знаю, что тебе сейчас больно, — сказала она, — Но я прошу тебя, поверь мне, это лучше для тебя. Ты заслуживаешь кого-то, кто будет любить тебя, кто будет заботиться о тебе, кто сделает тебя счастливой. Я не могу быть этим человеком. Октавия слушала каждое слово, каждое предложение, каждую фразу, вылетающую из уст Эффи, безжалостно рассекающие ее сердце. Она сглатывала слезы, жгучие и соленые, готовые хлынуть из ее глаз, но она держалась, не позволяя им вырваться наружу. Она стискивала зубы, чтобы не закричать от боли, от отчаяния, от осознания того, что она теряет самого дорогого ей человека. Блейк не хотела терять Эффи, она не хотела отказываться от своей мечты, она не хотела соглашаться с тем, что их отношения обречены на провал. Она была готова бороться за нее, она была готова ждать ее, она была готова простить ей все ее ошибки и слабости. Ей просто нужно было, чтобы Стонем дала ей шанс, чтобы она позволила ей быть рядом с ней, чтобы она позволила ей доказать ей, что она может ей доверять. — Я хочу остаться рядом с тобой, неважно, кем я тебе буду, — сказала Октавия, глядя Эффи прямо в глаза, вложив в эти слова всю свою надежду, весь свой страх, все свое отчаяние. Она говорила тихо, но уверенно, словно произносила священную клятву, которую она намеревалась сдержать во что бы то ни стало. Блейк была готова быть просто другом, просто соратником, просто случайным попутчиком в ее жизни. Она была готова на все, лишь бы не потерять ее, лишь бы иметь возможность видеть ее, говорить с ней, быть рядом с ней. Она была готова подавлять свои чувства, скрывать свои истинные эмоции, притворяться, что она ничего не чувствует, лишь бы не спугнуть ее, лишь бы не заставить ее оттолкнуть ее. Октавия знала, что это будет трудно, что это будет больно, что это потребует от нее огромных усилий и жертв. Но она верила, что оно того стоит, что Эффи стоит всех ее страданий, что она не сможет жить без нее. — Давай просто сделаем вид, что ничего не было? — предложила она, с надеждой глядя на Стонем, ожидая от нее хоть какого-то знака одобрения, хоть какого-то намека на то, что она тоже этого хочет. Октавия знала, что это наивно, что это глупо, что это нереально. Но она не могла придумать ничего лучше, она не знала, как еще можно спасти их отношения, как еще можно сохранить хоть какую-то связь между ними. Она была готова на все, лишь бы не расстаться с Эффи навсегда. Эффи знала, что это тяжело для Октавии, что она просит ее о многом, что она заставляет ее страдать. Она верила, что если они будут просто друзьями, если они будут делать вид, что ничего не было, то они смогут сохранить хоть какие-то отношения, что они смогут продолжать работать вместе, жить вместе, бороться вместе. Стонем знала, что это эгоистично, что она использует Октавию в своих целях, что она манипулирует ее чувствами. Но она верила, что она делает это ради нее, ради ее же блага, что она спасает ее от чего-то страшного и неизбежного. — Да, так будет лучше, — ответила она наконец, после долгого и мучительного молчания, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо и уверенно, чтобы Октавия поверила ей, чтобы она согласилась с ее решением. Но внутри у Эффи все разрывалось на части, словно ее сердце раскололось на тысячи осколков. Она знала, что причиняет Октавии боль, что она предает ее чувства, что она обманывает ее надежды. Стонем надеялась, что Блейк поймет ее, что она простит ее. Она надеялась, что они смогут вернуться к своей прежней жизни, к жизни, где они были просто друзьями, просто соратниками. Но Эффи также знала, что это невозможно, что их отношения уже никогда не будут прежними, что между ними навсегда останется эта неловкость, эта недосказанность, эти поцелуи, которые изменили все. Она знала, что они обе будут страдать, что они обе будут скучать друг по другу, что они обе будут жалеть о том, что произошло. Тишина снова наполнила воздух, но на этот раз она была другой, более тяжелой, более гнетущей. Это была тишина согласия, тишина отчаяния, тишина потери. Это была тишина, которая говорила о том, что между ними все кончено, что их отношения мертвы. Эффи и Октавия сидели рядом, но казались такими далекими друг от друга, как будто их разделяло не несколько сантиметров, а целые миры. Они смотрели в темный лес, но каждая из них видела свой собственный внутренний мир, полный боли, страха и отчаяния. Они молчали, зная, что больше нечего сказать, что все слова уже сказаны, что все решения уже приняты. Они просто ждали, когда наступит утро, когда они смогут вернуться к своей обычной жизни.

***

Финн подошёл к Эффи, которая сидела на краю лагеря, её ноги болтались над обрывом, а взгляд был устремлён вдаль. Закат окрашивал небо в кроваво-багровые тона, отражаясь в её стеклянных, словно отшлифованных временем, глазах. Он сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями, и сел рядом с ней, не спрашивая разрешения. Траву под ним слегка примяло, издавая тихий шорох, который в этой тишине казался громким, как раскат грома. — Эффи, — начал Коллинз, его голос был тихим, но твёрдым, пробивающимся сквозь гул ветра и шелест листьев. Он говорил медленно, подбирая слова, словно опасаясь спугнуть хрупкое равновесие, царившее между ними. — Мне нужно с тобой поговорить. — Если это про то, как ты снова что-то натворил, то можешь даже не начинать. У меня нет настроения, — наконец произнесла она через несколько секунд паузы, её голос был равнодушным. — Нет, это не про меня. Это про всех нас. Про то, что происходит здесь, на Земле. — Финн покачал головой, его пальцы нервно постукивали по коленям, выдавая его волнение. Он чувствовал себя так, словно балансирует на краю пропасти, одна неверная нота – и всё рухнет. — О чём ты вообще? — Стонем повернулась к нему, её брови приподнялись в вопросе, глаза, на мгновение потерявшие свою отрешённость. Её взгляд был вопросом, молчаливым и пронзительным. — Я хочу заключить мир с землянами. — Коллинз посмотрел ей прямо в глаза, стараясь передать всю серьёзность момента, всю тяжесть ответственности, которая лежала на его плечах. — Мы не можем продолжать воевать. Это бессмысленно. Мы все хотим одного и того же — выжить. И если мы продолжим убивать друг друга, то все проиграем. Эффи замерла, её глаза расширились от удивления. Она явно не ожидала такого поворота, такого неожиданного предложения. — Ты серьёзно? — её голос звучал с ноткой недоверия, смешанной с горькой иронией. — Ты хочешь заключить мир с теми, кто чуть не убил Тони? С теми, кто нас ненавидит? — она говорила тихо, почти шёпотом, но каждое слово пронизывало Финна до глубины души. Коллинз кивнул, его взгляд стал ещё более серьёзным. Он понимал её сомнения, её недоверие. Он знал, как трудно поверить в возможность мира после всего ужаса, который они видели. Он помнил лицо Тони, израненное и искажённое болью, помнил, как близко Линкольн был к тому, чтобы убить его. — Я знаю, что ты злишься. И у тебя есть на это право, — голос Финна звучал хрипловато, словно он долго сдерживал дыхание. Он вздохнул, его руки сжались в кулаки, костяшки побелели под натянутой кожей, но он старался сохранять видимость спокойствия, ровно держать спину, не позволяя себе опуститься под тяжестью собственных слов и ожидающего ответа. — Но я не пришёл оправдывать их. Я пришёл сказать тебе, что есть шанс остановить всё это. Шанс на мир. Слова "шанс на мир" прозвучали в ночной тишине словно глубокий вздох облегчения, но для Эффи они прозвучали как издевка. Её выражение лица оставалось непроницаемым, словно она надевала маску, скрывая бушующие внутри эмоции. — Мир? С теми, кто чуть не убил моего брата? Ты серьёзно? — её голова была приподнята с высокой долей гордости, которая была защитной реакцией на боль, на потери. Её глаза горели гневом, ярким, полыхающим огнём, но в них скрывалась и глубокая боль, и смятение. Они были полны не только злости, но и отчаяния, и бессилия. Её голос был холодным, резким, но в нём прорывались трещины боли. Финн понял, что его слова прозвучали слишком наивно, слишком просто. Он осознавал, насколько глубоко рана, нанесённая землянами, и сколько времени потребуется, чтобы она зажила. Он знал, что ему предстоит ещё много работы, чтобы добиться понимания. — Я знаю, что это звучит безумно. Но я также знаю, что землянин, который напал на Тони, спас жизнь Октавии, — Коллинз не отводил взгляда, его голос стал твёрже, но в нём не было ни капли агрессии. Он говорил спокойно. — Ты помнишь это? Разве это ничего не значит? Его слова повисли в воздухе, словно тончайшая паутина, способная в любой момент разорваться. Эффи замерла, её глаза сузились, словно она пыталась проанализировать его слова, вникнуть в их смысл. Она явно не ожидала, что он напомнит ей об этом. Её губы сжались в тонкую линию, её руки сжались в кулаки, но она не сказала ни слова. Октавия. Финн сам того не ожидая, нажал на ту точку, против которой Стонем не могла сделать ничего. Её гордость, её гнев были на мгновение приглушены. — Я не говорю, что они святые. Я не говорю, что мы должны забыть всё, что произошло. Но если есть хоть один шанс остановить эту войну, мы должны его использовать. Ради всех нас. Ради Октавия, — Коллинз продолжал, его голос стал мягче, но в нём чувствовалась настойчивость, уверенность в том, что он говорит. Его слова были просты, но они были пропитаны глубокой правдой, правдой, которую Эффи не могла игнорировать. — Ты думаешь, что я просто забуду о том, что они сделали? — голос Стонем дрогнул, но не от слез, а от сдерживаемого гнева, который кипел внутри нее. Её слова были пропитаны горькой иронией, обвинением, и глубокой несправедливостью ситуации. Она была вынуждена сдерживать свой гнев, но это только усиливало напряжение. — Ты думаешь, что я просто скажу: "Окей, давай заключим мир"? — Её слова были резкими, они отражали её глубокое недоверие к землянам, её нежелание просто так простить им то, что они сделали. — Нет. Я не жду, что ты просто забудешь. — Финн покачал головой, его лицо было серьёзным, сосредоточенным. Он пытался найти правильные слова, слова, которые смогли бы достичь её сердца. — Но я знаю, что ты можешь повлиять на Беллами. Он слушает тебя. Если ты скажешь ему, что мир — это единственный выход, он прислушается. Он указал на ключевой момент: влияние Эффи на Беллами. Это был ключ, который мог открыть дверь к миру. Финн знал, насколько сильна их связь, насколько важно мнение Эффи для Беллами. — О, конечно. Я просто пойду и скажу Беллами: "Эй, давай заключим мир с теми, кто чуть не убил Тони". Он точно обрадуется, — Стонем закатила глаза, её голос стал саркастичным, её слова были пропитаны едкой иронией. Это была её защитная реакция, способ спрятать свои настоящие чувства за маской цинизма. Она знала, что Финн прав, она знала, что мир необходим, но ей было трудно признать это. — Ты знаешь, что я прав. Мы все хотим одного и того же — выжить. И если мы продолжим воевать, то все потеряем. Ты знаешь это, — Финн не сдавался, его голос стал настойчивее, но без агрессии. Он говорил спокойно, уверенно, стараясь передать всю важность ситуации. Эффи смотрела на него, её лицо оставалось непроницаемым. Но внутри нее действительно что-то сдвигалось. Она знала, что Финн прав. Она знала, что война – это бессмысленное истребление, путь в никуда. Но её гордость, её гнев, её глубокая рана не позволяли ей просто так отпустить свои чувства, просто так согласиться. — Если сможешь договориться, — наконец сказала она, её голос был холодным, сдержанным, но в нём слышалась и какая-то неявная надежда. Она бы ни за что не призналась себе в этом, но аргумент Финна про Октавию, коснулся чего-то очень глубокого в ней. — тогда и поговорим. Сейчас я тебе ничего не обещаю, — она не могла просто так сдаться, но она также понимала, что мир – это единственный выход. Финн кивнул, понимая, что это всё, что он может получить от нее сейчас. Он знал, что путь к миру будет долгим и трудным, что ему придётся преодолеть много препятствий. Но он был готов к этому. — Спасибо, — сказал он просто, его голос был тихим, но искренним, пропитанным надеждой и решимостью. — Я сделаю всё, что в моих силах. Эффи не ответила. Она просто отвернулась, её взгляд был направлен вдаль, в темноту ночи, словно она пыталась увидеть в ней то будущее, которое казалось таким неопределённым, таким туманным.