Один час - и я рядом

Зима, 1979 год.  В этом году я первый раз вышла с мамой на лёд, в первый раз надела коньки на свои ноги, однако мне очень тяжело было шнуровать их первые несколько дней, я не могла понять, как правильно завязывать шнурки. Мама все равно заставляла меня это делать, говорила, что я должна учиться быть самостоятельной. Однако она не позволяла мне выйти на лед без её поддержки и вечно держала меня за руку, я чувствовала, как мягкая ткань варежек грела мои бледные ладошки. Может быть она не отпускала меня на лед из-за моих собственных капризов, ведь когда я смотрела на блестящую и скользкую поверхность под ногами, мне становилось страшно. Хоть я и понимала, что под слоем льда находится земля, я всегда боялась провалиться сквозь него. Я боялась, что при любом неаккуратном движении от лезвий моих коньков по льду побегут в разные стороны трещины, и через какое-то время мы с мамой окажемся уже не на поверхности. Как будто земля может надломиться или вовсе пропасть.. Таким образом я научилась проводить свои выходные с пользой и целую зиму, пока лед не начнет таять, ходила с мамой на катки, которые заливали уже с конца ноября. Но подобное счастье происходило со мной только зимой 1979 года, затем у мамы начались проблемы со здоровьем, и я вынуждена была ходить на катки в полном одиночестве. Именно поэтому мои развлечения по выходным стали происходить все реже, и я каталась на коньках только в крайнем случае, когда была нужда побыть с самой собой или предоставить себе несколько часов морального отдыха. На тот момент меня ничего не успокаивало, кроме своего уединения с природой. И хоть в самый разгар зимы было очень холодно и я не всегда могла переносить мороз, тёмное небо над головой и полная пустота вокруг по-своему грели меня. Я любила свою компанию, которая даже не состояла из двух или более людей, и не хотела осознавать того, что чувство одиночества с каждым днём становилось моим единственным чувством. Но я изо всех сил пыталась радоваться этому, я любила себя, которая была у себя же, и люди мне казались ненужными. Однако мама была самым «нужным», и когда её не стало, я несколько раз обдумала своё одиночество, поняла, что она была нужна мне, как никто другой. После маминой смерти, когда мне становилось очень паршиво и когда я отталкивала от себя любую возможность подружиться с кем-либо, я невольно вспоминала её слова: «Нужный человек в нужное время всегда придёт». Будучи в лагере, лежа в кровати, из-за которой меня мучали кошмары, я прокручивала в голове несколько раз эту фразу, и на следующий день я познакомилась с Валентином Сергеевичем и Лёвой. Зима, 1982 год. Через пару месяцев после моей просьбы Валентину Сергеевичу брать меня с собой в любой город и на любые задания касательно Стратилатов, он наконец согласился. Мужчина заранее предупредил меня, что первые задания могут быть сложными, однако я была уверена, что смогу справиться с любыми Стратилатами и вампирами. И хоть моя уверенность была сильной, в дальнейшем она меня подвела.  Так или иначе, Валентин Сергеевич решил решил начать с Ленинграда. Он знал, что под этим городом есть деревня, и поэтому, заведя знакомый мне чёрный фургон, мужчина поехал со мной и Лёвой по направлению к дороге. Все необходимые вещи также находились в фургоне, так как ехать нам предстояло больше суток. Валентин Сергеевич сидел за рулём, время от времени переговариваясь с нами, а я с Лёвой была на специальных задних сидениях по бокам, похожих на вытянутую скамью. В последнее время мне очень нравились произведения Ивана Сергеевича Тургенева, и, прочитав «Первую любовь», я взялась за другое произведение этого потрясающего автора, которое было короче. Также я пыталась подвести Хлопова к прочтению, однако он слишком долго упирался и говорил, что никогда не любил читать подобные рассказы. Но на тот момент, в фургоне Валентина Сергеевича, ему было некуда от меня деться, да и других занятий он для себя не нашел. Поэтому он начал читать «Асю» рядом со мной, хотя возмущений от того, что его заставили, я получала гораздо больше, чем впечатлений. Однако парень разговаривал с такой смешной интонацией, что я изредка и тихо смеялась.  Наши ноги были вытянуты на сиденья с противоположной стороны, и Лёва держал книжку в руках покрасневшими от холода пальцами. Произведение «Ася» было расположено прямо перед «Первой любовью», других книг, кроме того издания, я не брала с собой. В самом начале прочтения Лёва бурчал всякие глупости себе под нос, но затем он становился тише и спокойней, как будто книга его заинтересовала. Так или иначе, он пытался не показывать этого, продолжая возмущаться, хоть и намного реже. Хлопов прочитал больше половины за полчаса и, прочитав первые несколько предложений 19 главы, положил книгу на колени. Он отклонил голову назад и изобразил тяжелый вздох.  — Я устал, Саш, — тихо пробормотав, Лёва повернул голову ко мне наполовину. Его тело было расположено чуть ниже моего, он взглянул в мои глаза и заставил легонько наклонить к нему голову. В его тёмных глазах читалось множество смешанных эмоций, и я поняла, что он мне врёт. Была своя причина его нежелания читать рядом со мной, я всего лишь её не знала.  — Читай, там совсем немного осталось, — произнеся это со слабой улыбкой на кончиках губ, я спрятала холодный нос в воротник своего бежевого свитера. Тёплая ткань закрыла нижнюю часть моего лица, и я стала согревать нос горячим дыханием. Лёва же в свою очередь поднял книгу и, с громким выдохом склонив голову, потёрся щекой о моё плечо. Он замер после своего, видимо необдуманного, движения и решился читать вслух.  — Уже не досада меня грызла, - тайный страх терзал меня, и не один страх я чувствовал... нет, я чувствовал раскаяние, сожаление самое жгучее, любовь - да! самую нежную любовь, — Лёва читал эти слова медленно, но с неким выражением, стараясь вложиться в эти строки. Я, ощутив его голову на своем плече, сбросила воротник на подбородок и слегка прикоснулась щекой к макушке парня, изредка опускаясь носом в каштановые волосы с знакомым, слишком знакомым запахом. — Я ломал руки, я звал Асю посреди надвигавшейся ночной тьмы, сперва вполголоса, потом всё громче и громче; я повторял сто раз, что я ее люблю, я клялся никогда с ней не расставаться; я бы дал всё на свете, чтобы опять держать ее холодную руку, опять слышать ее тихий голос, опять видеть ее перед собою... — Хлопов проговаривал каждое слово, но также вкладывал в них свои чувства, и мне так понравилось его чтение, что я пожалела о том, что не попросила его прочитать произведение целиком. Я не могла не заметить, как менялась его интонация, он осознавал только что прочитанное, и я осознавала вместе с ним. Мои голубые глаза пробежались по тексту на бумаге, а потом я загляделась на лицо Лёвы. Мне захотелось смахнуть в сторону эти каштановые локоны, потому что они закрывали его лоб и глаза от меня. Однако я вовсе не шевелилась. — Она была так близка, она пришла ко мне с полной решимостью, в полной невинности сердца и чувства, она принесла мне свою нетронутую молодость... и я не прижал ее к своей груди, я лишил себя блаженства увидать, как ее милое лицо расцвело бы радостью и тишиной восторга... Эта мысль меня с ума сводила, — эти слова стали последними, и Лёва прочитал их с запинкой. Его тёмные глаза скользнули вниз по тексту, и он, взглянув на номер страницы, захлопнул книгу. Парень отложил её на сиденье рядом с собой, прикрыл глаза и уперся лбом в моё плечо. Он натянул рукава своей тёмной кофты и спрятал в них покрасневшие ладони, полностью застегнув молнию воротника. Мои же глаза забегали по машине, и я отвернула голову в сторону, чувствуя, как щеки, и до того румяные от холода, залились краской. Я не любила находиться в подобных ситуациях, но тогда рядом с ним всё казалось по-другому. Всё казалось лучше. — Я действительно с ума сошёл, — прошептав эти слова, Лёва ввел меня в ещё большее заблуждение. Я взглянула на его макушку и хотела спросить, что именно он имел в виду, но слова не хотели, чтобы я произносила их вслух, и мои губы только дрогнули. Моя голова вновь склонилась к нему, я сильнее прежнего прижалась щекой к его голове и, осторожно выпутав руку, прикоснулась к его спине. Я нежно обняла его, сначала ощущая небольшую неуверенность, но потом он прижался ближе, и я накрыла его плечо ладонью, легонько погладив. Хлопов пытался согреться в моих объятьях, холодок изредка пробегал по его спине, и он то и дело вздрагивал рядом со мной. Но чем больше его умная голова лежала на моем плече, тем сильнее парня клонило в сон. Я вспомнила, что за день до отъезда и даже за несколько часов Лёву терзала бессонница, он практически не спал. Возможно постоянный поток, состоящий из различных мыслей, стал причиной, однако я так и не осмелилась поговорить о его состоянии. Я всего лишь обняла его покрепче и стала наблюдать за сменяющимися видами из широкого окна, которое едва было прикрыто бордовой шторкой.    Я прокручивала произошедшее в своей голове и пыталась найти оправдание поведению Хлопова, как будто мне больше нечем было заняться. Но, на самом деле, это было правдой, чтение являлось единственной вещью, которая могла занять меня тогда. И хоть я хотела дочитать до конца произведение, в котором оставалось несколько страниц, я не могла позволить себе двинуться и потревожить Лёву. Я пробегала глазами по фургону, иногда останавливалась на Валентине Сергеевиче, который изредка смотрел на нас через овальное зеркало, расположенное над головой. Что-то странное я заметила в выражении его лица, но, покачав головой, только отвернулась обратно к окну. Совсем скоро Лёва заснул, и его рука свалилась мне на коленку. Я медленно повернула его ладонь тыльной стороной к себе и, аккуратно стянув рукав кофты, прикоснулась пальцами к холодной коже. Кончики пальцев провели несколько отрывистых линий и обвели выступающие вены, а потом я сцепила с ним руки в замок. Ладонь тут же напряглась, и Лёва покрепче сжал мою руку, прижимаясь кончиками замерзших пальцев к костяшкам. Тогда я поняла, что он только притворился спящим. Я спрятала своё лицо в его каштановых волосах и ощутила, как улыбка, смешанная со смущением, поднялась на лице. Я спрятала её, чтобы никто не увидел меня. Однако я знала, что никто бы меня не увидел в любом случае, поэтому я скрыла улыбку от самой себя. Тёмные волосы упали на моё лицо, и я прикрыла глаза, чувствуя тепло, исходящее от вновь вспыхнувших щек. Именно тогда Лёва до конца осознал одну вещь, которую мне было не осознать ещё очень долгое время. Зато я первый раз за последние несколько месяцев вспомнила слова своей дорогой мамы и наконец убедилась в том, что она говорила правду. Валентин Сергеевич и Лёва - они были ещё одними «нужными». Хотя я не до конца понимала, насколько сильно нужными.