Under the Moonlight

Кажется, жизнь никогда не была яркой и красочной. Жизнь никогда не была цветущей весной и жарким летом, наполненным пахнущими цветами, пархающими бабочками, сладкими конфетами, палящим солнцем и зелёной листвой. Жизнь всегда казалась морозной и тёмной зимой, туманной и дождливой осенью. Всегда было ощущение, что всё не то и всё не так. Что ты находишься не там, где должен. Что твоё тело — не твоё, а жизнь — вовсе в чужих руках. Твою судьбу решает кто-то другой. И это всегда пугало. До чёртиков, до навязчивых мыслей, до чувства безысходности. Как изменить это? Как стать главным и руководить всем процессом своими руками? Кто-то всегда решал за неё. И это кажется таким несправедливым. Смотря на собственных сверстников, она завидует. Потому что они живут беззаботную жизнь, и единственная их проблема — родители не купили новый телефон или наказали домашним арестом за плохую оценку по математике. Для Сонми это было последним в списке её забот. И она была счастлива, когда появилось то, что заставляло её жизнь засверкать, окраситься в новые тона. Картина перед глазами прекращала быть блеклой, чёрно-белой. Она становилась насыщенной и живой. Музыка. Она откликалась внутри приятным чувством, заставляла сердце биться быстрее. Захватывала дух. Она записалась на школьный музыкальный кружок, упросив родителей, ведь «Минхо уже вырос, ему больше не нужен постоянный контроль». Они согласились, хоть и не охотно, но всё таки дали "добро". Сонми учила лёгкие мелодии, делала ошибки из-за недостаточного опыта в чтении нот, с трудом попадала в бит. На пальцах появлялись болючие мозоли, она прятала их под пластырями. Учительница попалась ей хорошая, действительно находка, ведь Чхве прекрасно наслышана от друзей со двора, которые тоже увлекались музыкальными инструментами, что их преподаватель — одно сплошное зло: женщина в возрасте позволяла себе кричать, бить по рукам и давать подзатыльники. Слышать эти истории было просто ужасно. Сонми не хочет представлять себя на месте своих друзей. Госпожа Кан была воплощением доброты и лёгкости. Она вселяла чувство доверия. Молодая девушка всегда хвалила, давала сладости в конце занятия и была терпелива. Она никогда не ругала за ошибки, а лишь снова и снова показывала как правильно. Она ассоциировалась с цветущей на весне сакурой, лёгким ветром, запахом стирального порошка, и оливковым цветом. Она всегда улыбалась самой тёплой и искренней улыбкой. Это откликалось в сердце Сонми быстрым кульбитом. Она неосознанно сама начинала улыбаться, щёки краснели. В аудитории всегда витала лёгкая и комфортная атмосфера. Это было то, что нужно, дабы успокоить свою душу, позабыть о переживаниях и мыслях. Позабыть о том, что творится в её жизни за пределами музыкального класса. За пределами нот, музыкальных инструментов, приятных мелодий и детских голосов. Они только учились петь ровно, придерживаясь одной тональности. Это было неким ритуалом. Сюда хотелось возвращаться. Была бы возможность, Сонми бы здесь осталась жить. Потому что здесь нет тревожного чувства. Голова забита лишь музыкой и отчаянным желанием научиться играть и петь качественно. Профессионально. Она заучивала ноты до дыр, запоминала положение пальцев на струнах классической гитары. Всё возвращалось на свои законные места, стоило ей выйти за пределы школы, где её на этот раз встречала машина отца, а не одного из его работников, как это часто бывало. Она садится на заднее сиденье, в нагретую машину. Начало марта было всё ещё прохладным, в сравнении с прошлым годом. Зима в этот раз так вообще радовала снегопадами, заморозками и метелями. Этот год отличился от прошлых. Ехали в тишине, потому что говорить особо не о чём. Сонми смотрела в окно автомобиля на круглосуточные магазины, торговые центры, жилые многоэтажки, офисы, лысые аллеи, бутики. Так пусто, блекло, тускло. Аж тошнит. Мужчина поглядывает на дочь через салонное зеркало заднего вида и представляет её возможную реакцию на скорую новость. Машина вскоре останавливается во дворе под подъездом и девочка первая выходит с автомобиля, поправляя шапку на голове. Отец выходит следом, закрывает машину и та пищит. Они заходят в подъезд, а следом в лифт. Отец привычно нажимает на кнопку пятого этажа. — Почему молчишь? — невзначай интересуется мужчина. — А ты? — Ты не отличаешься разговорчивостью с самого детства. — произносит как осознание реальности. — Твоя дочь. — Верно. Моя. — он кивает. И выглядит.. гордым? Наверное, Сонми показалось. Лифт останавливается, они выходят. Эхом отдается звон связки ключей. Отец, как воспитанный мужчина, пропускает дочь вперёд. Сонми разувается, снимает куртку. В квартире непривычно тихо. Обычно Минхо уже спешит встречать старшую сестру. Но встречает её мать. Строгий, даже холодный взгляд, способный заморозить девочку, превратить в ледышку, но Сонми и сама не особо тёплая персона. Гены. Женщина осматривает фигуру дочери, сложив руки на груди. — Новость. Чхве лишь кивает, давая знак продолжить, а сама идёт в сторону ванной, дабы вымыть руки. — Я беременна. Начинается ступор. Сонми стоит к родителям спиной, осознавая информацию. Третий ребёнок? Быть не может... Нет, это шутка. Это не может быть правдой. Она спит. Ей снится сон, кошмарный сон. — Что, прости? — не может сдвинуться с места, повернуться лицом. — В нашей семье будет пополнение. Чхве росла правильной и воспитанной девочкой, но сейчас захотелось хорошенько проматериться. Жаль только совесть не позволяла. И родители не были бы рады услышать от собственного ребёнка нецензурную лексику в столь юном возрасте. По крайней мере это неприлично и "слишком рано". — Минхо знает? — Нет. И я.. мы не хотим, чтобы он узнал об этом сейчас. — И при каких же обстоятельствах он должен узнать? — она сжимает дверную ручку в ванную комнату. — Не знаю, но не сейчас. Может, через месяц-два. Сонми тихо стонет от безысходности. На миг прикрывает глаза. Голова почему-то разболелась, а виски запульсировали. — Значит, оставляете. Это остаточное решение? — Да. — отвечает вместо матери отец. — Какой срок? — Две недели. — Понятно. — она уже хочет войти в ванную комнату не только для того, чтобы помыть руки, но и для того, чтобы скрыться из их поля зрения. Это то, что ей нужно — уединение. — Минхо останется на выходные у бабушки с дедушкой. Он уже там. — Ладно. — Ты ничего не скажешь? — вмешивается папа. — А что должна сказать? — оглядывается через плечо, проходится взглядом по фигуре мамы, потом смотрит на отца. — Ну, что-нибудь? — Вы не услышите от меня поздравлений и не дождётесь счастливой реакции. — Ха, ты опять за своё. — фыркает женщина. — Нет, это вы опять за своё. — и скрывается в ванной комнате. В голове каша, в ушах шум; она даже не слышит очередной спор родителей. Наверное, к лучшему. Включает кран, струится вода, бьётся о фарфоровую раковину. Капли брызгают на школьную форму. Она умывается холодной водой, чёлка тут же становится влажной, как и передние пряди длинных волос. Сонми поднимает взгляд на зеркало, смотрит на своё отражение, рассматривает себя. А в голове единственный вопрос: «За какие грехи мне это наказание?». Обидно становится не за себя, как было раньше, с первыми месяцами после появления Минхо на свет. Обидно становится за ребёнка в утробе никудышной матери. Почему её родители такие безответственные и наивные? Они с двумя имеющимися детьми справиться не могут, не дают им любви и внимания, а тут ещё третий. Будь-то мальчик или девочка, а ей всё равно жаль, потому что люди не меняются — такая позиция у юной девушки. И родители не изменятся, хоть и надеются, что смогут прийти к какому-то компромиссу с помощью детей. В итоге Минхо под крылом Сонми, и будущий брат или сестра тоже будет под её опекой. Она никогда не родит ребёнка. Принять такое решение в раннем возрасте — последняя точка отчаяния и разочарования.

***

Эта беременность у матери прошла тяжелее, чем предыдущая: её постоянно тошнило, ходила кое-как, ведь суставы крутило, а кости словно ломались, волосы выпадали клочьями, голова болела. Роды прошли ещё хуже: появляясь на свет, малышка была, во-первых, в неправильном положении, во-вторых, была вся перекручена пуповиной. Хисон чуть не задохнулась, но врачи успешно спасли ребёнка. В итоге родилась она совсем маленькой: два килограмма семьсот грамм и ростом сорок четыре сантиметра. После рождения сёстры, Сонми вернулась в рутину ухода за ребёнком. Пришлось в итоге бросить свой музыкальный кружок, спрятать гитару куда подальше, чтобы не мусолила глаза и не отвлекала от дел. По ночам плакала. Тихо, скрытно, дабы никто не видел и не слышал. Плакала, зарываясь в одеяло. Потому что не хотелось жить так. Да и в принципе желание жить начало пропадать. Всякие мысли крутились в голове. И большая часть из них была не радужной. Тринадцатилетний ребёнок не должен думать так. Но Сонми думала. И это пугало.