Ты никогда не сможешь представить как

      Шаг по утоптанной земле был почти не слышен. На единение с природой это было не похоже, как и на прогулку. Ветер свистел в вышине, качая макушки могучих сосен. Он остановил коня и вслушался. Лес молчал, только что-то шевельнулось в кустах, слишком низких, чтобы укрыть человека. Он тронул вновь, и жеребец, разделяя тревогу всадника, тихо всхрапнул и пустился рысью. Сова ухнула за плечом, а большого зверя будто не было на пол-лиги вокруг, хотя любой смог бы догадаться, что это чувство обманчиво.       Тропа стала шире, и он сменил аллюр. Каждый ствол был похож один на другой, звёзды заслонили чёрные лапы ветвей, с каждым шагом нависавшие будто ниже и ниже, а впереди не было и намёка на конец мастерски созданного иллюзорного леса. От бега колчан бился о спину, короткие ножны – о бедро, действуя на нервы всадника, который вряд ли представлял, где находился, но не спешил признаться в этом себе самому. Потратив немало сил на тщетные попытки раздвинуть стены непреодолимого лабиринта, он пришпорил коня и пустился галопом, когда где-то далеко и в то же время совсем близко протрубил рог.       Не тот рог.       Он оглянулся и никого не увидел. Свернув на первой встретившейся развилке, он припустил наискось от первоначального направления, окончательно сбив внутренний компас и потерявшись во внешних ориентирах. Теперь следовало ждать только развязки.       Топот копыт сначала послышался далеко позади и всё приближался, несмотря на то, что его конь выбивался из сил. Всадник сжал поводья и вновь пустил всю концентрацию на изменение окружающего мира, отчего не слышал невидимых преследователей, то надвигающихся слева и справа, то вдруг удаляющихся, а тропа опять становилась уже. Жеребцу приходилось продираться через кусты, ветви хлестали по плащу, упал назад капюшон. Когда рядом с ухом просвистела первая стрела, вдали показался блестящий лоскут неба и отрезок горизонта.       Действительно, в тот первый и единственный раз рог прозвучал как-то сипло и глухо, словно заблудившийся щенок звал волчицу.       Конь во весь опор бросился к спасительному выходу из почти захлопнувшейся западни, и всадник думал, что это результат его усилий, пока путь не преградил резко вынырнувший из ниоткуда рейнджер. Всадник резко натянул поводья, конь встал на дыбы, неистово заржав и чуть не скинув его с себя, но он удержался и развернул было жеребца обратно, только со всех сторон на него были направлены наконечники стрел.       Распахнулись двери большой величественной залы, освещённой, точно днём. Стражник выступил вперёд, рапортуя без запинок, но чувствуя себя явно неловко, когда на него обратили внимание несколько размалёванных девиц. Хозяин негромко вздохнул, нехотя поднялся с кресла и обернулся к дамам, улыбнувшись им и легко махнув рукой в сторону спальни, прежде чем последовать к дверям, не выпуская из рук бокала.       – Сколько раз я просил не отвлекать меня вашими ночными происками!       – Ваше Высочество, нам кажется, он не тот, за кого себя выдаёт, и может быть крайне…       Не успели они подойти к дверям, как пленного ввели без спроса. Его держали за связанные за спиной руки, но, несмотря на это, он шёл прямо, лишь опустив голову. Полы порванного в нескольких местах плаща цвета благородной хвои не могли помешать широкому шагу, а сам силуэт и его движения совершенно не вязались со следами земли и засохшим пятном крови.       – Рассудите сами, может… – стражник снял капюшон с головы пленника, но вновь не договорил: в этот раз оттого, что бокал разбился вдребезги. Белое вино оказалось прозрачной лужей у ног связанного, но тот лишь на мгновение взглянул вниз и снова гордо поднял голову, бесстрастно взирая глазами цвета классического яда.       – Все вон, – голос хозяина тихо задребезжал, как только что разлетевшиеся осколки, и он наконец взглянул на оторопевшую стражу, – Все вон, я сказал! И девиц с собой заберите.       Пленник и бровью не повёл, пока растерянный народ спешно метался по комнатам, таращился на него, чего-то требовал от хозяина, который не мог слова внятно ответить, равно как решиться отойти от него или встретиться с ним взглядами. Наконец, публика исчезла с другой стороны дверей, и в ту же секунду мужчина кинулся на шею пленнику и замер, не дыша.       – Я буду счастлив, если ты развяжешь мне руки.       Тот вздрогнул от его голоса и отстранился, беря лицо в ладони. Длинные бледные пальцы скользнули по щекам, явно не бритым достаточно давно.       – Да-да, сейчас… – он было потянулся к бедру, потом отодвинул полу чужого плаща, но и там не обнаружил клинка, потому ему пришлось отойти к столу, и пленник последовал за ним. Вскоре путы оказались сняты ножом для мяса, и «пленник» принялся растирать запястья, но прежде, чем другой решился вставить слово, отыскал на столе бутылку вина и припал к ней, как к дешёвому портвейну.       – Думаю, я имею право задать вопрос, – хозяин залы протянул единственный бокал, на котором не было следов помады, на что бывший пленник благодарно кивнул, взял тонкую ножку и налил остаток красного вина. – А ещё уведомить, что в этом вине афродизиак.       – Врёшь, – тот недоверчиво поболтал жидкость, словно надеясь его рассмотреть.       – Нисколько. Тебя спасёт разве что наследственность, – он продолжал всматриваться в чужое лицо, словно то запросто могло оказаться плохой иллюзией, а на непонимающий взгляд продолжил: – Принцу Амбера нужна убойная доза, как и любого действующего вещества. Так ты собираешься мне что-нибудь объяснить?       – Например? – тот как ни в чём не бывало развернул кресло и сел, глядя снизу вверх и отставляя недопитый бокал.       – Например, свои похороны!..       – На которых ты не пролил и слезы за родного брата?       – Откуда ты… – он подлетел, рванул завязку плаща, отодвинул ворот кожаного жилета, почти сорвал пуговицы рубашки, а тот и не сопротивлялся, пока холодные пальцы наконец не выудили кулон на длинной серебряной нити. Он сжал его в кулаке, гневно смотря в спокойные глаза, в которых вновь видел Арденский лес, и расслабил руку. На ладони лежал литой, на первый взгляд, из серебра, искусно гравированный лист, так похожий на настоящий листочек клёна, их клёна, тропа к которому до сих пор прохаживалась лишь одним человеком.       – Смотрю, ты не проверял, – уже никакой не пленник аккуратно посадил вмиг обессилевшего мужчину себе на колено, и не только потому, что рядом не было свободных кресел.       Тот прикрыл глаза и обвил длинными руками-ветвями шею, растёкшись по чужому плечу и едва слышно всхлипнув рядом с ухом, но так и не выпустил подаренного когда-то очень давно кулона.       – Ты думал, я на глазах у всей семьи буду обшаривать труп? – он говорил так тихо, что, если бы не находился совсем рядом, первый бы его не услышал.       – Ли, твоя стража изъяла моё оружие, – он обнял его в ответ, перебирая рюши белого, исшитого золотой нитью жюстокора, – в том числе две очень важные для дела стрелы. Когда вы выступаете? Надеюсь, не возражаешь, если я составлю тебе компанию.       Сидевший на колене в мгновение запылал и воззрился на него взглядом ошеломлённого горностая (благородного, но пугливого зверька): то ли от обращения на заморский манер, то ли от внезапности и смелости его заявления.       – Я знал, что мой старший брат тот ещё морской змей, но как!? Ты «умер» ради того, чтобы подслушать за всеми, а потом заявиться ко мне среди ночи, подранный, будто кубарем с Колвира спустился, так ещё и с планом на войну! Каин!       – Что?       – Успокой меня и иди мыться, от тебя разит, – фыркнул Джулиан, как ни в чём не бывало.       – Сам-то давно катался поперёк коня? Твои рейнджеры ничем не лучше твоих щенков, – Каин хмыкнул, но прижал его к себе крепче. – Я хотел прийти через чёрный ход, но эти ш…, которых ты поишь афродизиаком, для меня бы оказались внезапнее погони. Хотя оправдываться пришлось бы сначала тебе…       – Не было необходимости в маскировке перед дозором. Я верю им не намного меньше, чем тебе.       – И как, по-твоему, это бы выглядело? «Позвольте, Его Высочество Каин, объявленный мёртвым уже как два года, поднялся из гроба, чтобы вымолить у братца хоть одну слезинку, будьте любезны провести меня к нему»? Предпочитаю быть неузнанным и связанным.       – И до какого момента ты не объявишься?       – До рокового.       – Балл за краткость и красноречие.       – Когда обе стрелы попадут в цель – а я в этом не сомневаюсь – можно будет раскрыть карты на радость семье. К сожалению, не было времени послушать, что про меня говорит старик.       – О тебе он отчего-то больше говорил с Джерардом, чем со мной, – он уже некоторое время переводил взгляд на Каина, но при столкновении с его – отводил глаза, а тот разглядывал его бледное, как сама луна, лицо непрерывно. – Но две стрелы на одного Бранда слишком много, как по мне.       – Согласен, – он внезапно помрачнел, как небо в приближающийся шторм, смотря в темноту за окном, будто ожидал оттуда незваных гостей, – со второго раза я обязан достать обоих.       – Так это был ты! Но… не говори, что второй…       – Да.       – Не смей! Главная надежда Амбера именно на Корвине!       – И когда ты успел его так полюбить? В любом случае с Хаосом он встретится прежде, чем со мной.       – Подслушивать нужно целиком, а не то, что хочешь услышать. Наш рыжий вёрткий братец сейчас – вражеский ферзь.       – Не говоря о том, что доска скоро может разлететься в щепки.       – Именно поэтому мы выступаем очень спешно, пусть не завтра. В общем, я уже сказал, что тебе пора в купальни, – Джулиан поспешил скинуть с себя чужие руки и встать, разворачиваясь к выходу, чтобы отдать приказ о приготовлении водных процедур. – Принести тебе деревянный кораблик?       – Резиновую утку. И себя не забудь.       Корабль стал на якорь. Туман с берега сразу потянулся к нему своими мерцающими щупальцами, плотными и скользкими настолько, что на шлюпке, пробиравшейся «на ощупь», осталась тонкая маслянистая плёнка. Объяснить её тогда не представлялось возможным, равно как и то, что им пришлось увидеть дальше.       От полосы сырого песка вела дорога меж холмов – сколько больших, представить было нельзя, потому как над островом собрались серые тучи и даже зачарованный фонарь пробивал завесу тумана не дальше, чем на полшлюпа в длину, – но команде из пятерых матросов, боцмана и капитана оставалось идти только по ней. Они сбились в кучу, надеясь не потеряться, хотя вернее верёвки, простейшего человеческого приспособления, тогда быть средства не могло.       – Как далеко нам стоит заходить? – непривычно тихо проговорил боцман, и его голос тонул в этой вязкой массе, что по законам природы должна быть неощутима.       – Если бы я знал, то доверил бы разведку вам, – Каин был неумолимо мрачен, и нельзя сказать точно, от чего начала подрагивать рука боцмана: от этого голоса, атмосферы или холода.       Плеск воды давно перестал быть слышен.       По прошествии трети часа тропа стала подниматься, быстро меняя угол наклона на всё более крутой, пока вдруг подъём резко не оборвался абсолютно ровной горизонтальной площадкой. Здесь туман был куда прозрачнее, вероятно, из-за разности высот, и стало видно, что немногим дальше, там, где короткая скользкая трава заканчивалась, начинался неясных размеров плац вытоптанной земли. С каждым шагом туман то расступался перед ними, то надвигался новым пластом, и из него выныривали и канули обратно небольшие каменные постаменты, предположить назначение которых никто не решился вслух. Первые, что представились взору, – скорее в спешке сваленные камни, а дальше – явно отёсанные человеком, всё прямее и ровнее, на некоторых даже были видны слабые зарубки, правда, без намёка на известные обозначения.       Каждый камень стоял обособленно, обращённый в невидимую даль, и вместе постаменты составляли уходящие вперёд ряды, расстояния между которыми медленно, но заметно сужались, будто сходились к центру этого самого плаца, который с самого начала показался закруглённым по краю.       – Это место не похоже на обитаемое, – сказал боцман, всё так же идя впереди, и вдруг остановился на полуслове, замерев и в движении. На постаменте рядом с ним распростёрся скелет в молебной позе, обращённый как раз таки в направлении их шага.       – Капитан, вы уверены, что мы сможем найти тех моряков живыми?       – Проход сужается, – сказал Каин вместо ответа. – Разберём фонари и пойдём параллельно.       Не позвав никого с собой, он прошёл в сторону мимо нескольких камней и, лишь раз оглянувшись на остальных, продолжил путь в общем направлении.       Вскоре плац пошёл под уклон; он теперь видел лишь мутные фигуры ближайших матросов, а с каждым шагом стена тумана между ними становилась плотнее. Скелеты не пугали его, но в грудь успела закрасться липкая, всегда так не вовремя появляющаяся тварь. В противовес ей он ускорял шаг, рискуя поскользнуться на вытоптанной (или специально расчищенной) земле, смотрел больше вперёд, чем по сторонам, и скоро создалось впечатление, что его спутники отстали, потому Каин остановился, обернувшись назад. Всё лицо было в отвратительном жиру, и, пока вытирал лоб ладонью, затем обшлагом кителя и внутренней стороной его полы, он успел несколько раз проклясть себя за то, что вообще взялся за розыск предположительно потерпевших кораблекрушение. Подождав, пока бес внутри отлипнет от рёбер, он медленно пошёл дальше, надеясь вскоре услышать знакомые голоса с той стороны, где разлучился с командой.       Он увидел что-то на постаменте и принял это за очередной скелет, укрытый бóльшим куском ткани, чем предыдущие, пока не заметил мелкую дрожь белёсых тощих кистей и всего умершего. Пульс крови в ушах застучал набатом. Он замер, протягивая клинок остриём к фигуре.       По лезвию скользнула капля, его костяшки пальцев, сжимавших рукоять, побледнели, как вдруг то, что, казалось, не могло иметь признаков жизни, обернуло к нему голову. Ужасное лицо, что одновременно было похоже на человеческое и не имело ничего с ним схожего, лицо, что многие годы приходило к нему во снах, проговорило, хрипя:       – Остров Провожающих никого не опускал…       Не палец, обтянутая кожей кость коснулась конца клинка, и Каин почувствовал, с какой силой она на него надавила.       – И тебя… не отпустит.       Шаг назад, кивок фонаря на потерю равновесия, и дальше в его памяти только вытаращенные глаза матросов, которым он отчаянно внушает, что оставаться здесь никак нельзя. Он не помнил своих слов, не помнил, говорил он спокойно или кричал, кажется, что-то о признаках чумы на останках и ещё какие-то вроде бы разумные доводы. Шли они обратно или бежали – только как будто их нёс сам ветер, и туман тогда развеялся на берегу, потому их сразу увидел постовой. Помнил точно Каин лишь одно: он ни разу не оглянулся назад.       На палубе он не взглянул никому в глаза, даже не отдал приказ поднять якорь, хоть это и было само собой разумеющееся, заперся в каюте, сразу у двери скинул замасленный китель и сел в кресло, закрыв глаза. Его била дрожь, его не успокаивала даже мерная качка флейта на волнах, он впивался ногтями в дерево подлокотников и не мог выгнать из головы то, что – он полагал, знал, нет, он был уверен – происходит на берегу. Он живо представлял, как он заполнен одичавшими, лишившимися рассудка моряками, такими же, как говоривший с ним старец. Они простирают руки к небу и падают ниц, снова встают, чтобы упасть и на следующий раз разбить лоб о камни на влажном песке, они извиваются в танце, которым проклинают «Вечного странника», они верят, что он вернётся на их остров и останется там вместе со всей командой, просто возьмёт, развернётся и…       По палубе ходили. Много шагов, беспокойных, нервных, бег, а за ним – удары в дверь, она дёрнулась, но не поддалась, и сквозь скрип досок и завывания ветра послышалось:       – Капитан! Капитан…       – Капитан, капитан, – Джулиан тянул нараспев, ступая за спиной так же медленно, как проговаривал слоги, – улыбнитесь, ведь улыбка – это флаг корабля! Капитан, а капитан?       Он опустился, обнимая за плечи, и показал деревянный кораблик, что легко помещался на ладони. Шпажки-мачты, бумажные паруса и расписанный акварелью чёрно-зелёный флажок.       – И на кой ты это хранишь? – Каин чуть обернулся и получил поцелуй в скулу, немногим выше роста волос. Усилием воли он заставил себя разжать пальцы на краях деревянной бадьи и опустить руки в воду.       – Стараешься для него, – фыркнул Джулиан, но обнял за шею крепче, – а он… Может, это единственное, что у меня от тебя оставалось.       – Неправда. Я могу спокойно здесь поселиться и ходить в своём, если ты ещё не приватизировал все мои рубашки.       – Да когда я!..       – И бельё.       – Ну уж это точно нет.       – Кто тебя знает, – Каин взял тонкую руку своей мокрой и принялся рассматривать кольцо на среднем пальце, – одичал без меня совсем. Живёшь в заколдованном диком лесу, откуда уйти невозможно…       – Кто ещё из нас одичал. Ты поёшь только когда выпьешь или сильно провинишься.       – Если тебе не нравится, я могу перестать.       – Нет уж, продолжи, будь любезен.       И он продолжил. Голос, закалённый ветром и вечными штормами, звучал в полумраке купальни по-особенному нежно, так, когда душу трогает не смысл слов или мастерство исполнения, а старание показать интонацией то, что сложно выразить словами. Не потому что это что-то неописуемое, сложное для понимания или противоречащее привычному для них миру, нет – это всего лишь то, в чём капитану не хватало духа признаться.       Тем временем маленький флейт проплывал мимо груди, подталкиваемый пальцем, демонстрировал марсели и блинды, вырезанные ещё детскими руками в несколько комплектов: основной, парадный и запасной, а на его палубе не было ни единой пылинки – на то капля чар, так же как и на паруса, не подвластные влаге. Длинные тонкие пальцы, обычно холодные и не касающиеся никого без личной выгоды, прочёсывали мокрый уголь волос, наклоняли голову назад и, пока Джулиан беззвучно касался губами лба, ласково проходили по шее, совсем чуть-чуть задевая кадык, улавливая вибрацию голоса, слегка мешая говорить.       Вскоре вода совсем остыла, и нахождение в ней стало напоминать Каину последствия кораблекрушения. Тогда он притянул Джулиана за шею, и тот было воспротивился холодной руке, но присмирел перед лицом капитана, как образцовый матрос, и позволил поцеловать себя, несмотря на чужой отказ от бритвенных принадлежностей.       Между прочим, Каин не раз утверждал, что бриться ему удобнее в море, нежели на суше. Якобы он чувствует мерное дыхание океана, становится частью корабля и качается вместе с ним – таким образом сама природа направляет руку с лезвием, оберегая своего самого преданного сына, положившего жизнь и душу на освоение вод и налаживания торговли с Амбером. В то время как с сушей капитан не находит гармонии, духовное равновесие покидает его, и рука предательски вздрагивает, мстя за взрастившую его плодородную родину. Тем не менее, как только отец возвращался во дворец, отношения с сушей вмиг становились проще…       – Ну же, перестань, – скривился Джулиан, когда очередная капля закатилась ему за шиворот, – Ты мокрый, холодный... И вообще, – говорил он, поднимаясь и направляясь к шкафу, – у тебя ни стыда ни совести. Где же…       Так и не узнав, чем виноват в настоящий момент, капитан заглядывался на змеящиеся по лопаткам волосы оттенка воронова крыла, синеющего под луной, и с особым удовольствием отмечал то, что располагалось несколько ниже. Наконец, грациозным оленем Джулиан развернулся и с огромным халатом через руку подошёл к остывшей бадье с закипающим капитаном.       – Сориентируешься, я надеюсь.       Он намеревался положить халат и так же грациозно ускакать из купальни, как вдруг Каин резко поднялся из воды, осыпая его холодными брызгами.       – Ли, – обратился он, уже поднимая руки.       – Никаких, – отрезал Джулиан и отвернулся, загораживаясь халатом от нагого тела, – Мокрый. Небритый. Скользкий. И холодный!       Капитану оставалось только принять протянутую вещь и проводить его взглядом. Он сочувственно взглянул на перевернувшегося «Странника» и принялся решительно намываться, искренне полагая, что причина его озабоченности не в вине.       Быстро покончив с водными процедурами, Каин надел свой личный в этом сказочном тереме без свирелей халат и направился отыскивать дорогу в спальню.       Халат был, конечно, зелёным. Благородно зелёным, цвета сосновой хвои, с вышитой буквой инициала, с блестящими кисточками, которые, если быть честным, ему никогда не нравились, длиной до щиколоток. Каин бы поверил, что одеяние всё это время покорно ждало своего хозяина, только ткань красноречиво пахла вайтранским табаком, что нравился ему исключительно в качестве аромата общей постели, и теми романтическими запахами леса, надышавшись которыми, слагают песни о феях и ведьмах.       Длинный коридор, лестничный пролёт и ещё один коридор, в котором появилась новая картина – марина, между прочим – и ни одного слуги. Кто знает, случайность ли это… Высокие двери легко открываются, пускают полноправного владельца покоев внутрь и так же бесшумно захлопываются.       – Закрой, пожалуйста, – проговорил Джулиан, оборачиваясь к нему от окна.       Странно. Никогда не было нужды в замках. Тем более, тех, кто гипотетически может им помешать, обычная щеколда не остановит, но раз так ему спокойнее… Ещё и в комнате душно, но окно открыто, будто это было сделано только что, а не всё время его отсутствия.       Тем не менее, стоило Каину отвернуться, Джулиан быстро скакнул из лунной полосы в темноту, к нему, и тут же пустил ломкие, словно вишнёвые, ветви вокруг его шеи.       – Я очень, очень и очень скучал, – он шептал ему на ухо, шевеля сухими губами по хрящу. – Ты никогда не сможешь представить как, но всё-таки попробуй.       И он попробовал. Вновь соединил два их существа поцелуем, обняв того за талию, но быстро спустил руки ниже и понял, что на нём не было абсолютно ничего, кроме длинной рубашки до середины бедра.       Тем временем Джулиан развязал пояс и распахнул хвойные полы, заползая тонкими руками под ткань на плечах, но не давая ей упасть. Он сделал несколько несдержанно спешных шагов назад, к кровати, уводя его за собой, но Каин быстрее сам освободил руки из рукавов халата и оставил его на краю ложа. Ярко-голубые, как вольное летнее небо, сапфиры раскрылись с прерыванием поцелуя, и Каин уловил в них взволнованную планирующую птичку, маленькую, но слишком заметную в безупречной красоте амберских небес.       Рубашка слетела скорее, чем халат. Оба они быстро оказались у изголовья кровати, и афродизиак дал о себе знать во всеуслышание: с помощью Джулиана, взвизгнувшего, когда его ни с того ни с сего хватанули по ляжке. Однако он быстро пришёл в себя, стоило Каину потянуться к прикроватной тумбе:       – Нет-нет, не надо, стой! Сразу, я тебя прошу, ну!..       – Прекращай, я в состоянии потерпеть, – грозовой тучей громыхнул Каин, ведь потерпеть он был не в состоянии.       – Милый, пожалуйста, – тщетно протестовал тот, пытаясь утянуть капитанские плечи назад, – Я… Я уже растянул себя.       Каин воззрился на него в искреннем непонимании, но спустился обратно.       – Ради чего? Я хочу любить тебя больше, а не быстрее.       Джулиан промолчал, отвернув нос и слегка зардевшись. Далее его речь за редким исключением состояла из вздохов и стонов.       Капитан не терял ни мгновения. Он успевал ласкать его свободной рукой, вжимая в постель всем весом тела на каждом проникновении, а тот и не пытался себя сдерживать. В его голове вновь всплыл вопрос о щеколде, потому что, будь его злейший враг сейчас за дверью, он бы наверняка постеснялся обратить на себя внимание в такой момент.       Джулиан выгибал грудь колесом, простирая изящную, хоть и не лишённую тугих мышц руку выше по кровати, второй забираясь в его волосы, схватывая их на затылке почти с каждым толчком. Он знал, что ему это припомнят не раз и не два, и всё равно продолжал представлять себя вольной, горделивой птицей, делающей, что ей вздумается и когда ей вздумается. Но пока Каин мог лишь время от времени подбадривать его шлепками по заднице, а тот вовсе не понимал его праведного гнева: это раззадоривало его лишь сильнее.       В свете луны разбрёдшиеся по одеялу волосы Джулиана серебрились, отливая волшебной моросью звёзд. Прохладный ветерок из окна наконец дохнул запахами ночного леса на два разгорячённых тела, и хранитель этого леса вздрогнул смоляными витками ресниц, притягивая чужой ядовитый взгляд. Он окончил прямо в моменте, в единении с партнёром по всем фронтам: телесном, визуальном и платоническом, хотя говорить о последнем в их случае было бы крайней, но от того не менее прекрасной ложью.       Не заставил себя долго ждать и Каин, измученный погоней в качестве жертвы – от рейнджеров, и охотником – за сим волшебным оленем, воплощением грации и наглости одновременно.       Одежда в ногах кровати никого не интересовала, а идея вновь посетить купальни была отвергнута ещё до её озвучивания, потому мужчинам осталось лишь уделить малую долю внимания чистоте, чтобы вновь заняться друг другом – в этот раз уже под одеялом.       – Почему моя самая отвратительная треуголка стоит в нашей спальне? – голос Каина мерно рокотал, как успокоившийся океан, хоронящий щепки разбившихся в буре кораблей.       – Потому что твоя нелюбимая с синей вышивкой, – проурчал Джулиан в чужую грудь, откуда не собирался вылезать до утра, – а эта – с золотым кантом.       Тот слишком ощутимо нахмурился и замолчал, всматриваясь в неправильно опознанную им треуголку, на что Джулиан вздохнул, скребя ногтями по его лопаткам:       – Если так будет продолжаться, ты меня или развидишь, или забудешь, но разлюбишь – это уж точно…       – Только со смертью.       – Даже здесь ты облажался. Ну сколько можно, милый, – Джулиан усмехнулся, водя носом по ложбинке груди, а после целуя её. – Никто ведь не знает, что ты здесь, правда?       – Я в этом уверен. Что же ты не спрашиваешь о моих приключениях?       – Дорога до Хаоса не так коротка, как ты думаешь, ещё наговоримся. Или тебе нечего сказать мне сейчас?       Каин медленно накручивал его волосы на кисть, чтобы после разложить их по постели самым причудливым образом и собрать волны обратно, повторяя процесс снова и снова. Как назло, именно в этот момент все завуалированные намёки и красочные сравнения в его голове рассыпались в пыль. Кроме одной мыслишки, служившей форштевнем для всех остальных.       – Люблю тебя. Ты никогда не сможешь представить как.       Каин загрёб всего его, длинного и ломкого, властного и гордого, в крепкие объятья щадящего шторма, обвился вокруг него ядовитым глубинным змеем, который скорее задушится своим же хвостом, чем отпустит его.       – У меня… завтра много дел, – совсем тихо произнёс Джулиан, будто надеясь, что тот его не услышит. – Так и до рассвета недолго.       – Тогда спокойных снов.       Джулиан расслабился в его руках, удобно устроившись на груди, а во сне капитан всегда дышал глубоко и ровно, имитируя покачивание на волнах, так что тот ночью ходил под парусом, всегда зная, кто в его сновидениях стоит у штурвала.       А Каину не спалось. Не спеша разъяснять причину, он глядел перед собой, накручивая чёрные мерцающие волны на пальцы, а звёзды ревниво царапали окно.       – Всё равно я отсюда тебя заберу… на море.