Какао и пуля

Тишина оглушительна и непоколебима. Гулом стоит она в ушах и мешает вздох судорожный сделать, дурманит, рвёт в клочья душу юную. Тряск. Тряск. Тряск. Верёвка качает тело худощавое из стороны в сторону, отбрасывая тени тошнотворные на стены. Кукла весит. Точно постановка, шутка чья-то злобная. В воздухе запах смерти томится, рябью посыпает плечи и кричит в беспомощности скупой: «Нет. Нет. Нет!» «Снимите её, быстрее, пожалуйста! Она ещё дышит, я уверена!» Надежда рвётся птицей в груди. Так забавно. Так глупо и плачевно. Кто объяснит, за что жизнь суровая спиной повернулась к неповинному творению своему? Кто карты все на стол выложит и поможет лабиринты запутанные разобрать? Тряск. Тряск. Тряск. Рвётся верёвка, тельце падает на пол холодный, пыль поднимает и перекатывается, в одёжке своей путаясь нелепо. Луна руками дрожащими хватает плечи сестры, поднимает несчастную и укачивает крошечное создание в объятиях болезненных. Не верит, слезами омывая побледневшие щеки. Целует плоть серую от дыхания смерти. Тут и там. На лоб, на переносицу. На губах морозных застывает, чувствуя костями гибель неминуемую. Забрали. Лишили. Убили. Врачи, чья помощь и не требуется уже, стараются Джиюн оторвать от кровинушки своей. Не могут они, больно смотреть на горе человеческое. Губительна картина, представшая под вуалью траура. И лишь тень одна, фигура женская, робко выходит из-за спин чужих, намереваясь разделить страдания безутешной девушки. Пак на колени садится, лица привычно невозмутимого не держит она — тоска, сожаление и вина застыли в янтарных глазах. Женщина Луну притягивает за талию к себе, губами солёными прижимается к затылку и шепчет слова, которых и не вспомнит теперь. Госпожа не знает, каким чудом удалось ей увлечь подопечную в капкан хрупких рук, не понимает, как сама то выдержала оглушительные крики бедной певицы, сохранив относительную трезвость рассудка. Весь тот вечер роковой, пока родители сестёр Хон были в пути, менеджер из объятий не выпускала Джиюн. Сидела с ней на скамейке, волосы спутанные гладила и, кажется, пела колыбельную: неумело, хрипло немного и так несуразно. Почему-то, это успокоило агонию Луны, хотя бы на время. Заставило девушку обмякнуть и оборвать надрывающийся поток боли, слезы обжигающие безмолвно стекали по щекам. Изредка женщина их легонько платком промакивала, дрожь собственного сердца умело скрывая за маской собранности. Она обязана была терпеть, держаться и помогать подопечным своим пережить болезненные события. Поплакать Пак успеет дома, за закрытыми дверьми будет рвать подушки и связки голосовые портить выкуренными пачками сигарет. Сейчас не время. У неё никогда не было времени на себя. Казалось, работа заменила ей саму суть существования. Затмила все иные краски жизни, вынуждая бездумно следовать поставленному сценарию агентства и своих подопечных вести за собой. Только вот верхушка прогнившая не ответит за смерть айдола, не станет головы свои складывать на плаху правосудия. Так и останутся виновные на свободе, руки кровавые грея под лучами солнца. Пак не заметила за пеленой своих мыслей, как кто-то из врачей попытался Луну вырвать из крепких объятий. Наверное, успокоительное дать хотели или отвезти в более безопасное место, где ничего не сможет ещё сильнее пошатнуть психическое состояние бедной девушки. Но Джиюн, заплаканная и дрожащая, вцепилась пальцами в талию своей наставницы лишь сильнее. Вжалась всем телом, лицом покрасневшим уткнулась в изгиб чужой шеи и едва не закричала от отчаяния. Спокойнее ей здесь, рядом с женщиной, одно присутствие которой успокаивает и позволяет забыться хотя бы ненадолго. Запах сандала и пряного какао проникал в лёгкие, действовал лучше таблеток ненавистных и отключал навязчивые мысли. Протянуть руку хотелось, пальцами ледяными зарыться в глубины тёмных локонов и никогда больше не открывать измученных глаз. — Не трогайте меня, прошу Вас, — жалобный всхлип раздался откуда-то из-под пиджака Пак, когда девушка ещё пуще прижалась к менеджеру. Женщине показалось, что она услышала хруст собственных рёбер. — Я чуть позже приведу к Вам Джиюн, — госпожа продолжала убаюкивающе водить руками по хрупким плечам и спине подопечной, её некогда непоколебимый взгляд стал практически умоляющим, просящим службы спасения подождать. Пак боялась, страшилась, что Луна совсем рассудок потеряет от гибели Союн. Не могла допустить этого. Не могла позволить ещё одному лучику света погаснуть в стенах этого злосчастного места.

***

Время лечит, говорили они. Нет. Обманули. Оно лишь боль притупляет слегка да силы жить даёт. Джиюн с колен поднялась, вернулась в группу родную и шла к успеху, спотыкаясь о препятствия на пути. В затылок смерть дышала ей, на каждом углу она отчаянно мерещилась, но настрой боевой утихомирить так и не смогла. Ублюдки. Нелюди. Как земля только носит таких? Луна по улице брела бесцельно, минутку свободную уличив меж делами. Очки обзору ясному мешали, а маска дыханию препятствовала. Только пустое это, по сравнению с болью в груди. Несправедливо. Несправедливо. Несправедливо. Почему агентство глаза закрывает на череду убийств? Замешано тоже оно? Вздохнув глубоко, Джиюн на небо посмотрела и усмехнулась мрачно — не верила она в Бога теперь, не могла понять, как творец библейский допустил такое безобразие среди своих детей? Пустое. Пустое всё это. Ноги сами по улицам вели, людей огибали, вечно спешащих куда-то. У всех свои дела, свои цели и стремления. Луна одним живёт — жаждой мести. Неправильно это, да кто судить её будет? Грех окружает девушку повсюду: алчность, уныние, зависть, гнев. Страшно верить. Страшно жить. Не знает Джиюн, кому сердце свое на сохранение отдать может. Время безмятежное заканчивается, приходится заставить себя и пойти в сторону агентства. Почему-то холодок скользит вдоль позвоночника, тревожа голову мыслями дурными. Плохое, дурное предчувствие преследует, отступать не желая. — Джиюн, где ты ходишь? Черт возьми. Голос этот из тысячи узнать несложно, он родным стал, ненавистным и любимым в одночасье. Запах какао в лёгкие ударяет нежно-нежно, к счастью, улыбка ребяческая скрывается маской. Негоже злить Госпожу, и без того готовую вцепиться кому-то в горло. Пак стояла у дверей высотного здания, зябко в пиджаке дрожала, но ждала терпеливо подопечную свою. Chapman red догорал меж пальцами, пеплом осыпаясь на влажном асфальте, а глаза тёмные-тëмные, подобные небосводу ночи́, сверкали строго, недовольно, но обеспокоенно. Недавний фанмитинг оставил след на менеджере — боязно женщине за Джиюн, следить хочется за этой девушкой борзой, оберегать и вечно на виду держать, дабы от опасности отгородить. Но как птицу вольного полёта в клетке запереть? Всё равно выбраться сможет, бесполезно на привязи держать. — Извините, я успеваю на тренировку, — сил спорить не было, да и не хотелось конфликт попусту раздувать. Нервов на всё не хватит, а отношения с менеджером только-только вернулись в нужное русло. Луна свойством обладала плачевным — портить всё, к чему прикасается её душа. — Как же ты не поймёшь, — женщина головой качает устало, вздыхает тяжко-тяжко и спешит подойти к девушке. По-матерински строго хватает полы чужой куртки да со звуком резким застёгивает их, едва не прищемив нежную шею лидера. Смотрит прямо в глаза, близко стоит теперь, обжигает душу гневным огоньком. Пак со временем тоже изменилась, только не по своей воле: приходилось строгой быть, жестокой иногда и грубой. За руки девочек своих таскала по психологам, телефоны проверяла каждую неделю, а день контроля никогда не уточняла — чтобы «сюрпризом» было. Боится. Беспокоится. Но скрывает отчаянно. Мешки синеватые красовались яро на лице менеджера, они тональным средством замазаны, да уличить можно, если присмотреться как следует. Луна находила странное очарование в каждом изгибе чужого тела. В щеках, краснеющих от злости, в пальцах тонких, дрожащих от холода, даже дыхание неровное отзывалось приятным теплом внутри. Странно. Необычно. Джиюн невольно голову в бок склонила, рассматривать с новым усилием принимаясь наставницу, точно понять старалась истоки своего интереса. — Дело не в том, что ты собьёшь свой график, хотя и это крайне неприятно, — Пак, позабыв о том, что они стояли посреди улицы, на обозрение у притаившихся СМИ, мягко локон каштановых волос заправила за ухо айдола. Часто делала так, когда они наедине спорили о чем-либо: «Хочу в глаза твои бесстыжие посмотреть» — Тебе опасно выходить куда-то без охраны. Луна фыркнула разочарованно. Руки на груди скрестить хотела, но одернула себя, дабы не подливать масла в огонь. И без того по лезвию ножа ходила, близка к провалу была. — Ранним утром ничего бы не случилось, Госпожа, — Джиюн наконец маску с лица сняла, воздух промерзлый полной грудью вздохнула и спрятала ладони в карман куртки. Понимала, что ведёт себя опрометчиво, но признаваться в этом не собиралась. Упрямая. Гордая. Под стать менеджеру своему. — Надеюсь, когда-нибудь ты перестанешь быть такой наивной, — женщина предплечье айдола подхватила и напористо потащила её ко входу в агентство. Непонятно: то ли замёрзла в конец, то ли неладное что-то почувствовала. — Я быстрее умру, чем изменюсь. Судьба с иронией за ручку ходить любила: кривая попытка Джиюн пошутить утонула в глухом содрогание воздуха. Что-то туманное, похожее на стук тихий, отскочило от стен небоскрёбов. Птицы с деревьев ближайших улетели, взмыли вверх, рассекая небо своим громогласным криком. Луна понять ничего не успела, оглянуться даже не попыталась. Рваной хваткой за рукав курки, Пак успела утащить девушку за свою спину, среагировала, оберегла от пули, которая умудрилась так неудачно задеть плечо самого менеджера. Немногочисленные прохожие замерли от ужаса, а после с места сорвались, бежали на ногах негнущихся: за свою шкуру в первую очередь опасались. Все звуки, ощущения и мысли замолчали в миг один, только запах пороха и свежей крови, стекающей по ткани белого пиджака, ударил по нервным окончаниям. Луна спиной прижатой к дверям прозрачным оказалась, округлившимися от шока глазами наблюдала за своей госпожой: женщина зажмурилась, шаталась едва уловимо. Побледнели щеки, а пальцы мертвенно вцепились в руки подопечной. Глубокая рана рассекала плечо, боль невыносимой была — холостая пуля заставляла кожу гореть от ожога, ощущение свежей, липкой крови вызывало тошноту и головокружение. Джиюн впервые осознала настоящий масштаб происходящего, то, насколько отчаянно кто-то пытался избавиться от нее. Ведомая бурлящим в венах адреналином, девушка подхватила менеджера за талию и ввалилась вместе с ней в прихожую здания. Болезненный стон с губ Пак сорвался, глаза тускнеют жутко, навевая мысль о том, что её непоколебимая дама вот-вот упадёт в обморок. Полицию и скорую помощь вызвали незамедлительно, охранники на улицу выбежали, лелея глупую надежду виновного догнать. И только Луна на диванчике сидела, укрывая в объятиях своих раненную Пак. Знакомая картина: одна из них дрожит, слезы в глазах тёмных прячет и, птицей, в ловушку загнанной, жмётся к груди другой. Госпожа едва ли говорить сейчас могла, губы кусала, помаду багряную мазала и до боли сжимала в своих кровавых пальцах ладонь подопечной. Смерть не пугала её до сегодняшнего дня. Она чем-то далеким и неизбежным казалась. Но дыхание явления этого было намного страшнее всяких фантазий. Впрочем, Пак поступила бы так же при любом раскладе — жизнь свою отдала бы за благополучие Джиюн. Луна себя винить не переставала. Одна лишь мысль о том, что ещё один дорогой сердцу человек мог погибнуть из-за её легкомысленности, вызывала в горле тошнотворный ком. Ненавидела девушка себя. Презирала. Может, умереть лучше и покончить мучение свои и страдания близких? — Не смей делать этого, — Джиюн вырвалась из тяжких мыслей, чувствуя небольшое шевеление у себя под боком: Пак глаза открыла наконец, дышать чуть ровнее стала, но голос её так и не перестал дрожать. Страх мешал или боль в плече сковывала — понять сложно. — Не делать чего? — Себя винить. На твоих руках нет моей крови, — Луна вздыхает тяжко-тяжко, проглотить старается ком слепой ненависти. Почему даже с плечом простреленным эта женщина продолжала о других беспокоиться в первую очередь? Подопечную свою утешала и не позволяла эмоциям верх над собой взять. Девушка глаза зажмурила, мысли непрошенные отгоняя. Рукой пригладила взлохмаченные от ветра волосы менеджера и сжала пальцы Пак в ответ. Кожа слиплась от остатков багряной крови, соединила их плоть в танце злосчастной смерти. Все кругом мельтешили, бегали — кто за аптечкой, кто нервно выглядывал из окна, чтобы вовремя заметить появление полиции и скорой помощи. И только один человек, вышедший плавной походкой из-за угла, вёл себя слишком непринуждённо. Ухмылка змеиная губы кривила, а аура тяжёлая в мгновение повисла на плечах Джиюн ощутимым грузом. — Каждый день — новое приключение для вас, барышни, — Минхёк стакан прохладной воды протянул в сторону Пак, наблюдая, как женщина неловко пытается сделать глоток и ничего не пролить. Глаза искусителя скользнули по рукаву порванного пиджака, осмотрели рану свежую жадно-жадно. Точно выгоду свою этот юноша ищет в сложившейся ситуации. Как и всегда. Чуть ближе подошёл, наклонился, заставив менеджера красноречиво тёмную бровь выгнуть: «Не приближайся — убью.» — Наёмник у них так себе, — Минхёк языком щелкнул и выпрямился, вновь нависая коршуном над собеседницами. — У него был шанс убить вас обеих, но он смиловался. Действительно, один выстрел несчастный девушек отделял от погибели. Стрелок мог спокойно нажать на курок повторно, оборвав нити жизни глухим перезвоном. Но он не стал. Ушёл. Напугать хотел всего-лишь или струсил? — Спасибо, мне стало намного легче от этой информации, — язвительно пробормотала госпожа, всем богам молясь, чтобы этот невыносимый мужчина оставил её с Джиюн наедине. Сейчас не хотелось ни с кем дело иметь. Сил на разборки не было. Душа и тело женщины к покою стремились. Прижимались ближе к девушке, позволяя её теплу согревать продрогшие конечности. Молитвы женщины услышаны были, только исковерканы немного — со стороны улицы послышались сирены скорой помощи.

***

На следующий день госпожа Пак так и не вышла на работу, агентство ей выходной позволило взять. Какая благодать. После случившегося заслуженно было бы подарить бедному менеджеру неделю отдыха, но, казалось, без неё это здание и карьера SIRENS разрушатся вдребезги. Джиюн места найти себе не могла. На репетиции ошибалась, латте в кафетерии пролила, а после едва не слетела с лестницы. Время непозволительно долго тянулось, остатки самообладания стирая в пыль. Тик. Так. Тик. Так. Ноготки по столу деревянному стучали, ритм скованный отбивая. Уйти хотелось. Навестить женщину, чье плечо в буквальном смысле послужило самой преданной опорой. Сердце сжималось, неприятным осадком сдавливая все внутренности — возможно ли настолько сильно переживать о ком-то? Что-то большее притаилось в этих чувствах. Безусловно, наставница внесла огромный в клад в жизнь айдола, родной стала за многие годы совместной работы. Но потерять её слишком страшно. До дрожи. Одна мысль не увидеть больше блеска чёрных глаз вызывала болезненную агонию и тошнотворный узел в животе. Джиюн не выдержала под вечер, убежала, сославшись на плохое самочувствие. Такси вызвала, по дороге заехала в кофейню и цветочный магазин. Сомнения душу отравляли: не слишком ли нагло заявляться на дом к наставнице, не предупредив о своём появление заранее? Только вот времени на раздумья не было. В окне автомобиля огоньки ночного города мелькали, россыпью звёзд озорных сияли. Приветствовали девушку и воодушевление небольшое давали. Она ведь не делает ничего криминального. Просто переживает. Искренне переживает и стремится поднять настроение близкому человеку. В подъезде сквозняк гуляет, под куртку залезть пытается и щекочет нервы. Неприятно. Не то согреться стараясь, не то пряча отблеск смущения на щеках, девушка зарылась в белый шарф и поспешила побыстрее дойти до нужной двери. Тяжело идти: ноги медью налились от волнения, а большая корзина, цветами и сладкими мелочами переполненная, норовила склонить Луну на один бок и лишить равновесия. Ещё никогда в своей жизни Джиюн не было так сложно поднять руку и нажать на звонок. Мягкая мелодия, за дверью раздавшаяся, оглушительно прозвучала в мертвенном покое коридора. Шаги послышались. Кроткие-кроткие, пугливые. Стук. Грохот. Тишина. Казалось, что-то упало по ту сторону, и это «что-то» неминуемо вызвало приглушённые ругательства. Девушка глаза округлила — Пак умела бранью нецензурной выражаться? Странное, тёплое чувство где-то под рёбрами зародилось. Госпожа любимая всегда строила из себя идеал непоколебимый, принципиальный и благородный, отчего Луна готова была хвататься за любую возможность уличить в наставнице человеческие черты. Неловкость, реплики дерзкие и живые огоньки в глазах ночных. Дорогого стоило. Ценно. Пленительно. Наконец открылась дверь, заставив айдола дыхание затаить. Тонкая полоска света ареалом охватила сначала волосы цвета крыла вороньего, а после и весь образ наставницы: тонкий чёрный халат из шёлка струился водопадом по бледной коже, ноги огибал, оставляя для фантазии лишь небольшой вырез на бедре. Локоны, ставшие заложниками постоянной укладки, непослушными прядями ниспадали по плечам и спине. Пушистые, свободные от оков плойки и лака. Без макияжа непривычно видеть Пак. Непривычно, но очаровательно до лёгкой дрожи в коленях. Такая домашняя, уютная. Хотелось с порога накинуться на женщину, украв её хрупкое тельце в свои объятия. Щеки зацеловать, шлейф из пурпурной помады тут и там оставляя. — Луна? Что ты здесь делаешь, у тебя не закончилась вечерняя тренировка, — госпожа откашлялась, смахивая лёгкую хрипотцу, и бросила удивлённый взгляд на свою подопечную. Смущение не заставило долго себя ждать, даже ругать перехотелось. Пальцы в ручку дверную вцепились чуть сильнее, когда сладкий аромат какао внедрился в лёгкие. Не ожидала. Не ждала. Привыкла в одиночестве тащить на плечах бремя своих проблем и забот. А тут подмога прибежала, розовощекая, да с глазками сверкающими. — Можно Вы меня завтра поругаете, а сегодня мы сделаем вид, что я ничего не прогуляла? — Джиюн слабо улыбнулась, неловкая с головы до пят. «Дурочка.» — Проходи, — Пак осторожно в сторону отошла, позволяя девушке перешагнуть порог. Улыбку спрятать пришлось за занавесом волос, чтобы строгость сохранить. Неправильно это. У них рабочие отношения. Только рабочие. Почему же женщина позволяет видеть себя такой: несобранной, беззащитной и живой? Девушка на столик в гостиной поставила два стаканчика с какао и свою корзину с подарками, оставив женщину в прихожей. Забавно. Пак, надеясь, что её не поймают за суматохой, поспешила к зеркалу и принялась расчёсывать спутанные локоны. Знала бы она, насколько сильно Джиюн понравился пейзаж лёгкой небрежности. — Извините, что без приглашения, — Луна оправдываться принялась, как только наставница проскользнула следом за ней в комнату. Босые ноги по вороху ковра шагали плавно-плавно. Походка у этой женщины никогда не менялась. Грациозная, изящная. Точно птица феникс, оголившая свои яркие перья под взглядами восхищенных зрителей. — Всё хорошо, мне приятна твоя компания, — госпожа бумажный стаканчик со столика подняла и, не церемонясь, к губам поднесла. Глоток жадный сделала, глаза от удовольствия прикрыла и почти замурчала, точно кот чеширский, отхвативший самый лакомый кусочек сказочного торта. — И спасибо тебе. Джиюн улыбнулась широко, налюбоваться не могла на наставницу. Пак всё больше на богиню походила, в халате одном и с пенкой от какао на верхней губе. — Мне несложно. Госпожа присела на диван и жестом ненавязчивым пригласила подопечную опустить рядом. Луну уговаривать долго не пришлось. Сердце в пятки опустилось, трепетало от возможности оказаться так близко к женщине, чей образ частенько посещал её мечты и фантазии. Ногу на ногу закинув, Пак в окно взгляд свой устремила, ненароком избегала лика айдола. Боялась повести себя глупо и слишком много позволить. Ненавидела уязвимость свою и слабость сердечную, которая только перед Джиюн возрождалась в груди. Эта дама голову кружила своими очами невинными, словно оленёнок, с пути сбившийся. — Можно Вам вопрос задать? Вздрогнули плечи менеджера, опять голос, по-детски наивный, из омута мыслей вытаскивает и заставляет с реальностью неутешительной столкнуться. Пришлось повернуться, вздохнуть и кивнуть едва заметно. Понимала женщина — разговор странный предстоит. Нутро подсказывало. Кровавым пожаром в сознании горело, обжигало и подзывало шагнуть в неизвестное. — Почему Вы никогда не подпускаете никого к себе? — пальцы девичьи стыдливо впились в край объёмной толстовки, сжимали, волнение стремясь успокоить. — Всегда отстранённые и боитесь показывать свои чувства. С трудом оторвавшись от истязания одежды, Луна взглянула на задумчивую наставницу, точно пыталась проникнуть той в голову и прочесть мысли. Не выходило. Как и обычно. Госпожа такие стены вокруг себя выстроила — ни один воин доблестный не пройдёт. Не пробьёт защиту эту. Женщина шумно выдохнула, переносицу сжала и на долгие несколько секунд замолчала. Открыться кому-то? Кошмар во плоти. Пыталась, старалась честной с людьми быть, только больно ранили жалкие попытки. Одно разочарование и обиду принесли они. Юн последней была, и ударила она больнее всех остальных. Остро. Чётко. Попала точно в цель, отравила душу и заставила забыть про романтику раз и навсегда. — Так проще, — на вздохе пробормотала женщина, нервно постукивая пальцами по крышке какао. Рассказать хотелось, но желание скрыться от собственных чувств было сильнее. Точно маленькая лисичка, прячущая мордочку в снегу. Холод внутренний всегда остужал пыл юношеской страсти. — Безопаснее одной быть. — А как же любовь? — айдол неосознанно впилась пальцами в собственное бедро, болезненно, чтобы трезвость рассудка вернуть себе. Ладони зудели от напряжения, недосказанность и опасения в воздухе тёмным полотном повисли. — Любви не существует в природе, — Пак криво усмехнулась, отставляя почти допитый какао на столик. — У всех живых существ до нас была одна единственная цель — создание потомства. Не было возвышенных чувств и глупой любви. А потом что-то подобное появилось у людей? Слабо в это верится. Джиюн на месте застыла, уставилась прямо в глаза наставницы. Сейчас они как никогда напоминали пустые стекляшки, лишённые чувств и эмоций. Пустота. Расчётливость и гул всепоглощающих страхов. Госпожа Пак всегда казалась человеком, разбить которого просто невозможно. Гордая, сильная и независимая. Но маска менеджера разбилась о кафель. Госпожа, как бы не старалась отрицать этого, в первую очередь была обычной женщиной. Все её шрамы и ожоги, оставленные любовью, оголились в приглушенном свете искусственного камина. «А как же я? А как же моя любовь к Вам? » Отрицать больше смысла не было — Луна, как дура последняя, безнадёжно влюбилась в свою наставницу. Голову потеряла и землю под ногами. Долго отрицала. Долго сдерживала в себе сердечные порывы. А был ли смысл терпеть дальше? Пак закрывалась всё сильнее с каждым днём их борьбы против Эдема. Пряталась от всех за своей чертовой стеной, не подпускала и кусалась больно. Мозги отключились, отдали руководство ситуации сердцу тревожному. Оно который месяц уже билось ради одной единственной женщины. Взаимности требовало и пылало жаждой. Пусть к чёрту все границы и правила катятся. Лучше рискнуть и краснеть всю оставшуюся жизнь, чем терпеть эту боль. Тело само по себе двигалось, руки потянулись и рвано схватили госпожу за ворот халата, времени одуматься не давая. Сухие губы айдола нашли плод свой запретный — в уста Пак вцепились жалобно, умоляюще почти. Целовала робко, но пылко, вкладывая самое сокровенное в это прикосновение. Всё замерло. Глаза менеджера расширились, а сердце из грудной клетки провалилось в желудок. Билось быстро. Волнительной дрожью сковывало движения. Остановить девушку надо, прекратить мучения. Но онемело тело. Каждая клеточка замерла в ожидании чего-то. Неправильно. Неправильно. Неправильно. Луна её подопечная. Подопечная. Такая молодая и невинная. А хотелось ли самой Пак клеймить Джиюн именно так? Все их взгляды, украдкой брошенные на мероприятиях, нежные объятия и чуткие соприкосновения рук. Все вело именно к этому, на скользкую дорожку. Госпожа уверена — она в аду будет гореть. Ответа на поцелуй не получив, Луна отстраниться попыталась. Готовой была к водопаду ругательств, ненависти и презрениям со стороны наставницы. Но её остановили. Пак неуверенно зарылась в каштановые волосы девушки, помедлила мгновение и поддалась вперёд. Жарко. Голодом тактильным переполненная, женщина напала на губы подопечной, резкий стон вырывая из чужого горла. Зелёный сигнал подала. Разрешила. Позволила и приоткрыла занавесу душеньки своей. Джиюн талию женщины сжимает, к себе ближе притягивает, дабы в полной мере сладкий нектар вкусить. Гладит кожу через ткань халата, прикасается к шее, плечам, к бедру полуобнаженному тянется. Заставляет госпожу свою мелкими мурашками покрыться. Давно никому женщина не позволяла так чувственно открывать собственное нутро. Слишком уж больно раны, бывшими оставленные, кусали нежное сердце. Возбуждение накрыло волной от груди к полам полураскрывшегося халата. Шелковистая ткань ниже скатилась от нескончаемых соприкосновений двух тел, горела кожа, клеймом адским освещала события этого вечера. — Это неправильно, — каким-то чудесным образом умудрилась меж поцелуями прошептать Пак, только вот отстраниться не могла. Ластилась ближе, ведомая голодом многолетним. — Помолчите, пожалуйста, — проворная ладонь Луны на плечо обнажённое опустилась, надавила и заставила женщину спиной опуститься на диван. Всё. Захлопнулась ловушка. Некуда бежать. Девушка ловко оседлала госпожу, быстрым, нетерпеливым движением принялась развязывать пояс на халате. Сосредоточенная. Точно от действия этого зависел исход всей её жизни. Удивилась менеджер наглости такой, да промолчала, руками придерживая подопечную за тонкую талию. Рёбра под пальцами ощущала отчётливо, тягостно на душе стало — стресс и диеты различные здоровье погубить могут. Вдохнув полной грудью, женщина багрянцем покрылась, отбросила Джиюн наконец пояс проклятый. Картину открыла для себя самую желанную: женское тело всегда манило к себе айдола, возбуждало. Но Пак особенной красотой обладала: изгибы округлые, шея тонкая и плечи, усыпанные родинками. Бинт белый на руке виднелся. Гнев и нежность в венах забурлили. Девушка склонилась осторожно, губами сухими прижимаясь немного выше перебинтованного места, чем ещё сильнее разогнала краску по щекам женщины. Пак, несмотря на изобилие поклонников и ухажёров, не смела считать себя красавицей. Возраст своё брал: фигура не была такой же худенькой, как десять лет назад, скулы заострились, а решительность куда-то испарилась. Закрыться хотелось, плед с грядушки стащить и спрятать своё тело от пленительных очей Луны. Словно смущение наставницы уличив, Джиюн мягко коснулась пальцами чужого лица, повернула к себе неспеша и запечатлела поцелуй на переносице. Чутко. Трепетно. Разрушить женщину стальную боясь. — Ты очень красивая, — айдол разукрасила остатками своей лиловой помады линию подбородка, ключицы и ложбинку между грудей — как выяснилось, именно тут её женщина чувствительнее всего. Менеджер вздохнула шумно, зарылась пятерней в локоны подопечной и сжала у макушки. Голову откинула назад, предоставляя больше пространства юному художнику. — Мы так быстро перешли на «ты»? — Пак робко прикусила нижнюю губу, всё сильнее подрагивая от растущего напряжения. Сбилось дыхание. Тяжёлым стало, глубоким. Точно невидимый кто-то лишил их кислорода. Женщина неуверенными прикосновениями скользнула под толстовку девушки, живот обнажённый погладила, судорогу мышц вкушая под своими пальцами. — Хочется, чтобы я называла тебя госпожой? Сердце удар пропустило и замерло где-то меж рёбрами. Пак с удивлением врезалась взглядом пылающим в глаза юной персоны. Как можно быть такой скромной и покорной на работе, а здесь, в свете лунных огней, обнажать истинную страсть души своей. Ладони женщины вверх взметнулись, со вздохом резким грудь Джиюн сжимая через ткань кружевного лифчика: — Возможно, мне бы это понравилось. Айдол едва не пошатнулась от требовательного касания наставницы. Вцепилась в бедра госпожи сильнее, красные следы оставляя пальцами. Терпения не хватало на то, чтобы продолжить прелюдия, девушка загорелась новой волной желания своего. Смотря точно в глаза Пак, Луна спустилась чуть ниже по ногам стройным, подхватила под колени и расставила их в стороны. Открыла самое сокровенное для себя, чтобы прихоть любую в жизнь воплотить. Дрожали ладони от нетерпения, ткань белья нижнего осторожно отодвинули, чтобы блеск греховный уличить наконец. — Позволите, госпожа? — девушка щекой горячей прижалась к бедру женщины, прикусив перед этим фарфоровую кожу. Игриво, дерзко, горячо смотрела, каждый вздох неровный, рождённый в груди менеджера, губами ловила. Пак кивнула медленно, противясь порыву безбожно дёрнуть бёдрами вверх и прижаться ближе к девичьим страстям. Ждать себя не заставила Луна, тут же нырнула вниз, проводя языком горячим по возбужденным складкам. Робко немного, пугливо — опыта не слишком много было у неё. Когда успеть то личную жизнь построить с их графиком в агентстве? Но даже такого простого касания хватило, наставница голову на диван отбросила, руку приподняла и схватилась за волосы каштановые. Направляла бережно, показывала, где коснуться, куда надавить, дабы вершину экстаза подарить. — Смелее, пожалуйста, — под руководством чужих вздохов, Джиюн мягко глубже зарылась, пульсирующий комок нервов стимулируя с большим усилием. Рисунки, ей одной понятные, выводила, ноготками царапала бёдра и низ живота, двигалась отчаянно, самобытно. Точно зависимой стала от того, как Пак, тихой быть стараясь, ругалась себе под нос. Губы мягкие кусала, грудь собственную терзала свободной рукой. Давно одинокой была, времени не было на то, чтобы потребности свои удовлетворить — каждое движение Луны внутри вызывало приток крови к лону, заставляло намокать всё сильнее. Хватка в волосах стала крепче, настойчивее стремясь достигнуть пика удовольствия. Прогнувшись в спине почти до хруста, женщина зажмурилась крепко-крепко, с немым стоном позволила оргазму поглотить себе целиком. Джиюн судорожно вздохнула, ласки продолжая, чтобы устроить наставница мягкое падение с высоты. Девушка ещё никогда не видела явления, более красивого и изящного. Замедлила постепенно движения, пока и вовсе не отстранилась, губы влажные вытирая рукавом толстовки. — Боже, — Пак рукой прикрыла лицо, румянец смущения скрывая от глаз подопечной. Она так быстро кончила. Блять. Тяжело признавать уязвимость свою перед особой юной. Перед дамой, которую сама госпожа впервые повстречала, когда та девчушкой молоденькой была. Странно. Джиюн усмехнулась и заботливо накрыла ладони женщины своими. Провела нежно по кистям и предплечью, получая отклик на плоти чужой в виде потока чутких мурашек. —Ты великолепна, — россыпь поцелуев пришлась на лоб, макушку и кончик носа. Всё тепло своё отдавая возлюбленной. Сложно сопротивляться подобному. Вот и Пак не смогла — растаяла, как школьница, впервые коснувшаяся запретной любви.