не любящий,не замечающий

У Ин любит смертью, запахом падали, криком стервятников. Любит грязью, похотью, изнывающим от желания членом, слюнявыми поцелуями. Любит языком, что обводит чужие зубы, чужое нёбо, укусами по телу, зализыванием засосов на шее. У Ин не любит ликованием богов Олимпа, не любит серенадами. Любит изнеможением. Любит сигаретным дымом в лицо, в губы. Любит псиной, укусившей хозяина. Любит закодировано, слово конченный наркоша. Любит передозом, как завязавший. Любит открыто, громко, пошло. А Джа Хен трепещет поцелуями в лоб, скулу, щёку. Обводящими брови, веки, губы нежными пальцами. Улыбкой кроткой одаривает, волосы с глаз убирает. Любит полевыми лилиями. Любит ангелами. Любит, блять, Сикстинской капеллой. Любит украдкой, тихонько, чтобы незаметно, чтобы безгрешно. Но они любят-любят-любят. У Ин взор его любит. Антрацитовый такой. Туда заглядывает внимательно, будто в мгновение там образуется млечный путь, а может и вовсе, другую цивилизацию увидит. Но отыскивает лишь оттаявшую ласковость. Натыкается на ростки новой зелени, на подснежники, на возрождающуюся весну. Он в глазах Джа Хена привязанность, припорошенную снегом, нашёл. Любит его баритон. Голос Хена обжигает. Хочется слушать и слушать, поставить его на рингтон, будильник. Хочется постоянно находиться в наушниках, чтобы проигрываемый плейлист состоял из счастливчика. Утонуть, захлебнуться. Всплыть с гипертензией и пенистыми выделениями. Причина смерти: внеземная к Джа Хену, что топит, топит. Так сопливо, что аж до блевоты. И так убийственно, удушливо, убого становится. Три У — аббревиатура всего, что происходит между ними. Всего, что происходит с У Ином, потому что нельзя пятнать развратом, содомом. Он, блять, уверен, что у любых внеземных организмов, прошедших поколений, существующих до рождения Христа, божество в лице новичка существует. Хен — Прометей для всех. Он огонь своим холодом разжигает. Он, словно человек с головой шакала, забальзамировал, да в мумию превратил выражением вороньих глаз, не удосужился спросить, хочет ли У Ин. Конечно, блять, хочет. Тут без слов и фонограмм понятно. Но нельзя. Запрет действует на законодательном уровне. Плевать, что взаимно. Плевать, что необходимо обоим. Запрещено, будто сам Юн Сок Ёльсобственноручно приказал дистанцироваться. Удручённо. Ужасно. Устрашающе. Дёгтярные глаза выбивают землю из-под ног. Там трещит всё, ломается в беззвучном крике, когда Хен узнаёт об измене в отношениях, в которых они оба не состояли. (Но было что-то, было же, — кричит где-то в подкорке мозга, что забывается с очередной таблеткой экстази.) Омуты стеклянные, такие родные, но недоступные, втягивают всё дальше-дальше, за пределы стратосферы. Свет весеннего пробуждения тускнеет с каждым резким словом. У Ин сквозь свои блядские очки засматривается в сотый раз. А желтые стекла не спасают. Взор напротив — точно звёздная россыпь. Заглядывает в эти галактики, но умирает от взрывов сверхновых звёзд. Он в глазах Джа Хена боль леденящую нашёл. Уничтожающе. Уязвимо. Устало. Три У — У Ин — умственно отсталый уебок, раз предал, растоптал все бутоны ебучих лилий, собственноручно обрезал крылья херувимам, оскверняя все иконы, все фрески, всю бывшую ватиканскую церковь. Влюбился сам. Сломал сам. Теперь страдает, тоже сам. Лепестки белых цветков оседают где-то внутри грудной клетки, раздирая чувством вины. Уныло. Уродливо. Уёбищно. Джа Хен больше не смотрит. Не мажет тайком угольными глазами. А они теперь пугают до чертиков, леденят, ломают кости своим холодом, тем самым подпаливая что-то тайное: то ли интерес, то ли что-то забытое, что-то любовное, а оно узлом внизу живота растапливает закоченелые конечности. У Ин в чужой тьме отыскивает лишь ледниковый период. Эпоха ледяного покрова там, где раньше всё трещало весенним светом. Он в глазах Джа Хена недоверие, покрытое инеем, нашёл. Юн Сок Ёль выносит приговор: Три У — У Ин — ущербный урод. Херувимы смеются. Лилии больше не растут. А снег не тает даже в апреле.