Это плохо, это грех.

Каждое утро нужно начинать с молитвы. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Ведь новый день — новая возможность встретить Бога, служить Богу, посвятить жизни Богу. Необходимо поблагодарить Его за счастье проснуться. Я встаю раньше всех, по крайней мере, в доме тихо и от этого спокойно. В моей комнате нет следов светского мира, кроме стола и тумбочки, где лежат немногочиленные личные вещи: учебники, разбросанные тетради, пара-тройка книг, среди них фантастика и ужасы, но есть даже классика (Американскую трагедию я пытался прочитать раза три), много цветных пластырей, стикеры с персонажами из мультфильмов — подарок сестёр, значки с музыкальными исполнителями. Около кровати — плеер с наушниками, бревиарий , блистер с обезболивающим (остались две таблетки). На дальней стене одна единственная полка с иконами. Я поднимаю голову и закрываю глаза: От сна восстав, прибегаю к Тебе, Владыка, Боже, Спаситель мой. Благодарю Тебя за то, что Ты дал мне увидеть сияние этого дня. Благослови меня и помоги мне во всякое время и во всяком моем деле. Озари светом Твоей благодати темноту души моей и научи меня творить волю Твою во все дни жизни моей. Аминь . С вечера около окна в гостиной лежат тыквенные семечки. Они не имеют яркого вкуса, но мне даже нравится. Матушка говорит, что в них много цинка, ты же хочешь красивые волосы, Трэвис? Я хочу, чтобы обгрызанные ногти быстрее отросли, чтобы мой нос не ломался минимум раз в месяц, бить рукой в перстнях нечестно, отец. Пока никто не видит, я ем ровно столько, чтобы пропажи не было заметно.

Воровать у семьи плохо, это грех.

Отец говорит, что Он меня никогда не услышит. Никто не будет меня слушать. я этого недостоин. Недостоин даже писать про себя с большой буквы. может я смогу быть прощенным? Быть больше, чем ошибкой старого мудака отца? — Трэвис! Где тебя только носит? Святая Месса начинается, — звонкий голос сестры издаётся за дверью ризницы . Можно не отвечать, она уже убежала. Только только светает. Я сижу у окна в чёрной сутане, на коленях Библия и небольшая тетрадка для записи моих грехов.

Ненавидеть отца своего плохо, это грех.

Первая за сегодня служба прошла тихо для прихожан и гневными речами с замечаниями для меня. Я и так постоянно опаздываю в школу из-за мессы, а сейчас ещё разборки с отцом. Когда зашёл в класс учителя не было, хотя прошло уже минут пятнадцать. Мне же лучше, меньше внима-… Все смотрели на меня, на моё лицо. Вот как ты себя чувствуешь, Салли–Кросмсали? Мы сейчас ещё больше похожи это противно и мило одновременно. Ведь, на твоем лице протез, правая половина которого розовая, она прикрывает слепой глаз, прям как моё лицо красное и правый глаз заплыл, спасибо отец, надеюсь хоть к вечеру станет лучше. Я спокойно сажусь на своё привычное место, открывается тетрадка: Все заебало. Как же я их ненавижу. Как они смотрят на меня, но пытаются скрыть, особенно те, кто пялился на меня ещё и в церкви. Я знаю, что они думают. Это никогда не прекратится. Все смотрят, а он? Лучше бы не поворачивался. Наверное моё лицо было тревожным он считает меня полным придурком.. блять.. он крутой, красивый, всегда спокойный, хочу всегда смотреть только на него, интересно, что у него под протезом? Все равно он не может быть не красивым. Он слишком хороший для меня. Полная противоположность, может поэтому он мне нрави- Записи обрываются. В класс входит учитель. Первая часть дня проходит довольно быстро, обычные, скучные лекции. А на математике тест. Салли, как обычно пишет на отлично, даже заканчивает раньше. Меня бесит, что он такой умный. Когда я поворачиваюсь, он уже смотрит на меня. Презрение вместо смущения, подмена эмоций — единственное, что я могу делать хорошо. После урока догоняю Фишера, в коридоре много людей, всё-таки обеденный перерыв. К сожалению с ним Эш, как только её вижу — на лице гремаса отвращения. Зачем всегда быть с Салли, мило обсуждать сериальчики, поправлять ему хвостики? Приторно. — Эй, чудила! Никто не любит белых и пушистых, Са-а-алли–Кромса-али. — Никто не любит банальных задир, Трэ-э-эвис, — каждое его слово правда и каждое приносит боль. — Тебе что, заняться больше нечем? — раздаётся голос писклявой дуры Эш, и зачем она вмешалась. — Заткнись, сука! Я не с тобой говорил. — Знаешь, если ты вытащишь палку из задницы, то, может, и узнаешь прелести жизни. Может, даже, заведёшь друзей, — откуда только Салли знает на что давить? — Отъебись, педрила! У меня больше друзей, чем у тебя когда-либо будет! — наглая ложь, её понимают все.

Сквернословить плохо, это грех.

— И ты своего папочку этими губами целуешь? Уверен, он… Здесь ты перегнул, я даже извиняться не буду, похуй, что у тебя пошла кровь, мне тоже сегодня не сладко пришлось. Но почему-то я не могу на тебя смотреть, после того, что сделал. Быстрым шагом иду в туалет. Пахнет отвратно, как обычно. Надо успокоиться. Не первая же драка в конце концов, но первый раз, когда я ударил именно его. — Извини, я… — говорю так тихо, что сам еле слышу. И опять ложь.

Лгать плохо, это грех.

Дичь в нашем доме бывает не часто, в основном это варенная курица. В школе я постоянно беру что-то мясное и съедаю всё, даже хрящи. А вот Салли их не любит, он оставляет много мяса на кости.

Смотреть в чужую тарелку плохо, это грех.

Сегодня наконец-то колбасный день. Можно сказать я сижу один, со мной буклеты из церкви с расписанием служб и молитвами, а все обедают большими компаниями и что-то обсуждают, конечно, он тоже со своими дружками, их голоса слышу даже через стол. Как это раздражает. Благослови, Господи, нас и дары Твои, которые по Твоим щедротам мы будем вкушать. Через Христа, Господа нашего. Аминь. Не успел я насладится сэндвичем, как на глаза попался Фишер. с гребанным мудаком Джонсоном. — Как раз показалось, что мусор учуял. Какие планы, голубки? — Усохни, Трэвис, — последовал незамедлительный ответ Ларри. — Разве парочка сэндвичей не жаждет твоего внимания? — Всё моё внимание было приковано к Салли — старался чудом разобрать его эмоции под протезом. — Вам повезло, что сегодня колбасный день… — Он прав, лучше продолжить есть, вообще, я не хотел его трогать, но то, что он всегда ходит с Ларри...

Завидовать плохо, это грех.

Да кому не насрать на эту парочку? Подумаешь… Я хотел бы также. Всюду ходить с ним, тусить, слушать музыку.

Лицемерие плохо, это грех.

И снова я сбегаю в туалет. Слишком резко и быстро настолько, что кого-то сбил в коридоре. Нахуй всё. Это невыносимо, видеть его и скрывать дрожь волнения. Надо умыться, прийти в себя. Вода ледяная с обоих кранов. Глаз всё ещё болит. Впервые за день вижу лицо, отвратно. Почему смотря на себя, я вижу его? Его отпечаток на мне. Я даже сбежать не смогу, обязан продолжить дело, быть ответственным за церковь, за всех людей приходящих. Они не виноваты в моем уныние. Господь — уничтожение уныния моего и оживление дерзновения моего… Нет. Слишком скверное место. Желательно это тоже записать. Из тетрадки выпадает листок. Кажется я ощущаю физическую боль от взгляда на него. Поднимаю и вскользь читаю, хотя и так знаю наизусть. Минутная слабость, забыть о воздержании — забыть о добродетели. Жалкие мечты на ответ, но на какой я сам не знаю. Трус. Подойти и сказать всё напрямую — невозможно страшно. Написать письмо и то не получилось. Руки жжёт, чем дольше я держу, тем больше меня окутывает стыд, начинаю задыхаться, правый глаз щипет. Быстрее избавиться, выбросить, вроде слева была мусорка. Кидаю куда-то в сторону и закрываюсь в дальней кабинке. Можно чуть расслабиться. Слезы не перестают течь, на кафеле скоро образуется лужа. В голове противный шум, стук сердца отдаётся в ушах, я не понимаю, где нахожусь. Страшно. Выхода нет, только Он может помочь. Господи даруй мне смирение в страхе, даруй терпение чувства сего мрачного, просвети упованием на подаяние мужества. Тщеславие прогони кротким перенесением страха и прощением пугающим. В изгнании благословлю Тебя за милость Твою. Только помоги нести крест страха и несвалить под его ношей. Аминь. Снова могу спокойно дышать. Кто-то идёт в мою сторону. Как же ты не вовремя. Прогнать его колкими фразами не получается. С чего он хочет говорить со мной? Ты издеваешься, Салли Фишер? — Я хочу дружить с тобой. — Что? — Нам не обязательно быть врагами. Я знаю, что в тебе есть и хорошее, пусть твой отец этого не видит, — говоря, Салли подходит ближе к дверцей. — Да что ты блять знаешь. — Записка. — Нет... ГОСПОДИ НЕТ, — я не могу сдержать себя, он видел, он знает. — Все хорошо, Трэвис. Испытывать чувства нормально. Тем более любовь, в этом же и суть религии? — Блять, я… отец меня убьёт. — Я никому не скажу, — голос Фишера успокаивающий, располагает к себе. Я не верю, что он после всего хорошо относится ко мне. Пытается помочь. Мы сможем стать друзьями! Жизнь может измениться. Неуж-то чудо Господне? Я не могу себе позволить упустить его, за это ненавидеть себя ещё больше. —… —… — Я не ненавижу тебя.и твоих друзей. На самом деле, я хотел бы также дружить, вы крутые, — слова с трудом даются мне, но это единственное правильное, что я делал когда-либо. — Спасибо, это правда многое значит для меня, — он ещё немного стоит и уходит. Любовь к нему это плохо, это грех.