Social media, etc

— Я мечтаю о душе и нормальном ужине, — делится своими мыслями Эстебан, заваливаясь в снятый командной для него номер с таким уставшим вздохом, что закономерно возникает вопрос: "как он еще стоит на ногах?". — Посмотришь что у них есть в меню? — А если не окажется ничего аппетитного? — негромко, но не менее устало дразнится зашедший после Лэнс, вглядываясь в спину на удивление торопливо удаляющегося парня. — Тогда возьми что-то, что будет звучать лучше всего. Я умираю с голода, — и скрывается за дверью в ванную, оставляя Лэнса в тишине аккуратных стен. Он вздыхает еще тяжелее Эстебана, проходя вглубь номера. За эту неделю Стролл был тут чаще, чем в собственном отеле, поэтому язык не поворачивается назвать это место "чужим". Молодой человек тянется к папке на кольцах, по пути скидывая с себя мокрую куртку на ближайший стул. Он не думает, что голоден, а даже если и так, то не уверен, что способен сейчас что-то проглотить. Но заставлять голодать Эстебана, особенно после такого длинного для него дня, нельзя, поэтому без особого интереса карие глаза проходятся по списку блюд местной кухни. Про то, что рядом ни с одним названием не удосужились напечатать фотографию того или иного сочетания продуктов, Лэнс даже не заикается, но тот факт, что все написано на местном языке, а не на английском, как оно обычно бывает в хороших лакшери отелях, его просто убивает. Такие себе местные люксы, думает Лэнс, неохотно потянувшись за телефоном. Заказывать вслепую — то еще развлечение. Стролл успевает увидеть в лицо меньше трети блюд, когда уведомление с отметкой из Инстаграма перекрывает часть экрана. Меньше всего сейчас хочется видеть что-то про себя в Интернете, учитывая, какие вещи обычно там его окружают. Он недовольно морщится, большим пальцем потянувшись чтобы смахнуть то в сторону, но отчего-то дальше, чем нажатие на всплывающее окно зайти ему не получилось. Лэнс озадаченно вжимает палец в экран, задерживая его четко на грани уведомления: одно движение вправо — то пропадет, мелкое колебание вниз — оно откроется на весь экран. Ему хочется верить, что там есть то, что он был бы не прочь увидеть, что там то, о просмотре чего он не пожалеет... Местная кухня может немного подождать, пока Лэнс быстро изучит новые отметки на фотографиях, да? Давящий шум воды окружает: в соседней комнате приглушенно звучит душ, а в окно совсем рядом навязчивой сильной дробью барабанит непрекращающийся ливень. Отвратительная погода, особенно для гоночного дня. Лэнс считает этот день абсолютно ужасным и делает это вполне заслужено. Считает Бразилию абсолютно ужасной страной и не хочет сюда больше вообще возвращаться. А еще больше он считает себя временами ужасным идиотом, но никак не ужасным водителем на постоянной основе. По крайней мере, он предпочитает так думать. Ливень, не переставая, двигается за канадцем целый уик-энд, будто сама грозовая туча нависла где-то у него над головой, назло ударяя молнией каждый раз, как он подумает, что стало лучше. Лэнс бездумно, впрочем как и всегда это для него происходит, листает ленту социальной сети, уже приняв более удобное полулежачие положение на большой и, на удивление, удобной отельной кровати. Планируемый быстрый просмотр новых историй и публикаций ожидаемо затянулся, потому что про отложенное меню точно забыли. Лэнс, признаться честно, не совсем понимает зачем продолжает скроллить вниз, но останавливаться явно не собирается. Что-то не дает. Позитивные посты из интересных спортивных и тревел подборок, плавно переходящие в поздравления победителей сегодняшней гонки, однако, быстро иссякли, уступая место чему-то не менее цепляющему. Цепляющему не красотой изображения, к сожалению, а остротой написанного. Сегодняшняя гонка, если уж на то пошло, такая же абсолютно ужасная, как и весь этот день, как и порядком заебавший дождь на окнах. Все изначально шло плохо: эта квалификация, неудобная трасса, живущая своей жизнью машина. А вишенка на этом помойном торте — собственная глупость, такая на редкость изысканная, неожиданная, что даже самому получилось удивиться. Пропущенный поворот, гравийная ловушка и попытка выехать из нее... Лэнс рычит больше расстроенно, чем злобно, с силой сжимая свои глаза, отрываясь от телефона на секунду. Читать напоминания об этом воистину тупорылом решении в контексте неприкрытого грязного стеба, как самостоятельно подносить руку ближе к открытому огню — больно и неприятно. Чем больше он думает об этом, тем сильнее ему хочется разбить себе голову о ближайшую гладкую поверхность. Чем сильнее он старается не думать об этом, тем сложнее становится этого не делать. Замкнутый круг. Нет, не один ведь Стролл отличился сегодня умом и одаренностью, если уж начали вспоминать. Албон, например, разбил свою машину еще до гонки, в итоге даже не выйдя на трассу, его сокомандник-новичок впечатал нос болида в отбойную стену, лишив механиков Уильямс последней зарплаты, Хюлькенберг умудрился впервые за долгое время получить черный флаг, да тот же всеми горячо любимый Карлос потерял свою красненькую Феррари в одной из многочисленных луж, досрочно закончив. И ни про одного ведь не вспоминают, ни над кем ведь не иронизируют в комментариях к итогам гран-при. Ни про одного, всё только про Лэнса, чертвого, Стролла и про его гравийную ловушку. То, что беглое желание поверхностно оглянуть одно уведомление, затянуло его сильнее, чем ожидалось — событие почти обыденное и привычное, в этом нет ничего необычного. Считайте снова добровольно лезет на острые камни. Он ставит лайк на посте с поздравлением Пьера и Эстебана, решая пропустить комментарии, думая, что так будет безопаснее. Оставить и прочитать их Лэнс еще успеет, как, в прочем, и увидеть свое упоминание в низкосортном меме снизу. "Daddy's cash cashing near the wasted cash" — гласит немногословная подпись к фотографии, где на фоне его же фигура в вырвиглазном зеленом огнеупорном костюме стоит и смотрит, как такого же цвета болид поднимают краном из гравия. Какой пиздец. Лэнс шумно выдыхает. Он просто не может понять: почему так происходит? Что за законы действуют в Интернете и почему они отличаются от реальных? Почему все неприемлемо до тех пор, пока это не касается Стролла? Почему все эти грязные шутки, оскорбления, неоднозначные комментарии, едва-ли не открытая травля становятся чем-то абсолютно нормальным, как только речь заходит про него? Двойные стандарты, лицемерие, своеобразная любовь болельщиков к нему— что это вообще такое? Густые брови хмурятся, пока темные глаза читают между строк то, что за годы в формуле уже удалось выучить наизусть. Ничего нового, ничего, что могло бы удивить. Тогда почему это все еще задевает, злит, почему вызывает хоть какую-то реакцию — вопрос хороший. Почему Лэнс не может просто не реагировать на все это неконструктивное дерьмо — тоже интересно. Потому что он допускает, что самая малость истины в злобных интернет-комментариях может быть. Самая малость правды о том, что у него плохо получается входить в повороты на скорости, что у него не получаются обгоны без происшествий, что у него и Николаса Латифи из общего не только страна происхождения. Лэнс страдает почти нездоровой рефлексией, когда в очередной старо-новый раз думает, что пользователь с ником "44Lewis_Hamilton's_eighth_title44" может быть прав в своем мнении об умственных способностях канадца. Он думает, что не особо тактичный репортер может быть прав, когда уточняет сумму, которую его отец заплатил, чтобы протолкнуть своего неспособного сынишку на вершину. Он думает, что все вокруг могут быть правы об отсутствии у него таланта и стремления это хоть как-то компенсировать. Иначе об этом бы не говорили, да? Если бы это было не так, об этом бы не говорили так много... Мысль проходит ясным громом то ли за окном, то ли в весьма поникшей голове. Лэнс немного дергается, когда очередной новый поток правдиво-неправдивых комментариев стремительно пропадает, а гаджет резко исчезает из рук. Он поднимает удивленный взгляд на хмурого и недовольного Эстебана перед собой. У него еще достаточно влажные волосы, отчего с них крупными каплями на футболку капает вода. Похоже, француз торопился. — Я буквально в душе чувствовал как от тебя прет негативом, — отчитывает его француз, откладывая отобранный телефон на тумбу рядом. Странно, что Лэнс не слышал как он зашел в комнату. Вероятно, слишком абстрагировался за чтением. — Извини, — отводя взгляд на телефон, бубнит Лэнс, виновато поджимая губы. — Не то, чем ты хотел закончить день, да? Лэнсу стыдно перед Эстебаном по нескольким причинам. Но в основном, конечно, стыдно потому, что Окон впервые за мучительно долгий промежуток времени добрался до подиума, а он ведет себя так, будто в этот же день похоронил кого-то. Окружающему счастью и всеобщей гордости за Эстебана нет предела, о чем он, кстати, тоже узнал из Интернета — комментарии на французском переполнены пиксельными сердечками и добрыми пожеланиями. Вероятно, следует заразиться чужим настроением, поздравить парня с таким значимым достижением, провести с ним вечер, порадовать подарком, сделать вообще что угодно, а не заниматься неироничным самобичеванием на кровати его номера. Но по-другому не получается. Не получится, даже если Лэнс того сильно захочет. А он хочет не думать о всем этом, хочет просто не замечать. А потом всплывает неочевидное — они по разную сторону баррикад. Если сегодняшний день у Эстебана со вкусом серебра, шампанского и крепких поздравлений, то у Лэнса этот (да и не только, впрочем) заезд оказался с насыщенным послевкусием позора, нечеловеческого гнева, накатывающей неловкости... И гравия, пожалуй. У Эстебана под фотографиями признания в любви, слова о гордости и картинки исключительно положительного содержания, в то время, как Лэнс удаляет очередной призыв въехать в стену на скорости выше двухсот и освободить место для действительно заслужившего этого таланта. Нет, он не завидует, конечно нет. Просто не понимает, снова не понимает почему такое разделение. Не хочет думать, что он настолько беспардонный неудачник, который действительно заслуживает просыпаться в мире, где девять из десяти сообщений в его директе — просьбы свалить и разъебаться окончательно. А если бы он, Лэнс Стролл, затащил развалюху Aston Martin выше третьего места — ему бы полагались виртуальная похвала, слова чуть более искренней поддержки, чем ему можно мечтать? Если бы он сделал то, чего от него так ждут, он мог бы рассчитывать на равное отношение к себе? Мог бы, на правах победителя, разом пресечь весь, прущий со всех щелей, негатив? — Прекращай, — Эстебан, вопреки мыслям, усаживается рядом на край кровати, в подбадривающем жесте проводя по колену. От его кожи все еще идет пар после горячей воды. — Зачем читаешь этот бред? Там нет ничего полезного или справедливого. — Это не так, ты знаешь, — бурчит канадец, продолжая сверлить взглядом открытый Инстаграм. — Кто угодно мог въехать в гравий. — На прогревочном? Только я. Эстебан вздыхает, крепче сжимая его ногу. Лэнс понимает, что не должен себя так вести, но не может перестать. Не может делать вид, что его все это не задевает, не расстраивает. Не может не вываливать это ни к месту, смешивая чужое хорошее настроение с собственном грязью. — Mon amour, тебе надо отвлечься. Выбрал ужин? — он меняет тему и пытается заглянуть в печальные глаза, но те от него упрямо прячут. — Я не буду, — отрезает Лэнс, косо замечая каким расстроенным теперь кажется Эстебан. Внутри что-то отчетливо гудит и скребется, надавливая на месиво из совести и здравого смысла. Нельзя портить настроению своему парню только потому, что ты сам неудачник, — напоминает он себе, прежде чем заговорить после недолгой паузы. — Меню не на английском, но третье блюдо звучит многообещающе. У француза на лице тут же расцветает улыбка теплой надеждой. Он отнимает руку от колена, тянется к отложенному рядом меню и вчитывается, видимо, в то самое рекомендованное третье блюдо. Его брови на секунду поднимаются высоко вверх, а удивленный взгляд с толикой насмешки возвращается к угрюмому лицу. — Действительно многообещающе. Я закажу, ты точно ничего не будешь? — Лэнс отрицательно кивает головой и тянется обратно к телефону, однако этот жест Эстебан прерывает на полпути, перехватывая его руку. — Серьезно? Хочешь продолжить читать? Лучше уж местные новости без перевода посмотрим, всяко информативнее будет. "Да, потому что ничего нового в словах "незаслуживающий места папенькин сынок" я все равно не узнаю," — ядовито вертится где-то на кончике языке. Лэнс просто закатывает глаза, пораженно опуская руку обратно. Еще одна победа в копилку Эстебана и еще один повод для его же радости. — Я закажу и вернусь. Есть смысл просить тебя выбрать что нам посмотреть? — Эстебан наклоняется ближе, оставляя беглый поцелуй на щеке. Своими все еще влажными волосами он дотрагиваясь до Лэнса, чем вызывает попытки отстраниться у того. — Ты мокрый, — констатирует очевидное Лэнс, посмеиваясь. Парень хватает Эстебана за уже не сухие плечи, чуть оттягивая француза от себя, пристально смотря ему в глаза. — Закажи, переоденься и высуши волосы, иначе мы не будем смотреть даже новости. — Ты так жесток со мной, beau, — Эстебан на секунду отводит взгляд куда-то в сторону. Лэнсу требуется меньше секунды, чтобы понять куда конкретно он смотрит. — Обещаешь мне не читать ничего, пока меня не будет? Получая в ответ слабый кивок, в правдивость которого тоже верится не особо сильно, Эстебан, прежде чем забрать меню и подняться с кровати, напоследок снова бегло и смазано целует парня в уголок губ. Лэнс на это только смеется, снова глядя уходящему парню вслед. Он не понимает, что такого нашел в нем Эстебан, что продолжает оставаться рядом? Шум воды снова давит. На этот раз звук душа сменился на приятный голос Эстебана в прихожей, который все пытается договориться с персоналом отеля о доставке ужина в номер. Но дождь, о этот треклятый дождь, провоцирует на продолжение неправильных мыслей. Чтобы не нарушить собственное обещание, Лэнс тянется к лежащему неподалеку от телефона пульту, включая те самые бразильские новости. Он старается не думать о скользком желании продолжить вчитываться в комментарии. Среди сказанного Лэнс не понимает ровным счетом ничего и считает это неоспоримым плюсом такого досуга. Ведущий кажется весьма незаинтересованным в том, что сам и вещает, поэтому под этот монотонный иностранный бубнеж было бы самое-то задремать. Задремать и отпустить наконец остатки этого дня, забыть все, что было. Лэнс прикрывает глаза, вслушиваясь в новости, вероятно, о плохой погоде, о крахе в экономике и, может, о новом местном празднике. Но замученный на телевидении мужчина неожиданно оживает. Его голос звучит уже громче и четче, а тема, о которой он вещает, больше не кажется такой нудной и тягостной. Лэнс раздраженно выдыхает, чувствуя, как вместе с чужим азартом в речи возрастает и его личное желание отключить звук у всего шумящего. Он приоткрывает один глаз, рукой ерзая по покрывалу рядом, чтобы заставить ведущего трындеть тише, но стоит ему поднять голову на телевизор, как причина смены настроения становится понятна. Мужчина что-то восторженно рассказывает про сегодняшнее гран-при. В небольшом окошке рядом видео-нарезка, преимущественно состоящая из машины Макса и изредка двух мелькающих черно-розовых пятен. Смешно. До абсурда смешно. Почему-то сейчас все начинает казаться комичным: этот мало зарабатывающий ведущий второсортных новостей, этот бесяче бренчащий рядом телефон, этот давящий на самые стенки черепа дождь. Смешно, что аж раздражает. Чем дольше тот говорит, тем более веселый тон ведущего начинает казаться вычурным. Словно каждое сказанное непонятное слово имеет в себе только одну цель — высмеять, задеть. Лэнс явно сходит с ума, но от ощущения, что треклятый бразилец стебется над ним в прямом эфире, избавиться не получается. Что среди слов похвалы Ферстаппену есть что-то, что он только что прочитал в ебаной Инсте — Лэнс в этом уверен. К слову, стоит о ней вспомнить, как телефон на тумбе оживает — прилипчивое оповещение о новом уведомлении вызывает чувство близкое к тошноте. Окружающие звуки будто пытаются перекричать друг друга, соревнуясь в том, кто отчетливее сможет донести Строллу свою простую истину. Она у них общая, кстати — Лэнс неудачник. Лэнс неспособный к достижениям, не способный к саморазвитию, самоанализу, неспособный улучшаться хотя бы относительно себя самого — зря потраченное место. Лэнсу просто повезло иметь настолько состоятельного отца, что тот без проблем может выполнить любой его каприз. И именно из-за этого Лэнс не заслуживает всего того, что сейчас имеет, потому что самостоятельно ни черта не может сделать. Самостоятельно он бы дальше блядского картинга никуда не прошел. Самое страшное, что оно иногда замолкает. Бывает, зайдешь в комментарии к новой фотографии, откроешь очередную новостную статью или послушаешь чей-то подкаст и не сыщешь про себя ни слова. Это затишье всегда самое обманчивое, самое болезненное. Со временем позволяешь себе думать, что все закончилось, что тебя отпустили, что добавить им больше нечего. Начнешь собирать себя по отгрызанным кускам, крепить отвалившиеся части на места и раздается гром, накатывает новый шторм. Все начинается сначала, дождь за окном набирает обороты. Вот это самое страшное. Невовремя расслабиться, чтобы заново в этом утонуть. Кажется, его начинает потряхивать. Лэнс задыхается во всей этой какофонии выдуманных и реальных звуков, не отличая одно от другого. Позади шумит фен, слева от него дождь неровным ритмом бьет в окно. Впереди — насмешка, сбоку — осуждение, позади в районе затылка ком всеобщей ненависти. Если он это сейчас не остановит, то его просто напросто разорвет также легко, как было бы, выбеги он в угоду всем просящим на центр трассы перед проезжающим болидом. Поддрагивающими пальцами касаясь холодного пластика пульта, Лэнс судорожно сжимает его, разом нажимая на все кнопки. Звуки все еще доходят до него, а на периферии звучит надменное "неудачник", четкое "не заслуживаешь". И это доламывает окончательно.

"Хватит, блять, хватит, хватит! Не неудачник, не не заслуживающий, я добился этого сам! Я умею, я все умею, блять! Просто заткнитесь все, заткнитесь!"

"Не ври себе, Лэнс, Лэнс, ЛэнсЛэнслэнс...."

— Лэнс! — взволнованный голос Эстебана, такой родной и отчего-то до ужаса перепуганный, звучит громче всех самых уверенных издевок. Стролл заставляет себя открыть зажмуренные глаза. — Лэнс, что, черт возьми, случилось? Лэнс не может дать на это четкого ответа. Он открывает рот, чтобы оправдаться хоть как-то, но верхняя губа предательски дрожит, а из горла не лезет ни один звук, что был бы чуть-чуть похожий на человеческую речь. Ему надо сказать что-то еще, пока не стало еще хуже, пока критики не стало еще больше, пока... Эстебан мягко притягивает к себе за подрагивающие плечи, большими ладонями медленно оглаживая всю спину. Он шепчет что-то совсем тихое ему на ухо, оставляя рядом за ним аккуратный-аккуратный поцелуй. Лэнс не расслышал, что конкретно там было, но, кажется, это и не важно. Эстебану точно уже не важно, он начинает догадываться о том, что такое страшное могло произойти в его отсутствие. Лэнс дрожащими руками впивается в ответ. Хватается за плечи, спину, вжимается носом в изгиб между шеей, держится, как за спасательный круг и ни в коем случае не хочет отпускать. Он все еще не может ничего сказать, чтобы объясниться, чтобы опровергнуть или подтвердить догадки парня, только жмется охотнее, пряча глаза от окружения. Номер погружается в закономерную тишину. Лэнс замечает это не сразу, только спустя время ему перестает казаться трель телефонных уведомлений и весело-монотонный голос на фоне. До него доносится только рванный стук собственного сердца где-то в барабанных перепонках, такое тихое-тихое дыхание Эстебана и выровнявшийся ритм дождя. Все это странно успокаивает, приводит в чувства окончательно. Говорить по-прежнему не хочется, только теперь из соображений не испортить воцаривший момент. Эстебан рукой ползет чуть выше, как замечает, что тело канадца перестает содрогаться в накатывающей дрожи. Пальцами путается в каштановых волосах, массирует кожу напряженной головы. Лэнса начинает тянуть в сон. — Я устал, — озвучивает голосом совсем тихим, далеко не бодрым. — Устал от этого всего. — Я знаю, — Эстебан ровняет громкость их голосов, не отнимая своей руки. — Ты молодец, Лэнс. Ты заслуживаешь находиться там, где ты есть сейчас. Я это знаю, ты это знаешь. В это уже даже не верится. Слова звучат фантомом, проходя вскользь. В голове задерживается только это едкое "не заслуживаешь", повторяясь из раза в раз. Лэнс тяжело вздыхает, качая головой. Он тянет их обоих в сторону, вынуждая наконец-то воспользоваться привилегией люксового номера и разлечься на всю кровать. — Не знаю, — Лэнс говорит пусто, безэмоционально и чересчур уставшим тоном. На плече у Эстебана лежать очень удобно, менять положения совсем не хочется. — Я не хочу больше ничего делать, не хочу этим заниматься... — пауза. Эстебан под ним ничего не говорит, давая продолжить. — Я устал. От этого негатива. От всего. Устал оправдывать себя перед самим собой, перед всеми остальными буквально за все, что я делаю. Я не знаю, что мне нужно сделать, чтобы они замолчали, не знаю. — Съездием на лыжный курорт? — звучит внезапно, как снег среди ясного неба. Лэнс приподнимается на руках, упираясь теми по обе стороны от лица француза. — Только ты, я, лыжи и сноуборд. Что скажешь? — Лыжный курорт? Серьезно? — хмурое непонимание красуется на его лице. Он глядит на Эстебана, а тот улыбается так беззаботно и легко, что неожиданно хочется согласиться на внезапное предложение. — Серьезно, — Эстебан кивает, вытягивая руку и укладывая ту на щеку парня. — Тебе ничего не нужно делать, чтобы от тебя отстали. Пройдет время, и они отвянут сами, забудут, потому что станет неинтересно. Впереди перерыв в две с лишним недели, почему нет? Соглашайся, по глазам вижу, что хочешь! — А если у меня уже были планы на эти две с лишним недели? — с натянутым подобием улыбки отвечает Лэнс, ближе прижимаясь к ласкающей руке. Взгляд по-прежнему казался блеклым, а уголки губ выглядели неестественно натянутыми. — Зачитываться взахлеб разным дерьмом, а затем крушить телевизоры? Вот это у тебя планы, — под вновь удивленный и непонятный взгляд тот смеется, чуть надавливая рукой на чужое лицо, вынуждая повернуть голову. — Ты только что сделал нас должниками этого отеля. Теперь придется платить какой-нибудь штраф и компенсацию в два раза больше стоимости. Действительно придется. Повернув голову, Лэнс видит весь в разноцветных полосах экран телевизора. В эпицентре этого цветного месива красуется округлая вмятинка, а ее виновник — пульт, лежит точно на полу. Ему требуется минута, чтобы, удивлено хлопая ресницами, вспомнить, что он действительно в порыве своего рвения убавить звук бросил несчастный предмет в экран, разбив его. Секундная тишина. Смех в унисон. Лэнс прячет лицо в излюбленном месте, не желая смотреть на сотворенное. — Какой ужас, я дал еще один повод для ненависти и осуждений, — выдавливает из себя Стролл сквозь смех. — Хорошо, лыжный курорт, так лыжный курорт. Я согласен. — Или еще один повод любить тебя сильнее. Лэнсу нужно отдохнуть в тишине заснеженных гор, абстрагироваться от чужого непрошенного мнения и полноценно прийти в себя, отбросив в сторону все услышанное и прочитанное. Эстебану же нужно позволить этому произойти. Пускай даже если при этом пострадает еще не один телевизор. Когда требовательный стук в дверь раздался по комнате, было уже не до него. Дождь все еще бьет в окна, а в интернете все еще слишком много безнаказанных идиотов. Эстебану нет дела ни до одного из этих пунктов, пока со всей существующей в нем нежностью он перебирает темные волосы на уставшей макушке. Блюдо местной кухни осталось под дверью, а осуждающий иностранный говор не дошел до кого хотел. Оно и к лучшему, на самом деле.