Шансы на спасение

Когда Гай наконец вывел их, уже достаточно измученных трехдневной жизнью в поезде, из вагона на перрон серого, ничем не примечательного вокзала, Максим впервые за последнее время вздохнул свободно. Ну все, теперь вся эта кутерьма с бесконечным гудением, треском, лязгом и препираниями осталась в прошлом, а впереди их ждало светлое будущее, то есть, как надеялся Максим, контакт с местными учеными. Он уже тщательно продумал, что им скажет: так и так, дескать, землянин, прибыл с миром вместе с друзьями, прошу связаться со своим кораблем — и после этого вы меня больше никогда не увидите, потому что через день меня заберет шаттл с этого самого корабля. Это, конечно, в теории; на практике ему и Паше предстояло с помощью жестов и универсальной таблицы линкосов объясниться с аборигенами, а позже, уже в самостоятельном порядке и без ведома кого-либо, связаться с «Энтерпрайзом». Так думал Максим, только что вышедший из поезда и увидевший не только темные стороны в своей жизни. Как позже оказалось, думал он несколько не в том направлении, в каком было надо. Первым делом Гай доставил недоумевающих Максима и Пашу в новое место сосредоточения людей в черных костюмах и начищенных пуговицах; похоже было, что эти люди играли у аборигенов роль, подобную земной полиции, поэтому Максим даже понадеялся, что к ним там отнесутся с пониманием. С Пашей они договорились ничего пока об «Энтерпрайзе» и группе Кирка не говорить, а сделать вид, что они сами по себе и ни о чем подозрительном понятия не имеют. Люди в черных мундирах с ними поговорили, но было заметно, что они говорят с ними несерьезно, через улыбку. Максим даже чертил для них все эти универсальные таблицы, надеясь на какой-никакой контакт, но все его рисунки таинственным образом исчезли в серой папке у одного из аборигенов, после чего в конце концов его и Пашу отправили к ученым. По крайней мере Максим хотел пребывать в уверенности, что он торчит уже десять дней в каком-нибудь научном заведении, а не неизвестно где. Эти десять дней были самыми странными днями в его жизни, если не учитывать, конечно, день падения на эту планету. Гай, привезший Максима и Пашу сюда, передал их на попечение какому-то странному человеку, которого звали профессор Мегу или по-простому Бегемот, прозванный так за внешнее сходство. Вот уже десятый день Максим сидел здесь, в этой душной комнате, и страдал от непонимания того, что тут происходит. Сумасшедший дом какой-то… Да еще и Пашу непонятно куда подевали. Максим его не видел ни разу за то время, которое он провел здесь, лишь однажды он услышал, как кто-то из глубин коридоров задорно напевает: «А Ленин такой молодой, и юный октябрь впереди…» Естественно, с Пашей поговорить ему никто так и не дал, поэтому Максим даже не знал, удалось ли его новому другу связаться с капитаном Кирком или нет. Ладно, это не страшно. Это ровным счетом ничего не значит: они же все обговорили еще в поезде, а Паша умный, сообразит, что к чему. Страшно было другое: Максим абсолютно не понимал, что нужно делать. Каждый его день (и этот не должен был отличаться от предыдущих) начинался с того, что он шел в душ и мылся в ужасной, пахнущей хлоркой, неприятно колкой воде. Минут через тридцать, когда Максим сидел с сырыми волосами, распахнув окно и любуясь далеко не красивыми видами, к нему заходила девушка или, скорее, женщина по имени Нолу. Рыба, как называл ее Максим, некрасивая и, видно было по ней, всегда очень уставшая, серая какая-то. Она насильно закрывала окно, давала ему безвкусный завтрак и заставляла одеть новую рубашку и застегнуть на ней все пуговицы до последней. После этого Максим отправлялся в кабинет к профессору Мегу, или Бегемоту, и его подручному с незапоминаемым именем по кличке Торшер и проводил там часов по девять-десять. Насколько смог понять Максим, у профессора имелся удивительной силы ментоскоп, с помощью которого он бессовестно копался в максимовых воспоминаниях. Специально для этого случая Максим подобрал в своей голове такие картинки, которые дали бы ученым этой планеты понимание о политической, социальной и экономической жизни человечества (поразмыслив над этим вопросом, он пришел к выводу, что раз Первая Директива полетела к коту под хвост и аборигены уже в курсе, что они пришельцы сверху, то недурно бы им и узнать про жизнь там, наверху). К глубокому сожалению Максима, профессор Мегу оказался плохим ученым: его не интересовало ни политическое положение Земли в Федерации, ни оборот товаров в пределах изведанного космоса, ни светлые земные города. Когда Максим пытался показать ему все это, Бегемот злобно чесался и не к месту орал на Торшера, который испуганно смотрел на него прозрачно-голубыми глазами, а Рыба бегала со стаканом какой-то жидкости, после употребления которой Мегу довольно цокал языком и говорил любопытное словечко «Массаракш!». На следующий день, решив зайти с другого бока, Максим показал Бегемоту несколько запомненных им когда-то отрывков из фильмов, на которых были запечатлены в веках какие-то приторно-амурные сцены; от этого зрелища профессор едва ли не смеялся от счастья, радостно потирал руки, снова орал на Торшера и повторял свое вездесущее «Массаракш!» Когда же Бегемот увидел угрюмо тащившегося гигантского тахорга, которого Максим видел на планете Пандора, он едва ли не на уши поставил всех вокруг, с удовольствием щелкал кнопками ментоскопа и с завидной регулярностью заливал в себя настойку Нолу. В общем, Максим разочаровался в нем как в ученом, который так избирательно (и, мягко говоря, не в лучшую сторону) относится к полученному материалу, и принял решение больше ничего ему не показывать. Это все равно как мальчишка, который из всей громадины «Войны и мира» читает только батальные сцены; это были только урывки, а профессор Мегу явно не хотел составлять полную картину мира. Это Максима заводило в тупик, и что со всем этим делать, он представлял себе довольно слабо. Размышляя над этим, в десятый раз сидя с мокрыми волосами у окна и ожидая прихода Нолу, он пришел к следующим выводам: во-первых, если Бегемот и ученый, то какой-то слишком неправильный, думающий явно не о науке, а о собственном интересе. Во-вторых, как ощущал Максим, показывай он свои воспоминания, не показывай — толку от этого немного: он как был пленником здесь, так и остался. Все чаще его начала посещать мысль о том, что это место — заведение, в котором гуманоиды с разных планет показывают свои миры на потеху Бегемоту. Эта мысль подкреплялась еще и тем, что он порой слышал душераздирающие крики, пока ходил с Нолу по коридору до кабинета Мегу и обратно. Оптимизма эти крики ему не добавляли, как и уверенности в том, что скоро это все закончится. Не прибавляли его и два крепко сбитых аборигена, стоявших на страже кабинета Бегемота. В-третьих, думал Максим, это могла быть проверка, так сказать, на ранних стадиях: Бегемот отснимал материал и отправлял их ученым повыше. Но против этого снова говорила избирательность Бегемота в том, что он видит на экране. В общем, вывод напрашивался неутешительный: это странное место, в которое он попал, явно не предназначено для научных контактов с пришельцами, и Максим испытывал решительное желание отсюда сбежать, и подальше. И лучше с Пашей, если он найдет, в какой комнате он заперт. Вдвоем, как выяснил Максим, было как-то веселее. И что это за товарищество, если живем вместе, а умираем врозь? Максим радостно вдохнул воздух полной грудью, но тут же закашлялся: он и забыл, что прямо из окна можно было увидеть заводы, которые испускали какой-то желто-зеленый дым, стелящийся по округе. Пахло от него радиацией и разной прочей малоприятной всячиной, поэтому Максим слез с подоконника и закрыл окно, не дожидаясь прихода Нолу, которая, кстати, в этот раз почему-то опаздывала. Было такое странное ощущение этим утром — как будто он снова оказался в лесу, тогда, в самый первый день падения, как он брел по лесу в ожидании неизвестно чего, как потом он увидел машину, которая бороздила лес и была напичкана лантаноидами и плутонием… Больной это мир, неприятный, до ужаса странный. Непохожий и одновременно очень похожий на земной. Как будто он попал лет на триста назад… Рассказать об этом кому-нибудь на Земле — никто не поверит. Ведь все цивилизации, которые были встречены за последние четверть тысячелетия, были такими… другими. Никто не был особо близок с людьми — всегда было что-то, что как будто резало глаз, не давало почувствовать себя как дома. А здесь… не дом, конечно, но очень, очень похоже. Что скажет мама, когда узнает обо всем этом? Размышления Максима прервала Нолу, которая нерешительно, словно боясь его, скользнула в комнату, неся с собой поднос с едой. Максим поморщился — снова этот невкусный завтрак, от которого ужасно тошнит, как если бы они и туда положили что-нибудь радиоактивное. Нолу требовательно положила поднос на стол. — Ешь! Максим уставился сначала на дымящуюся тарелку, потом на кафельный пол, а после на Нолу, которая почему-то отвела от него взгляд. Ну рыба рыбой — бледная такая, глаза выпучены и смотрят так удивленно… — Не хочу я это есть, понимаешь? — по-русски сказал Максим, надеясь на хоть капельку сочувствия к его персоне. — Разве так надо обращаться с гостями сверху? Я же ничего плохого вам не сделал, так покормили бы хоть по-человечески… Или Бегемот не знает, что такое по-человечески? — уже от безысходности воскликнул Максим. — Ешь, — сказала Нолу, но на этот раз в ее голосе слышалась скорее просьба, чем приказ. Максим послушно сел за стол, осознав, что спорить все равно бесполезно — его даже не поймут, съел этот противный завтрак, застегнул, как и было положено, рубашку на все восемь пуговиц и позволил Нолу увести себя из комнаты в коридор, тускло освещенный, темный, серый, бездушный, который навевал мысли о том, что находишься если и не в гробу, то в загробном мире уж точно. Десять дней Максим ходил по этому маршруту, и все никак не мог отделаться от ощущения того, что это место является выдумкой его фантазии, а на самом деле он лежит в коме, на Земле, а это грезится ему наяву… Пройдя мимо двух рослых аборигенов, как обычно охранявших кабинет профессора Мегу, они вошли в обитель Бегемота; правда здесь, в противовес коридору, на каждом шагу торчали лампы, от которых кабинет становился похожим на операционную в земной больнице. У Максима от непривычно яркого света потемнело в глазах и начала кружиться голова. Когда он пришел в себя, то увидел две вещи, которые, по его мнению, уж никак не могли находиться у Бегемота вместе с Максимом и противоречили порядку, заведенному в этом ужасном месте. Во-первых, в кресле ментоскопа сидел Паша, который весело ему улыбался и всем видом показывал, что он его узнал и очень ему рад. Максим, впрочем, тоже был несказанно рад, ведь теперь он точно не торчал здесь в полном одиночестве, хотя удивлял его этот факт немало: помимо Торшера и Бегемота он в кабинете пока еще никого не видел, особенно собратьев по несчастью — заключенных и иномирян. А во-вторых, кабинет профессора Мегу вдруг оказался совсем даже не кабинетом профессора Мегу; за столом, где по обыкновению располагался Бегемот, теперь помещался какой-то человек с квадратным лицом, который курил ту самую наркотическую сигарету и неотрывно смотрел на Максима. Бегемот был тут же, рядом, и, стоя рядом со столом, опирался на него обеими руками, страшно ругался, брызгал слюной и через раз вставлял свое любимое словечко «Массаракш!» — Стой, — сказала и так неподвижному Максиму Нолу, выпученными глазами смотря на перепалку незнакомца и Бегемота. Впрочем, перепалкой это было назвать сложно: ругался один лишь профессор Мегу, а незнакомец только курил сигарету и апатично рассматривал бумаги на столе. В конце концов, минут через пять, ему, видимо, все надоело, и он встал из-за стола, достал из кармана какой-то значок и протянул его Бегемоту. Тот неожиданно замолчал, яростно разглядывая сначала неизвестного, после — что-то определенно значащий значок, потом побагровел и вылетел из кабинета, на прощание бросив на этот раз уж очень гневное «Массаракш!». Нолу выбежала вслед за ним, и по итогу в конце развернувшегося действа в кабинете остались только Максим, Паша, перепуганный Торшер, спрятавшийся за кресло, и таинственный незнакомец. Тот с любопытством разглядывал их до тех пор, пока Паша не поднялся с кресла и решительным шагом не подошел к Максиму. После этого незнакомец что-то сказал, но словарный запас, ограниченный всего десятком выражений, не смог дать четкого осознания речи незнакомца. — Мак Сим, — представился наконец Максим, вспомнив обычай местных указывать себе на нос при знакомстве и только потом называть свое имя. Местные произносили его имя раздельно — видимо, слова в их языке были односложными, да и некоторые его фонемы, которые Максим подслушал в поезде, повергали его в уныние. Как он к Гаю не приставал, тот не смог даже выговорить его фамилию — Каммерер, а Максим в свою очередь едва ли мог произнести правильно слова, которые нагоняли на него тоску. — Па Вэл, — в свою очередь представился Паша, косясь на Максима и пытаясь взглядом спросить совета. Тому оставалось только пожать плечами. — Фанк, — приложил палец к носу и сказал незнакомец. Паша и Максим, уже не скрываясь, переглянулись между собой. Что же, он хотя бы лучше, чем вечно кричащий Бегемот и занудливая Нолу. Нолу… Максиму вдруг стало невероятно стыдно: бледная женщина лет тридцати, блеклая, некрасивая. Видимо, местная цивилизация еще не знала, что такое индустрия красоты. Он не слишком-то справедливо относился к ней, а она этого, между прочим, совсем не заслуживала. Максим подумал, что если он еще встретит ее, то непременно попросит прощения. А за Рыбу было совестно еще больше — она просто выполняла свою работу, а он, Максим, ее… обзывал?.. Что бы сказали Учитель, родители, друзья, узнав об этом? Неизвестный тем временем встал из-за стола, достал откуда-то из-под ног кейс, открыл его и подал Максиму два комплекта одежды. Критически окинув взглядом длинную белую рубашку-сорочку Паши с прикрепленным значком Звездного Флота (как он умудрился его сохранить, оставалось неизвестным), Максим отдал ему рубашку, штаны и холщовую куртку, а сам переоделся во второй комплект одежды, пока Фанк тактично отвернулся к стене. Кто это такой? Что еще им нужно? Может быть, это наконец и есть долгожданный контакт? Может, все его универсальные таблицы линкосов все же дошли по назначению? Паша в новом облачении выглядел мешковато: похоже, одежда была с плеча Фанка, который очень любезно поделился с ними своими костюмами. Впрочем, и Максим сам выглядел едва ли лучше. Незнакомец оглядел их с ног до головы, улыбнулся — наверное, из-за их внешнего вида — открыл дверь и пригласительно кивнул в темный проем. Значит, их все-таки забирают. — У меня отобрали мою форму, — тихо сказал Паша. — Надо бы забрать ее. Без нее как-то… стыдно.       Максим невольно хмыкнул, подумав, как сильно отличаются у них причины стыда, но Паша почему-то испуганно дернулся. — Вряд ли мы можем попросить… нашего провожатого, чтобы он ее вернул, — заметил Максим. — Он нас просто не поймет. Паша грустно вздохнул, оглядев свое одеяние, и пошел за Фанком, ничего не ответив. Два аборигена у дверей никак на них не отреагировали. В коридоре было пусто, как будто все вокруг умерли. Неприятное сравнение, подумал Максим и со смешанным чувством посмотрел на спину Фанка, который невозмутимо шел впереди. Они спустились на лифте вниз, на первый этаж, где уже было немного пооживленней. Пока Паша с любопытством рассматривал проходящих мимо людей, Максим наблюдал за тем, как Фанк ругается с каким-то мужчиной в форме, такой же, как у Гая, и трясет перед ним своим прежним значком и бумажками — синими, розовыми, зелеными… Да уж, с ними контакта, наверное, не получится… Слишком отличаются они от того, что Максим представлял в начале — это не низкие человечки с накрахмаленными воротничками, они словно… еще хуже. Хоть и люди. Генетически. Но не морально. Максим увидел, как Паша восхищенно смотрит в окно, а там, на улице, человек двенадцать молодых парней, все как один, в одной и той же черной форме с блестящими пуговицами, строем куда-то шли. Противно. Пусть на Земле, люди которой вооружены великой теорией воспитания, Максим и не нашел своего места, но там хотя бы все не такое одинаковое. Будь точь-в-точь как сосед — и все у тебя будет хорошо. На смену омерзению вдруг пришло сочувствие: захотелось выбежать, тряхнуть ближайшего аборигена за его черный воротник и сказать: «Посмотри, обернись вокруг! Ты что, не видишь? Почему ты не замечаешь, как ты живешь?» Нельзя. Нельзя влиять на историю. Первая Директива запрещает это делать. Они сами все должны понять, все осознать, что правильно, а что нет. Кто вообще придумывал эти глупые правила?.. По какой это причине он, Максим, должен быть таким же, как эти парни в черной форме? Совсем он никому ничего не должен. Он — человек, а значит, он свободен в своем выборе. И они тоже — свободны. Просто еще не понимают этого, потому что не хотят понимать. Или не могут. Фанк наконец разобрался с полицейским, который, перестав что-то доказывать, забрал синие бумажки, поставил штампы на розовых и отправил Фанка восвояси. Тот, слегка вздохнув, показал на стоянку машин перед зданием и зашагал к выходу. Максим медленно двинулся за ним, дернув Пашу за рукав и оторвав его от созерцания действительности. — Звездный Флот хоть раньше и создавался в военных целях, — тихо сказал Паша, выйдя на улицу и разглядывая автомобили причудливой формы, которые работали даже не на бензине, и, как подозревал Максим, только на соплях и честном слове. Впрочем, то чудо местной техники, к которому подошел Фанк, было все же гораздо более респектабельным, чем все остальные, что еще больше заставило задуматься над тем, кто же он такой. — Но почти сто лет назад, после войны с ромуланцами, он стал переходить на исследовательские миссии, а не на военные. К середине двадцать третьего века у нас не осталось ни одного военного корабля. Мы избрали путь мира, а не разрушений и смерти. — И к чему ты все это говоришь? — поинтересовался Максим, размышляя над тем, можно ли из деталей такой машины сделать Нуль-аккумулятор. — Я прекрасно это знаю. — Тогда ты знаешь и то, что радиофон этой планеты — искуственный, то есть лет двадцать назад на ней была ядерная война. — Была, — подтвердил Максим, вспомнив показания датчиков, и не только их — в воздухе, помимо радиации, чувствовались сероводород и тяжелые металлы. Что-то тут точно было. Может быть, и ядерная война. — Поскорей бы встретить капитана Кирка, — вдруг сказал Паша. Максим молча дошел до машины, сел в нее и приветливо улыбнулся севшему на водительское место Фанку. Паша притулился где-то сбоку, на удивление грустный и какой-то хмурый. На него это непохоже. Точнее, похоже, но только не на обычного Пашу, а на того, из поезда, который, не отрываясь, смотрел на замызганный потолок вагона. — Поехали, — сказал Максим, пока машина выезжала со стоянки и начинала двигаться в неизвестном направлении. Правда, двигалась она недолго: дорогу им преградила колонна машин с черными фургонами, которая плелась медленно, но верно, к только ей известной цели по нелепо петляющему шоссе. Максим, решив похвастать своим словарным запасом, сказал «Массаракш!», повторяя свирепую интонацию Бегемота, и Фанк покачал головой, согласившись, и в свою очередь тоже произнес это прекрасное, но непонятно что обозначавшее выражение. Паша с интересом разглядывал плетущиеся машины, и, как полагал Максим, пытался догадаться, на каком топливе они работают. Судя по вони, которая доносилась из приоткрытого окна, топливо было биологическое, поэтому оставалось только вздохнуть и откинуться на спинку не слишком удобного сиденья. — Я, конечно, видел много разных ведер, — заключил Максим, выглядывая из окна и осматриваясь по сторонам, — но могу спорить на что угодно: на таких ездили еще в каменном веке. — Как ты думаешь, это контакт? — спросил Паша, незаметно кивая в сторону Фанка и сбивая Максима с мыслей. Контакт? Ну, конечно, контакт! Что же еще это могло быть? Да и Фанк выглядел гораздно дружелюбнее, чем Бегемот, и доверять ему хотелось… больше, чем непонятному профессору. — Да, Паш, думаю, контакт. Странно было бы, если бы нас продержали в таком курятнике, как у Бегемота, без цели. Значит, это была подготовка к контакту. — Бегемота?.. — переспросил Паша, но, видимо, поняв о ком речь, согласно кивнул. — И все же… Я так не думаю, Максим. Наш бортовой врач, доктор Маккой, с самого начала говорил, что это — плохая идея, и в какой-то момент я с ним полностью стал согласен… Что, если ученые не захотят нас отпускать? Что если снова придут эти люди в черных мундирах и на этот раз отведут в место похуже, чем лаборатория Бегемота? Мы же другие, Максим… А никто не любит тех, кто не похож на них самих. Вспомни хотя бы о клингонах… Или даже о людях, но тех, кто жил лет за двести, триста до нас! Рядовой советский солдат оставил бы в живых «пришельца сверху», который что-то бормочет на непонятном языке? — Я не знаю, — ответил Максим, после того как за заданным вопросом последовала минутная пауза. Ответить было нечего, а прерывать ее было неловко. — Я не знаю, Паша. И ты не знаешь. Давай не загадывать наперед, а действовать по обстоятельствам... Так будет легче. И проще. Для всех. — Никто не знает… — грустно подтвердил Паша. Фанк, который прислушивался к их разговору, но, конечно же, ничего не понимал, вдруг неожиданно радостно сказал «Массаракш!» и повернул руль вправо. Длинная цепочка машин закончилась — об этом можно было судить еще и потому, что биологическим топливом воняло теперь не так сильно. — Ты бы знал Максим, как мне вдруг захотелось жить… Со мной такого никогда не было — даже когда нас грозился расстрелять адмирал Маркус или когда ромуланцы хотели уничтожить Землю. А сейчас почему-то… Жить. Ради родителей, ради Учителя. Ради Земли. Жить. Максим закрыл глаза и откинулся на не слишком удобное сиденье, предоставляя возможность Фанку вести его туда, куда ему заблагорассудиться.