Пожалуйста, спаси меня

Некоторое время после похорон Фреда все жили в Норе. Но постепенно стали разъезжаться. Первым уехал Чарли. Из Румынии приходили тревожные сведения о налетах контрабандистов, и в заповеднике нужны были люди. Чарли обещал вернуться к Рождеству, целовал плачущую мать и крепким рукопожатием старался успокоить отца. Билл хмуро смотрел ему вслед: теперь он оставался за главного — отец слишком сдал — а Билл не был уверен, что справится со всей семьей в одиночку. Джордж не нашел в себе сил даже выйти попрощаться со старшим братом: все не мог простить ему и Биллу их отчужденности после похорон. Братья — кроме Рона — чуть ли не сторонились его, кидая странные взгляды, пропитанные одновременно и жалостью, и настороженностью. Джордж никак не мог взять в толк, чего же они так боялись. За эти недели единственными, с кем Джордж говорил хотя бы изредка, были Рон и Джинни — к ним Джордж мог прийти, если становилось совсем тяжело. Они не осуждали его, если он в полном молчании сидел рядом с ними. Он боялся одиночества, ему нужны были люди — и младшие брат и сестра понимали это и были рядом, чтобы помочь. Невероятно, как они все так быстро выросли. С родителями он почти не говорил: мама начинала плакать при каждом его появлении, и это не могло не убивать его изнутри. Отец же словно бы извинялся за нее, опуская глаза. Поэтому Джордж предпочитал лишний раз не видеться с ними. Но хуже всего было с Гермионой. Через пару дней после похорон она так сильно напилась, что зашла к нему в комнату и бросилась на шею с рыданиями, а потом попыталась поцеловать его, крича «Фред! Фред! Как ты мог бросить меня!». Джордж повел себя совсем не по-джентельменски: оттолкнул ее от себя так, что она упала на кровать, а сам выскочил из комнаты и бросился на улицу. Ему потребовалось несколько часов, чтобы прийти в себя, гуляя по окрестным полям. Когда он вернулся, Гермиона уже спала в гостиной, укрытая пледом, а рядом с ней сидела Джинни — и Джинни посмотрела на него с такой болью во взгляде, что Джордж сразу осознал: она все поняла. С тех пор Джордж с Гермионой не обмолвились ни единым словом: она старалась не замечать его, а он опускал взгляд, стоило ей появиться неподалеку. В тот момент ему было абсолютно плевать на любые обещания, которые он давал Фреду. В тот момент ему казалось, что он ненавидел Гермиону — и никогда не смог бы ее защищать, потому что защищать ее требовалось в первую очередь от него самого. Что бы сказал Фред, увидев, как его любимая Гермиона спустя несколько дней после его смерти бросается на его брата с поцелуями? Еще сильнее, чем Гермиону, Джордж ненавидел самого себя. Потому что, в конце концов, ощущение мокрых губ Гермионы на его губах очень ему понравилось. *** Вскоре из Норы уехали и Билл с Флер, а затем и Перси — он вернулся в свою маленькую квартирку в Лондоне, которую снимал во время работы в Министерстве. Гарри стал жить на площади Гриммо, а Гермиона вернулась в теперь пустой родительский дом. Рон готовился к поступлению в Аврорат и целыми днями сидел в министерской библиотеке, почти не появляясь дома. Джинни каждый день тренировалась — она твердо решила участвовать в осенних отборочных в «Пушки Педдл». Более серьезные команды на нее все равно даже не взглянули — опыта маловато — а игра за «Пушки» порадовала бы Рона. Престижность же ее не волновала: намного важнее было заниматься делом и — конечно же — не мешало бы подработать. Так Джордж в почти полном одиночестве жил в Норе. Отец, Рон и Джинни были постоянно заняты, а с мамой он старался не пересекаться — не мог видеть ее слез. Он не нашел в себе силы вернуться в их с Фредом магазин, поэтому бесцельно бродил по теперь уже только своей комнате в Норе или залезал на чердак и молча сидел там несколько часов подряд, ни о чем не думая. Иногда он отправлялся гулять по окрестностям. Дышать становилось чуть легче, хотя он уже не мог вспомнить, когда последний раз мог сделать полноценный вздох. Вся его грудная клетка словно была скована чем-то железным. Еще он постоянно ощущал боль: сначала она была очень яркой, словно бы разрывающей внутренности, потом чуть поутихла. Но ни на секунду не покидала его. Узнай кто из родных, отправили бы его к целителю — но сам Джордж прекрасно знал, откуда шла эта боль: это душу Фреда разрывало на куски адское пламя. И с каждым мгновением, что Джордж чувствовал эту боль, он понимал: нет, Фред не был счастлив там. Что-то пошло не так. Что-то было совсем не правильно. *** Прошло не меньше месяца с битвы, когда Джордж все же решил вернуться в «Волшебные вредилки»: Рон уговорил. Когда они зашли в полуразрушенное здание, у Джорджа подкосились ноги — пришлось опереться на стену и попытаться выровнять дыхание. Он вспоминал, как они оказались здесь впервые с Фредом. Здание тогда было еще более разрушенное, в нем многие годы никто не жил и не работал. Но они ухватились за него, отдали почти все деньги, которые у них были, а потом работали, не покладая рук, приводя все в порядок. Джордж в подробностях помнил, как Фред увлеченно размахивал палочкой, раздвигая мебель и вытирая пыль, как он смеялся, когда на Джорджа откуда-то падали пустые коробки и другой мусор… Как они после тяжелого дня бесконечной уборки уселись на полу в их будущей комнате и распивали на двоих бутылку огневиски. От пыли Фред чихнул и смешно почесал нос. Потом отсалютовал Джорджу бутылкой, сделал большой глоток и расхохотался. — Вот так пахнет свобода, Джорджи! Мы свобо-о-одны, братец! Джордж сполз на пол по стене и закрыл голову руками, не в силах смотреть на то, что было их общим магазином — их детищем, их сбывшейся мечтой. Он почувствовал, как рядом сел Рон и положил ему руку на плечо. Они молчали. Когда Джордж нашел в себе силы подняться, они принялись наводить здесь порядок — как тогда, когда они с Фредом только купили это здание. Но теперь рядом с ним был Рон, а не Фред, и теперь они убирались в тяжелом молчании, без шуток, дружеских толчков и безудержного хохота. И все же, когда Джордж размахивал палочкой, стараясь убрать пыль, спиной он чувствовал Рона, который делал то же самое. И в этот миг Джордж думал, что, наверное, он все же сможет справиться с этой непрекращающейся болью. *** Гермиона не думала, что когда-нибудь сможет справиться с той болью, которая, казалось, навсегда поселилась в ее груди. Пожив немного в Норе, она перебралась обратно в родной дом. Сил на то, чтобы отправиться в Австралию за родителями, у нее не было. Она раз за разом отказывала Гарри, предлагавшему свою помощь. Гермиона знала наверняка: в таком разбитом состоянии она не способна отменить то блестящее колдовство, которым год назад стерла память своим родителям. Она продолжала ждать, пока настанет подходящее время, стараясь не думать о том, что с каждым мгновением отменить заклинание становилось все сложнее и сложнее. В родительском доме оказалось немного легче жить: здесь хотя бы не было людей и пустых, никчемных разговоров. Она могла целыми днями прятаться ото всех, лежать в постели, даже не накрываясь одеялом, и жалеть себя. Она почти ничего не ела и не покупала в дом продукты: могла бы заморить себя голодом, если бы не Гарри и Рон, навещавшие ее чуть ли не каждый день. Они взяли за привычку — совершенно дурацкую, как считала Гермиона, — приходить к ней по очереди, а иногда и вместе, и тащить с собой еду, а затем сидеть рядом и наблюдать, как она ест. Она ела: ссориться с мальчишками не хотелось. Гарри смотрел строго; взгляд Рона скорее напоминал взгляд побитого щенка. Мальчишек было немного жалко. Но ее саму ей было жаль намного сильнее. Гарри и Рон собирались идти работать в Аврорат; Гермиона даже не пыталась их переубеждать. Но сначала, когда только узнала об этом, расплакалась и кричала, что они угробят себя точно так же, как угробил себя Фред, и спрашивала их, думали ли они вообще о ее чувствах. Потом успокоилась под их растерянными взглядами, обняла крепко обоих и пожелала удачи. И даже не слишком яростно ворчала, когда они прибегали к ней с вопросами по учебе — все же, несмотря на свое состояние, она прекрасно помнила теорию и практику магии. А однажды — с битвы за Хогвартс прошло едва ли два месяца — к ней зашел Кингсли, ставший министром. — Предлагаю тебе работу, Гермиона, — с порога заявил он. — Аналитический отдел Аврората. Боевых выездов не будет, это я тебе обещаю, но твои мозги нам жизненно необходимы. Нужно пересадить всех мерзавцев за решетку, понимаешь? И Гермиона согласилась. Выражения лиц Гарри и Рона, когда она сообщила им эту новость, ее даже развеселили. Она засмеялась — впервые по-настоящему за долгое-долгое время. Работа придала ей сил, как это всегда с ней происходило. Еще в Хогвартсе она привыкла идти в библиотеку, если обижалась или горевала, и учеба давала ей силы двигаться дальше. Работа в Министерстве не стала панацеей и не спасла ее, но она придала ее жизни смысл и на первое время этого было достаточно. Она проводила почти весь день в Аврорате, вчитываясь в толстые папки с делами, а по вечерам возвращалась домой и продолжала думать над прочитанным, разрисовывая листы бумаги, и искала ответы. И старалась не размышлять ни о чем, кроме работы. И это помогало. Но по ночам ей неизменно снился корчившийся от боли Фред, постепенно сгорающий в огне — хотя в реальности она никогда не видела последние мгновения его жизни. И еще почему-то снился Джордж — с осуждающим и злым взглядом. Ей невыносимо было признаваться самой себе, что видеть Джорджа в своих снах было намного страшнее, чем Фреда. *** В конце концов Джордж убрался из Норы и стал жить в квартире над «Волшебными вредилками». Магазин он так и не открыл и вообще старался туда не заглядывать, трансгрессируя прямо из комнаты, если ему вдруг необходимо было покинуть жилье. Впрочем, случалось это крайне редко: он стал жить затворником. В их с Фредом комнате теперь почти всегда было накурено: Джордж дымил, сидя на полу и пялясь на их с Фредом кровати — обе наспех застеленные, словно бы никто из них не уходил отсюда надолго. Словно бы Фред не ушел отсюда навсегда. Иногда Джордж думал о том, что Фред не одобрил бы его поведения: ведь Джордж теперь постоянно курил, слишком часто пил, а еще бросил Гермиону и даже не попытался навестить ее хотя бы раз после того, как она покинула Нору. Но Джордж не собирался менять что-то в своих действиях только из-за опасения, что Фред не одобрил бы. Джорджу было слишком больно, а Фред никогда не был на его месте. Фред никогда не понимал, что означает настоящее одиночество. Фред никогда не испытывал такого горя. Ни черта Фред не понимал. Но все же Джордж пытался не погрязнуть совсем в своем горе. Иногда он прочищал комнату от сигаретного дыма и звал в гости Рона или Джинни; те всегда заносили вкусной маминой еды. Постепенно Джордж распродавал остававшийся в магазине товар — рассылал их почтой из Косого переулка, принимая приходящие с совами заказы. Он не был уверен, что когда-нибудь вновь сможет зайти в их с братом лабораторию или встать за их прилавок, но на всякий случай оставлял по одному экземпляру всех товаров и тщательно хранил все рецепты их создания: он не мог позволить погибнуть всему, над чем они с Фредом так долго работали. Больше всего Джорджу нравилось, когда в гости наведывался Рон: он рассказывал об Аврорате и это было очень увлекательно. Рон был живым, и рассказы его были живыми, и Джордж ценил это. Когда Рон рассказал, что Гермиона тоже начала работать в Министерстве, Джордж лишь пожал плечами: он не был удивлен. Работа Гермионы не напоминала ей о погибшем возлюбленном, в то время как сам Джордж вынужден был каждое мгновение вновь и вновь сталкиваться с тем, что Фред был мертв. Однажды к нему заглянула Анджелина — она всегда была влюблена в Фреда, как казалось Джорджу, хотя он и не был уверен до конца, что она вообще различала их. Сначала она долго плакала, потом извинялась за слезы, а потом они распили огневиски на двоих и переспали. Когда она извивалась под ним, пьяная и сумасшедшая, она кричала имя его брата. «Фред! Фред!» Мысленно Джордж представлял, что это кричит Гермиона. Он был себе отвратителен. На утро Анджелина почти ничего не помнила, и Джордж выгнал ее, а сам вдребезги разбил зеркало в ванной и впервые насладился болью, пронзившей его руку. *** Встреча с Анджелиной что-то сломала в нем. Он помнил, как сидел на полу среди осколков зеркала и захлебывался отчаянными слезами. Раньше он горевал по Фреду. Теперь он горевал еще и по себе — потому что вдруг с необычной ясностью осознал, что без Фреда он был никем. Он всегда следовал за Фредом. Мерлин, да они даже в Гермиону влюбились почти одновременно — вот только Фред был смелее и поэтому смог первым завоевать ее внимание. Джордж же заставил себя не думать о ней больше никогда: она была девушкой Фреда, а Фред для Джорджа был всегда важнее всего остального. Джордж окончательно закрылся в себе. Весь товар был распродан; Рона и Джинни он больше не звал; он почти перестал есть и даже пить огневиски; он почти не курил. Лишь лежал в кровати, глядя в потолок, и не находил в себе совершенно никаких сил. Он больше не видел никакого смысла в саморазрушении через алкоголь и сигареты; он разрушал себя абсолютным безделием и казавшимися бесконечными слезами. Рон был первым, кто понял, как что-то изменилось в старшем брате. Он пришел однажды без предупреждения и не удержался — накричал на Джорджа, осознавая вдруг, что тот не помнил, когда ел последний раз. И почти сразу замолчал, увидев, как брат расплакался и отвернулся от него, поджимая ноги к груди. И Рон сел рядом с ним, положил руку на плечо и пообещал, что все наладится. И сам в это не верил. Для Рона и остальных прошли долгие три месяца, и дышать стало легче, и смеяться стало проще, и боль постепенно отступала. Но глядя на Джорджа, Рон впервые осознал, насколько сильным и глубоким может быть горе; как человек может полностью потеряться в этом горе; и как невероятно тяжело бывает с горем справиться. Он смог заставить Джорджа подняться и уговорил съесть немного маминых пирогов. И только тогда заметил и осколки зеркала, и раны, заживавшие с огромным трудом. Он, кажется, навсегда запомнил, как промывал брату порезы и тщательно забинтовывал ему руки. Рону не нужно было спрашивать, что случилось. Он и так знал: Джордж осознал, что никогда больше не сможет увидеть Фреда, и не мог видеть его даже в самом себе, потому что теперь больше не был на него похож. Рон стал заходить к брату каждый день после работы в Аврорате. Проверял самочувствие, заставлял съесть хотя бы что-то и продолжал рассказывать о происходящем во внешнем мире. Джордж молча принимал помощь, разве что иногда вставлял какие-то комментарии по поводу очередного преступника. Но это было хотя бы что-то. Сам Рон был даже рад, что брат не противится помощи: после работы ему совсем не хотелось сразу возвращаться в Нору. Никто в семье не знал о таком состоянии Джорджа; родителям Рон всегда говорил, что брат справляется — не хотел их расстраивать — а те уже, вероятно, пересказывали его слова всем остальным. И никто не усомнился. И только Джинни кидала обеспокоенные взгляды каждый раз, когда Рон в очередной раз хмурый возвращался от Джорджа. Однажды Рон не выдержал и сорвался: Билл как раз зашел к родителям, небрежно поинтересовался самочувствием Джорджа, а те в ответ лишь посмотрели на Рона. И Рон не смог промолчать. — Хотя бы раз сами зашли к нему! В конце концов, он же ваш сын! Молли вновь начала плакать, а Артур осуждающе посмотрел на него. Но Рона было уже не остановить. — Мама! Прекрати плакать, я прошу тебя! Я не отказываюсь помогать Джорджу столько, сколько потребуется, но неужели вы не понимаете, что ему нужны вы? Ни я, ни Джинни, ни Билл — а именно вы! Он же ваш сын. Да, он взрослый, но черт возьми, он сейчас уязвим как никогда! Он замолчал, когда почувствовал руку Джинни на своем плече, и обернулся к сестре. В ее глазах стояли слезы. — Мне так жаль, — сказала она. — Тебе не о чем жалеть, — резко ответил он и выскочил из Норы, не глядя на родителей. Рон знал, что не сможет вернуться домой этим вечером. На него разом навалилась вся усталость, накопленная за долгие месяцы. Война, потери, а потом тяжелейшие тренировки в Аврорате, страшное горе близких людей. Рону неоткуда было искать поддержки — всем вокруг было еще хуже, чем ему. А он вновь сорвался. Накричал на маму — хотя знал, как ей тяжело. Почему, почему он не может сдерживать свои эмоции? Рону захотелось врезать себе. Вместо этого просто побежал. Он мчался по деревне, пытаясь сбежать от самого себя и от этой реальности. Потом все же затормозил, тяжело дыша и пытаясь хотя бы немного прийти в себя. Ему было совершенно некуда идти. Он не помнил, сколько простоял так, упираясь ладонями в колени и тяжело дыша, но в конце концов смог успокоиться и тогда заставил себя выпрямиться и трансгрессировать. В доме Гермионы горел свет. Мерлин знает, как у Рона получилось собрать все силы и даже улыбнуться, заходя к растерянной Гермионе. — Что-то случилось? Рон не мог ответить. Только крепко обнял ее, утыкаясь куда-то в макушку и попытался выровнять дыхание. Грейнджер выглядела по-настоящему взволнованной — непривычное молчание Рона испугало ее — но вопросов больше не задавала. Вместо этого она усадила Рона на диван, накинула плед на его дрожащие плечи и налила чая. Потом подумала немного и плеснула в чашку огневиски — Рон выпил залпом, даже не поморщившись. Они сидели так, в полной тишине, долгое время. Потом Гермиона заметила, что Рон засыпает, и отправила его спать, постелив на диване. И долго сидела рядом, наблюдая за другом.