пришёл, увидел, проиграл

Иногда, в минуты особенного разочарования собственной жизнью, он задумывался о том, что делает короля королём. Отрезанный от бренного бытия, вознесённый на вершину мира, где и воздух другой, и дышится легче, монарх смотрит на людей-муравьишек, облачённый в пурпур, поглаживает перстни с драгоценными камнями и поправляет золотой венец. В его руках — государство, а за спиной его — трон. Им восхищаются, на него молятся. Но дело не в регалиях, о нет, точно не в них… Глядя на отца, что в свои пятьдесят с небольшим давно уже был глубоким стариком, он не понимал, почему не испытывает к нему благоговейного трепета, что звучит в голосах горожан, долетающих до него с улиц столицы. Образ мужчины в венце был окрашен для него не в золотые лучи величия, а в серые краски усталости и источенных болезнью сил. И вот сейчас, рассматривая складки на бордовом балдахине, отчаянно вслушиваясь в частое сбитое дыхание рядом, он вдруг осознал, что наконец пришёл к ответу. Не решение любых забот взмахом руки. Не зычный голос, эхом разносящийся по тронному залу, поднимающий войска и равняющий с землей города. Не суровый облик, подчёркнутый пышной соболиной мантией, и даже не свита. Мифичность. Недосягаемость. Тайна. Люди знают, что там, в высокой башне, есть кто-то, кто никогда не сойдёт к ним и не раскроет всех своих замыслов. Кто-то могучий, кто непоколебим даже при самом сильном ветре, по чьим венам не может течь сомнение и страх. Он — не человек, он — страж между миром и хаосом, высеченный в граните. Ему чужды соблазны и простые людские страсти. Но за каменными стенами замка внезапно скрывается… человек. Он ест хлеб, когда голоден, и пьёт вино, когда испытывает жажду. Его веки тяжелеют по ночам, и он видит сны. Он чувствует усталость, он может быть болен, и он будет чувственно стонать, когда ему хорошо. Глядя на рывками вздымающуюся обнажённую грудь, Эймонд думал о том, что этой странной, неловкой, абсолютно неуместной и неправильной связью принц Фобос потерял в его глазах статус чего-то сакрального. Маленькие родинки на плече и под ключицей, спущенное до пупка одеяло, длинные тонкие пальцы, поигрывающие с серебряными прядями и быстро бьющаяся на шее жилка — всё сейчас делало повелителя Меридиана уязвимым и беззащитным. Теперь, облачись он хоть в церемониальный наряд, хоть в корону из чистого золота с лунными кристаллами, сияние величия никогда не вернётся, потому что Эймонд уже увидел его другим. Теперь он знал, что за тщательно выстроенным образом сильного и жестокого правителя скрывается всего лишь мужчина, что без остатка отдавался ему и позволял себе быть просто человеком. Король — символ. Божество. Идол. Теперь идол пал. — Седрик убьет тебя, если узнает, — вдруг очень спокойно произнёс Фобос, ветром врываясь в размышления Эймонда. Он говорил с ним так, будто бы не стонал только что нежной песней в подушку его имя, будто бы не молил продолжать это сладкое безумие, будто не проклинал в этой неге весь род Таргариен за то, что создали они этого прекрасного юношу, что творил с его телом невероятные вещи. Будто бы не сходил с ума вместе с ним, изгибаясь и шепча истинные имена богов, покрываясь мурашками от наслаждения. — Что ж, пускай попробует, — хмыкнул Эймонд. Он рывком поднялся с постели и принялся собирать разбросанные по королевским покоям вещи, суетливо натягивая на себя одну за другой. Фобос приподнялся на локтях и наблюдал за ним с лукавой улыбкой. — Отдашь приказ выпустить Вхагар? Прятаться за формальным «вы» более не имело смысла, и от этого почему-то становилось тяжелее. Руки тревожно нащупали последнюю застёжку на колете. — Уже уходишь? — принц Меридиана демонстративно заломал руки. — Ты хотя бы напишешь мне? Если нет, я выброшусь с окна самой высокой башни… — Прекрати. Ты всё равно не отвечаешь на письма. Эймонд постарался пятернёй привести в порядок свои растрепанные волосы и натянуто улыбнулся. — Мне пора. Он шагнул к двери и помедлил, взявшись за ручку. — И да, насчёт твоего предложения… — Я не тороплю с ответом, — перебил его Фобос. — Но позволь мне подарить тебе кое-что. Он, закутавшись в пуховое одеяло, поманил принца Таргариена пальцем и вложил в похолодевшую ладонь треугольный медальон на шнурке. В сердце его лежал маленький чёрный камень, от которого разбегались похожие на руны тонкие серебряные линии. Эймонд сжал медальон в руке, ощущая, как он слегка показывает пальцы. Он поднёс дар ближе к лицу, пытаясь разглядеть загадочные линии, но они, живущие своей жизнью, игриво ускользали от его взгляда, меняя форму и направление. — Что это? — глухо спросил он, бессознательно наматывая на запястье шнурок. — Сувенир на память. Если вдруг поймёшь, что жить без меня не можешь, один взмах, — Фобос рубанул ладонью воздух, — ткань пространства разломится, и ты вновь окажешься на Меридиане. Владей. Эймонд перевёл взгляд на принца Меридиана, благодарно кивнув. — Даже не поцелуешь на прощание? Принц Таргариен нерешительно приблизился. Его рука коснулась груди Фобоса, кончики пальцев нащупали выступающие ключицы. Эймонд наклонился, едва коснувшись губами его лба. Тепло поцелуя обожгло холодную кожу. — Святоша, — лениво протянул принц Фобос, но в голосе его не было слышно ни осуждения, ни оскорблённой гордости. Напротив, звучало в этом тоне что-то такое, что в здоровых семейных отношениях не вызвало бы недоумения в общении между дядей и племянником. — А я уж было решил, что мы с тобой сделали всё для того, чтобы изгнать эту твою натуру. Эймонд с ухмылкой метнул в него сапфировый взгляд, прежде чем закрыть невидящий глаз повязкой. — Что ж, Фобос… Тогда прощай? — Я бы предпочёл «до свидания», — отозвался принц. — Ты в своём праве. Однако одним только богам известно, будет ли суждено нам встретиться вновь. Быть может, у нас уже бушует война, и драконы моей дражайшей сестры собьют меня на подлёте… Фобос ухмыльнулся. — Спокойно, Эймонд. Брёвна, на которых по доброй валирийской традиции сожгут твоё бренное тело, ещё в лесах гладят кронами облака. Тихо скрипнув, захлопнулась дверь, и принц Меридиана выдохнул, опускаясь на краешек письменного стола. Воцарилась тишина, и только ветер сквозь открытое окно доносил до ушей отзвуки угасающего бала. Фобос улыбнулся: званый вечер был лучшей из последних его идей. Седрик не посмеет покинуть бальный зал до последнего гостя, а значит этой ночью у принца достаточно времени, чтобы побыть наедине с собой. — Славный он, да? — обратился он к стоящему на столе портрету. — Как яблочко спелое. Такого ничем не испортишь. Портрет ожидаемо промолчал. — Мы с ним похожи, правда? — продолжил принц. — Похожи, конечно. Нелюбимые, ненужные, вечно на вторых ролях. Но знаешь, в чём разница? В готовности пойти по головам ради себя. Он не сможет. Нет, дорогая, не сможет. А я смог, — он любовно огладил пальцами резную раму. — Но только не смотри на меня так. Не осуждай меня, пожалуйста. *** Когда принц Эймонд Таргариен покинул королевский замок Меридиана, на улице вновь полил дождь. Он и не заметил, тенью скользя по коридорам, как серебряный диск луны медленно скрывался за тучами, утопал в ночном тумане, пока не скрылся полностью. На горизонте пытался пробиться сквозь плотную пелену рассвет, но его усилия были тщетны, будто неведомые силы хотели удержать темноту ещё немного. Эймонд поёжился от внезапно налетевшего ветра и глубже запахнул дорожный плащ. По макушке, накрытой плотным капюшоном, уверенно отбивали незнакомый ритм дождевые капли. Вхагар, разбуженная в неурочный час, обиженно взревела, поднимая с постелей тех, кто ещё спал. Эймонд приветственно похлопал её по жёсткой чешуе. — Здравствуй, Вхагар. Готова? Дракон настороженно покосился на наездника. Древние чудовища всегда тонко чувствовали своих повелителей: их страхи, боль, радость и сомнение. И Вхагар послушно опустилась, запуская Эймонда в седло. Сейчас она знала, что он не сомневается в том, что делает. Дети Древней Валирии поднялись в воздух. Махи мощных кожистых крыльев дракона сотрясли деревья. Сверху ещё грандиознее смотрелись эти сгрудившиеся свинцовые тучи, временами разрезаемые вспышками молний. Вдалеке слышались мощные, словно усиленные искусственно, громовые раскаты. И всё же Меридиан — место чертовски странное: Эймонд точно знал, что небо за многие лиги отсюда было лазурно-чистым, без малого намёка на приближающуюся бурю, но здесь тучи стояли, будто в загоне. Торчавшая из-за густых грозовых облаков аккурат в центре чёрная замковая башня сурово взирала на гостей множеством окошек-глаз, следя за тем, как огромный дракон облетает город по периметру. Эймонд не боялся дождя. Даже самый сильный шторм был по плечу его мощному древнему дракону, и ему оставалось лишь ближе нагнуться к её шее, чтобы спрятаться от потоков воды. Дорожное одеяние спасало его от дождевой влаги почти полностью: тёмно-зелёный стёганый дублет с изысканной золотой вышивкой на груди был надёжно скрыт под кожаной мантией с капюшоном, что и дело норовил слететь, обнажая серебряные волосы, отчего Эймонд был вынужден одной рукой крепче хвататься за седло, а другой — натягивать непослушный кусок ткани на голову. Пролетая над королевским замком, Вхагар вдруг в злобном ужасе взревела, и Эймонд почувствовал всем телом, как напряглись её стальные мышцы. Дракон готовился исторгнуть пламя. — Не смей, чтоб тебя!.. Doharas! Служи, Вхагар! — цепенея от неожиданности, звонко вскричал Эймонд. Голос его потонул в шуме ливня. — Пламя тебя поглоти, doharas!!! Взвинченная болезненным гневом наездника, она не слушалась. Принц припал к чешуйчатой коже, зная, что сейчас услышит запах серы и пепла, а его ноги опалит жаром выпущенного огня. Всё тело дракона охватила мелкая дрожь, она широко распахнула пасть, но вдруг… Дракон вздрогнул и издал лишь утробный вой. Эймонд выдохнул, и в горле защипало. Сорванное криком, оно саднило, но покалывающая боль явно не была следствием этого. Принц погладил дракона по загривку: — Они того не стоят. Довольно фыркнув, Вхагар набрала высоту, освобождаясь от оков земли. Под ними раскинулось море, тёмное, почти чёрное, будто опрокинутое вниз небо. Тяжёлые капли дождя смешивались с долетающими до сапог и брюха дракона солёными брызгами волн. Ветер свистел в ушах, вырываясь из-под крыльев, но они поднимались всё выше, пробиваясь сквозь пелену дождя, сквозь окутавшую горизонт серую мглу. И вдруг — будто чья-то невидимая рука раздвинула завесу. Вхагар вырвалась из дождя, и пред взором Эймонда открылось небо, чистое и бескрайнее, окрашенное в нежные оттенки рассвета. Розовые и золотые лучи солнца пробивались сквозь тонкие облака, ласково касаясь кромки воды, превращая её в жидкое серебро. Волны, только что мрачные и грозные, теперь сверкали мириадами алмазов. Даже воздух несмотря на раннее утро стал теплее, наполнился свежестью, ласково обнимал их, баюкал в нежных потоках. Принцу Таргариену казалось, что весь мир — это лишь, солнце, море и небо, а всё остальное осталось там, в дожде, в темноте, в прошлом. Над успокоившейся гладью моря Эймонд достал медальон, изучал пристальным взглядом резные узоры, рассматривал. Задумавшись на секунду, принц развязал шнурок и подвесил артефакт на средний палец распахнутой ладони. Под тяжестью собственного веса артефакт начал проседать, шнурок спустился на костяшку. Продолжая держать ладонь прямо, принц опустил средний палец, позволив кожаному шнурку соскользнуть с руки, и тот тоненькой змейкой оббежал вокруг выдающихся косточек. Медальон подчинился неумолимой силе притяжения и скрылся за облаками, где затем его наверняка поглотила пучина. — Домой, Вхагар, — проговорил Эймонд, глядя прямо перед собой, где на горизонте пробивалось из-за облаков просыпающееся солнце. — Мы возвращаемся домой.