питчер.

***

Этот мир устроен так, что такие, как Чан, обычно делают первый шаг, добиваются и мозолят глаза человеку, в которого влюблены, а не наоборот. Оттого ему дико, что первый раз в жизни он оказывается по другую сторону баррикад и не знает, что с этим делать. — Да сходи ты с ним на одно свидание, и он отстанет, — глубокомысленно советует Хёнджин, громко всасывая через трубочку шоколадное молоко, чем привлекает к их столу ненужное внимание всей столовой. — Не отстанет, — отрицательно качает головой Чан и замирает зайцем, пойманным врасплох хищником. Хищник этот — Ким Сынмин с третьего курса, который вот уже какой месяц с момента, как перевёлся, не даёт Чану прохода: ловит в коридорах, как-то всегда ловко оказывается рядом в перерывах, ходит на те же дополнительные или вот так дырявит взглядом через половину столовой, как сейчас. У Чана кусок в горло не лезет от откровенно раздевающего взгляда насмешливых глаз, будто их хозяин знает чуть больше, чем положено. Чан уверен — такие, как Сынмин, не отстают, как и уверен в том, что не собирается вестись на гнусные манипуляции и вторжение в личное пространство. Правда, с каждым разом этой веры становится всё меньше, она утекает горячим песком через треснутый кувшин, заставляя Чана волноваться и осматриваться каждый раз в поисках знакомого коротко стриженного ёжика или самодовольной ухмылки. Такие, как Сынмин, совершенно без тормозов и не знают слова «нет», которое у Чана в скором времени появляется на быстром наборе в голове. — Хэй, ты мне нравишься. Сходишь со мной в кино? — Нет. — У тебя в волосах запутались листья. Убрать? — Нет. — Можно тебя пригласить на вечеринку к Хосоку? — Нет. — Присяду рядом? — Нет. — Разве я не заслуживаю поцелуй за то, что помог с оборудованием? — Нет! Настырный, настойчивый, упрямый, прущий танком, совершенно невозможный Ким Сынмин, выбравший себе мишенью именно Бан Чана. Вокруг так много других парней: и красивее, и умнее, и спортивнее, и явно гораздо заинтересованнее (даже Хёнджин пару раз присматривался!), а Сынмину упёрся именно Чан. Чану вот Сынмин совершенно не упёрся! Боже, да Чан сильнее раза в три, явно крепче и твёрже стоит на ногах, но каждый раз боится оттолкнуть, покалечить, переступить границу, и Сынмин — ушлый лис — чувствует эту слабость и безнаказанно пользуется, подходя слишком близко, — дразнит, тварина, — лишая личного пространства. Поэтому Чану только и остаётся, что бояться, ходить и оглядываться! Когда Хёнджин в который раз замечает, что Чан палится тем, что вечно ищет «кое-кого» в толпе, тот огрызается, что просто хочет быть во всеоружии, когда чёрт выпрыгнет из табакерки, а не оказаться застигнутым врасплох, как происходит в девяноста случаях из ста. Судя по скептично поджатому рту, Хёнджин ему совершенно не верит. Чан и сам себе не верит, но упорно старается убедить себя, окружающих и — главное — Ким Сынмина, что этот внезапный интерес к его персоне невзаимен и не нужен. Последний курс, много учебы, подготовка к экзаменам — когда влюбляться? Да он и не заинтересован в том, чтобы за ним ухаживали. Он и в бейсболе был до недавнего времени не заинтересован, но почему-то идёт на последнюю в сезоне игру их университета. — Не знал, что Минджи нравится бейсбол, — расслабленно тянет Чан, поглядывая в сторону девушки, сидящей на пару уровней ниже. Минджи — его прикрытие, которую он выбрал для того, чтобы не палить изначальный интерес. А так — он влюблён до беспамятства в одну из красоток универа, вот и ходит за ней хвостиком по всяким сомнительным мероприятиям, чтобы почаще попадаться ей на глаза. Вот только весь матч Чан проводит, рассматривая не волнистую светловолосую девичью макушку, а длинноногого, статного, выглядящего до безобразия хорошо в университетской бейсбольной форме питчера, нахлобучившего кепку так низко, что не видно глаз. Хёнджин, конечно, ни разу не верит в его прикрытие, а после матча ещё и тащит на буксире с собой в раздевалку, чтобы поздравить своего любимого мелкого с победой. У Ян Чонина хитрые лисьи глазки, обворожительная улыбка и по-детски наивное сердце вкупе с сильными мышцами ног и спины и отличным ударом битой. В команде много знакомых, которых Чан воодушевленно поздравляет с победой, жмёт руки, перекидывается парой словечек, но внутри будто натянутая пружина — он ждёт, когда со стороны на него набросится Сынмин и припрёт к какому-нибудь шкафчику, чтобы снова позвать на свидание. Всё же опасно было приходить сюда. Но как бы Чан не шхерился от случайных пробегающих в душ потных и грязных спортсменов, на его счастье (или к горькому сожалению) на него никто не набрасывается, а себя в конце концов он обнаруживает стоящим рядом с бурно обсуждающими матч Хёнджином и Чонином и против воли высматривающим в толпе одного человека. Он после матча сразу домой, что ли, сбежал? Кто-то проходит мимо, хлопая Чана по плечу, тот отвлекается на мгновение, чтобы поздороваться, а когда поворачивается, то Сынмин обнаруживается практически перед ним — за четыре шкафчика от чониновского. По его сгорбленной позе, грубым отрывистым движениям, с которыми он сдирает с себя экипировку, по сморщенному в гримасе лицу и не сказать, что он рад победе — скорее кажется, что команда проиграла, а не разгромила своих вечных врагов с огромным счётом. Чонин вдруг громко смеётся на сказанную Хёнджином шутку, и Чан задерживает непроизвольно дыхание, когда на них оборачивается Сынмин, смотрит хмуро на смеющегося напарника по команде, переводит взгляд на Чана — и его лицо мгновенно разглаживается. Засмотревшись на полоску на лбу, появившуюся от тесной кепки, и чумазые от земли щёки, Чан ожидает, что вот сейчас на него точно набросятся, и уже подготавливает пару острых панчей, но ничего не происходит. Зрительный контакт длится не дольше пяти секунд, затем Сынмин криво усмехается и отворачивается к своему шкафчику, тянется пальцами к горлу футболки сзади, чтобы стянуть, а Чан отворачивается в то же мгновение, смущённый тем, что будет подсматривать. Хотя, чёрт, это же грёбаная раздевалка, и из одетых тут только он, Хёнджин и ещё несколько парней — друзей членов команды. Странного рода сожаление горечью разливается на языке, наполняет напряжением кровь, побуждает подойти и напомнить о себе. Чан ругает сам себя — что за двойственные желания? — Вечером придёте? — вклинивается в хаос мыслей голос Чонина. — Мы собираемся вечером у Марк-хёна, чтобы отметить. — Да вы всей командой к нему не влезете, — хмурится Хёнджин. — А у нас большая часть и так не идёт, — пожимает плечами Чонин, стягивая с себя грязную джерси. Удивительно, но Чан не чувствует смущения, глядя на чужие выпирающие позвонки. — У многих старшаков завтра экзамен поставили, а тренер сильно ругается, когда проваливают. Готовиться будут. Чан кивает, подтверждая, что завтра действительно состоится экзамен, к которому он готовился чуть больше двух недель в надежде не завалить, хоть он и не член бейсбольной команды. Хёнджин соглашается присоединиться, а Чан тактично отказывается, потому что у него две причины. Первую он даже озвучивает — у него тоже экзамены, а про вторую молчит, но напряженно вглядывается в неё, размышляя о том, что Сынмин-то точно будет на вечеринке присутствовать — одна из главных звёзд прошедшего матча, а добровольно идти в лапы к зверю не хочется. Чонин шустро перечисляет всех, кто пойдёт, пока Чан занят вороватым подглядыванием (он правда старается смотреть на Хёнджина, но взгляд так и соскальзывает к фигуре за ним) и анализом странной стягивающей внутренности эмоции. Огорчение? Разочарование? Опустошение? Хрен пойми что. Решивший не посещать душ Сынмин шустро натягивает поверх футболки чёрную джинсовку, одёргивает её, проходится ладонью по примятому ёжику, огорчённо трёт щёку, растирая грязь, перекидывает через плечо огромную спортивную сумку, из которой торчит рукоять биты, и закрывает шкафчик. От всей его фигуры разит подавленностью, создаётся ощущение внутренней борьбы. Чан хмурит брови, замечая, как чужая ладонь сжимается в кулак и тихо бьёт дверцу шкафчика, будто та в чём-то виновата. Губы Сынмина безмолвно шевелятся, затем он резко выпрямляется — Чан ждёт, что сейчас на него снова посмотрят, возможно, подмигнут, но опять ничего не происходит: Сынмин было подаётся в его сторону, но сам себя одёргивает, поправляет ремень сумки и размашистой походкой выходит из раздевалки в тот самый момент, когда Чонин грустно отвечает на вопрос Хёнджина: — Сынмин? Не, его тоже не будет.

***

Чан не девственник, не держит целибат или другую аскезу от секса или отношений. Он вообще очень даже влюбчивый и романтичный парень, привыкший самостоятельно делать первые шаги к человеку, который ему приглянулся, или к тому, чей интерес к себе он замечает. Ему нравится добиваться, оказывать знаки внимания, ухаживать, придумывать места для свиданий. С Сынмином же всё получается абсолютно наоборот. Возможно, поэтому Чан и шарахается от него, как от огня, не желая принимать то, что первым оказался не он. В самых тёмных глубинах своего сознания он допускает мысль, что, не будь Сынмин таким напористым, Чан, возможно, и сам бы подкатил к нему рано или поздно. Потому что Сынмин объективно красивый, умный, спортивный, красиво смеётся и щурит свои хитрые раскосые глаза, он вежлив, обходителен и заботлив, а от его язвительного чувства юмора Чан втайне в восторге. Он даже чёртов бейсбольный мяч бросает изящно, а не вытягиваясь в странную карикатурную фигуру. Они увидели друг друга в первый раз на вечеринке-знакомстве (местный тимбилдинг) бейсбольной команды, куда Чана затащил Хёнджин, которого в свою очередь притащил с собой Чонин. Сынмин почти сразу привлёк внимание тем, что громко смеялся, но мало говорил, позволял вовлечь себя в разного рода тупые игры, которые с переменным успехом выигрывал (хотя в дураках оказывался гораздо чаще), забавно злился, расчёсывая себе ухо с крупной родинкой на хрящике, и с ещё большим энтузиазмом играл во что-то новое. Следя за на тот момент неизвестным ему молодым человеком, Чан невольно улыбался и мысленно поддерживал невезучего парня. Перестал он улыбаться, когда невезучий парень, повернув голову, поймал его взгляд, кивнул, а через пару минут Чан обнаружил себя чуть ли не прижатым к стене. Сынмин представился и мягко, с затаённой хищнической ноткой, произнёс, что Чан ему понравился. Честно сказать, обалдевший от такого напора Чан тогда был уверен, что Сынмин выполнял тупое наказание из-за нового проигрыша, а яркий блеск тёмных глаз списал на алкоголь. Вот только, как узнал потом Чан (естественно, Сынмину отказавший) от Чонина, Сынмин на самом деле ничего не выполнял. — А ещё он с тебя глаз не сводит, — добавил в конце Чонин, паскудно улыбнувшись. Эта информация немного выбила почву из-под ног и совсем чуть-чуть потешила эго. А уже потом Чан узнал, насколько Ким Сынмин упорен в достижении своих целей. Чёрт, да Чан так ни одного своего партнёра не обхаживал, как это делал Сынмин, тщательно подбирающий ключики к его сердцу. Чаще Сынмин, конечно, его просто дразнил: зажимал неожиданно в углах (это маленькая разница в росте играла против Чана!), или делал вид, что собирается зажать, и Чану ничего не оставалось, как позорно сбежать, путаясь в ногах, или неожиданно оказывался рядом на остановках в ожидании автобуса, хотя Чан точно знал, что его автобус уходит с другой. Сынмин был странный, дотошный и забавный, пусть последнее и не вязалось с тем, что Чана этот персонаж совершенно не интересовал. Он думал, что через пару недель Сынмин перебесится и бросит бесполезное занятие. Не бросил. А Чану стало так привычно (пусть поначалу и бесило) его настойчивое внимание, привычно, что Сынмин всегда рядом и использует любую малейшую возможность подойти и заявить о себе. Потому-то Чану так странно сейчас смотреть на чужой удаляющийся затылок. Не успев обдумать непонятное желание, толкнувшее его на решительный шаг вперёд, Чан кидает Хёнджину, что будет ждать его на автобусной остановке, и выбегает вслед за Сынмином. В коридорах полно народа, и он практически теряет знакомую макушку из виду, отвлёкшись на рукопожатия с парой одногруппников, идущих поздравить команду. Сынмина он настигает в нескольких шагах от запасного выхода — здесь спокойно и тихо в отличие от центрального входа. Свернув в эту сторону, Сынмин будто и спину держать прямо перестаёт, немного сутулится, шаг не такой твёрдый и размашистый, а скорее неуверенный и достаточно медленный, чтобы Чан смог его нагнать. — Сынмин! — достаточно громко окликает он парня, эхо в пустом коридоре дважды повторяет за ним. Сынмин не оборачивается и даже не дёргается, идёт прямо к выходу, шаг не ускоряя. — Сынмин! — делает Чан новую попытку, переходит на бег и забегает вперёд, блокируя собой дверь. В малоиспользуемом коридоре довольно темно, чтобы можно было хорошо разглядеть лицо, тем не менее чужое удивление он замечает, как и замечает движение ладоней к ушам. Чёртовы наушники! — Чан? — следует озадаченное от Сынмина, прячущего наушники в чехол. Как только крышка захлопывается, он поднимает взгляд в ожидании ответа. А Чан только сейчас вдруг ярко осознает, что у него нет веского повода, чтобы оправдать то, что он вот так резко сорвался за тем, кого уже который месяц так-то старается избегать. — Я… Я не успел поздравить тебя с победой, — запыхавшись, придумывает на ходу Чан и руку протягивает для пожатия. Сынмин недоумённо вылупляется на неё, смотрит с несколько секунд и жмёт аккуратно, но твёрдо. Руки у него очень сухие, мозолистые, под ногтями черная полоска грязи — он хорошо повалялся на базах сегодня. — Такая себе победа, — морщится Сынмин, быстро пряча ладонь в карман джинсовки. Чан только сейчас взглядом цепляется за землистое пятно на щеке. Боже, ну хоть бы глянул на себя в зеркало, когда выходил! — Они были не в форме и позволили себя разбить, как котят. — Ты поэтому так злился там, в раздевалке? — вырывается у Чана прежде, чем он осознаёт, что таким образом палит свой интерес. — В том числе, — неопределённо ведёт плечом Сынмин, вдруг крепко зажмуривает глаза, а когда открывает, то привыкший ко мраку Чан торопеет от количества грусти и странной печали в них. На ум приходит сравнение с выброшенным на улицу псом, которого предал хозяин. Чан кивает, принимая такое объяснение всплеска злости, и больше у него нет причин и дальше задерживать парня. — Ладно. Тогда до скорого, — смущённо бормочет Чан, чешет неловко затылок и двигается в сторону, ощущая странное напряжение, натянувшееся между ними хрустальными нитями. Он замирает, услышав надорванное: — Хорошо повеселиться у Марк-хёна. — Я не иду, надо готовиться к экзамену, — пожимает плечами. — Я слышал, что там будут девушки с его потока, в том числе Минджи-нуна, — ровно произносит Сынмин, пытливо вглядываясь в лицо Чана, который сосредотачивается на том, что за спокойствием в чужом тоне скрывается странная мешанина эмоций, заставляющих голос вибрировать на концах и чуть хрипеть. — Ага, — кивает Чан, хмурясь. — Хёнджин тоже идёт. Да, думаю, что и компашка журналистов с Феликсом тоже заглянут на огонёк. Надеюсь, они не разнесут Марку квартиру. Блин, ты вообще видел, что запачкался? Нет, он не может это терпеть! Природная чистоплотность и любовь к порядку непроизвольно тянут руку Чана к чужому лицу, чтобы оттереть пятно. Оно уже подсохшее и слабо поддаётся вытиранию, да и Чан больше думает о том, какая мягкая щека под пальцем и как деревенеет Сынмин, а взгляд становится пустым и немного безжизненным. Может, у него случилось чего? Кошка там умерла или любимая бабуля попала в больницу? Непривычно видеть его обычно пусть и сдержанное, но немного озорное лицо таким холодным и безучастным. Пятно не оттирается до конца, а подключить слюну Чану не позволяют правила гигиены и воспитание. У Сынмина снова взгляд побитой собаки, который острыми когтями чешет Чану лёгкие. Тишина вокруг наполняется лишь их отрывистым, чуть свистящим дыханием. Чан мажет подушечкой большого пальца по уголку чужих губ, а следом тревожно поджимается живот и становится сложно дышать. — Что, даже не воспользуешься тем, что вы выиграли, и не пригласишь меня куда-нибудь? — хмыкнув, тихо спрашивает Чан, разглядывая глупое пятно на чужой щеке. Не то чтобы он ждёт, но это действительно выглядит удивительно. — А ты бы согласился? — дублируя хмык, отвечает Сынмин и смотрит исподлобья. Губы искривляются в знакомой насмешке. — Нет, — тут же отвечает Чан, ощущая себя самым стрёмным динамщиком из всех живущих. — Тогда и смысла нет, — пожимает плечами Сынмин и, не дав Чану времени придумать ответ, дёргает головой, отнимая щёку от ладони, достаёт маленький чехол, сразу вставляет правый наушник в ухо, тускло улыбается, подмигивая, и прощается: — Спасибо за поздравление. На вечеринку всё же сходи. Тебе надо развеяться. Он дружески хлопает Чана по плечу и, обогнув его, быстро выходит за дверь. Та закрывается не оглушительно, но с достаточно громким звуком, который можно приравнять к тому, что Ким Сынмин наконец-то сдался. Только почему-то этот факт не приносит Чану ни капли облегчения.

***

Невообразимо отвратительная по своей сути ситуация, причиной которой стали неправильно принятые решения, затягивается тошнотворным узлом вокруг шеи Чана, когда прекрасная, солнечная, бойкая и имеющая больше смелости, чем другая любая девушка университета, Минджи, прознав про его интерес (но не прознав, что он фальшивый), совершенно внезапно ловит его на выходе из столовой и предлагает встречаться. Чан чувствует себя тупо, когда, воззрившись на светящуюся девушку, запинаясь и хлопая себя по груди, переспрашивает: — Со мной? Ты хочешь встречаться со мной?! — Конечно, с тобой! Мне на ушко нашептали, что я тебе нравлюсь. Ты мне тоже! Так давай станем лучшей парой этого поганого универа! Предложение заманчивое до жути и будто бы не обязывающее к глубокой и искренней любви, но у Чана есть «но». На самом деле их даже несколько, учитывая и то, что Минджи Чану не интересна. Насколько сильно Чан не хочет приобрести репутацию недотроги и придурка, который всех динамит, настолько же не хочет соглашаться встречаться (даже по фану), чувствуя на себе знакомый пристальный взгляд, который не ощущал довольно давно (да, три дня — это срок). Чан не простит себе, если разрушит, самолично растопчет и предаст огню ту тлеющую на глубине чёрных глаз надежду. Сынмин сидит в самом углу столовой — достаточно далеко, чтобы слышать их разговор, но, судя по отпечатавшемуся на лице миксу смятения, боли и тревоги, понимает всё, что говорит стоящая к нему спиной Минджи. Чан чувствует напряжение на расстоянии, и ему самому омерзительно от того, насколько приятно его ощущать. Сынмин вообще сам виноват: приучил к тотальному вниманию, а затем вдруг отлип, словно его интерес себя изжил. Но он не изжил. Да, Сынмин больше не подкатывал к нему прилюдно, не зажимал, не шутил пошлые шутки, но его взгляд магнитился к Чану всякий раз, когда они встречались. Да и даже когда не встречались, Чан кожей ощущал, что за ним наблюдают. Относительно неприятное чувство, в котором он всё равно находил извращённый кайф. Чан зачем-то спросил в тот день после игры у Чонина, почему Сынмин не в настроении, и не понял ничего из его объяснений: что-то про хуёвые подачи, про абсурдную стратегию тренера, которая, конечно, привела их к победе, но Сынмину всё равно что-то не нравилось. Зато флегматичное предположение Хёнджина о том, почему любимый всеми питчер их университетской команды был не в духе, понял почти сразу: — Он ревновал. — Кого? — Тебя. — Меня?! — Да. К Минджи. — А, да, — активно закивал головой Чонин, подтверждая слова Хёнджина. — Мы его случайно перед игрой раздраконили. Все на нервах. Ты же знаешь, что Джихун уже давно к Минджи клинья подбивает, а она его морозит? А тут узнал, что вроде как ты вокруг неё увиваешься, разозлился и запереживал, что отобьёшь. Он посоветовал Сынмину активней яйца к тебе подкатывать. Если дословно, — Чонин лицом изобразил постную гримасу, напоминающую выражение лица Джихуна, и голос понизил на тон. — «Сынмин, ты же лучший питчер за последние десять лет в этом ёбаном универе! Или ты только бейсбольные мячи крепко сжимаешь, а к мужским рука дрогнет прикоснуться?» — И что Сынмин? — не дыша, спросил Чан, ощущая неприятное давление в груди. — Сказал, что если Джихун сомневается в его способности сжимать мужские яйца, то он с большой охотой сожмёт его, — озорно сверкая глазами, охотно поведал Чонин. То, что после этого разговора Чан не смог отогнать от себя картинку, где большие и сильные ладони Сынмина сжимали его яйца, было целиком и полностью его личной проблемой. Как и целиком и полностью его личной проблемой является стоящая напротив Минджи, глаза которой горят игривым кокетством. Чан перемещает взгляд за её спину и сталкивается с напряжённым взглядом Сынмина. Боже, почему так сложно?! Как ему теперь выйти из этой ситуации не отмороженным подонком, а кем-то чуть более воспитанным и галантным? Может ли он разыграть карту влюблённого Джихуна и убить одним выстрелом двух зайцев? Мол, нет, я не могу любить тебя, потому что вот он — такой прекрасный и замечательный — любит тебя! И ты тоже должна любить его! Я не люблю тебя так сильно, как он тебя любит! Пожалуйста, выбери его, а не меня! А мне будет достаточно вон той красивой мужской ладони в своих трусах! Извини, Минджи, но мы не можем быть вместе! Чан улыбается от разыгранной в голове на манер дешёвой дорамы драматической мизансцены. И ведь все останутся счастливы! У Минджи будет тот, с кем можно стать лучшей парой универа, у Джихуна будет Минджи, по которой он сохнет чуть больше года, а к Чану вернётся Сынмин, и жизненное колесо вновь будет запущено. Сказка! Чана спасает Хёнджин, который, заметив его относительные трудности, тоже подключается к разговору. — То есть из двух парней ты выбрала Чана? Хороший вкус, одобряю. — Из двух? — Минджи в недоумении приподнимает брови, переводя на него взгляд. — Ага, –скучающе отвечает Хёнджин, почёсывая ногтём указательного пальца уголок губ. — Джихун ведь за тобой увивается уже с год точно, а Чан вон месяц всего. Но соглашусь, что Джихун слишком мужлан, да и перекачанный какой-то — зачем ему в бейсболе эти бицепсы? Да и бесячий он. Друзей почти нет, с родителями в контрах — видите ли, ему подачки с их стороны не нужны. Самостоятельный какой. Да и любитель всякой романтической чуши. Девушки сейчас на такое не ведутся. Хёнджин красиво закатывает глаза и фыркает, в то время как Минджи оглядывается в поисках застывшего изваянием Джихуна, который в попытке улыбнуться, когда на него было обращено око королевы, выплёвывает изо рта чай. Красавец. — О, я не знала, что он тоже, — задумчиво бормочет смущённая такой реакцией Минджи, а Чан отмирает ровно настолько, чтобы подхватить предложенную Хёнджином стратегию со всей присущей ему пылкостью. — Да, и уже давно. Не слушай Хёнджина, он хороший парень! Добрый, отзывчивый, сильный! Чувство юмора у него специфическое, но у кого оно не специфическое? — некстати перед глазами появляется образ Сынмина, игриво пошутившего, что у Чана губы идеальной формы для поцелуев с ним. Чан тогда вот точно так же выплюнул чай, как и Джихун минутой ранее. — Ты мне нравишься, Минджи, и, возможно, я бы просто хотел с тобой подружиться. Ты классная. Он показывает большой палец и подмигивает, игнорируя шлепок ладони о лицо со стороны Хёнджина. Пусть со своим веским мнением идёт Чонину мышцы ног разминать. Или ягодиц. Минджи стоит ещё с пару минут, переводит взгляд со светящегося Чана на уже вытершего рот и светящегося в несколько раз ярче Джихуна, оценивает, что-то обдумывает, кивает сама себе и легонько шлёпает Чана по щеке своей крошечной аккуратной ладошкой. — Ладно, расслабься. Давай дружить. Чан расслабляется в тот же момент, как Минджи, кокетливо подмигнув Джихуну, гордо удаляется из столовой. Окей, у него получилось выйти из этой ситуации красиво и галантно. Он бросает взгляд вдаль и хмурится, не замечая привычную фигуру за дальним столом. Боги, да Чан ради него тут подставился, вывернувшись наизнанку, а Сынмину не хватило терпения досмотреть этот спектакль? Как теперь до него донести, что у Чана нет никаких планов на Минджи, что он свободен (если и занят, то только чёртовой учёбой) и абсолютно не против, чтобы к нему снова начал приставать один очень настойчивый питчер?

***

Чан так часто в последнее время оказывается в глупых ситуациях, что впору уже привыкнуть и не обращать внимания. Да и ситуация не глупая, а скорее щекотливая. У Чана руки по локоть в чёрной краске, а нанёсший её Хёнджин свалил куда-то вместе с преподавателем, оставив свою несчастную модель стоять с поднятыми руками. Так и бросил: «Обсыхай» и, не имея ни капли совести за душой, преданным утёнком увязался за преподавателем и его: «О, Хёнджини, давайте-ка я вам из подсобки холст получше принесу». Наверняка Хёнджин бы никуда не ушел, если бы в этот момент в двери художественной аудитории не зашёл Ким Сынмин собственной безупречной персоной, а в заднем кармане джинсов Чана не зазвонил телефон. Чан вполне мог бы и не брать трубку — ему редко звонили по важным делам, но конкретно сегодня он ждал звонка от транспортной компании, везущей ему новую комфортную кровать. И сейчас ему предстоит сделать выбор: продинамить диспетчера и остаться без кровати или остаться без джинсов, которые он безусловно измажет, когда полезет за телефоном, который тоже придётся мыть. Да и потом вся щека будет в краске… Гадство! — Помочь? — хмыкает Сынмин, отправляя рюкзак на стул рядом с соседним от хёнджиновского мольбертом, и смотрит искоса так и немного насмешливо. Задница вибрирует от телефона, разрывающегося припевом любимой «Take me Under» от Three Days Grace, которая внезапно приобретает новый смысл в связи с их деликатной ситуацией. Между кроватью и унижением Чан выбирает кровать, потому как унижение будет длиться всего пару минут, а здоровым сном пренебрегать опасно. — Да, пожалуйста. Вместо того, чтобы обойти, Сынмин подходит к нему совсем близко, являя взору прищуренные в опасном азарте глаза, и тянется руками так — не глядя. Причём лезет обеими руками в карманы, одной выхватывая телефон, а второй так сильно сжимая ягодицу, что Чан воздухом давится от такой безнаказанной наглости. Как бы отчаянно он ни желал, чтобы внимание Сынмина снова к нему вернулось (дождался, получается), сейчас Чан был бы не против, чтобы этого внимания стало чуть поменьше и оно не было таким давящим! Сынмин смахивает зелёную кнопку, подносит телефон к его уху, не отстраняясь, и вторую ладонь не спешит достать из кармана. Блядь, да это же чёртово насилие! Чан не разрешал ему залезать себе в штаны! Чисто технически, он и не в штаны залез, а в карман, но и это ни в какие ворота! Из-за мыслей о горячей и крепкой ладони Сынмина на словах диспетчера сфокусироваться сложно. — Да. Бан Чан… Ага. Сегодня? Было бы замечательно, — бормочет Чан, глядя Сынмину в глаза. Боже, они так близко стояли в последний (и единственный раз), когда Сынмин впервые признался ему в симпатии. — Ко скольки? Что? Ах! Он шумно выдыхает, сдерживая родившийся в горле крик от того, что чья-то неуёмная ладонь вновь сжимает его ягодицу и ещё пальцами так пум-пум-пум. Чан ему, блядь, подушка-антистресс или что?! Он старается отодвинуться от Сынмина, но вот незадача — руки у того длинные, и, как бы Чан не извивался, чужая ладонь всё ещё по-хозяйски сжимает его жопу! — Повторите, пожалуйста, не расслышал! — просит Чан, строгим взглядом указывая Сынмину прекратить. Плечи болят уже от напряжения из-за вытянутых вверх рук, подсыхающая краска неприятно стягивает кожу. Как же комично они сейчас выглядят со стороны, наверное. — Да, да, после пяти будет замечательно! У меня второй этаж. Что? Ширина дверей? — вопрос диспетчера вводит Чана в лёгкий диссонанс, потому как он совершенно не представляет, какие параметры у его входной двери. А ещё его вводит в диссонанс и панику то, что Ким Сынмин вдруг приближает к нему своё лицо, кончиком носа касается его, ведёт голову немного вправо, затем влево и улыбается так паскудно, что у Чана поясницу простреливает от ощущения собственной беспомощности. Где бы взять силы, чтобы нарушить приказ Хёнджина, опустить руки и толкнуть уже зарвавшегося питчера, отобрав телефон? Его останавливает только то, что на светло-голубой рубашке Сынмина останется чёрный отпечаток его ладони. — Разве кровать не разобранная доставляется? — сил прекратить домогательства у Чана нет, а вот заставить работать последнюю выжившую клетку мозга — есть. Диспетчер вдруг замолкает, громко щёлкает мышкой, что-то перепроверяя, и возвращается с извинениями. — Да, всё хорошо. Ничего страшного. Окей. После пяти буду ждать звонка. Мой номер же будет указан для связи? Да… Ага. Спасибо. Хорошего вам дня. С последними словами он резко качает головой, отнимая телефон от уха, и дёргает подбородком, давая Сынмину понять, что телефон можно убирать, а когда тот выполняет эту безмолвную просьбу, пихает его бедром и шипит: — Руки! С глубоким сожалением Сынмин в последний раз ощутимо сжимает горящую от насилия ягодицу и толкается языком в щёку, пока его ладонь выскальзывает из кармана, а сам он отходит назад, оставляя телефон на столе у мольберта. Чан снова дышит. Рвано, отрывисто и часто, но дышит. И, вообще-то, ждёт извинений! — Ничего не хочешь сказать? — обоснованно грубо спрашивает Чан, стараясь сделать максимально осуждающее лицо. — Хочу, — шкодливая улыбка не располагает к чему-то хорошему. — У тебя классная задница. — А у тебя шаловливые руки, — отбривает Чан, возмущенный тем, что извинений не последовало. — Хочешь убедиться в том, насколько они шаловливые? — игриво дёргает бровью Сынмин, ухмыляется и усаживается на стул у своего мольберта. — Хочу получить извинения за домогательство и избавить себя от твоего присутствия. Если по-честному, то второе Чан не то чтобы сильно и хочет, а вот от первого (и сказанного на коленях) не отказался бы. — Тогда выйди из аудитории. У меня сейчас часовой факультатив по рисованию, — игнорируя первую часть пожеланий, сообщает Сынмин и пожимает плечами. Ответить что-то колкое и едкое не получается по двум причинам: первая– возвращаются Хёнджин с преподавателем, вторая — Чану в принципе сложно соображать, когда на него кто-то вот так насмешливо поглядывает из-за мольберта. К сожалению, Чан, являясь вынужденной моделью, не может покинуть аудиторию, как и не может противиться ласковому тону преподавателя. — Чан, может, расстегнём тебе рубашку? Такое рельефное тело, ребята и анатомию подтянут. Слава Богу, что рубашку ему расстёгивает Хёнджин, а не хищно выглядывающий из-за своего мольберта Сынмин. Когда краска на руках полностью высыхает, а аудитория наполняется ещё десятком студентов, Чану показывают, какую позу принять (спасибо, что не с руками вверх) и просят зафиксироваться. Час проходит в напряжённом молчании и противном звуке графита. Стоит сказать спасибо преподавателю, который повернул голову Чана в сторону, так что он наблюдал за двумя второкурсниками, а не сталкивался всякий раз взглядами с особо неприятно приятной личностью. Кожа на боках и груди горела от чужого внимания. Интересно, от чего было более дискомфортно: от взглядов дюжины людей или от взгляда одного конкретного человека? Занятие заканчивается тем, что Чана отправляют смыть краску, а когда он возвращается, аудитория почти опустела, только преподаватель вместе с Хёнджином негромко обсуждают получившуюся работу последнего. В ожидании друга Чан неторопливо проходит по аудитории, рассматривая получившиеся работы, и невольно останавливается у той, которая соседняя с Хёнджином. Как бы ни тяжело было признавать, но у Сынмина получилось хорошо его нарисовать. Дыхание немного спирает, когда он скользит взглядом по черным графитовым линиям, складывающимся в его тело, которое словно выглядит лучше, чем есть на самом деле. Серьёзно, то, что он видит на холсте, и что видит в зеркале — абсолютно разные вещи. Сынмин его точно приукрасил. Чан фыркает, опуская взгляд, и хмурится, заметив на стуле знакомый рюкзак. Странно… — Нравится? От неожиданного вкрадчиво самодовольного голоса у уха Чан дёргается в сторону и сердито оглядывается: Сынмин стоит позади и улыбается не шкодливо, как всегда, а горделиво. — Нет, — привычно отвечает Чан и почему-то спешит добавить. — Но рубашку ты красиво нарисовал. — А то, что под рубашкой? — нисколько не обидевшись, спрашивает Сынмин, забирая рюкзак со стула и перекидывая его через плечо. Он переводит взгляд на холст и задумывается. — Хочешь сказать, что у меня не получилось передать красоту твоего тела? Они замолкают. У Чана начинают гореть кончики ушей от охватившего его смущения, а Сынмин пристальнее вглядывается в рисунок, указательным пальцем ведёт по чёрной линии — косым мышцам. — Да, наверное, здесь надо было чётче сделать контур и вывести вниз, — рюкзак снова падает на стул, а Сынмин берёт в руки карандаш — Чану плохо от того, как правильно и красиво он выглядит в длинных пальцах. Да, чёрт, что угодно выглядит правильно и красиво, будучи сжато этими пальцами, — карандаш или бейсбольный мяч, неважно. Чан хочет остановить его, потому как… ну испортит же сейчас всё — рисунок и так идеальный! Вот только язык присох к нёбу, а Сынмин уже вовсю орудует карандашом и что-то подтирает указательным пальцем на холсте. Ладно, в итоге получается лучше, чем было. Чан вообще не понимает, как это происходит: когда буквально пара линий может изменить весь силуэт рисунка и его восприятие. — Так лучше? — Да. Ответ вырывается машинально, потому как Чан заворожён собой же через призму чужого восприятия. Да даже у Хёнджина он вышел не таким естественным и красивым. Конечно, Хёнджину он этого не скажет, когда они будут выходить из аудитории, оставляя Сынмина с преподавателем. Хёнджин ему и не то чтобы поверит — фыркнет, закатит глаза, покачает головой. — Пизди больше. Я видел рисунок Сынмина.

***

Всё же основная его ошибка была в том, что стоило всё же заказывать собранную кровать или оплатить услуги сборщика, потому как, взирая на упакованные части кровати, ровным рядком лежащие на полу, Чан чувствует сильное уныние, а прилагающаяся инструкция появлению радости не способствует. В итоге спустя три часа попыток разобраться, что куда вставляется, Чан спит на футоне, а на следующий день просит своего лучшего друга — Хёнджина — помочь. Лучший друг Хёнджин отказывается по причинам: «Ты руки мои видел? Я молоток держу исключительно в художественных целях» и «Мы с Чонином после его тренировки идём в новое кафе». Вот так и получается, что лучший друг меняет его на новое кафе, а Чан остаётся без помощи и, судя по всему, без спального места. Все имеющиеся перерывы он тратит на поиск и изучение информации о сборке кровати, сохраняет парочку видео и думает, что на крайняк попросит соседа снизу помочь. Тот вроде мужик головастый и рукастый, помог когда-то Чану оживить почти умерший ноут, наверное, и с кроватью сможет помочь. После окончания дополнительных занятий Чан позволяет утянуть себя в раздевалку к бейсболистам. Он заходит, опасливо оглядываясь по сторонам, но, не наткнувшись взглядом на интересующий его объект, расправляет плечи и довольно топает к переодевающемуся Чонину, здороваясь по пути с каждым встречным. Не, бейсболисты народ прикольный и кайфовый, Чан с ними часто раньше зависал, пока не появилась проблема в лице их питчера. Сейчас Чан зависать с ними отказывается, хоть Марк, с которым они совместно посещают качалку, и каждый раз зовёт его присоединиться к их попойкам. Чонин, как и половина команды, оказывается в удушающе противном настроении–или попросту не в духе. Хёнджин шепчет Чану на ухо загадочное слово «ротация», значение которого он в целом-то понимает, но как это относится к недовольству игроков — не до конца. — Сынмин-то где? — спрашивает Хёнджин, и Чан чувствует сильную благодарность, хотя ещё утром хотел лишить его звания лучшего друга. — На поле ещё, — отмахивается Чонин, яростно стаскивая с себя бейсбольные брюки. — Отрабатывает подачи и заодно пар выпускает. Видимо, Чану настолько интересно посмотреть, как другой человек выпускает пар, что он ужом выскальзывает из раздевалки, проходит по тёмному коридору и оказывается у запасного выхода к полю. На улице из-за грозовых туч, скрывших дневное яркое солнце, темно, но в то же время выразительность отдельных элементов максимально повышена. Трибуны горят красным, козырёк над ними–королевским синим, а посреди ярко-зелёной травы в самом центре поля белеет знакомый силуэт. Ноги сами ведут его. Чем ближе Чан к Сынмину, тем явственнее отмечает его напряжение, на лице каждый раз вспышка недовольства от очередного замаха. Кажется, что с каждым новым разом от усилий он вывихнет себе плечо — так сильно замахивается. На его руках нет перчаток — они валяются в зелёной траве, пока в правой ладони он крепко сжимает бейсбольный мяч, который не отпускает. Кепка сбита набок, торчащие волосы добавляют небрежности. Несмотря на агрессивность и отрывистость движений, Сынмин всё равно выглядит красиво и захватывающе, особенно на фоне нависшей тёмной грозовой тучи. Будь здесь Хёнджин, то уже бы устроил фотосессию, а потом бы изрисовал все скетчбуки, Чан же может только оторопеть и полюбоваться с минуту. — Чего тебе? — врывается грубое в его мысли. Чан недоумённо моргает. Это его спрашивают? Скорее всего, да. Они ведь посреди огромного поля стоят вдвоём, не считая тучи над ними, которая нависает с каждой минутой всё яростнее и как бы давит на них сверху, мол, парни, может, съебётесь уже отсюда и дадите мне выполнить свою работу по наполнению ливнёвок дождевой водой? Чану так-то в целом ничего не надо, ну, может, кроме одной вещи. — Поможешь собрать мне кровать? Стоит только нелепому вопросу разрезать воздух, а Сынмину замереть с выкинутой вперёд рукой, как Чан сразу осознает абсурдность своего вопроса. Бля, он же мог дожать Хёнджина или пригласить Марка (да и сосед снизу–всё ещё рабочий вариант), а не внезапно просить того, кто вполне может посчитать это не просьбой, а предложением чего-то более интересного. — Кровать? — переспрашивает Сынмин, выпрямляясь. Его лицо разглаживается: брови больше не сведены на переносице, рот расслаблен, щёки не втянуты. — Да, — чешет затылок Чан и неловко смеётся. — Я переоценил свои силы и не смог её собрать, хотя там вроде всё просто. Хёнджин с Чонином на свиданку идут, а я не хочу спать на футоне ещё одну ночь, моей спине и так хватит издевательств. То, каким взглядом сканирует его Сынмин после сбивчивого объяснения, рождает в Чане миллион странных ощущений: от покалывающе-щекочущего до тревожно-бьющегося. Почему-то в какой-то момент Чану кажется, что его пошлют нахер, но его не шлют. — Пошли, — спустя минуту молчания и первый предупредительный громовой рокот пожимает плечами Сынмин и снимает кепку, выпуская наружу копну примятых и мокрых от пота волос. Отвратительно то, как Чану хочется зарыться в них носом и понюхать. Это действительно ужасно, учитывая, что отзанимавшийся чуть больше двух часов бейсболист явно будет не гелем для душа пахнуть. Чан терпеливо ждёт, когда Сынмин сходит в душ и переоденется, и вызывает им такси, потому как набухшая от длительного ожидания туча наконец облегчённо выжимает из себя дождевые капли. — Ну что, пошли собирать твою кровать, — насмешливо ухмыляется Сынмин и смотрит так плотоядно, что Чан начинает жалеть о своей просьбе. *** Вообще стоило, конечно, серьёзно подумать, прежде чем предлагать тому, кто за тобой увивается уже который месяц, зайти к тебе домой. Чан собственноручно пускает Ким Сынмина в своё логово, когда как должен был всеми средствами его оберегать и защищать от нападения этого хищника. Сынмин быстро скидывает обувь и спокойно следует за Чаном до комнаты, у двери которой застывает, разглядывая ошарашенным взглядом творящийся внутри хаос. — Мы серьёзно будем собирать кровать? В прозвучавшем вопросе так много неподдельного удивления, что Чан немного горит от стыда. Сынмин реально думал, что Чан так завуалированно его трахаться позвал? Просто так? Без каких-либо подводок и объяснений? И, что самое интересное, ведь Сынмин пришёл сюда, думая явно не о подработке собирателем кроватей, а скорее для проверки упругости матраса. — Я же так и сказал! — восклицает Чан, всплёскивая руками, мол, это не его проблемы, что кто-то додумывает предложения за него. Он вдруг пугается, заметив в чужих глазах разливающееся пятном разочарование, уголок губ дёргается то ли в кривой усмешке, то ли от нервного напряжения. То, как Сынмин весь подбирается и крепче сжимает лямку рюкзака, наталкивает на мысль, что тот сейчас уйдет и бросит Чана у несобранной кровати. Минута проходит в неловком молчании. Чан смотрит на Сынмина, Сынмин смотрит на пол, а потом вдруг кивает, откидывая рюкзак в сторону и закатывая рукава клетчатой рубашки. — Ладно, показывай инструкцию. Вообще Чан предполагал, что Сынмин умный, но не думал, что ещё основательный и рукастый. Он понимает инструкцию, кажется, с полувзгляда, а затем спокойно руководит Чаном и сам соединяет детали, орудуя шуруповертом так изящно и органично, будто после университета подрабатывает сборщиком мебели. Они работают в тишине, изредка прерываемой лишь тихими просьбами подать нужные доски или фурнитуру. Через час новенькая кровать царственно стоит посреди комнаты. Сынмин моет руки в ванной, пока Чан убирает плёнку с матраса и торжественно укладывает его поверх ламелей, довольно кряхтя, — боже, сегодня он будет спать убийственным сном. Он сталкивается нос к носу с Сынмином, когда выходит из комнаты, в которую тот хочет зайти. — О, кхм, — смущённо кашляет Чан, потирая ухо. — Спасибо за помощь. Оказывается, это легко, когда знаешь, что делаешь. — Ага, — соглашается Сынмин и загадочно блестит глазами. Они стоят достаточно близко для простых знакомых, Чану некомфортно. — Что будет в качестве оплаты? — Могу покормить, — предлагает Чан, делая шаг назад, чтобы создать между ними пространство, но оно сразу заполняется Сынмином, который делает шаг вперёд. Ощущение захлопывающейся ловушки накатывает молниеносно, как бейсбольный мяч, летящий в перчатку кетчера. — А ещё? Чан делает новый шаг назад и новое предположение: — Деньгами? Давай гляну, сколько стоит час сборщика, и накину сверху. Сынмин вновь подходит ближе, пристально вглядываясь в его лицо. Тёмные глаза блестят хищным азартом. — Что ещё можешь предложить? Новый шаг назад. Чану нужна комфортная зона, иначе он не может нормально соображать, когда этот питчер буквально давит на него своей фигурой! Чан давит в себе: «А что ты хочешь?», потому как очень хорошо видит по чужим глазам, что тот хочет вместо оплаты. — Билеты на матч? Помощь с учёбой? Просто «спасибо»? — шустро перечисляет он, делая сразу несколько шагов назад и упираясь икрами в кровать. Сынмин передвигается так отчаянно быстро, что не оставляет Чану и мгновения для манёвра, а как только приближается, то с силой толкает его ладонями в плечи, вынуждая упасть на новенький матрас, а сам седлает его следом, растекаясь в довольной улыбке. — А если так? — коварно мурлыкает Сынмин, наклоняясь слишком близко к лицу Чана, у которого все силы куда-то пропали. Он ведь может одним движением скинуть с себя зарвавшегося нахала, который пусть и помог ему решить важную проблему, но не за такую же высокую цену! От Сынмина пахнет дезодорантом, а Чан потеет, как тварь от своей беспомощности, даже сказать ничего не может, затравленно переводя взгляд с одного глаза на второй. К слову сказать, Сынмин не то чтобы тяжёлый — комфортный вес — и ощущать его на себе очень даже приятно. — Ну так как? — наклоняет Сынмин голову. — Я помог решить твою проблему, так помоги решить мою. Око за око, зуб за зуб? Что посеешь, то и пожнёшь? Как аукнется, так и откликнется? — Если я тебе помогу, ты от меня отстанешь? — хрипло отзывается Чан, кашляет, чтобы выплюнуть наружу колючий шар воздуха в горле. Не то чтобы он собрался прямо сейчас помогать, но… Сынмин меняется в лице: от раскованного и лукавого до застывшего и растерянного. Зрачок расширяется, затапливая радужку чёрным от внезапно пронзившего осознанием чего-то. Кажется, Чан попал в больное место, потому как Сынмин быстро сползает с него, одёргивает рукава рубашки, подбирает рюкзак и уходит так стремительно, будто за ним гонятся собаки. — Сынмин! — чувствуя отвратительное ядовитое пятно вины за необдуманные слова, зовёт его Чан, подрываясь следом. — Рад был помочь. Пока, — сухо отвечает Сынмин, шустро впихивает ноги в кроссовки и выходит за дверь, закрывая её с таким оглушительным ударом, что стёкла звенят. Или это у Чана так отчаянно звенит проснувшаяся совесть?

***

— Да что он не умеет вообще?! — в сердцах, но тихо восклицает Чан, сердито поглядывая в сторону поющего Сынмина. — Очевидно, выбирать объект любви, — флегматично отвечает сидящий рядом Хёнджин и чокается стопками с согласным Чонином. — Йащ, — шипит Чан сквозь зубы и отворачивается от спевшейся парочки. Он бы и от Сынмина отвернулся, но не может, так как сидит ровно напротив, да и… просто не может. Зря он дал Марку себя уговорить сходить с ними в караоке. Чан ведь хотел отказаться! — Да перестань, — бьёт его по плечу Марк. — Сынмин же от тебя отстал! Не бойся. Марку, гордо выпятившему грудь, будто это он провёл воспитательную работу, а не Чан наломал дров, и невдомёк, что как раз таки именно по этой причине он и не собирался идти. Но идёт. Вопреки своим осознанным желаниям он хочет быть рядом с Сынмином, смотреть на него, слушать его смех и голос, который, оказывается, очень мягко и красиво раскрывается в музыке. Звук будто рождается не в глотке, а где-то глубже, где-то на самом сокровенном, личном уровне. Лиричная «Gone Away» открывается для Чана с новой стороны, особенно когда к голосу Джисона, одного из бейсболистов, присоединяется сначала тихий, но раскрывающийся всё сильнее с каждым словом голос Сынмина, который на Чана-то посмотрел всего дважды за весь вечер: когда он подвалил к ним в компанию и вот сейчас, когда пропевает, глядя ему в глаза, отчаянное: «Моя любовь запуталась». Может ли что-то тронуть сильнее, чем безмолвная боль в глазах? Наверное, даже если бы Чан ударил тогда Сынмина, то ему не было бы так больно, как стало после тех необдуманных слов. Чан очень хорошо понимает героя песни, потому как сам тоже очень сильно запутался. Он с самого начала не допускал мысли, что у Сынмина чувства чуть глубже, чем «хэй, ты мне нравишься, давай встречаться и трахаться». Потому что так быстро — за одну вечеринку — не влюбляются столь глубоко, что жмут потом к стене с маньячно горящими глазами и просьбой встречаться. Да и кто потом будет согласен с тем, что его личный интерес поднимает на смех, как сам объект этого интереса, так и друзья, которые после очередного отказа Чана со смехом принимали Сынмина обратно, трепали по волосам, журили и по-доброму подъёбывали. Только ленивый в университете не знал, что Ким Сынмин безрезультатно подкатывает к Бан Чану. Они превратились в мем! Оттого Чан не чувствовал серьёзности в подкатах и взглядах, а быть игрушкой не хотел. — Ты пиздец, — шумно выдыхает Хёнджин, когда песня заканчивается и остальные восхищённо хлопают. Чан оборачивается к нему и успевает застать, как тот смахивает с уголка глаз слезу. Сынмин вдруг встаёт, сообщив, что у него есть какие-то дела, и, кинув третий за вечер взгляд на Чана — скорбно печальный и уставший, — уходит. Чан было подрывается за ним — не понимает причину, но чувствует, что должен, но его останавливает крепкая рука Хёнджина, усаживающая обратно. — Не ходи. Ему и так хватило. Почему? Почему все в этой истории жалеют Сынмина, но ни у кого не находится и капли сочувствия для Чана, который, вообще-то, жертва здесь?! Его привычный ход вещей нарушал один наглый питчер, который не давал проходу, шутил, выставил его почти посмешищем и породил слухи про его недоступность, практически влюбил в себя и исчез, оставив Чана не то с разбитым от горя, не то от счастья, что удалось избавиться, сердцем! Даже лучший друг — и тот на чужой стороне! Чан не разговаривает с Хёнджином целую неделю, но на выходных позволяет увести себя на трибуны, чтобы посмотреть последний полуфинальный матч. Настроение там царит странное, оно жужжит смятением, искрится гневом, рассыпается яростными комментариями. Чан не понимает, что происходит, пока команды не выходят на поле. — Где Сынмин? — слетает с его губ быстрее, чем он осознаёт вопрос. Они сидят, конечно, далеко, чтобы хорошо видеть лица, но Чан точно знает, что сейчас на месте питчера не высокий и подтянутый Сынмин, а кто-то другой — Ханыль, а может быть, и сам Марк. — Его убрали на базу в этом матче, — коротко отвечает Хёнджин и дёргает головой, повторяя то странное слово, из-за которого бесилась тогда команда. — Ротация. — Зачем? — Так решил тренер. Та база — самая дальняя от них. Чан напряжённо вглядывается туда всё то время, пока там стоит Сынмин, его сердце часто колотится всякий раз, когда соперники бегут через эту точку. Ещё сильнее оно колотится, когда Чан видит бегущего через базы соперников Сынмина, как он падает, как выдыхается, как опускается его голова, когда он не успевает добежать, как марает форму землёй. Он всем своим естеством ощущает исходящее от чужой фигуры недовольство и раздражение, хотя сидит очень далеко. И главная мысль, которая бьётся в его голове, — это подойти и обнять, защитить, сказать, что он лучший игрок и всегда им будет, что новая стратегия — говно (пусть Чан и не слишком разбирается в бейсболе, но зато видит таблицу счёта, где светящиеся цифры говорят отнюдь не в пользу их команды). Чану до лопающихся пузырьков в лёгких не хочется, чтобы Сынмин расстраивался, а он точно расстраивается: у него были нелёгкие дни — сначала его отшил Чан, а теперь погано идёт игра и, наверное, Сынмину приходится несладко. Матч заканчивается очевидной победой соперников. Чану страшно идти в раздевалку и наблюдать обычно счастливых парней разбитыми и сердитыми. — Я Чонина тут подожду, — говорит Хёнджин, который тоже не хочет заявляться в логово свирепых зверей, и остаётся у ворот поля, пока Чан твёрдо и упрямо идёт внутрь, ощущая, что сейчас должен быть там. Он не доходит до раздевалки пары шагов, останавливаясь от криков внутри: орут что есть силы все — и тренер, и ребята. Сыпятся обвинения, мат через слово, высказываются обиды. Высокий голос — Джисона, рокочущий низкий — Ханыля, картавый — кто-то из близнецов Ю, возможно, даже оба, раскатистый — тренера, отрывистый и гневный — Марка, ещё несколько голосов сливаются в какофонию, смысла которой не разобрать, но Чан точно понимает, что того, которого он желает услышать, нет. Открывшаяся резко дверь с таким оглушительным звуком ударяется о стену, что подпрыгивает не только Чан, но и ещё пара ожидающих с ним ребят. Тренер, красный от злости, вылетает пулей, вслед за ним выходят его помощники, чуть менее красные, вываливается Марк, который каким-то чудом выцепляет Чана из толпы, смотрит на него с пару секунд, не осознавая, и отрывисто бросает: — Он у выхода на поле. Кивнув, Чан разворачивается и уходит вслед за убежавшим тренером, но только спустя пару метров сворачивает вправо, затем ещё раз вправо, прямо, налево, и вот он выход. Закатное солнце своими тёплыми лучами касается его лица, пока он осматривается, но никого не видит. Точнее, там присутствуют какие-то люди, которые убирают трибуны, подчищают поле, но нужный ему человек среди них не обнаруживается. Чан выруливает за дагаут и идёт за трибуны, где и обнаруживает свою пропажу. Сынмин сидит на земле, прижавшись спиной к деревянной крупной балке, на которой держится средний сектор трибун. К груди подтянуты колени, в которых он прячет лицо. Снятая с головы кепка зажата в руках, плотным кольцом обхватывающих ноги. Картина настолько трепетная, сильная и будто бы очень личная, что Чан впервые думает, что он не должен видеть Сынмина таким уязвимым сейчас, что у него попросту на это нет права. Он его морозил месяцами, отшил, в конце концов, скорее всего, разбил сердце, и сейчас не имеет никакого, чёрт побери, права проявлять к этому парню сострадание и любовь. — Чего тебе? — не поднимая лица от колен, грубо спрашивает Сынмин, опуская на Чана вуаль старых воспоминаний. И как он только чувствует его присутствие? Так же, как Чан всегда ощущал его взгляд на себе? — Пришёл сказать, что ты хорошо играл, — после паузы отвечает Чан, делая пару шагов вперёд. Наверное, это такая себе похвала из уст того, кто в правилах бейсбола разбирается на треть. По правде говоря, он хотел сказать не только это. Пока шёл (почти бежал) через лабиринты коридоров, в его голове маяком билась мысль, что он — Чан — придурок. Самолично отказаться от человека, который, как никто до него, создавал в груди такое пламя эмоций и ощущений, который любит его искренне и сильно, который пусть насмешлив и язвителен, но за этим скрывается его нежное и чувствительное нутро. Чан — дурак, который лишил себя чужой любви, потому что побоялся, что она ненастоящая, потому что поверить, что могут добиваться его, а не наоборот, было для него сродни гильотине. — Ага, спасибо, — поднимая голову, безэмоционально отвечает Сынмин и машет рукой, мол, свободен. Чан не уходит, а подходит ближе, чем вынуждает поднять на себя взгляд. — Как-то ты быстро сдался, — тихо шепчет он, наблюдая, как чужие ноги выпрямляются, опускаясь на глинистую землю. Угваздает сейчас свою красивую форму полностью. — У меня не было шансов изначально, — морщится Сынмин, качая головой. — Шанс есть всегда. — Возможно, но не в моём случае, — качает головой Сынмин, хлопает ладонями по земле и аккуратно поднимается, отряхиваясь от пыли. — Это нормально. Когда большую часть жизни живёшь вопреки, то привыкаешь к неудачам. — Следовательно, имеешь достаточно сил, чтобы начать сначала? Чан замирает, когда ловит испытующий взгляд Сынмина, лицо которого вдруг становится жёстким и будто каменным. Повисшая тишина утяжеляется неловким молчанием. — Ты пришёл позлорадствовать? — выплёвывает Сынмин, сжимая кепку до белых костяшек. — Что начать сначала? Поменять университет, или команду, или вид спорта?! — О, ты про бейсбол, — вырывается у Чана, он смущенно рдеет щеками. Потому что, естественно, про бейсбол! Команду Сынмина только что разгромили, сам Сынмин лишился своей позиции, его чуть не затоптали на базе, он сидит под трибуной и собирается с мыслями о своей игре и будущем в спорте, а не страдает из-за отказа Чана, который был с пару недель назад, и в целом он уже мог пережить этот травматичный момент. Чан — придурок. Это он провёл эти две недели, варясь в котле из собственных мыслей и желаний в надежде найти правильное решение ситуации. Это ему каждую ночь снился игривый питчер их университетской команды по бейсболу. Это Чан дырявил Сынмина взглядом каждый раз, когда тот появлялся в поле его зрения. — А ты про что? — от удивления в чужом голосе хочется спрятаться или удавиться. — Я тоже, — болванчиком кивает Чан. — Решил уточнить, чтобы понимать, что говорим об одном! Судя по прищуренным глазам, Сынмин ему не то чтобы верит, но молчит, напряжённым взглядом сканирует его, поджимает губы и отворачивается. Нитка молчания режется тихим: — Спасибо, что поддержал. Извини, что не сдержался. Сынмин натягивает кепку на волосы и пружинистым шагом идёт в сторону дагаута. Он проходит мимо Чана, дёргается, словно его отталкивает невидимое защитное поле, и останавливается, нервно оборачиваясь и глядя исподлобья. — А если честно, зачем пришёл? — тихо и со скрытым в надрыве огоньком надежды. — Хотел обнять, — как велено честно на одном дыхании отвечает Чан, делая шаг вперёд. Из него, конечно, хуёвый утешитель, но объятия же никому плохого не сделают? — Ты невозможный! — вдруг зло кричит Сынмин, ладонями отталкивая Чана назад, чтобы затем, сжав его футболку в кулаке, притянуть обратно с такой силой, что от столкновения их тел должен был раздаться громовой удар. Сынмин впивается в его губы отчаянно голодным, жадным и болючим поцелуем, призванным наказать Чана за все его издевательства над влюблённой душой. Чан отвечает на поцелуй с охотой человека, которому он нужен, чтобы дышать. Чужие губы чуть твёрдые, пыльные от земли, над верхней губой Чан кончиком языка слизывает крошечные капли солёного пота, но поцелуй настолько охуенный, что от выброса эмоций хочется заскулить и упасть в зелёную траву. Желательно вместе с Сынмином. — Начнём сначала? — хрипя, шепчет Чан, когда, разорвав поцелуй, они смотрят друг на друга ошалевшими безумными взглядами. — Теперь я буду тебя добиваться. Усмешка на чужих губах очень добрая, будто говорящая, что Сынмин и сопротивляться не будет — сдастся при первой же атаке. Он поднимает глаза, в которых нежность отражается плывущими по небу облаками, и отвечает: — Начнём.