Ноксианское вино

Под высоким сводом главного зала десятки голосов переплетались между собой, становясь единой мелодией восторга, томительного ожидания грядущих перемен и празднества. До наступления нового года оставалось несколько дней, но люди, неспешно проходящие мимо, мысленно уже были в этом другом времени. Их ясные взоры устремлены вперед, мысли, объятые сизым туманом будущего, где-то очень-очень далеко, за гранью обыденной реальности. Они ведут светские беседы, справляются о здоровье чужих родственников, делятся впечатлениями о прошедшем на днях спектакле. Но каждый из них, каждый, кто находится здесь, кто пронзительным взором встречается с легкой растерянностью и непониманием горящих зеленых глаз, кто в глубоком уважении склоняет голову, возлагает несоразмерно большие надежды на чужой талант, смекалку и неординарный подход к решению обыденных проблем. Они все надеются, что пара молодых ученых изменит их жизнь в лучшую сторону. Не смотря на то, что бал был организован в честь наступления Рождества, звездой вечера неожиданно оказался не юноша, по преданиям пришедший на землю грешную и ставший впоследствии мучеником и спасителем, а вполне обычный, сотканный из плоти и крови, юнец, пришедший на праздник по личному приглашению главы Совета. На него смотрели, как на диковинного зверя, как на человека, во лбу которого загорелась та самая Вифлеемская звезда, знаменующая второе пришествие их спасителя. Каждый из присутствующих считал необходимым лично познакомиться с гостем, через крепкое рукопожатие передать свою веру в него, слабыми похлопываниями по широкой спине воодушевить на новые свершения. Они давили на него своими надеждами, загоняли в угол жадными взглядами. Им всем хотелось прикоснуться к чужому величию, стать частью чужого триумфа. Они все обещали ему моральную и финансовую поддержку, кокетливо подмигивая и многозначительно умалчивая о своих корыстных желаниях воочию узреть таинство сотворения той самой магии, что положила начало эре прогресса, всеобщего процветания и безбедной жизни. Они тщеславно хотели оказаться за кулисами, и даже мысли не допускали, что были в одном шаге от перспективы оказаться за дверьми главного здания Совета. Его глава и почти все члены только и делали, что отваживали от юноши очередного богача, до беспамятства напившегося, набравшегося смелости и решившего, что уж он-то будет тем самым исключением из строгого правила «никаких посторонних». Исключений не делалось ни для кого. Профессор Хеймердингер коротко благодарил человека за столь смелое предложение и всем своим видом давал понять, что разговор на этом окончен. Отъявленных глупцов или сумасшедших в рядах дорогих гостей не наблюдалось, и все они покорно ретировались обратно в толпу, заливая горечь собственной неудачи очередным бокалом игристого вина. А Джейс в очередной раз благодарил Профессора за свое спасение, смущенной улыбкой озаряя пространство вокруг себя и тем самым невольно привлекая к себе чуть больше внимания. — Виктор должен был вместе со мной нести бремя славы и всеобщего обожания, — обреченно вздыхает он, взглядом скользнув по высоким, украшенным золотом и полудрагоценными камнями, дверям. — А так получается, что только я проделал всю работу, и никто даже не знает о том, какой огромный вклад внес он. — Он не любитель всех этих собраний, — жмет плечами Профессор. В его руках искрится хрустальный бокал, и шампанское в нем золотистой волной ударяется о стенки при каждом движении, издавая щекочущее слух шипение. — Ты даже представить себе не можешь, на какие жертвы мне приходилось идти, чтобы уговорить его прочитать лекцию вместо меня. — Не знал, что он это делает, — удивленно вскидывает брови Джейс. — Делал, — поправляет собеседника Хеймердингер, — до того, как имел неосторожность встретиться с тобой и твоими безумными идеями. Между прочим, мальчик мой, ты украл у меня замечательного ассистента. И я до сих пор не смог найти ему достойную замену. Джейс тушуется от такой откровенности, не знает, куда спрятаться от чужого осуждения. — Мне очень жаль, — начинает оправдываться он, но взмах руки, с зажатым в ней бокалом, заставляет тут же умолкнуть. — Здесь нет твоей вины, Джейс, — говорит Хеймердингер и поднимает на собеседника свой ясный, кристально чистый взгляд. Кажется, что алкоголь на него совершенно не действует. — Виктор всегда тяготел к чему-то великому, таинственному и чрезвычайно опасному. Я знал, что рано или поздно ему наскучит работа простого ассистента, и он сорвется с места, о котором многие и мечтать не смели. Джейс слышит в голосе Профессора яркую тоску и горькую обиду. Может его вины и нет здесь, но он все равно чувствует себя обвиненным в воровстве. — Но я рад, что он все еще находится здесь, под моим чутким присмотром, — чуть ободряется мужчина, и от улыбки кончики его подкрученных усов задорно приподнимаются. В ответ на это брови мальчишки так же медленно ползут вверх. В его глазах ясно читается немой вопрос, на который спешат дать ответ: — В каждом жителе Нижнего города живет маленький бунтарь и провокатор. А Виктор, кажется, является гордым обладателем целой армии. За ним нужен глаз да глаз. Разве я не предупреждал тебя об этом? Джейс неловко смеется, а в его голове едва ли успевает сложиться картинка улепетывающего от охранников Виктора, который стащил какую-то трухлявую древность из чьего-то кабинета. Выглядит это, как минимум, нереалистично и даже комично. Но хоть немного свыкнуться с этим открытием ему не дают очередные осмелевшие инвесторы, что шаткой походкой плелись в его сторону. И он снова испытывает жгучее желание провалиться сквозь землю. — Кажется, советница Медарда немного загрустила от того, что все внимание мужчин направлено не в ее сторону, — заговорщически подмигивает Профессор. — Не желаешь развеять ее печаль и одарить своим вниманием? А я постараюсь заболтать наших дорогих гостей. — Только не до смерти их забалтывайте, — качает головой Джейс, — иначе нам обоим придется взывать к бунтарской натуре Виктора, чтобы он помог спрятать тела. Глаза Профессора в священном ужасе расширяются. — Ни в коем случае, юноша! — шепчет он. — Всю вину за их внезапную кончину я готов взять на себя. Вашим светлым умам категорически запрещено прозябать за решеткой. Хоть и было это сказано в шутливом тоне, но было в словах Профессора что-то неуловимое… что-то, что заставляло сердце от ужаса сжаться. Их светлые умы способны создать нечто великое. И величие это может послужить как на благо общества, так и во вред. Хеймердингер не понаслышке знает, на что готов пойти человек ради великой цели. Он своими глазами видел крах выдающейся личности, видел ее жуткое разложение, видел, как порок и тщеславие сжирали гениальный ум, превращая его во что-то извращенное. Несущий свет становился источником зла и ненависти. Мысли его подпитывались тьмой, становясь чернее самой ночи. Деяния его были скверны и разрушительны для благочестивых людей. Гениев, низвергнутых с мраморного пьедестала, ждет ужасная участь, полная гонений, отречения и разочарования. Их не судят, потому что не престало посредственности выносить обвинительный вердикт совершенству, и просто умерщвляют, закапывают в безымянной могиле и стараются как можно скорее придать забвению. О сошедших с ума гениях не знает никто. Об узревших во зле спасение ученых не пишут книг. Об исследователях сознательно шагнувших во тьму стараются не вспоминать. В словах Профессора слышится простое, по-отцовски строго сказанное, предупреждение: Не смей сходить с тропы. Пристальный взор Хеймердингера обращен не только в сторону Виктора — Джейс так же находится под его присмотром. И будет достаточно одной ошибки, чтобы их прекрасные лица стерлись из его памяти. — Каково чувствовать себя лакомым кусочком? — звучит мягкий женский голос в волнующей близости. По телу Джейса проносится табун мурашек, он нервно вздрагивает, практически подпрыгивает от неожиданности на месте. Мэл Медарда смеряет его оценивающим взглядом, красноречиво задерживая его на широкой груди, облаченной в дорогую костюмную ткань. Он принципиально не застегивал пиджак, потому что был убежден в нелепости такого вида, и строгие прямые линии на жилете добавляли ему очков солидности. Золоченые наплечники восхитительно сочетались, как с праздничным оттенком шампань на рубашке, так и с терпким цветом бургунди на шелковом платке, обернутом вокруг шеи. Его руки, в отличие от всех остальных присутствующих гостей, не грели сверкающий хрусталь бокала и почти всегда оставались вытянутыми вдоль туловища, ладонями плотно прижатыми к крепким бедрам. Может он и лакомый кусочек на этом празднике, но выглядел он весьма сконфужено и не в своей тарелке. — Странные ощущения, — кривит губы в усмешке Джейс, вторгаясь в личное пространство Советницы. Она была одной из немногих, с кем ему хотелось пообщаться. И мысль, что желание это было взаимным, приятно грела душу. — Вы с этим чувством проживаете каждый свой день. Уже привыкли? Смех у Мэл мягкий, бархатный и пьянящий. Она поджимает оголенные плечи и слегка отклоняет голову назад. Золото, вплетенное в ее волосы, ослепляет Джейса. В нос ударяет тонкий шлейф игристого шампанского смешанного со специями и согретого обжигающими лучами полуденного солнца. Сталь ее глаз подернута хмельной дымкой, делая их холодный оттенок мягче, притягательнее. Она смотрит на собеседника томно, очень чувственно и немного развязно. Джейсу хочется забрать из ее рук наполовину пустой бокал. — С лестью у вас полный порядок, — слегка наклоняется вперед Мэл, сокращая между ними расстояние до неприличных значений. — Вы все больше и больше удивляете меня, ученый Талис. — Джейс, — выпаливает тот, желая как можно меньше привлечь к себе внимания. Ведь имя его было мало кому известно, и при обращении к нему все предпочитали использовать род деятельности, ограничившись обезличенным «исследователь» или «ученый». Даже фамилию, такую простую и обыденную, некоторые умудрялись исковеркать до неузнаваемости. — Сколько еще скрытых талантов в вас можно найти, Джейс? — обворожительно улыбается Мэл, очевидно довольная столь резким и внезапным сближением с молодым ученым. — Достаточно, чтобы вы имели возможность удивиться еще больше, Советница. Мэл подносит к губам бокал и делает один небольшой глоток. На кромке хрусталя остается темный след ее помады. — Кстати о скрытых талантах, — говорит она, взглядом обводя зал, — я не вижу вашего напарника. Он посчитал общество самых влиятельных людей Пилтовера недостаточно интересным? — Его зовут Виктор, он является моим партнером, и, поверьте мне, его занудство испортило бы всем этот прекрасный вечер, — Джейс обводит ответным взглядом помещение, словно желает удостовериться в верности своих слов, но от саднящей в груди тоски заметно мрачнеет. — Хотя видеть его рядом с собой я был бы не против. — Весьма жестоко с его стороны бросать на растерзание охочим до юных дарований богачам своего… партнера, не находите? Джейс печально улыбается. — Это скорее я бросил его, — жмет плечами он и виновато поднимает на собеседницу глаза. — Он наверняка сейчас ломает голову над неразрешимой задачей, пока я здесь прохлаждаюсь, пью шампанское и веду светские беседы. И он, как всегда, всю ночь проведет в лаборатории и уснет лишь под утро, сидя за столом. Быть отвратительным партнером — еще один мой скрытый талант. Мэл выпивает остатки шампанского, изящным движением оставляет пустой бокал на самом краешке стола. Безликий официант мгновенно забирает его, дабы исключить вероятность превращения тонкого хрусталя во множество острых осколков с последующим превращением его и без того незавидного положения официанта в более удручающее — безработного. Джейс заворожено следует за собеседницей, не в силах отвести взгляд от мерно покачивающихся округлых бедер, скрытых под тонкой, почти прозрачной тканью платья. И даже не сразу соображает, что бутылка, появившаяся в ее прекрасных руках, предназначалась именно ему. — Как вы смотрите на то, чтобы избавиться от этого таланта и обзавестись диаметрально противоположным? — говорит она, с большей настойчивостью протягивая в сторону собеседника бутылку. — Не думаю, что Виктор откажется от шанса попробовать лучшее вино Рунтерры. Выдержанное в обожженной бочке из редкого каштана, щедро сдобренное специями и ароматными травами… Это вино делают на моей родине, и оно знаменито на весь мир. Он обязан его попробовать. А вы обязаны составить ему в этом компанию. — Я не уверен, что… — В рождественскую ночь никто не работает, — не сдается Мэл. — Ваши гениальные изобретения не превратятся в тыкву с первыми лучами солнца. И вы, Джейс, за весь вечер так и не притронулись к напиткам и еде. Она берет собеседника за руку, вкладывает в широкую ладонь холодную бутылку. От контраста температур в помещении и внутри стеклянной тары на ее поверхности проступает конденсат. Джейс, боясь выронить столь ценное подношение, перехватывает второй рукой узкое горлышко. — Быть наблюдательной — мой скрытый талант, — обворожительно улыбается девушка. — Вам будет комфортнее провести этот вечер в узком кругу и в более привычной обстановке своей лаборатории. Ступайте. Мэл обвивает свои тонкие руки вокруг широкого плеча Джейса, прижимается к нему мягкими округлостями тела, врывается в его сознание жгучим сочетанием специй и выпитого шампанского, а затем весьма жестоко и хладнокровно выталкивает его из своего дурманящего окружения, выпроваживая прочь из шумного зала. — А если меня хватятся? — потерянно бормочет Джейс, оборачиваясь на единственный источник света и тепла. — Я буду достаточно очаровательна и мила, чтобы вытеснить из мыслей всех присутствующих ваш надоедливый образ, — сладко мурлычет Мэл, кокетливо прижавшись к двери. Так, как всего несколько мгновений назад она прижималась к Джейсу. — Желаю вам хорошего вечера. На прощание она игриво подмигивает собеседнику и закрывает за ним дверь. Гомон голосов, шум музыки и топот нескольких десятков пар туфель о лакированное покрытие пола теперь становятся недосягаемой роскошью для Джейса, оставшегося за бортом этой светской жизни. Он неуверенно топчется на месте, влажными ладонями елозит по холодной бутылке, щурится в непроницаемом мраке коридора и пытается мысленно нарисовать карту здешних мест, чтобы как можно скорее оказаться в другом крыле здания. Это оказывается весьма затруднительной задачей, и гениальный ум Талиса рождает неутешительное для него самого заключение — топографический кретинизм. Он напуганным привидением слоняется по пустым коридорам, толкается в закрытые двери, неуклюже шлепает по высоким ступеням лестниц. То поднимаясь высоко вверх, то спускаясь практически в подземелье. Проходя мимо кафетерия, центрального холла и личных покоев тех, кто нес здесь службу. Практически отчаявшись добраться до искомого коридора, он каким-то магическим образом оказывается на пару этажей выше. Выглядывает в маленькое окошко на лестничном пролете, желая убедиться в своей теории, и ловит себя на мысли, что было бы куда проще и быстрее спуститься вниз напрямую — по неровной каменной кладке через окно. Вот только он вряд ли протиснется со своими широченными плечами, облаченными в дорогую костюмную ткань, и с золочеными наплечниками в узенькое отверстие, а стать знаменитым на весь город как чокнутый ученый, что в рождественскую ночь предпринял не самую удачную попытку сведения счетов с жизнью, ему не очень-то и хотелось. Он тратит драгоценные минуты на спуск вниз, перепрыгивая через несколько ступеней разом и моля небеса, чтобы маленькая, нежно любимая им лаборатория не встретила его таким же колючим холодом и мрачным запустением. Но темнота знакомого коридора не такая густая, как во всем остальном здании, и тонкая полоска света под одной из дверей, как сияние далекого маяка, манит к себе, обещая уберечь от острых скал. И он плывет к нему — к этому золотистому свечению — ловко огибая невидимые преграды, едва ли справляясь со своими собственными ногами. Он перехватывает ценную ношу, что все это время прижимал к себе, одной рукой, чтобы свободной ладонью лечь в столь привычное плетение дверной ручки, до знакомого щелчка опустить и плечом толкнуть массив дерева. Электрический свет настольной лампы смешивался с огнями города за окном и небрежными мазками оставался на стене и высоком потолке комнаты. Чуть сгорбленная фигура сидящего за столом человека отбрасывала на пол длинную тонкую тень, что кончиками растрепанных волос касалась острых носков туфель незваного гостя. — Виктор! — восторженно выпаливает Джейс и тут же захлопывает рот ладонью, до чертиков напуганный тем, что мог ненароком разбудить уставшего друга. Но тот, хоть и выглядел уставшим, спать явно не собирался. Ближайшие несколько часов так точно. Он медленно оборачивается на зов, растерянность в его глазах сменяется сначала на неверие, а затем обретает оттенки презрения. Табурет под его весом слегка поскрипывает, колесики забавно жужжат, когда он, чуть оттолкнувшись здоровой ногой от пола, выкатывается в центр комнаты, как будто бы идя навстречу своему другу. Его тонкие руки скрещиваются на груди, а на лице появляется совершенно нечитаемое выражение. Джейс неуверенно мнется на месте, не понимая: его появлению рады или решение наведаться в гости к другу было в корне неверным. — Я думал, что ты обо мне лучшего мнения, — скептически приподняв бровь, произносит Виктор, — приведи ты с собой хоть десяток разодетых девиц — я все равно не появлюсь на этой вечеринке. — Это не вечеринка, — тушуется Джейс, до которого, наконец, дошел контекст ситуации, — а всего лишь рождественский бал. — Да хоть новогоднее чаепитие, — жмет плечами собеседник, — я не тот человек, которого они хотят увидеть рядом с собой. Из уст Виктора эти слова звучат обыденно и просто, хотя слышать такое, должно быть, невыносимо больно и обидно. Джейс не хочет знать, как именно его друг пришел к такому выводу: понял ли он все сам или кто-то помог ему осознать свою невостребованность. Джейс лишь хочет сделать так, чтобы Виктор понял одну очень важную вещь: в этом мире есть люди, которые заинтересованы в его личности, которые хотят проводить время исключительно с ним, кто в выборе между шумной вечеринкой, завуалированной целомудренным словом «бал», и тихим вечером в его компании отдаст предпочтение только — и всегда только — ему. И Джейс делает шаг навстречу своему другу, ногой толкает тяжелую дверь, заставляя ту звучно захлопнуться. — А они не те люди, с кем я хочу провести новогоднее чаепитие, — обворожительно улыбается он. Взгляд Виктора от услышанного становится теплее, а угловатые черты лица заметно смягчаются. Он расслабляет руки, неуверенно кладет ладони на острые колени, длинными пальцами начинает отбивать неровный ритм. — Чем тебе пришлось пожертвовать за возможность сбежать из их прекрасного общества? — в тихом голосе язвительной насмешки было так много, что он звучал скрипуче и даже немного противно. Джейс списывает это на усталость и истощенность. В тусклом свете маленькой лампы мешки под глазами Виктора были окрашены в жуткий фиолетовый цвет. — Перспективой сохранить трезвость сознания, — отвечает он, протягивая в сторону друга бутылку. — Советница Медарда сделала щедрый подарок и передала лично тебе пламенный привет. — А поцелуй в щеку она не передавала? — спрашивает Виктор, забирая бутылку из чужих рук. — Нет, но если хочешь, я могу сделать это от себя лично, — Джейс привычным жестом разминает затекшие плечи, заметно расслабляется, чувствует себя необычайно комфортно в этой маленькой комнатке, заваленной стопками научной макулатуры, их совместных разработок и откровенного хлама, избавиться от которого руки никак не доходят. — Могу даже в двойном объеме это сделать. — М-м-м, — задумчиво тянет Виктор, возвращаясь на свое место, — какой ты щедрый, Джейс. Он бережно прокручивает бутылку вокруг своей оси, слегка склоняет то в одну, то в другую сторону, внимательно смотрит на восковую печать, что скрепляла концы алой ленты, обернутой вокруг горловины. Щелкает выключателем на настольной лампе, чуть больше добавляя интенсивности света, и подносит бутылку как можно ближе, слегка встряхивает ее. — Ноксианское вино, — заключает он, — согретое палящим солнцем оно, абсолютно неожиданно, начинает загустевать, а в его насыщенном кровавом оттенке можно увидеть золотое мерцание. Ты как его нес, что оно достигло той самой температуры? — В руках, — беспечно жмет плечами Джейс. Собеседник переводит на него взгляд, и Джейс готов поклясться, что сам только что увидел чарующий блеск расплавленного золота у края чуть расширенного зрачка медовых глаз. Он подается вперед, из рассеянного мрака выныривает в четко очерченную границу теплого света и выжидательно замирает на расстоянии вытянутой руки. — Не хочешь ознакомиться с его вкусом? Виктор отставляет бутылку в сторону. — Спешу тебя огорчить, — деловито вздернув нос, говорит он, — его вкус мне давно знаком. Джейс от удивления давится воздухом, шлепает ладонью по столу, угрожающе нависает над другом. Тот с невозмутимым видом откатывается назад. — Это… это где ты успел с ним ознакомиться? — Длинная и не очень интересная история, — нарочито небрежно бросает Виктор и деловито хмурит брови, взяв в руки мятые листы своих расчетов. Джейс в этих словах слышит то самое приглашение на новогоднее чаепитие. Воодушевляется так, словно его только что позвали разворачивать рождественские подарки, и он, прямо как в детстве растрепанный и немножко сонный, волчком крутится вокруг собственной оси, суматошно соображая, какое действие ему необходимо сделать первым. — А мне вот интересно, — сбивчиво бормочет он, выуживая из кучи их общих вещей свою кружку. Следом принимается за поиски второй такой же, из которой пил вечно остывший кофе Виктор. — Ты никогда не рассказываешь о себе. А мне, между прочим, очень интересно узнать, как ты жил до встречи со мной. Чем увлекался, с кем общался. Что ты делал все эти годы. — Бессмысленно волочил свое жалкое существование, Джейс, — закатывает глаза Виктор. Он видит боковым зрением мельтешащего Талиса, и это его начинает немного нервировать. Желание быстренько ретироваться к себе в спальню под предлогом внезапно навалившейся усталости доходит практически до абсолюта. — Нет-нет-нет, — тараторят ему в ответ, — даже не думай вот так просто сбежать. Я же не отстану. Запру тебя здесь и не выпущу, пока ты не расскажешь историю всей свой жизни. В мельчайших подробностях. Виктор поворачивается лицом к собеседнику, звучно утыкается локтем в край стола, кулаком подпирает щеку. — Ты в курсе, что у меня тоже есть ключ? — он искренне не хотел уличать друга в собственном идиотизме, но тот просто не оставил ему никакого выбора. — Нет у тебя ключа, — отмахивается Джейс, выливая в раковину остатки недопитого кофе, — ты его потерял. Рука безвольно соскальзывает вниз, и Виктор весь как будто бы начинает медленно утекать в подстолье. Вот так легко и просто почувствовать себя идиотом заставили его самого. А он и забыл, что уже давно ходит без ключа, что они с Джейсом в принципе отказались от идеи запираться в лаборатории, особенно после того инцидента с загоревшимися книгами… Две повидавшие виды кружки ставятся рядом с ним, бутылка ноксианского вина так же оказывается в непосредственной близости. Ножки кожаного стула неприятно скребут по деревянному полу, а затем практически разъезжаются в стороны, когда на них не очень аккуратно взваливается крепкое тело, больше похожее на бесформенную тушу. Джейс доверчивым щенком тычется в колючее пространство, образовавшееся вокруг ощетинившегося Виктора, растягивает губы в предвкушающей улыбке и преданно-преданно заглядывает в глаза. Отказать ему не просто сложно — практически нельзя. Это как ударить беззащитное дитя, как отвергнуть руку просящего милостыню калеки, как пнуть котенка — это, черт возьми, невозможно сделать. Виктор горбится, желая спастись от шквала чужого восторга, угрюмо смотрит на разбросанные чертежи вперемешку с каким-то бессмысленными заметками, затем бросает украдкой взгляд на друга и снова возвращается к рассматриванию хаоса на столе. Устало смахивает со лба непослушную прядь, большим пальцем принимается растирать занывший висок. — Я не шутил, когда сказал, что собираюсь нас запереть здесь, — все с такой же дебиловатой улыбкой цедит Джейс. — Да, я уже понял, что у тебя серьезные намерения, — выдыхает Виктор, убирая руку от лица. Он еще никогда не выглядел таким обреченным, отчаявшимся и смирившимся. И он предпринимает последнюю попытку хоть как-то вразумить друга: — Тебе категорически запрещено вступать в отношения. Ты избранницу задушишь. Или своей ревностью, или своей любовью, — ворчит он и, выдержав паузу, тихонько добавляет: — или своими руками. — Тебя же еще не задушил, — отвечает Джейс, которого все эти жалкие попытки оскорбить не только не задели, а даже развеселили. Виктор, так отчаянно отстаивающий право сохранить приватность своей прошлой жизни, выглядел забавно и даже немного мило. Но чем дольше они разглагольствовали на другие темы, тем меньше времени оставалось для более интересного разговора. Пожалуй, самого интересного разговора, что случался в жизни Джейса. — Это вопрос времени, — кривит губы в легкой улыбке Виктор, кончиками пальцев дотрагиваясь до темного стекла бутылки и притягивая ее ближе к себе. Размеренными, но такими правильными и четкими движениями, он срывает восковую печать, развязывает алую ленту, позволяет ей яркой змеей ускользнуть вниз и опасть к ногам. Взглядом ищет что-то на столе, но находит это в небольшом ящике тумбы под ним. Серебряный штопор технично вкручивается в мягкую пробку, но столь ожидаемого рывка не происходит — Виктор замирает на месте, взглядом вперяясь в пару одинаковых кружек. — Ты предлагаешь пить вино из… этого? — его брови поднимаются настолько, что даже на узком лбу образуются глубокие морщины. — У тебя есть другие варианты? — разводит руками Джейс. Виктор молча подхватывает трость, вымученно поднимается с места, неспешно плетется к шкафам, что стоят в дальней стороне лаборатории. В давящей тишине комнаты щелчок выключателя звучит оглушительно громко, и Джейс даже вздрагивает от неожиданности. Он терпеливо ждет, пока Виктор переберет несколько ящиков с барахлом, обратит свой взор на парочку, ломящихся от такого же хлама, полок и найдет-таки то, что искал. Меньшего всего на свете Джейс ожидал увидеть в руке Виктора прекрасную пару сверкающих бокалов. — И с кем это ты тут вино распивал, пока меня не было? — смеется он, стараясь звучать не так обиженно, как это выглядит на самом деле. Ведь… это нормально. У Виктора была своя жизнь до появления в ней Джейса. И лаборатория, которую теперь Джейс считал их общей, когда-то была лабораторией лишь одного Виктора. Или не лишь его одного… Сколько таких «партнеров» было в жизни юного ученого до появления надоедливого, прилипчивого и ужасно тактильного Джейса Талиса? С кем из проходящих мимо незапертой двери лаборатории людей он проводил бессонные ночи, пытаясь решить очередную научную головоломку? Он так же был скрытен с ними? Так же отказывался делиться частичкой своей жизни? Или случилось что-то, после чего Виктор зарекся впредь никому не доверять и держаться на безопасном расстоянии? Он садится на свой табурет, подкатывает к столу и останавливается на расстоянии вытянутой руки от Джейса. Чертова дистанция. — Прошу, совладай со своими эмоциями, Джейс, — не глядя на собеседника, произносит Виктор. — Иначе я подумаю, что ты ревнуешь. Джейс старается. Изо всех сил старается. Но его задетое эго не затихает в горькой обиде, а распаляется, раздуваемое мехами праведного гнева, подпитываемое той самой ревностью. Жгучей, кислой и разъедающей внутренности. В его груди что-то раскалывается, рушится, проваливается в бездонную черноту эгоистичной души. Вместо сердца у него тлеющий кусок угля, и густые капли недоверия стекают вниз, заполняя своим зловонием все пространство вокруг. Это чувство ему прекрасно известно. Маленьким мальчиком он так же ревновал свою матушку, которая имела неосторожность на глазах у своего сына похвалить или — чего хуже — прикоснуться к другому малышу. Его пухлые щечки тут же покрывались ярким румянцем, а глаза наливались горькими слезами. Он чувствовал себя брошенным, преданным и ужасно-ужасно одиноким. И матушка долго еще не могла понять, что же такое приключилось с ее очаровательной булочкой, что она из воздушного облачка превратилась в угрюмую тучку, которая вырывается из ее любящих объятий. Джейс понимает, что надутые щеки и слезы на глазах теперь будут выглядеть, как минимум, неуместно, а его угрюмое молчание может восприняться партнером совершенно не так, как ему хотелось бы, и тот, уставший и потративший весь свой запас терпимости к опостылевшему обществу, просто уйдет на покой. А он останется в гордом одиночестве с дырой в груди и ревностью, разлитой по бокалам. Но совладать с бушующими чувствами очень-очень сложно. И он выталкивает через ноздри горячий воздух, поджимает пухлые губы и сверкает во мраке комнаты яростью, что обосновалась в его глазах. В безразличном взгляде Виктора он, впервые за все время общения, замечает презираемый им отблеск сравнения. Его сравнивают. Его — гениального и всеми обожаемого очаровашку Джейса — сравнивают с кем-то, с кем он никогда и не был знаком. И, скорее всего, никогда не будет, если судить по потрясающей скрытности оценщика. Тьма позади Виктора стекается в длинную тень безымянного чужака. Его мрачный силуэт тянется по полу, взбирается по стене, неспешно шагает по потолку и останавливается аккурат над головой Джейса, превращаясь в дамоклов меч. Чувства собственной никчемности, несовершенства и порочности давят на разум, колючей проволокой затягиваясь вокруг головы. Ему становится дурно и тошно от жалости к самому себе, и хочется сползти на пол, обхватить колени руками, спрятать в них заплаканное лицо и лежать так до тех пор, пока не придет матушка. Но он держится. Он полон злости и ревности, он замечает во взгляде чужака осуждение и яркую насмешку. Над ним смеются. Он стал посмешищем. Жалкий дурачок, невесть что о себе возомнивший. Виктор откупоривает бутылку вина, пробка вылетает с забавным звуком, и он не удерживается от смешка. Звук разливаемого по бокалам напитка тоже довольно забавный, и улыбка на тонких губах расцветает с большей силой. Комната наполняется терпким ароматом забродившего винограда, перетертого со специями и выдержанного в только что обожженной бочке. Отголосок дымного сандала оседает на корне языка, становясь финальным штрихом этой необычной вкусовой композиции. — Кажется, это как раз именно то, чего мне и не хватало в этот прекрасный рождественский вечер, — бросает в бокал, наполненный лишь наполовину, слова Виктор и изящными пальцами берется за тонкую ножку у самого дна чаши. Делает пару небольших толчков, позволяя жидкости оттенка марсала скользнуть по тонким стенкам и вдохнуть в дымную терпкость немного сладости. Он пару раз сглатывает слюну, заставляя острый кадык дернуться от нетерпения, в предвкушении кончиком языка скользит по нижней губе, оставляя на ней блестящий след. С трудом отрывает взгляд от умопомрачительного оттенка вина и неожиданно сталкивается с темным, почти черным взором собеседника. Густые брови удивленно ползут вверх. Он коротко кивает головой, глазами указывает на второй бокал: — Чего не пьешь? Джейс, не прерывая зрительного контакта, широкой ладонью хватает бокал, едва ли не раздавив его силой своего ярости, подносит его к губам, зубами едва ли не откусив кусок хрусталя, залпом вливает в себя жидкость, едва ли не выплюнув воспламенившуюся смесь в лицо друга. Виктор ошарашено ставит свой бокал обратно на стол, так и не попробовав вино на вкус. — Хорошо, — почти шепотом произносит он, — давай сначала поговорим. Тянется рукой к бутылке, желая от греха подальше отставить в сторону, но Джейс опережает его, выхватывает тару первым, рывком дергает на себя и случайно сбрасывает на пол мерзкий во всех смыслах бокал. Звон разлетевшегося на осколки хрусталя перекликается с гогочущим смехом чужака, что продолжал фантомной проекцией присутствовать в качестве третьего лишнего. Или же этим третьим лишним здесь выступает сам Джейс? Виктор с тоской смотрит на искрящиеся осколки, и от этого взгляда что-то только умершее в груди новоиспеченного ревнивца воскресает и снова мучительно умирает. — Прости, — бесцветно говорит он, — я не специально. Медовая сладость глаз собеседника жжется осиными укусами, впрыскивая внутрь его крепкого тела парализующий яд, и он чувствует, как начинает медленно обмякать, как мир вокруг становится таким легким и воздушным, как он вот-вот воспарит в спертом воздухе маленькой лаборатории и… наконец-то доберется до этого таинственного чужака и обнимет его шею своими широкими ладонями. Строгие черты лица напротив обретают драматичную контрастность, лишаясь малейшего намека на полутона и полутени. Острота высоких скул становится настолько явной, что от одного только взгляда на них можно порезаться. И Джейс режется. Вспышка боли немного отрезвляет, но этого все равно недостаточно, и он продолжает сознательно терзать тебя, снова и снова взглядом прикасаясь… А хотелось бы прикоснуться не только взглядом… — Что ты хочешь узнать? — спрашивает Виктор, задумчиво мешая вино в своем бокале. — Я отвечу на все твои вопросы. — Откуда у тебя в лаборатории винные бокалы? — озвучивает первое, что пришло в голову, Джейс. — Это подарок. — От кого? — От одного замечательного человека. — Я знаю его? Виктор вздыхает так тяжко, будто только что перед ним открылись все тайны мироздания, а он не имеет ни малейшего понятия, как их все разом постичь. И он устало трет переносицу, растирает кожу на лбу, кончиками пальцев обхватывает пульсирующие виски. — Ты же понимаешь, что я могу назвать любое имя, знакомого тебе человека, а у тебя не будет иного варианта, кроме как поверить? — болезненно сипит он. Потому что во рту резко стало сухо, и ему ужасно захотелось так же одним махом осушить свой бокал. — Но ты же не будешь мне врать? — откликается человек напротив. В узком просвете длинных пальцев жгучий янтарь глаза сверкает так ярко, словно он освещен полуденным солнцем. Джейс старается не замечать на его дне холодный отсвет непринятия всего происходящего. Виктор повторяет действия своего партнера и так же одним глотком выпивает содержимое бокала. Руку с зажатым меж пальцев хрусталем отклоняет в сторону и отпускает его в свободное падение. Звон стекла снова распадается на переливы чужих смеющихся голосов. — Это был подарок Профессора Хеймердингера. — Так зачем разбил? — Джейс оторопело хлопает глазами. — Не буду же я один из бокала пить, — жмет плечами Виктор. Собеседник кивает головой, принимая такую простую и очевидную истину. Теплое горлышко бутылки прижимает к раскрытым губам, позволяя обжигающей жидкости снова смертельной волной опалить все его естество. Остатки терпкого вина стирает тыльной стороной ладони, бутылку ставит как можно дальше от себя. — Кто-то работал с тобой до начала нашего партнерства? — задает он следующий вопрос. Виктор прячет улыбку в темном стекле бутылки и делает пару глотков. Остатки дорогого вина собирает с нижней губы кончиком языка, чтобы затем легонько прикусить ее зубами. Прилившая кровь окрашивает ее в чувственный алый оттенок. — Мы все с кем-то работали, Джейс. — Не уходи от ответа, Виктор. — Ты его не знаешь… — Его? — хватается за единственную доступную зацепку Талис. Виктор снова закатывает глаза, и Джейс ловит себя на мысли, что делает он это просто крышесносно. С другими он так же делал? Так же позволял себе расслабленно вести, так же томно закатывал глаза? Вздыхал обреченно, сокрушенно качал головой и смотрел пристально-пристально из-под полуопущенных ресниц? — Его, — лениво тянет Виктор, — после — ее, а затем — их… Я, как ассистент декана, вынужден работать со всеми студентами, потребовавшими этого от Профессора. Багаж моих знаний кажется им весьма… привлекательным. — Ты больше не являешься ассистентом… — И моя привлекательность от этого стала только заметнее, — перебивает Джейса его партнер. Раскрасневшимися губами припадает к горлышку бутылки, делает еще один глоток, и рывком отталкивает от себя стеклянную тару. Джейс заворожено смотрит на блестящий след чужого касания, рукой тянется к бутылке, торопится успеть коснуться в ответ, своими губами почувствовать тепло чужих губ, попробовать их вкус. Он терпкий, как забродивший виноград. Он жгучий, как перетертые в каменной ступе специи. Он дымный, как слабый отголосок погасшего ритуального костра. — Им всегда известно, когда ты будешь отсутствовать в лаборатории, — вкрадчиво, шепчуще произносит Виктор. Ставит руку на стол, захмелевшую голову кладет в раскрытую ладонь. Мир перед ним начинает медленно закручиваться в жутком водовороте, и он закрывает глаза, страшась оказаться в центре воронки. — И они приходят только после того, как смолкает эхо твоих шагов. Их руки полны разных подарков и откровенных безделушек, а глаза горят жаждой знаний. Я… не могу им отказать. — Ты — мой партнер, а не академическая зубрила! — выпаливает Джейс, вскакивая со своего нагретого места. Ног в качестве устойчивой опоры явно не достаточно, и он заваливается набок, бедром впечатываясь в острый угол стола. От боли сдавленно хрипит, морщится и сцеживает сквозь стиснутые зубы: — Что дает всем желающим направо и налево. Тонкие губы растягиваются в развязной улыбке. И от взгляда, подернутого поволокой, становится только хуже. Джейс беспомощно хватается за края стола по обеим сторонам от себя. А от слов, произнесенных мурлычущим, проваливающимся в очаровательный акцент, от алкоголя ставшим только ярче, голосом, башню рвет нещадно, и хочется чем-то заткнуть этот поганый рот, извергающий из себя подобное непотребство: — Я лучше буду отдаваться милым студентам, чем мерзким, жирным, тупым уродам, единственным достижением которых являются наворованные деньги. — Считаешь меня продажным? — наклоняется вперед Джейс. Презрение свое вместе с терпким запахом выпитого алкоголя выплевывает в лицо партнера. — Думаешь, я получаю удовольствие, находясь там, в окружении сальных взглядов, что только и мечтают стянуть с меня штаны? Это… мерзко. Но я терплю. Потому что только так у нас есть шанс получить хоть какие-то деньги. Только так мы сможем воплотить нашу мечту в жизнь. Виктор пьяно отшатывается назад, но Джейс хватает его за острый подбородок и придвигает обратно. Большим пальцем давит на нижнюю губу, коротким ногтем оставляет на влажной коже алеющий след. — Ты бы им точно понравился, — хрипло бормочет он, — такой хрупкий и беззащитный. Тебя хочется оберегать. Хочется держать рядом с собой и никуда не отпускать. — Джейс, ты пьян, — дрожащие ладони упираются в широкую грудь, — и ты несешь бред. Стальной хват руки становится жестче, и Виктор уже знает, что на утро кожа в местах касаний определенно окрасится оттенками рассветной синевы. Придется какое-то время повязывать платок на шею чуть выше привычного места. — Очень некрасиво с твоей стороны называть мои чувства бредом, — продолжает плеваться ядом Джейс. — У нас же сегодня вечер откровений, и я думал, что тебе тоже интересно узнать обо мне чуть больше. — Я был бы не против узнать чуть больше о тебе в трезвом состоянии, — кривит лицо в презренной гримасе Виктор. Джейс в ответ на это жмет плечами, красноречивее слов говоря, что сегодня точно не вечер исполнения желаний господина-ассистента-декана. Этот вечер обязательно наступит. Он обязательно его организует. Все будет сделано по высшему классу и исключительно так, как захочет господин-ассистент-декана. Господин-ассистент-дек… — Прости, академическая зубрила, — произносит он, свободной рукой слепо шаря по столу. С трудом нащупывая искомый предмет, он хватается за него, с торжествующим видом выставляет на всеобщее обозрение, заливается безумным хохотом. А затем резко останавливается, холодным взглядом возвышается над своей невольной жертвой, — сегодня ты отвечаешь на мои вопросы и исполняешь мои бредовые хотелки. — Не называй меня так, — устало сипит Виктор. Запасы его сил и терпения практически иссякли, и он взглядом молит своего собеседника угомониться, отпустить его, оставить все вот так… пока не стало еще хуже. — Конечно, — примирительно кивает Джейс. Но хватку не ослабляет и руку не убирает. А наоборот. Коленом втискивается меж прижатых друг к другу бедер, грудью напирает на чужую растерянность, напрочь сметая ее. Губами припадает к горлышку бутылки, вливает в рот огненные остатки вина, но проглатывать не спешит. Наотмашь бросает пустую тару, и та звонко разлетается на сверкающие осколки, ударившись о призрачный силуэт, собранный из десятков тех, кто был в этой комнате, ставшей для Джейса святая святых, ставшей храмом науки, ставшей его личным убежищем. Как они только посмели явиться сюда, своей скверной наследить везде, где только можно было. От этой грязи будет сложно отмыться, но Джейс вычистит все, выметет каждый уголок, выгребет каждый завал. Он наведет здесь порядок. И следы присутствия никчемных, пустоголовых, бездарных студентов исчезнут. Исчезнут с его драгоценных записей, исчезнут с его драгоценной мебели, исчезнут с его драгоценного… Он нависает над Виктором, несоразмерно широкой спиной загораживая весь свет и скрывая его полностью во тьме. В своей тьме. Большим пальцем с силой нажимает на подбородок, ногтем цепляет нижнюю губу и отворачивает вниз, обнажая неровный ряд зубов. Губами припадает к податливым губам, зубами ударяется о чужие зубы, прикусывает кончик юркого языка, усмиряя его. Свободную ладонь прижимает ко впалой щеке и чувствует под пальцами влагу. В нос ударяет обжигающая смесь алкоголя и специй, и он с силой зажмуривает глаза, заставляя звезды под веками взрываться россыпью золотых искр. Мокрые от вина пальцы соскальзывают с подбородка, съезжают вниз по дергающемуся кадыку. В его нижнюю губу с силой вгрызаются острыми клыками, требуя свободы. И он выполняет требование, отстраняется всего на пару жалких сантиметров. — Ты — мой партнер, — выдыхает он в дрожащие губы, — только мой. Если узнаю, что кто-то появлялся здесь в мое отсутствие — выслежу и сброшу с астрономической башни. Ясно? Виктор дышит загнанно, в уголках его широко распахнутых глаз собирается золотая пыль, что осыпается вниз при каждом взмахе ресниц. Сахарный мед загустевает от горького страха, превращается в тягучую, вязкую смесь отвращения и презрения, кристаллизуется у самого края радужки в кусочки ненависти и проваливается в бездонную черноту пылающего желания. Кончиком языка он скользит по нижней губе, собирая остатки вина, смешанные со слюной. Алкоголь неприятно щиплет саднящие раны, но это добавляет остроты ощущениям. Уголки тонких губ едва заметно приподнимаются и из горла вырывается сиплый, уставший голос, произносящий: — Ясно, партнер.