Крепость в Лихолесье. Скала Ветров

      На пороге караулки сидел Терри. Подмигнул, увидев Гэджа:       — Ты куда, звереныш? Опять травки собирать? Или теперь ягодки? — Он захохотал, до чрезвычайности довольный немудреной шуткой.       Гэдж не ответил. Ему было не до шуток.       Он вышел из Изенгарда и побрел знакомой тропой — в горы, держа вершину Метхедраса по правую руку. Он шёл и думал о произошедшем: во что, интересно, всё это теперь выльется? Как Лут объяснит свой побитый вид? Скажет, что неудачно упал? Или бросится трезвонить по округе, что его избил бешеный орк? Потому что он, Лут, пытался защитить сестру, к которой этот грубый похотливый орк нагло приставал? Скорее всего, так и будет; впрочем, какая разница! Ни болтовни соседей, ни самого Лута, ни его дружков Гэдж не боялся, да и не больно-то они все горели теперь желанием связываться с орком, предпочитая обходить его по большой дуге. Эльмер даже небрежно кивал ему при встрече. Они теперь скорее самому Луту устроят «темную», нежели мне, сказал Гэдж себе с угрюмой усмешкой, — чтобы воду не мутил. А что касается соседей… да пусть болтают, что хотят, Гэджу не привыкать…       Но вот Айрин… бедная, каково-то ей приходится с такими родичами? Может, и к лучшему, если она уедет в Эдорас — развеется там, сменит обстановку… Хотя пес знает, что у неё там за тётка… Наверно, не стоило приходить к ней в дом, чтобы в очередной раз не злить Лута, ему ведь ничего не стоит отыграться за все свои обиды на беззащитной, в сущности, сестре, и угрозы Гэджа для него большой помехой не станут. А Гэдж не может присутствовать рядом с Айрин круглосуточно и одним своим видом вправлять Луту мозги. Разве что попросить соседку за ней присматривать, а то и приютить её ненадолго, пока всё не закончится? Но Айрин не уйдёт из дома, не бросит умирающую мать…       Он вздохнул. Всё это было так сложно…       Рука его всё ещё побаливала после соприкосновения с сопаткой Лута, и Гэдж внимательно осмотрел свои пальцы — как бы опять чего не вышло… Саруман будет браниться; уступив-таки настойчивой просьбе Гэджа и снимая лубки с его правого запястья, маг строго-настрого наказал ему беречь руки, и теперь вряд ли придёт в восторг, если все его кропотливые труды в одночасье пойдут насмарку. Впрочем, Гэдж ни о чем не жалел; ради того, чтобы от души врезать Луту в рожу, можно было ещё немножечко походить в лубках. Какой, однако, сногсшибательный у меня удар, сказал он себе почти с гордостью, настоящий орочий… не хуже, чем у Каграта! Он мрачно усмехнулся: интересно, чем сейчас занимается его бравый папаша? Наверно, как всегда, гоняет кого-нибудь пинками по плацу…       Он поднялся на гребень горы и несколько минут отдыхал, оглядывая окружающие скалы. Надо было пройти ещё около полумили, чтобы оказаться на берегу ручья, а потом спуститься по тропе вниз, к водопаду, где когда-то, в конце лета, в крохотной пещерке на берегу горного озерца жила Шаухар. Сейчас жильцов там было не в пример больше.       Когда-то он бего́м мог миновать этот путь за полчаса. Теперь же идти приходилось медленно, опираясь на посох, часто останавливаясь, чтобы отдохнуть и собраться с силами, но всё равно это было поистине упоительно — вновь чувствовать себя живым, открыто взирать на мир, вдыхать полной грудью, подставлять лицо ветру, слышать запахи земли и травы и даже ощущать под пяткой камешек, попавший в сапог. Человека (вернее, орка), каким-то чудом сумевшего в прямом и в переносном смысле выбраться из могилы и теперь медленно возвращающегося к жизни, ни слабость, ни усталость, ни дрожь в натруженных ногах напугать не могли.       Хотя особого чуда и не было: за те доли секунды, которые прошли между первым взрывом и вторым, обрушившим своды пещеры, Гэдж успел кое-как катнуться в сторону «скотного двора», за выступ стены, и ударом воздуха его задело меньше, чем могло бы; но затем рухнул потолок, на Гэджа дождём посыпались обломки, и один из них, кажется, здорово прилетел ему по темечку. Потом были многие часы боли, отчаяния и каменного плена, в течение которых Гэдж то терял сознание, то вновь — ненадолго — приходил в себя; ему казалось, что он слышит невнятную возню за завалами камней, звуки, шаги, чьи-то смутные голоса — но, происходило это наяву или являлось бредом воспаленного сознания, он сказать не мог, как не мог ни пошевелиться, придавленный обломками, ни позвать на помощь — не было сил.       Тем не менее все это наконец осталось позади — боль, горячка, бессонные ночи, долгое лечение его несчастных покалеченных пальцев, неудобные винты и спицы, постыдная беспомощность и невозможность обходиться без чужого участия, и просто порой накатывающее на Гэджа желание все эти мучения наконец разом прекратить. Но он все же выжил и выкарабкался — заставил себя выкарабкаться, — даже почти восстановился; пусть скобы и лубки ему предстоит носить ещё не один месяц, но он вновь способен думать, чувствовать и самостоятельно передвигаться, а дурацкое заикание, головокружения, слабость и глухота в левом ухе, по мнению Сарумана, со временем должны были пройти. Благодарить за это стоило его орочью износостойкость, или лекарские умения мага, или ещё какую-то неведомую магию — Гэдж не знал, да и не хотел знать.       …Его увидели задолго до того, как он подошёл к орочьему стойбищу. Хурш, стоявший в дозоре, оповестил всех пронзительным двойным свистом, что означало: «Внимание! Приближается гость незваный, но неопасный».       — Чужак! Чужак идёт!       Из пещер, расположенных вокруг озерца, высыпали орки — в основном старухи, дети и подростки; после того, как сошла вода, большинство мужчин, да и многие женщины проводили светлое время суток в Пещере, пытаясь устранить последствия потопа и оценить причиненный наводнением ущерб. На берегу озерца горел костер, и две орчанки варили в большом котле похлебку из картофеля и фасоли, рядом девочка-подросток разминала вымоченные стебли тростника, чтобы плести из них циновку, тут же крутились дети, возились в песке, ловили в камышах лягушек и ящериц. Появлению Гэджа не удивились — за последние несколько дней он приходил не в первый раз; на него глазели с интересом и без враждебности: ждали, не принёс ли он каких-нибудь гостинцев от Шарки. Прибежал, чуть прихрамывая, Лэйхар, и, сунув в рот грязный палец, уставился на гостя любопытными лимонными глазами. Медноволосая Шенар, присматривавшая за малышами, схватила сына подмышки и подняла, с гордостью показала Гэджу:       — Смотри, какой он стал большой и тяжелый! Я была права. Он вырастет и будет отличным воином!       — К-конечно, — сказал Гэдж, улыбаясь. — Я н-никогда в этом и не сомневался. Если хочешь, можно попробовать уб-брать хромоту, — добавил он, помолчав. — Вытянуть ему ногу к-корсетом. Но это п-потребует много времени и терпения.       — В самом деле? — Шенар призадумалась. — Ну, возможно…       — П-послушай, — помолчав, добавил Гэдж, — я д-давно хотел у тебя спросить: а что значит имя «Шенар»?       Орчанка как будто удивилась:       — Ничего особенного. Просто «огонёк». «Огонёк в ночи». А зачем тебе?       — Мою мать звали Шанара. Так… п-похоже.       — Ну, возможно, это то же самое, только на наречии вашего племени. Ты же говорил, ты откуда-то с востока?       — А что з-значит «Каграт»?       — «Острый меч» или «острый клинок», что-то такое… Если я правильно понимаю восточное наречие.       — Спасибо…       Гэдж подошёл к костру и, поддерживаемый под руку одним из мальчишек, опустился на расстеленную на земле тростниковую циновку. К нему подковыляла плешивая старуха Уртух, робко потрогала за плечо, точно хотела убедиться, что он живой и настоящий, а не плод её старческого воображения. Роняя слюну, просительно заглянула ему в лицо и, умильно облизываясь, прошамкала беззубым ртом:       — Шарки пришлёт нам ещё мешок репы? Репа шладкая…       — П-пришлет, — сказал Гэдж, и лицо Уртух, сморщенное, морщинистое, как та печеная репа, стало таким же мягким и сладким.       Подошла Шаухар, которая была одной из двух стряпух, возившихся у костра. Её напарница — орчанка по имени Саррух, ещё не старуха, но дама рыхловатая и возраста солидного — позевывая, ломала и лениво подкладывала в костер сухие ветви.       Шаухар кокетливо поправляла прядь волос, в которую была вплетена слегка подувядшая озерная лилия:       — Ты сегодня не такой бледный, как в прошлый раз… И с тебя сняли бинты.       — Только с п-правой руки… От-тлично выглядишь! — сказал Гэдж.       — Правда? — Шаухар просияла. Она была уже не такая костлявая, как пару месяцев назад, слегка отъелась, похорошела, и её доселе тощее девчоночье тело даже обзавелось некоторыми округлостями в нужных местах. Она торжественно налила в деревянную плошку черпак фасолевого супа, подала Гэджу:       — Хочешь похлебки? Тут на всех хватит.       — Д-дела налаживаются? — Гэдж был не голоден, да и варево крепко благоухало не столько фасолью, сколько речным луком, но отказываться не стал: Шаухар явно хотелось похвастаться своей стряпней. — А г-где Гыргыт?       — Не знаю. В Пещере, наверное.       — Мне надо с ним п-потолковать.       — Ты за этим пришёл? А я думала… — лицо Шаухар вытянулось.       — Что я п-пришёл за фасолевым супом?       — Нет. Не это. — Она обиженно поджала губы.       — А ещё я п-принес тебе подарок. — Гэдж вынул из сумы, висевшей на поясе, восковую дощечку и писа́ло, и протянул орчанке. — П-помнишь?       Она засмеялась:       — Ещё бы!       — Возьми. Тебе п-пригодится.       — Здоро́во, чужак, — сказал над головой Гэджа спокойный хрипловатый голос Гыргыта. — Мне передали, у тебя ко мне разговор?       Вместе с Гыргытом подошла и Ахтара. Она приветливо улыбалась, и капли горного хрусталя на её деревянном венце поблескивали в свете мягкого осеннего солнца. Они тоже опустились на циновки рядом с Гэджем — вожак и Мать Рода: ни дать ни взять королевская чета, принимающая с визитом посла дружественной страны.       — Спасибо за «напиток б-бесстрашия», — с признательностью произнёс Гэдж. — Тарки вам за него б-благодарны и готовы к-купить ещё.       — Это все, что Шарки хотел мне передать? — спросил Гыргыт. С подачи Сарумана он разжился отличным кожаным гамбезоном из запасов изенгардского интенданта взамен потрепанной охотничьей куртки, да и Ахтара в длинном шерстяном платье, расшитом речным жемчугом и полосками меха росомахи, имела вид куда более представительный и подобающий своему титулу, нежели прежде.       — Нет, — сказал Гэдж. — Шарки п-просил сказать, что скоро начнётся расчистка п-площади под строительство шахты неподалеку от Скалы Ветров. Он ждёт там и ваших мужчин. Первое время он будет п-платить за работу съестными п-припасами, но тот, кто хорошо себя зарекомендует, станет п-получать в награду монеты — медь и серебро. На них в крепости можно к-купить все, что угодно: инструмент, п-посуду, красивые и теплые ткани, п-прочную обувь, разные лакомства для д-детей…       Гыргыт задумчиво жевал кусочек смолы. Физиономия у него по-прежнему была прохиндейская, расчерченная татуировками, и темные глаза под крутыми надбровьями поблескивали с уверенной хитрецой. В сивые косицы, рассыпанные по плечам, были вплетены кожаные ремешки, радужные осколки ракушек, медные колечки и ещё какая-то блестящая ерунда.       — Это Шарки хорошо придумал, — сказал он с непонятной интонацией. Сдержанно посмеиваясь, потер подбородок: — Все эти монеты, получается, к нему же и вернутся…       Гэдж не смутился:       — Мне кажется, д-для вас это в любом случае выход. Он и без того кормит и поит вас, д-даёт вам все, что необходимо для жизни — провиант, т-топливо, одежду, даже птицу, к-кроликов и коз на расплод. Но так не может п-продолжаться вечно.       Гыргыт рассеянно потирал плечо — его рана зажила, и повязка с руки была давно снята, но перелом, даже сросшийся, порой ещё напоминал о себе тупым нытьем в костях.       — Я понимаю. Что ж, Шарки был добр к нам и оказал помощь в трудный час, а орки за все привыкли отдавать сторицей — и за добро, и за зло… Что-то еще?       — Он просил узнать, к-каковы ваши отношения с той частью племени, которая осталась на севере… с вашими родичами, от которых вы ушли год назад. Нельзя ли отправить к ним п-послов? Если племя бедствует, возможно, они тоже решатся в поисках лучшей жизни п-перекочевать к югу и воссоединиться с вами? Когда Пещера п-просохнет, места там хватит всем.       Гыргыт помрачнел.       — Насчёт этого ничего не знаю, — проворчал он. — Шарки надо самому с ними разговаривать. Со мной они говорить не станут.       — Старейшины сильно рассердились на Гыргыта, когда он увёл за собой половину племени, — пояснила Ахтара. — И вряд ли без вмешательства Шарки они захотят нас простить.       — Хорошо, я ему п-передам, — сказал Гэдж. — И… — он помялся, — ещё одно. У меня есть к вам п-просьба. Ну… л-личная.       Ему показалось, будто Гыргыт чуть заметно усмехнулся:       — Говори, чужак.       Гэдж немного волновался — вопрос, который он намеревался задать, был для него важен:       — Я хочу п-перестать быть для вас чужаком. Вы сможете п-п… принять меня в племя?       Ахтара и Гыргыт обменялись быстрыми странными взглядами.       — Принять в племя? О чем ты? — Гыргыт прищурился. — Да и зачем это тебе?       Зачем? Да уж, действительно, хороший вопрос.       — Я хочу с-стать одним из вас, — пояснил Гэдж в некотором замешательстве. — И вообще…       — Что «вообще»?       — Мне нужно, ну… — Гэдж замялся, — п-пройти Посвящение.       — Ах вот оно что, Посвящение… Ясно. — Гыргыт, выплюнув жвачку в траву, понимающе кивнул. — Ну что ж, это несложно устроить. Весной, когда сойдёт снег, трое мальчишек племени будут проходить Посвящение. Я думаю, ты мог бы к ним присоединиться и тоже принять участие.       Гэдж невольно представил себя, здорового и неуклюжего девятнадцатилетнего лба, среди проходящих Посвящение ловких шестнадцатилетних мальчишек — и мысленно вздохнул. Но выбора у него особо не было.       — Р-рад это слышать. Спасибо.       — Не стоит благодарности. Пройти Посвящение и перестать быть для нас чужаком — немного разные вещи, — заметил Гыргыт. — Не обессудь, хазг, но вряд ли ты когда-нибудь сумеешь стать одним из нас — не на словах, а по духу.       — Что т-ты имеешь в виду?       Вожак пожал плечами.       — Мы слишком разные. Ты не орк, чужак, смирись уже с этим… Вернее, не настолько орк, чтобы мы могли счесть тебя за «своего». Ты не такой, как мы, и всегда будешь среди нас белой вороной… Это не хорошо и не плохо, это просто — так. — Он пристально посмотрел на Гэджа — слегка, показалось Гэджу, оценивающим взглядом. — Да и, прямо скажем, вряд ли ты захочешь жить в Пещере, делить с нами все радости и невзгоды, навсегда забыть своих тарков, Шарки, прежнюю жизнь…       — А это об-бязательно?       Гыргыт поднял брови:       — А ты думал — ты станешь «одним из нас», но при этом будешь жить среди людей и останешься тарком до мозга костей? Так не бывает, чужак… Либо ты с ними, либо с нами. Придётся выбирать.       Гэдж молчал. Где-то он это уже слышал… «…Избежать выбора тебе не удастся, все равно придётся решиться на что-то одно… и кого-то предать — либо нас, либо тех, твоих… бывших». Кто это говорил — Радбуг?       И почему мне постоянно приходится делать какой-то мучительный выбор, с досадой спросил себя Гэдж — то в Дол Гулдуре, то здесь? Решу я уже в конце-то концов, хотя бы для себя самого, кто́ я — орк или человек? Вот Лут, например, уверен, что орк, а Гыргыт — что «тарк»… Сам Гэдж ни к какому вразумительному выводу за девятнадцать лет своей жизни так и не пришёл, и, видимо, никогда не придёт, даже если ухитрится прожить пять раз по девятнадцать лет. Не хватает ему для этого ни решимости, ни воли, да и, чего уж там скрывать, особенного желания.       — А если я н-не хочу? — спросил он негромко. — Выб-бирать?       — Это как? И нашим, и вашим хочешь остаться? Таких, знаешь ли, нигде не любят. Ни наши, ни ваши.       — Я п-просто не хочу д-делить мир на «наших» и «ваших».       Гыргыт ухмыльнулся.       — Ты, может, и не хочешь. Только он как-то сам делится, независимо от твоих хотелок.       С этим спорить не приходилось. Гэдж вздохнул. Что ж, Гыргыт был прав — покидать Изенгард в ближайшее время в планы Гэджа совсем не входило. Жить в Пещере, среди орков… попытаться построить будущее в племени, а не среди людей… Может, и в самом деле стоило бы попробовать? Хотя бы ради… Он оглянулся, ища взглядом Шаухар, но она возилась возле костра и не смотрела в его сторону. Слышала ли она о том, о чем говорили Гыргыт и Гэдж? Судя по её сердитому лицу и поджатым губам — наверно, слышала.       — Видишь, ты к этому не готов, чужак, — проницательно заметил Гыргыт. — К тому, чтобы жить орочьей жизнью — с нами, с орками, под землей, в болезни и здравии, в го́ре и в радости.       Гэдж стиснул зубы.       — Я… п-пока не готов. Но со временем в-все… может измениться. Даже то, что орки наконец решат не жить под землей, а п-поднимутся на поверхность. К людям.       Гыргыт едва заметно посмеивался:       — Может, и так. Ну вот когда этот испокон веков заведенный порядок внезапно изменится — тогда и поговорим. Но, видимо, это будет ещё нескоро.

* * *

      — Вон оно как. Значит, в Пещере ты жить не хочешь? — спросила Шаухар.       Был вечер. Солнце закатывалось за западные вершины гор — и край неба по правую руку ярко заалел, точно туда щедро плеснули ведро киновари. Гэдж и Шаухар, которая вызвалась его проводить, стояли на гребне горы, и далеко внизу, в открывшейся перед ними долине был виден Изенгард — с садами и дорогами, с башней Ортханк, иглой вонзающейся в небо, с маленькими домиками вокруг неё и ползающими меж ними крошечными, как муравьи, фигурками людей. На крепость наползала сумеречная темнота, но на главной площади всё ещё толпился народ — первый ярмарочный день подходил к концу, но завтра ожидался другой, не менее шумный и насыщенный, и приезжий люд, истративший еще далеко не все сбережения и жаждущий новых впечатлений и увеселений, пока не торопился разойтись по съемным комнатам и углам. На постоялом дворе и в пабе госпожи Норвет сегодня ночью наверняка яблоку негде будет упасть…       — П-подслушивать нехорошо, — сказал Гэдж назидательно. — И потом, ты ведь т-тоже не хочешь жить в Изенгарде.       Шаухар разглаживала на ладони лепестки окончательно увядшей озерной лилии, вынутой из копны волос.       — Для меня там всё чужое. И враждебное.       — И я — т-тоже?       Она нахмурилась:       — И что ты будешь делать… в этой твоей крепости? Среди тарков и сунху?       — Т-то, чему меня учили.       — Лекарствовать?       Гэдж сжимал и разжимал здоровые пальцы на правой руке — ему казалось, что сейчас они гнутся даже лучше, чем утром. Лучше, чем до того, как он врезал ими Луту в нос.       — Хавальд, гарнизонный лекарь, хочет к следующему лету уйти на п-покой. Уедет, наверно, в Анфалас, к морю, чтобы г-греть кости под южным солнцем и выращивать там виноград. Это его д-давняя мечта… Видимо, мне п-придётся занять его место.       — А как же… — Шаухар запнулась.       — Что?       Потрепанная лилия на ладони орчанки превратилась во что-то совсем уж измятое и несчастное; Шаухар вздохнула и выбросила её в траву.       — Надеюсь, — сказала она мрачно, — что на этот раз дела в племени действительно пойдут на лад, и следующей весной наконец случится Кохарран. — Она быстро взглянула на Гэджа. — Ты ведь… придёшь? Когда пройдёшь Посвящение и получишь знак «Сирс»?       — Для этого т-тоже не надо быть членом п-племени?       — Нет. Для участия в Кохарране достаточно приглашения Матери Рода.       — А она п-пригласит?       — Ещё бы! Конечно, пригласит. — Шаухар пренебрежительно фыркнула. — В племени почти совсем не осталось молодых парней… Выбирать просто не из кого!       — Ах, вот оно что… — Гэдж невольно усмехнулся: так вот почему Гыргыт с такой готовностью позволил ему пройти Посвящение — чтобы потом иметь возможность затащить его на Корарран. — На б-безрыбье и рак — рыба?       Шаухар не поняла:       — Что?       — Да так, ничего. — Гэдж смотрел в сторону. — П-передай Ахтаре, что её старания пропадут втуне. Все равно никто не выберет чужака, который не т-только не «свой», но ещё и хромой заика впридачу. Разве что какая-нибудь д-дебелая Саррух согласится… если уж ей Мать Рода п-прикажет…       — Что ты несёшь? — Шаухар рассердилась. — Какая Саррух? При чём она тут вообще?.. Хромой заика, подумаешь! — добавила она зло. — Бывают и хуже.       — Ну да, — сказал Гэдж ещё злее. — Ты же б-безногого Ухтара хотела выбрать. Потому что никого п-получше тебе не светило. А я даже не Ухтар!       Шаухар побледнела от обиды:       — Прекрати! — Она топнула ногой, и глаза её подозрительно заблестели: — Дурак!       Она быстро отвернулась. И даже, кажется, всхлипнула — но, возможно, Гэджу это послышалось. Он не очень доверял своим ушам в последнее время.       Воцарилось молчание — долгое и неприятное. Да уж, тоскливо сказал себе Гэдж, видимо, камнем мне по башке и впрямь здорово прилетело, последствия до сих пор сказываются…       — Извини, — пробормотал он. — Я ляпнул г-глупость. Я не хотел тебя задеть. Я знал, что Ухтар много для т-тебя значил, но не думал, что ты ещё… по нему скорбишь.       — Я всегда буду по нему скорбеть! — отозвалась Шаухар с вызовом, по-прежнему не оборачиваясь. — А ты…       — Что?       — Ничего. Забудь. — Она резко вздернула голову. — Мне пора.       — Ну… б-будь здорова, — пробормотал Гэдж. И в очередной раз почувствовал себя круглым болваном. Угораздило же его вновь совершенно некстати вспомнить об этом злосчастном Ухтаре и поднять его из могилы… Или дело не в Ухтаре? Тогда — в чем?       Ясно было одно — как не умел Гэдж никогда общаться с представительницами женской половины человечества, так до сих пор и не научился. И сомнительно, что когда-нибудь постигнет эту премудрость… Всё, что у него отлично выходит — это доводить дев до слез, причём совершенно неважно, какой расы. И Шаухар, и Айрин тому свидетельницы… «Как только ты рядом появляешься, так она тут же начинает рыдать… Воняет, что ли, от тебя до невыносимости?»       — Гэдж.       Он чуть не подпрыгнул от неожиданности.       — Я д-думал, ты и вправду ушла…       Шаухар смотрела исподлобья:       — Ты и впрямь так расстроился?       — Из-за чего?       — Из-за того, что Гыргыт сказал. Про то, что ты не орк и никогда не станешь для нас «своим».       — Нет, — буркнул Гэдж. — Не расстроился. Я к этому п-привык.       — Правда?       Гэдж криво улыбнулся.       — Он просто п-повторил слова одного моего… мудрого друга. Который когда-то сказал мне, что д-для орков я слишком человек, а для людей — слишком орк, и что ни среди тех, ни среди д-других мне всю жизнь не будет места. Я тогда ему не поверил… д-думал, что он преувеличивает, что г-говорит не столько обо мне, сколько о себе самом… А теперь с каждым д-днем всё больше убеждаюсь, что он был п-прав. Я действительно не орк… но и не человек, я п-просто что-то такое, непонятное… между. Ни рыба, ни мясо…       Он смотрел поверх плеча Шаухар, на зубчатую вершину скалы, розовую в лучах заката; похолодало, и осенний воздух приобрёл ясную хрустальную прозрачность. Над долиной летела, мерно взмахивая крыльями, большая птица — яркий белый мазок на алом полотне вечерней зари. В ближайшем ущелье печально вздыхал и шептался с камнями ветер.       — А может, наоборот? — спокойно спросила Шаухар.       — Что — наоборот?       — В тебе есть что-то и от орков, и от людей… Что-то… родственное и тем, и другим. Поэтому, может, наоборот — тебе как раз найдётся место и там, и там? Просто…       — Что?       — Ну, — она мучительно подбирала слова. — Просто ты — идёшь первым.       — Ч-что? — Гэдж решил, что ослышался.       — Идёшь первым. Как Ухтар. Наводишь мост между орками и людьми и… идёшь по этому мосту впереди всех. По… неведомой тропе. Прокладываешь дорогу для остальных, а первому всегда приходится тяжело. Вот… наверное, так. — Голос её сошёл на нет; она окончательно стушевалась, смущенная то ли этой неожиданной мыслью, то ли тем, что решилась высказать её вслух.       Гэдж молчал. Он и раньше не мог похвастаться особенным красноречием, а сейчас и вовсе все слова отказались складываться в предложения и лежали под языком вялой бесформенной кучей.       — Ты в самом д-деле… т-так думаешь?       — Да! Ты… как Ухтар. Для меня. И ты должен прийти на Выбор! — Она вдруг шагнула вперед, обхватила лицо Гэджа ладонями за виски, всмотрелась в его глаза… порывисто подалась к нему и потерлась носом о его щеку, робко, неуклюже, почти испуганно… и тут же отпрянула, точно устыдившись своего неуместного проявления чувств, отскочила, будто лань, и исчезла в сгущающейся темноте, только прошелестели по камням лёгкие удаляющиеся шаги.       Гэдж остолбенел. Что это было?.. Да ещё так мимолетно и стремительно, что он не только не успел ответить Шаухар или обнять её (одной рукой!), но и вообще хоть что-то понять.       — Шаухар!       Молчание. Только ветер лениво заворочался за краем оврага.       — Ты… п-правда… б-будешь ждать?       Тишина. Потом едва слышное «Да!», донесшееся далеким полушепотом-полувздохом… Или это и впрямь — всего лишь отголосок ветра, кувыркающегося в траве? Гэдж в очередной раз проклял свою (временную?) глухоту…       — Будет, будет, — прокаркал из темноты знакомый хриплый голос. — Куда ей деваться-то? Она уж и так в девках засиделась, а выбор-то и впрямь невелик. — Гарх, сидевший на ближайшем камне и почти невидимый в вечернем полумраке, захлопал крыльями и разразился скрипучим хохотом, будто несмазанная калитка.       — Ах ты… старый валенок! — процедил Гэдж. — А ты что здесь д-делаешь?       Ворон, самодовольно выпятив грудь, явно наслаждался произведенным впечатлением.       — Наблюдаю за тем, как ты со своими бабами разбираешься, интересно же… Ладно, ладно, не рычи! Я просто считаю своим долгом за тобою приглядывать. Пока старик опять не начал думать, что ты влип в очередное дерьмо.       «Дурачина! — это было первым, что услышал Гэдж от Сарумана в тот миг, когда наконец пришёл в себя в Ортханке, в собственной крохотной комнатушке — после обессиливающей горячки и многодневного беспамятства. — Если ты ещё хоть раз позволишь втянуть себя в какую-нибудь дурацкую авантюру и заставишь меня тут по этому поводу с ума сходить, я, честное слово, сам тебя придушу». Вид у мага и впрямь был в тот момент страдальчески-бешеный; он сдержанно, сквозь зубы вздохнул и молча положил на стол перед Гэджем его, Гэджа, голубоватый кинжал, с которого медленно сходили грязно-ржавые пятна…       Так что, возможно, старый ворон лгал, а, возможно, и нет — во всяком случае, Гэджу не хотелось сейчас в этом разбираться. На щеке всё ещё оставалось тёплое ощущение прикосновения Шаухар, и это мешало ему разозлиться на Гарха в достаточной мере для того, чтобы запустить в него камнем.       Но он всё же погрозил ворону кулаком:       — Ещё раз тебя увижу — б-берегись!       — Что, опять запихнешь меня в корзину? А вообще лучше порадуйся, что я взял на себя труд за тобой присматривать. — Гарх насмешливо закряхтел. — Угадай, кто побежал жаловаться по всему Изенгарду, что ты ворвался в дом почтенного семейства, до смерти напугал его, жалобщика, сестру и ни с того ни сего своротил ему нос? Так вот, скажи спасибо, что я видел, как оно всё было на самом деле, и теперь хоть под присягой могу засвидетельствовать, что этот слюнтяй получил за дело. Я даже гаркнул ему вслед пару ласковых, чтобы он не слишком-то привирал.       — Но это, конечно, не п-помогло? — Гэдж не знал, смеяться ему или плакать. Бесцеремонное любопытство Гарха поистине не знало границ, но, оказывается, и от него в кои-то веки могла приключиться некоторая польза. — Ладно. Саруман в-вернулся? — спросил он.       — Вернулся. Уже вечер вообще-то, если ты не заметил.       Гэдж посмотрел вниз, в долину. Солнце окончательно село, темнота сгущалась, и в Изенгарде зажигались огни — в домах, на улицах, на куртине вдоль стен крепости: цепочки крохотных жёлтых светлячков опоясали Круг Изенгарда светящимся ожерельем. Родился огонёк и в Ортханке, в сарумановых покоях — значит, старик, увлеченный новыми планами на добычу руды и в последнее время с рассвета до заката дневавший на своей шахте, действительно уже дома. И, возможно, ждёт…       — Х-хорошо, — сказал Гэдж. — Я иду.       И, опираясь на палку, торопливо, как мог, зашагал вниз, к Изенгарду.