Крепость в Лихолесье. Скала Ветров

      Меч Гыргыта всё так же лежал на куске оленьей шкуры, где вожак оставил его перед уходом.       Ахтара смотрела на него, не оглядываясь. Он притягивал её взор, словно зачарованный — единственный оплот неизменности и незыблемости в неумолимо рушащемся, рассыпающемся вокруг неё мире. Ей не хотелось поворачиваться лицом к соплеменникам, потрясенным и перепуганным, собравшимся на Лестнице и узком пятачке пространства возле Главного входа. С недостойным Матери Рода малодушием она боялась взглянуть им в глаза, посмотреть в лицо несчастьям и бедам; стоя вот так, ко всему спиной, можно было представить, что вот сейчас к ней неслышно подойдёт Гыргыт, чуть приобнимет за плечи, потом легонько отстранит, шагнет вперед и возьмёт меч решительной рукой, всем своим видом показывая: я здесь, я опять с тобой, и больше ничего, совершенно ничего страшного никогда не случится…       Кто-то действительно подошёл к ней сзади, потоптался за плечом, уныло дыша в ухо, потом шагнул вперед, наклонился и протянул руку к мечу…       — Нет, — сказала Мать Рода — едва слышно, но твёрдо.       Гуурз посмотрел на неё. Отозвался негромко:       — Он не вернётся, Ахтара.       Где-то позади, в полумраке Лестницы, негромко судорожно рыдали, всхлипывали, перешептывались и перекрикивались, хрипло ругались; истерично хныкали перепуганные орчата. Тоскливо выла, будто волк на луну, плешивая старуха Уртух. Кашлял и никак не мог остановиться наглотавшийся воды мальчишка Харгат. Сидела на ступеньке, глядя в одну точку, Маарра — безмолвная, ко всему безучастная, чёрная от горя, качая на коленях бледный трупик маленького Мараха.       Буря наконец утихла, ветер улегся, сквозь тучи то прорывались жидкие солнечные лучи, то вновь начинал сочиться мелкий холодный дождь. Жара, стоявшая над горами последние несколько дней, резко, в одночасье, спа́ла, и как-то сразу стало понятно, что осень уже близка — уже ползёт, уже спускается с гор, дышит с холодных заснеженных вершин сыростью, серостью, ветрами и непогодой.       — Не вернётся, — прошептала Ахтара. — Я знаю. — Она закрыла глаза. — Но… Не сейчас.       Гуурз покачал головой:       — Ты думаешь, мне очень охота взваливать на себя эту штуку? Но племя сейчас не может… без вожака.       Ахтара оглянулась. Здесь, на Лестнице, и на крохотной площадке у Главного входа, собрались последние остатки общины, десятка четыре орков — угрюмых мужчин, поникших женщин, испуганных старух и детей. Надо было подойти к ним — ко всем и каждому, успокоить (чем?) и подбодрить (как?), пообещать, что все будет пусть не хорошо, но терпимо, что так или иначе они выкрутятся, как выкручивались всегда из переделок и похуже этой (правда?), что они со всем справятся и что-нибудь непременно придумают — но на всё это у неё уже не осталось сил.       Ей хотелось закрыть глаза и ничего не видеть. А ещё лучше — уйти… сорвать с головы тяжёлый деревянный венец, бросить его на землю и уйти, скрыться, убежать куда глаза глядят, лишь бы подальше от всего этого кошмара…       Гыргыт бы не убежал.       Эта мысль, как ни странно, придала ей мужества.       — Сделайте перекличку, — сказала она устало. — Надо узнать, сколько нас осталось. И… — она закусила губу.       — Что?       Ахтара смотрела на реку. Та заметно обмелела, даже почти ушла в прежнее русло, но вовсе не оттого, что в ней сократилось количество воды. Просто вода эта нашла для себя иной путь и уходила теперь вниз, в Пещеру.       Когда уровень воды опустится настолько, что она прекратит заливаться в подземелья? Через два, три дня, через неделю? И прекратится ли вообще, или Западная стена разрушена напрочь? Сколько времени понадобится на то, чтобы Пещера просохла и вновь стала пригодной для жилья? Три, четыре месяца? Полгода? Впереди зима…       — Надо уходить, — медленно, ворочая языком слова, как тяжёлые глыбы, произнесла Ахтара. — Чем быстрее, тем лучше. До холодов.       — Куда? — мрачно откликнулся Гуурз. — И как? Кругом тарки, ты забыла? Они нас отсюда не выпустят.       Ахтара повернула голову и посмотрела на него — так, что он угрюмо замолчал.       — Я пойду к таркам, — сказала она. — И буду просить, чтобы нас выпустили. Если понадобится — на коленях.       — Не вздумай, — процедил Гуурз. — Гыргыт вон уже ходил.       — Нас осталось слишком мало, чтобы мы представляли для них какую-то угрозу. Кроме того, у нас есть чужак, и мы можем обменять его на… — она запнулась.       Чужак! Она только сейчас о нём вспомнила — и поняла, что не знает о нем ничего, кроме того, что утром Гыргыт увел его в подземелья. Гуурз, судя по его лицу, тотчас подумал о том же самом.       — Он был в берлоге Гыргыта. Там Лыхшар с ним оставался… Эй! — крикнул он оркам, которым удалось спастись из Пещеры. — Кто-нибудь видел Лыхшара?       Его вопрос повторили эхом и передали дальше по цепочке, но ответа не было. Никто Лыхшара не видел и не слышал… А спуститься вниз, в Пещеру и в подземелья, чтобы выяснить и его судьбу, и судьбу чужака, сейчас явно не нашлось бы охотников — да, по совести говоря, и не представлялось возможным.       Ахтара стояла неподвижно, выпрямившись, как статуя, стиснув перед грудью обессилевшие руки. Торговаться с тарками, судя по всему, им было нечем.

***

      Факелы горели плохо. То ли от того, что тряпье, которым были обмотаны деревянные палки, сильно отсырело, то ли в подземелье было слишком душно — вода и обвалы почти перекрыли сочащийся из Пещеры и без того слабенький приток воздуха. Огонь угасал, и время от времени Гэджу приходилось помахивать светильником из стороны в сторону, чтобы пламя разгорелось вновь.       Факел, который несла в руках Шаухар, Гэдж счел за лучшее и вовсе пока затушить. Источники света требовалось беречь.       — Нам надо зайти обратно, в ту пещерку, где меня держали пленником, — заметил он. — Поискать, вдруг там найдётся что-то полезное — свечи, огниво или еда…       Шаухар поёжилась.       — А вдруг нас там подкарауливает эта бешеная старуха? Жаль, что ты её сразу не догнал и не прикончил…       — Это ещё не поздно исправить, — буркнул Гэдж. — И, во всяком случае, врасплох она нас уж точно не застанет.       Он был уверен, что в открытую Лахшаа напасть не решится, хотя ожидать от полоумной ведьмы какой-нибудь подлянки исподтишка, пожалуй, следовало бы. Может, и в самом деле — не стоило отступаться, надо было сразу броситься следом за Лахшаа, отыскать её в темноте и добить, как бешеную собаку? Как-никак она дважды покушалась на его жизнь… Но сумел бы Гэдж хладнокровно вонзить кинжал в спину перепуганной, убегающей старухи? Он искал в себе ярость и ненависть, которые позволили бы ему расправиться с Лахшаа недрогнувшей рукой, но отчего-то не находил; сбрасывающая оковы разума красная плашка, как там, в Дол Гулдуре, и позже, во дворе возле лазарета, в душе Гэджа сейчас упорно не желала сдвигаться. Он уже поостыл и не чувствовал к Лахшаа ничего, кроме омерзения — слишком уж жалкой и испуганной выглядела в его глазах поверженная старуха, чтобы стоило марать об неё руки; с другой стороны, она по-прежнему оставалась опасной, как ядовитая змея, и ждать, что она отступится от своих планов мести, было попросту глупо… а жизнь, кажется, давно должна была вытряхнуть из Гэджа остатки глупого благородства и научить при любом удобном случае бить в спину. Но, по-видимому, так до конца и не вытряхнула…       Впрочем, сожалеть о несодеянном в любом случае было уже поздно. Да и кто знал, что выхода из подземелий больше не существует, и им с Шаухар придётся возвращаться обратно?..       К счастью, в пещерке за тростниковой занавесью никого не оказалось.       На стене, в прилепленном к камням глиняном светильнике горела свеча — совсем маленький пенечек, дающий света не больше, чем малокровная букашка-светляк. Шаухар указала на неё пальцем.       — Когда мы уходили, здесь было две свечи. И на столе стоял жировик… Эта старуха наверняка тут шарилась!       Да, Лахшаа определённо побывала здесь чуть раньше, разжилась светильником и, вероятно, уже успела обыскать пещерку на предмет полезных вещей. Но попадаться на глаза Гэджу и Шаухар она желала не больше, чем они — ей. Нечаянная встреча лицом к лицу закончилась бы для неё плачевно, в крохотной каморке избежать удара кинжалом она никак не сумела бы и потому позаботилась убраться отсюда заблаговременно.       Гэдж осветил каморку факелом в надежде отыскать обломок копья, который он бросил перед тем, как схватить кинжал, но обломка нигде не оказалось, хотя, согласно естественному ходу вещей, он до сих пор должен был плавать в воде неподалеку. Конечно, его могло вынести течением в тоннель, но все же Гэдж больше склонялся к мысли, что течение тут ни при чем… Шаухар, впрочем, на отсутствие обломка внимания не обратила, и Гэдж не стал ей об этом напоминать, только попенял себе в очередной раз, что сразу не догадался прихватить эту палку с собой. Но в тот момент злополучный обломок как-то выпал из его поля зрения, и о его существовании Гэдж вновь вспомнил только сейчас.       Они тщательно осмотрели каморку, заглянули во все углы и щели, пока ещё находящиеся над поверхностью воды, но не нашли ни огнива, ни свечей, ни еды, никаких припасов — либо их утащила более расторопная Лахшаа, либо, что более вероятно, ничего подобного здесь и не имелось вовсе, Гыргыт, видно, не больно-то часто тут появлялся, особенно в последнее время. Гэдж сре́зал кинжалом остатки кожаных ремней, по-прежнему висящих на раме — связав их между собой, можно было получить достаточно прочную верёвку. А вот в качестве светильников у них оставалось всего два факела, которых от силы могло хватить на пару часов… А что потом? Придётся передвигаться и ориентироваться наощупь? Как (Гэдж невольно вздрогнул) в проклятом Лабиринте? И при этом чуть ли не по пояс в воде? А ведь им надо было не только добраться до сухого места и провести там неизвестно сколько времени, но и вернуться обратно, а потом ещё попытаться пробраться через завал… Он поднялся на цыпочки и бережно вынул из глиняного гнездышка на стене маленькую свечу. Странно, почему Лахшаа не забрала её с собой — не сумела дотянуться? Или просто побрезговала крохотным огарком? Возможно, где-то в дебрях подземных коридоров у неё припасен запас свечей побольше?       Интересно, где?       — Далеко отсюда до Приюта мёртвых? — спросил Гэдж у Шаухар.       Глаза орчанки лихорадочно поблескивали в полумраке.       — Нет… Надо спуститься к реке, немного пройти по течению и подняться по первому коридору по правую руку.       — Мы сумеем добраться туда быстрее, чем догорит факел?       Шаухар нерешительно кивнула:       — Да. Наверное…       — Хорошо. Нам нужно беречь свет, так что в Приюте мёртвых придётся сидеть в темноте. Но это не страшно, если там, по крайней мере, сухо… Идем.

***

      В небе над Скалой Ветров громко закаркал ворон. Темная тень промчалась над берегом реки; впрочем, ворон предпочитал держаться позади, над Пещерой, где его нельзя было ни увидеть, ни подстрелить.       — Опять эти проклятые птицы! — Маурух, наблюдавший за окрестностями, с приглушенной бранью схватился за лук. — Ну, пусть только покажется…       — Погоди, — Гуурз удержал его за плечо. — Кажется, он тут неспроста…       — Конечно, неспроста! Следит за нами, тварь…       Ворон пролетел над Пещерой вновь — и что-то уронил на песок перед Главным входом. Маленький кожаный футлярчик.       — Что это? — прошептала Ахтара. — Письмо? От тарков?       — Чтоб их всех! — прорычал Маурух. — Они убили послов, а теперь ещё имеют наглость слать нам свои вонючие письма?       — Не гунди. Может, там что-то важное, — проворчал Гуурз.       Он подцепил футлярчик концом копья, подкатил его поближе, осторожно потыкал острием, как опасное насекомое, наконец взял в руки. Внутри обнаружился лист бумаги, исписанный, как и вчерашнее, принесенное Хуршем послание, убористым витиеватым почерком со множеством точек и петелек. Совершенно непонятным; Гуурз вертел записку в руках так и этак — увы! Ни он, ни Ахтара, ни Маурух не могли прочесть ни единой буквы.       — Чужак, — пробормотала Мать Рода. — Он знает этот язык. Он мог бы прочитать…       — Мог бы. Только где ты его сейчас найдёшь? — с раздражением отозвался Гуурз.       Они с досадой и опаской смотрели на послание — странное, таинственное, непонятное и своей непонятностью пугающее, содержащее не то очередные угрозы, не то какие-то предложения, не то новые условия…       Но прочесть его было некому.

***

      След раненной рыси уходил в густой кустарник.       Капли крови были плохо различимы на осенней лесной подстилке, след то пропадал, то вновь появлялся. Гыргыт шёл, ведомый не столько глазами, сколько нюхом, уверенным чутьем бывалого зверолова; его вёл азарт, горячий охотничий запа́л — рысь была крупная и сильная, и Гыргыту хотелось добыть красивую пушистую шкуру. Ему удалось подстрелить зверя, но, раненная, рысь не желала даваться в руки — метнулась в чащу и теперь, затаившись, пряталась в мелколесье. Гыргыт держался начеку; рысь — опасный противник, а он не знал, насколько серьёзно она была ранена. Его наметанный глаз опытного следопыта замечал каждое, едва заметное движение под тёмным пологом леса, чуткое ухо ловило малейший посторонний шорох. Вот чуть поодаль, в нескольких шагах, едва заметно качнулась ветка ольхи, и Гыргыт замер… Рысь с глухим рычанием бросилась на него из-под поваленной ветром осины; стрелять было поздно и, отбросив лук, орк встретил её с ножом в руке.       Но рысь всё же сумела до него добраться — вцепилась в плечо, и когти её впились глубоко в кожу, рвали и терзали руку, дотянулись, показалось Гыргыту, до самой кости. Он пытался оторвать от себя обезумевшую кошку, но всё было напрасно: плоть его сползала кровавыми клочьями, острые рысьи клыки раздирали шею, перемалывали ключицу, разгрызая кость, и от пронизывающей боли мутилось в голове и становилось трудно дышать…       …Он открыл глаза.       Никакой рыси не было, никто не сидел у него на груди, терзая его плоть острыми когтями, но боль не уходила — жила в его теле, как в своей глубокой удобной Пещере; Гыргыт едва сумел сдержать стон. Губы его пересохли от жажды, и голова казалась набитой тяжёлым мокрым мохом… Левое плечо было плотно перебинтовано, и рука тоже обездвижена и крепко прижата к телу полотняной повязкой. Он медленно осмотрелся, припоминая произошедшее — переговоры, стрелу, прилетевшую с противоположного берега, тарков…       Значит, сейчас он находится у них в лагере. В полной их власти, раненый и практически беспомощный. Лежит на деревянных нарах, на соломенном тюфяке, с тугой повязкой на левом плече, и рядом никого нет… Совсем никого?       Кто-то хрипло каркнул у него над ухом и, скосив глаза, Гыргыт увидел крупного ворона, чистившего перья на краю походного столика; привлеченный движением Гыргыта, ворон бросил своё занятие и внимательно смотрел на орка, склонив голову к плечу. Вновь что-то хрипло прокаркал, спрыгнул, хлопая крыльями, со стола и исчез в сером полумраке.       Больше в шатре, кажется, действительно никого не было. Тарки настолько уверены в его, Гыргыта, беспомощности и безвредности, что оставили его совсем без охраны? Гыргыт хрипло усмехнулся. Он ещё чуть помедлил, пытаясь трезво оценить свои силы, потом, помогая себе правой рукой, осторожно приподнялся на ложе, презрев боль и слабость, спустил ноги на пол… немного посидел, приходя в себя, затем, сдерживая стон, встал, сделал шаг, другой… вооружился удачно попавшейся под руку метлой, и на цыпочках двинулся к выходу из шатра, уверенный, что охрана находится снаружи…       Потом он понял, что бредит.       На самом деле ему каждое движение давалось с трудом, и не то что подняться — чуть изменить положение тела было задачей не из легких. Ну, ничего. Гыргыт медленно сжал пальцы здоровой руки в кулак. Надо только немного собраться с силами, а потом, стиснув зубы…       — Очнулся, орк?       Гыргыт сразу узнал этот мягкий, раздавшийся над головой звучный голос — Шарки. Старик вошёл совершенно бесшумно, но голос его был, как всегда, спокоен и благожелателен, и кулак Гыргыта разжался как-то сам собой, без малейшего сопротивления:       — Что… с Даурхом?       — С кем?       — С моим спутником.       — Он убит.       Старик так и сказал: убит. Не «умер» или неопределенно-нейтральное «мёртв», а «убит». Что ж, значит, тарки это тоже признают.       — Но тебе повезло, — добавил Шарки после небольшой паузы. — Жилы оказались не разорваны, лишь передавлены, поэтому кровоток в руке удалось восстановить без затруднений. А сломанную ключицу я укрепил скобами, чтобы кость срослась правильно, так что повязки можно будет снять через несколько дней. Но, конечно, ещё три-четыре недели нагрузку больной руке лучше не давать.       Три-четыре недели? А… потом? Значит ли всё вышесказанное, что Гыргыт полностью выздровеет… и не останется ни больным, ни уродом, ни безруким калекой, обузой для племени? Превозмогая боль, орк осторожно повернул голову, чтобы отыскать собеседника взглядом, но старик стоял за изголовьем его ложа, там, где Гыргыт не мог его увидеть.       — Ты полагаешь, я должен быть… тебе благодарен?       — За некоторые вещи — несомненно.       — Дай мне… воды.       Забулькала переливаемая жидкость; Шарки без колебаний шагнул вперёд, наклонился и, приподняв Гыргыта за плечи, поднёс к его губам глиняную кружку. Орк жадно напился, роняя капли на грудь и на повязки; стало чуть легче, но в голове по-прежнему не прояснилось ни ни йоту.       Дождь, судя по всему, закончился, но где-то за стеной шатра звонко журчала вода, ручьями стекавшая к берегу реки. Слышались голоса тарков, оценивающих причиненный бурей ущерб; чуть в отдалении уже взвизгивала пила и деловито тюкал топорик.       — Кто… стрелял? — хрипло спросил Гыргыт.       — Пока точно не знаю, — ответил Шарки. — Но их найдут… уже ищут. И сурово покарают. Мне разбойники и бузотеры в окрестностях Изенгарда не нужны.       — И что… теперь?       — Что теперь?       Гыргыту отчаянно хотелось чего-нибудь пожевать — например, кусок смолы, — чтобы отогнать муть в голове и привести в порядок разрозненные и тяжёлые, неповоротливые, как груда битого камня, мысли.       — Твои условия… всё ещё остаются в силе? После… всего произошедшего? — Он судорожно перевёл дух. — Ты всё ещё веришь, что орки и люди… сумеют договориться… и жить бок о бок в мире и согласии?       — А ты — не веришь?       Гыргыт молчал. Он и раньше не питал на эту тему каких-то особенных надежд, что уж говорить о «теперь», после убийства Даурха и с переломанной в хлам рукой…       — А я верю, — спокойно сказал Саруман. — Вернее, хочу верить. Хотя бы в то, что здравый смысл с обеих сторон всё же возобладает. Как только закончилась буря, я отправил в Пещеру ворона с запиской, в которой объяснил всё происходящее… или, по крайней мере, попытался объяснить. Надеюсь, это удержит твоих сородичей от, гм, принятия чересчур поспешных решений.       — Записка написана… на всеобщем? — пробормотал орк.       — Нет, на эльфийском. Но, раз чужак сумел прочесть первое послание, то сумеет прочесть и это.       Ну, разумеется. Ещё один намёк оставшимся в Пещере… и полновесная монетка в копилку необходимости держать чужака живым и в здравом уме.       — Значит, переговоры… будут продолжены?       — Во всяком случае, я надеюсь на это. Я не могу допустить, чтобы они были сорваны преступными деяниями откровенных глупцов и разбойников. Не мерзавцы и не подлецы должны определять отношения и степень доверия между нашими народами — полагаю, так… Кстати, как я могу к тебе обращаться?       — Как тебе… угодно.       — Ты все-таки кое-чем мне обязан, поэтому мне бы хотелось услышать твоё имя. Или хотя бы прозвище. Своё я тебе назвал.       Гыргыт растянул потрескавшиеся губы в усмешке:       — Первый раз слышу, что… кому-то из тарков… интересно моё имя. Ну, можешь звать меня Хромым… если уж для тебя это так… важно. Когда я смогу вернуться… в племя? Или ты намерен держать меня тут… пленником?       Шарки ногой придвинул к гыргытову ложу трехногий деревянный табурет и сел на него, поддернув подол плаща.       — Пленником? Зачем? Не вижу в этом особого смысла. Обменять тебя на чужака мне, прямо скажем, удастся едва ли. Или всё же стоит попробовать?       — Ты полагаешь, племя не понимает, какую ценность… имеет чужак? И захочет обменять его на такого старого и хромого… подранка, как я?       — В том-то и дело, что вряд ли захочет. И, по совести говоря, тебе следовало бы остаться здесь ещё на несколько дней… Твоя рана всё же достаточно опасна и требует ухода. Иначе могут возникнуть осложнения.       — Ничего, орки живучие. — Гыргыт хрипло усмехнулся. — За мной есть… кому присмотреть. Пусть хотя бы и чужаку, это сугубо в его… интересах. Он же, кажется, лекарь.       Саруман внимательно смотрел на него.       — Если бы не это обстоятельство, он был бы сейчас мёртв?       Гыргыт не видел смысла лгать:       — Да. Вы с ним, кстати, похожи, — добавил он, помолчав.       — Это чем же?       — Оба болтаете о каком-то… идеальном мире без вражды… между людьми и орками.       Кто-то хрипло каркнул у Гыргыта над ухом — давешний ворон. Он сидел на краю стола, склонив голову к плечу и как будто прислушиваясь к разговору, и при этих словах исторг каскад звуков, похожих на отрывистый скрежещущий смех.       Шарки не обратил на него внимания.       — С другой стороны, — задумчиво продолжал он, — меня, признаться, сильно беспокоят опасения, как бы после всего произошедшего ваше отношение к чужаку не поменялось в ещё более худшую сторону. Зная нравы твоих сородичей, я уверен, что у них возникнет желание отыграться за случившееся на заложнике, и, несмотря на все мои старания, большой вопрос, хватит ли у кого-то силы и ума сдержать самых отчаянных.       — Значит… чем быстрее мои сородичи увидят меня… живым, тем будет лучше для всех. Я… сумею их убедить.       — Отрадно слышать, если это и в самом деле так. Но…       — Что?       Шарки хмурил брови, точно раздумывая, стоит ли продолжать.       — Станут ли они слушать такого старого и хромого подранка, как ты?       — Станут. Вождь племени… прислушивается к моим словам.       — Я бы хотел в этом убедиться.       Гыргыт облизнул губы.       — Да? Каким образом?       — Ты, безусловно, вернёшься в племя. Но не один. Тебя будут сопровождать те, кого я сочту нужным.       — Конвой?       — Назовём это почётным караулом. И ещё — раз уж на то пошло, я бы предпочел объясниться с главой племени сам. Чтобы наши намерения не были истолкованы превратно.       Гыргыт бесстрастно смотрел в потолок.       — Не… боишься, волшебник? Орочьего… гостеприимства?       — Несколько часов назад я уже дал тебе обещание явиться в Пещеру и намерен сдержать его, несмотря ни на что.       — Хочешь выяснить… судьбу твоего мальчишки?       — И напомнить вам, что от его благополучия будут зависеть ваши жизни и ваше благополучие тоже.       Совсем рядом за стеной шатра прокатила скрипучая телега, протопала лошадь, всхрапывая, чавкая по грязи и позвякивая сбруей. Гыргыт лежал, тяжело дыша: воображаемая рысь, сидевшая на его груди и в последние несколько минут слегка было присмиревшая, вновь выпустила коготки и принялась настойчиво мять и царапать его несчастную ключицу.       — Интересно, а если… меня убили бы… как Даурха. Что бы ты тогда стал делать, а, Шарки?       Саруман задумчиво разглядывал заусенец на ногте.       — Если тебя, как и твоего спутника, убили бы, это, несомненно, сильно осложнило бы дело. Но, к счастью, ты жив… и можешь свидетельствовать о моих мирных намерениях. Поэтому, повторяю, переговоры будут продолжены. С условием, конечно, что вы предъявите мне заложника живым и хотя бы относительно здоровым. Мы об этом, если ты помнишь, тоже договаривались.       С тихим шелестом откинулся полог шатра, вошёл денщик Ладанир. Негромко кашлянул:       — Господин Саруман! Позвольте вас… на минуту.       Шарки молча поднялся и вышел. А Гыргыт остался — снова и снова сражаться с неугомонной когтистой рысью.

***

      Бальдор, раздающий какие-то указания десятникам, ждал Сарумана снаружи, под полотняным навесом. По встревоженно-озадаченному виду сотника и по тому, как он нервно покручивал ус, Белый маг заключил — случилось что-то неожиданное и непредвиденное, из ряда вон.       — Нашли? — спросил Саруман.       — Что? — Бальдор взглянул на него с недоумением. Потом понял, о чем идёт речь: — Нет… нет. Но я пару конных отрядов разослал по окрестностям, прочесать ущелья и держать горные тропы под наблюдением, так что далеко наши мерзавчики не уйдут. Но сейчас дело не в этом.       — В чем?       — Вернулись дозорные, которых буря застала у реки к западу от Пещеры. И…       — Что?       Бальдор нервно усмехнулся. Он, видимо, ещё сам не до конца решил, как стоит относиться к случившемуся — как к событию, не сулящему ничего, кроме очередных неприятностей, или, напротив — как к удачному и неожиданному подарку судьбы.       — Знаешь, отчего уровень воды в реке упал? Ну да, она новое русло себе нашла, как я и предполагал, только не в овраге себе дорогу промыла и не в ближайшей балке. — Он бросил на Сарумана странный недоверчиво-озадаченный взгляд. — Она затопила Пещеру. Судя по всему — почти полностью.

***

      Вода в тоннеле продолжала подниматься. Не так стремительно, как раньше, но всё же ощутимо, и, чем ниже в подземелье спускались Гэдж и Шаухар, тем выше оказывался уровень воды. Наверху было Гэджу чуть выше колен; пройдя вниз по тоннелю на несколько десятков ярдов, беглецы погрузились в бегущий поток до середины бёдер. А ведь ещё вчера Гэдж сетовал на то, что ему нечем умыться, и жаждал поскорее оказаться в тёплой купели; теперь же воды вокруг внезапно оказалось слишком много, грязной и холодной, обступающей со всех сторон и то и дело норовящей опрокинуть в себя и искупать, если не утопить. Что ж, порой наши мечты сбываются совсем не так, как нам хотелось бы, мрачно говорил себе Гэдж, поэтому следует быть осторожнее в своих желаниях… Интересно, насколько ещё поднимется уровень воды? Конечно, маловероятно, что тоннель затопит до потолка, но находиться по пояс в ледяной реке было, что и говорить, не особенно приятно и полезно для здоровья.       Возрастал и напор потока, то и дело предпринимая попытки сбить беглецов с ног и утащить вниз, в темноту. Под поверхностью воды не было видно дна, и идти приходилось осторожно, держась за стену коридора и нащупывая ногой неровности почвы; сейчас как никогда Гэдж жалел об отсутствии хоть какой-нибудь палки-слеги, хотя бы того несчастного обломка копья. Пару раз Шаухар поскальзывалась на неверном дне — гладкие подошвы её кожаных опорок отлично скользили по мокрой глине, — и Гэдж едва успевал подхватывать её в последний момент чуть ли не за волосы. В конце концов он скрутил верёвку из обрывков кожаных пут, и, обвязав её вокруг пояса, велел Шаухар сделать то же самое.       — Так, по крайней мере, мы друг друга не потеряем.       Они оба уже вымокли с головы до пяток, а вода, несмотря на последние жаркие дни, была поистине ледяной, и ног своих ниже колен ни Гэдж, ни Шаухар практически не чувствовали. Нам жизненно необходимо как можно быстрее найти хоть какое-то сухое место и обсушиться, если мы не хотим свалиться с легочной горячкой, с тревогой думал Гэдж, пусть даже нам всё это время придётся сидеть в темноте на орочьем кладбище. По соседству с Ухтаром.       — Лахшаа тоже знает об этом… Приюте мертвых? — спросил он.       — Конечно, — стуча зубами от холода, отозвалась Шаухар. — О нем все знают. Я… видела её там, — добавила она, помолчав. — Совсем недавно.       Что, если именно там, где-то неподалеку от «кладбища», Лахшаа и устроила себе лежбище? Это было весьма вероятно, ведь наверняка, рыская по подземельям, старуха хорошо изучила расположение скрывающихся в темноте пещерок, лазов и отнорков. И, кстати, в её логове вполне могло найтись и какое-то тряпье, и еда, и свечи… Конечно, встречаться с полоумной старухой Гэджу не хотелось совершенно, но выбора, возможно, у них особо и не было; впрочем, Лахшаа, если и скрывалась во мраке, вынашивая в себе подсердечную злобу, как ядовитый плод, то пока никак не давала о себе знать.       — Слышишь? Что это?       Гэдж на секунду приостановился. Снизу, куда убегал поток, начал доноситься глухой равномерный гул, басовито-низкий, гудящий, сначала — достаточно отдаленный, но по мере приближения переходящий в гулкий угрожающий рёв.       — Это подземная река, — пробормотала Шаухар. — Но раньше она так не шумела…       — Она тоже переполнилась от наводнения. Откуда она течёт?       — Не знаю. Откуда-то из-под земли… Не с поверхности точно.       — Возможно, из-за дождей уровень грунтовых вод поднялся. Ну и тот поток, который течёт из Пещеры, тоже добавляет воды в русло.       Гэджу стало не по себе. Что, если подземная река тоже вышла из берегов, затопила пойму, и прохода к Приюту мёртвых больше не существует? Как и более-менее сухого места во всем подземелье?       — Там… было широко, — прошептала Шаухар, словно услышав его мысли. — Если идти по берегу… Хоть узенькая тропка должна остаться…       Осторожно переставляя ноги, поскальзываясь и цепляясь друг за друга, они спустились ещё на пару десятков ярдов. Вода убегала вперед и вниз, бурля и вскипая желтоватыми барашками, чернильно блестя в дрожащем круге света, и вновь исчезала в темноте; мимо, медленно крутясь, проскользнула вверх днищем плетеная из тростника корзинка. Напор потока подталкивал в спину, тоже желая опрокинуть и уволочь, трепля и кувыркая — вверх днищем, как эту покорную его воле корзинку.       Своды подземного коридора внезапно разошлись в стороны — впереди угадывалось пустое пространство. Шаухар отчаянно вцепилась в руку Гэджа.       — Река…       Гэдж, взмахнув факелом, чтобы тот разгорелся поярче, осветил открывшуюся каверну. И тут же стало ясно, что опасения его были не напрасны: после сильных ливней подземная река вздулась и разлилась не меньше, чем её товарка на поверхности. Поток стал мощнее и шире, съел основательный кусок берега, и вдоль стены тоннеля пролегала теперь лишь неширокая, кое-где исчезающая под водой тропка, идти по которой можно было только гуськом, след в след.       Шаухар охнула. Гэдж крепко сжал её руку.       — Далеко… до поворота к Приюту мёртвых?       Шаухар растерянно моргнула.       — Н-не слишком… Мне раньше казалось… Я просто не думала, что такое случится…       И что теперь? — мрачно спросил себя Гэдж. Идти вперед, по этому узкому карнизу, рискуя свалиться в бурную речку? Или возвращаться… куда? В гыргытов застенок или к завалу у входа в Пещеру — и сидеть там по пояс в воде, ожидая, пока иссякнет потоп? Да и хватит ли им сейчас сил подняться обратно, вверх по коридору — против быстрого течения, в ледяной воде, трясясь от холода и на каждом шагу превозмогая судороги в ослабевших ногах? А ведь в Приюте мёртвых, судя по всему, действительно сухо — вода уходит вниз по руслу подземной реки и не заливает тоннели, поднимающиеся чуть выше. И, возможно, там могут найтись и припасы Лахшаа…       Да и тропа, если приглядеться, вовсе не кажется такой уж непроходимой — при известной ловкости и сноровке пройти полсотни ярдов до поворота не так уж сложно, достаточно соблюдать осторожность и держаться ближе к стене. И не вспоминать о том, что рядом — свирепый бурный поток…       — Ты слышал? — Шаухар вдруг схватила его за руку.       — Что?       Подземная река шумела и гудела, грохот воды отражался эхом под сводами подземелья, и, по совести говоря, за этим бесконечным шумом воды Гэдж, поглощенный своими мыслями, не слышал ничего постороннего.       Шаухар смотрела назад, в тоннель, по которому они только что пришли.       — Мне показалось, там кто-то есть… Будто… кто-то смотрит. Оттуда.       — Лахшаа?       Кто же ещё мог там быть?       Гэдж быстро посветил туда факелом — но в тоннеле все было тихо и черно. Бурлила вода. Метались по её поверхности блики света. Шаухар действительно что-то видела, или ей и впрямь… показалось?       — Идём, — жалобно сказала Шаухар. — Скорее! Тут недалеко, правда.       Она первой шагнула на тропу, тянущуюся вдоль берега подземной реки, и Гэдж двинулся за ней следом — на расстоянии, на котором позволяла держаться связывающая их кожаная верёвка. Идти приходилось, держа в одной руке факел, а другой цепляясь за стену тоннеля; было бы неплохо достать из ножен кинжал, мельком подумал Гэдж, но, чтобы держать его наготове, не хватало ещё одной руки — оставалось только стиснуть клинок в зубах…       Они шли, сначала — медленно, аккуратно переставляя ноги. Потом — всё быстрее и смелее; ничего страшного не происходило, и Шаухар воодушевилась — она выросла в горах, и умела выбирать дорогу: оценивать на глаз прочность почвы, рассчитывать расстояние и правильно ставить ногу, — и с каждым шагом, лёгкая и юркая, все больше обретала уверенность в себе. Кожаный ремень, связывавший их с Гэджем, то и дело опасно натягивался, и Шаухар была вынуждена приостанавливаться, явно досадуя на неуклюжесть и медлительность спутника.       — Осторожнее! — взывал Гэдж. Он был куда тяжелее Шаухар, и с трудом за ней поспевал, опасаясь, что и без того ненадежная тропа начнёт осыпа́ться под его весом.       Во время очередной заминки орчанка повернула к нему взволнованное лицо.       — Мы уже почти дошли! Видишь — вон там большой валун возле берега? Напротив него вход в тоннель к Приюту мёртвых… Осталось недалеко.       Из-под ноги её внезапно вывернулся камень — и, вновь поскользнувшись и потеряв равновесие, Шаухар чуть не ухнула в воду.       Гэдж едва успел схватить её за шиворот.       — Я же сказал — осторожнее! Ты слишком торопишься… Куда спешить, у нас уйма времени…       Шаухар сглотнула, глядя на тёмный, несущийся мимо поток воды. Потом посмотрела на Гэджа — глазами, ставшими на бледном лице огромными, как блюдца.       — Ладно, ничего, — проворчал Гэдж. — Идём.       Они пошли — куда медленнее и осмотрительнее, чем раньше. Шаухар, к счастью, больше не рвалась вперед, как горная лань, и не пыталась пуститься по тропе бегом.       До угловатого камня и поворота оставалось около десятка ярдов, не больше. Но здесь был самый трудный участок дороги — тоннель сужался, уровень воды повышался, и возле стены оставался лишь узенький карниз в ладонь шириной. Грохот воды странным образом усилился, точно отражаясь от невидимой во мраке преграды, но скудный пятачок света позволял видеть вперед лишь на несколько футов. Тем не менее Гэдж напряг зрение, и ему показалось, что впереди тоннель заканчивается — и река ныряет куда-то вниз, под каменную стену.       — Что там, впереди? Водопад? — Ему приходилось почти кричать.       — Не знаю. Река уходит под землю, — тоже прокричала в ответ Шаухар. Она торжествующе указала на угловатый валун, в оборках сероватой пены торчащий из воды совсем близко. — Смотри, мы уже рядом!       Не успела она договорить, как кусок берега — узкая кромка, на которой она стояла — бесшумно осы́пался, и Шаухар с испуганным взвизгом оказалась по колено в воде.       Гэдж не успел её подхватить.       Сила течения тут была такова, что Шаухар в мгновение ока сбило с ног и затянуло на стремнину, и она ушла под воду с головой. Только кожаная петля, связывавшая её с Гэджем, позволила ей остаться на плаву; впрочем, рывок был настолько силен и почти неожиданн, что Гэдж и сам с трудом сумел удержаться на ногах.       Факел прочертил в воздухе дугу.       Гэдж судорожно вцепился в стену тоннеля, прижался к ней всем телом, отчаянно стараясь выровняться и сохранить равновесие. Ему казалось, что земля проваливается под ним, подаётся, ещё секунда — и его сдернет в пучину следом за Шаухар. Безо всякой надежды вновь обрести твердь под ногами и выбраться обратно.       Но ничего не произошло.       Гэдж перевёл дух.       — Гэдж! Помо… — Шаухар захлебывалась. Она пыталась нащупать под ногами дно — река была не особенно глубока, — но ничего не получалось: напор течения не давал ей выпрямиться и встать, она трепыхалась на кожаном ремне, как рыбка на леске, в ужасе цепляясь за него руками.       — Сейчас, — выдохнул Гэдж. Он наконец кое-как утвердился на ногах и, чтобы освободить обе руки, воткнул факел в подходящую трещину в стене. — Сейчас, погоди.       Шаухар что-то кричала и хрипела — он не слышал. Он вообще ничего не слышал, кроме яростного шума воды, нащупал под ногой достаточно крепко держащийся камень, упёрся в него сапогом и принялся осторожно выбирать веревку.       Оглушительный удар обрушился ему на голову — сзади, на затылок. Перед глазами его помутилось, он упал на колени — и скатился в воду, вслед за Шаухар, в стремительный ледяной поток.       Река разом жадно заглотила его, поволокла за собой, швырнула на камни, на темневший у берега угловатый валун. В последнюю секунду Гэдж отчаянным усилием успел схватиться за него обеими руками, вцепиться пальцами в гладкую скользкую поверхность. Каким-то чудом ему удалось не потерять сознания и удержать голову над водой; рваный свет факела, торчащего в трещине в стене, обрисовал склонившийся над рекой тёмный силуэт…       Лахшаа.       Да, она не осмеливалась напасть на Гэджа и Шаухар в открытую, но шла за ними следом, выжидая подходящего момента, чтобы напакостить. И наконец дождалась…       Гэдж отчаянно пытался нащупать ногами дно, но, как и Шаухар, ему это никак не удавалось. Валун был мокрый и скользкий, и норовил вывернуться из его рук; полуоглушенный ударом, Гэдж держался за него с трудом. Где-то за его спиной барахталась Шаухар, тоже почти выбившаяся из сил в борьбе с течением, тянула Гэджа назад; он знал — если он сейчас отпустит руки, их обоих мгновенно унесёт прочь и затянет под скалу.       Лахшаа это тоже знала.       Она стояла на узкой кромке берега — совсем рядом, и в руке её был обломок копья. Тот самый, который она пару секунд назад и обрушила Гэджу на затылок.       Лицо её было искажено жуткой ликующе-злорадной гримасой, губы кривились, приобнажая желтые клыки. Она что-то хрипло кричала, хохоча, рыча и рыдая одновременно, и шум потока съедал половину её выкриков:       — Хазг! Тварь… против воли Древнего! Древний… не прощает! Возмездие… настигнет… Возмездие!.. Сдохни! Сдохни!..       Она подняла палку и с визгом опустила её на впившиеся в мокрый камень пальцы Гэджа.       Гэдж закричал от внезапной боли. Лахшаа поднимала и отпускала своё орудие, точно цеп, молотила по рукам Гэджа, стремясь переломать ему кости, выбить суставы и превратить его запястья в фарш, и в глазах его темнело от каждого меткого удара. Он держался за камень из последних сил, стиснув зубы, лишь невероятным усилием воли заставляя себя не потерять сознания и не разжать окровавленные, искалеченные пальцы.       — Возмездие! — каркала Лахшаа. — Возмез…       Нечеловеческим усилием Гэдж подался вперед и рукой, превратившейся в сплошной комок боли, перехватил конец палки, когда Лахшаа опустила её в очередной раз. И рванул на себя — резко, изо всех оставшихся сил… Старуха завопила от неожиданности — и, не успев выпустить своё орудие, головой вперед кувыркнулась в реку.       Её тёмное тело пронеслось мимо Гэджа, подхваченное течением.       Но Гэджу не удалось ни этому порадоваться, ни перевести дух, ни уцепиться за камень покрепче, потому что тут же последовал мощнейший рывок: Лахшаа, отчаянно барахтаясь и пытаясь удержаться на поверхности, ухватилась за Шаухар, которая по-прежнему трепыхалась позади, как кукла на ниточке. И тяжесть, тянущая Гэджа назад, разом увеличилась вдвое, а рывок был настолько внезапен и настолько силен, что его ослабевшие, пульсирующие болью пальцы не удержались, беспомощно скользнули по мокрому камню. Река оторвала Гэджа от валуна и, подхватив вместе с ним Шаухар и Лахшаа, будто связку слепых котят, с торжествующим ревом поволокла добычу вниз, под скалу.