Маяк

      Сжав пальцами переносицу, Гермиона устало потерла веки. Минувшие три дня вытянули из нее больше сил, чем недели без Рона и ношение медальона вместе взятые, а сегодняшний вечер однозначно добавил финальный аккорд. Порвав заодно пару струн.       Она никогда не считала себя импульсивной или излишне впечатлительной. Скорее, напротив, гордилась какой сдержанной и спокойной была в сравнении с мальчиками. И потому наутро после урока окклюменции, когда красная пелена перед глазами окончательно развеялась, а мигрень сменилась легким давлением в висках, совет поработать над самоконтролем показался ей если не высосанным из пальца, то надуманным. Необоснованным.       Гермиона не восприняла его всерьез.       Решила, что в глазах Снейпа, который сам был начисто лишен каких-либо чувств, кроме, разве что, злобы, любой здоровый человек будет выглядеть чересчур эмоциональным.       Любой, кто на эмоции в принципе способен.       Однако сейчас это искреннее убеждение в собственной стойкости дало длинную, извилистую трещину.       Как выяснилось, разница между собранностью, лишь когда она необходима, и тем, чтобы держать себя в руках непрерывно, не расслабляясь ни на минуту, огромна. Не уже Ла-Манша.       Преодолеть ее, разумеется, можно.       Но можно и утонуть, пытаясь перебраться с материка на остров вплавь. Захлебнуться ледяной водой в ночи.       С того вечера, когда они с Гарри вернулись от Лавгуда, Гермиона следила за каждым своим словом, взглядом, движением, вздохом. Надеясь не дать лучшему другу и повода вспылить. Вспыхнуть. Сделать глупость. И вместо того, чтобы своим чувствам доверять, учиться управлять ими, оберегать, давая понемногу волю, она их прятала. Прятала себя. Задавливала. Душила.       Копила то, что неустанно искало выход. А оно три дня собиралось внутри снежным комом. Закипало ядовитым зельем.       Пока, наконец, не забурлило и не начало плеваться горячими брызгами, норовя плеснуть через край. И единственное, что она могла теперь сделать, — это накинуть на раскаленный докрасна котел крышку. Налепить на лицо улыбку, сделать вид, что в порядке. Понимая, что от летящих во все стороны капель, это, возможно, и спасет, но точно не убережет от надвигающегося взрыва.       Как бы ни хотелось признавать, но Снейп, похоже, оказался прав.       Опять.       Противный голосок в ее мыслях не упустил возможности пискнуть, что предупреждал. А Гермиона не смогла ответить ему ничего вразумительного.       И достав из кармана галлеон, повертела его в пальцах.       Прошлое занятие едва не довело ее до обморока. Выжало все силы до капли. Сейчас же она была близка к отключке и без посторонней помощи. У нее было три дня, чтобы подготовиться к сегодняшней ночи, но единственное, о чем она могла думать, это как удержать язык за зубами и не разругаться с Гарри в пух и прах.       А это было чертовски сложно. Его словно злил сам факт ее существования.       Да вот только Снейпа эти оправдания вряд ли убедят. Он согласился обучать ее с одним-единственным условием.       Она должна была заниматься.       Это свое обещание Гермиона не сдержала, и обостренное внутреннее чутье подсказывало, что безнаказанным такое наглое бездействие не останется.       Как нельзя вовремя, будто лишь поджидала правильного момента, сжатая в ладони монета обожгла кожу всполохом тепла.       «В полночь».       Выдохнув, Гермиона спрятала галлеон обратно в карман джинсов и, на ходу разминая шею, отправилась в палатку.       Снейп появится здесь через несколько часов. Наверстать упущенное за трое суток будет, безусловно, нелегко, но она ведь всегда была способной ученицей.

***

      Полог гостиной Гермиона откинула, готовая к очередной ссоре, однако не без удивления обнаружила, что ее изрядный запас неудачи, кажется, наконец себя исчерпал.       То ли Гарри успел подрастерять боевой дух за те минуты, что они провели порознь, то ли просто устал, но ни споров, ни препирательств он больше не заводил. Даже уговаривать его принять на ночь зелье не пришлось. Видимо, случившееся этим вечером разбередило его не меньше, чем ее, и снотворное он попросил сам.       Гермиона не спорила. Только порадовалась, что одним пунктом во впечатляющем списке ее неразрешимых проблем стало меньше.       Тем более сегодня, когда каждая минута была на вес золота. Как-никак, а ошибаться она не любила. Признавать свои ошибки не любила еще больше. И никогда, ни разу в жизни не являлась на урок без выполненного домашнего задания. Нарушать эту свою традицию Гермиона не собиралась, несмотря ни на что.       Разве что конец света являлся для нее веской на то причиной.       И когда стрелки на циферблате подобрались к двенадцати, неприветливый ранее мир вокруг действительно выглядел не так уж и плохо. Пусть она по-прежнему чувствовала себя измотанной донельзя, но такой взвинченной, как вечером, по возвращении из леса Дин, больше не была.       Она держала себя в руках, как и полагалось.       Потому встречать своего ночного гостя Гермиона отправилась, довольно улыбаясь такому приятному ощущению прилежно сделанной работы, а по пути к лесной опушке даже позволила себе на минуту залюбоваться тем, как залил плавленым серебром долину холодный лунный свет.       Тихий хлопок за спиной прозвучал точно в назначенное время. Нужды сверяться с часами не было. При всех своих недостатках Снейп был исключительно пунктуален. Эту его, ей симпатичную черту она приметила еще в школе.       Гермиона развернулась к кромке деревьев, где высокая тень беззвучно выскользнула из-за ствола вековой сосны.       — Доброй ночи, профессор.       — Как Поттер?       Тратить свое драгоценное время на приветствия Снейп нужным не считал. С этой его, на ее взгляд, попросту грубой привычкой она познакомилась совсем недавно.       — Судя по чарам лучше, как я вам и сообщала. — Гермиона перемялась с ноги на ногу, не уверенная, стоит ли упоминать об их с Гарри ссорах. Но подумав, что любые перемены в поведении лучшего друга могут оказаться важны, решила не умалчивать хотя бы о них. — Но случившееся с Ксенофилиусом его ощутимо подкосило. Он сам не свой.       — Все еще? — Снейп удивленно вскинул брови.       — Да. — Она устало качнула головой. — Я… я тоже не ожидала. Мы толком не разговариваем. Стоит мне сделать что-то, попытаться помириться, как он раздражается только сильнее. Огрызается. А сегодня…       Накопившаяся усталость напомнила о себе. Развязала ее длинный, болтливый язык. И Гермиона осеклась на полуслове, запоздало поняв, что едва не выдала себя с потрохами.       Узнай Снейп об их с Гарри повторной вылазке, ей несдобровать.       Делано невинно, словно ничего не произошло, она уставилась на него снизу вверх, а он, заминку, естественно, уловив, подозрительно сузил глаза.       — Да? — подогнал ее низкий мужской голос.       — Сегодня Гарри снова заговорил, — затараторила Гермиона, уводя их подальше от опасно громко треснувшего льда. — Но он такой злой… очень злой… Озлобленный. Я никогда его таким не видела. Никогда.       Что-то на дне черных зрачков подсказывало, что Снейп на ее удочку не клюнул.       Разумеется, не клюнул, Грейнджер.       Он ведь не чертов тунец.       Гермиона шумно сглотнула и зачем-то кивнула в подтверждении своих слов. Дважды.       Снейп же, если и заподозрил что-то, виду не подал. И протянул задумчиво, будто бы размышляя вслух:       — Из ваших воспоминаний я понял, что ношение медальона сделал Уизли весьма агрессивным. С вами и Поттером происходило то же самое?       — Да… — пробормотала Гермиона и быстро поняв, куда клонит он, спросила: — Считаете, это крестраж?       Снейп неопределенно повел головой.       — Возможно. Поттер вспыльчив. Осколки могли это его качество усугубить, утрировать. Попробуйте давать ему успокаивающее зелье. По утрам. Добавляйте несколько капель в его чай или воду. Не в кофе и не в сок. Пять-семь, но не больше десяти, иначе разовьется привыкание. При таком применении эффект накопительный и, соответственно, не быстрый, но спустя два-три дня должно помочь.       — Успокаивающее? Так просто? — Она изумленно распахнула глаза. — А мы и не додумались…       — Подобный способ его применения нигде не описан, — равнодушно пожал плечами Снейп. — Поттер спит?       — Да. Я проверяла его полчаса назад. На палатке блокировка звука.       — Хорошо. — Он вытянул древко из рукава сюртука. — Тогда перейдем к делу. Вы тренировались?       — Я…       Гермиона вдруг запнулась. Невидимый советчик, ожив вновь, настоятельно убеждал ее ничего не утаивать. Уверяя, что своевременное, а главное, чистосердечное признание способно ее бывшего профессора если не задобрить, то хотя бы несколько умалить его неизбежное раздражение.       Однако сдаваться так легко она не собиралась. Она ведь занималась. Пусть не трое суток, но весь сегодняшний вечер.       Этого должно быть достаточно.       Всегда было. Даже на третьем, когда времени не хватало ни на что.       — Да, — ответила Гермиона под протяжный страдальческий стон внутреннего голоса. Но все-таки добавила: — По мере возможностей.       Прозвучало откровенно уклончиво. Снейп ожидаемо нахмурился.       — Что это значит?       — С Гарри было очень тяжело, — виновато потупилась она. — Я делала, что могла.       И снова тот самый взгляд. Будто он не верил ни единому ее слову.       Под ложечкой у нее засосало, а Снейп, почему-то, опять промолчал. Только поднял палочку.       — Я проникну в ваш разум тем же образом, что и на прошлом уроке. Но ваша сегодняшняя цель не вытолкнуть меня, а сдержать свои эмоции. Вне зависимости от того, нашел ли я воспоминания, которые особенно важны, приятны или, наоборот, болезненны. Все они должны быть вам одинаково безразличны.       — Хорошо. Секунду, — пробормотала она.       Весь их разговор, все эти безуспешные попытки спрятать соплохвоста в мешке за каких-то пару минут заново растревожили ее, казалось, теперь спокойную, и Гермиона, пытаясь остыть, встряхнула чуть взмокшие ладони. Затем повела головой от плеча к плечу, глубоко вдохнула прохладный лесной воздух и вскинула подбородок, встречаясь с абсолютно пустыми черными глазами.       — Я готова.       Он явно только того и ждал.       — Легилименс.       Резкое движение древка, и она вновь лишь гостья в собственных мыслях.       Однако на этот раз времени подготовиться или сосредоточиться Снейп ей не дал. По локоть запустив руки в цветастый ворох воспоминаний, он принялся торопливо выуживать одно за другим. Первые пролетели мимо нечеткими, смазанными пятнами так быстро, что Гермиона не успела толком разглядеть, о чем они.       Расслабилась.       Но тут Снейп замедлился, а она опять напряглась.       Мгновенно поняла, что именно в этом и была ее ошибка. Что именно так она выдала себя на прошлом уроке. Попыталась унять волнение, что порывом соленого морского ветра всколыхнулось внутри, но, следя за тем, что именно так неспешно, тягуче всплывало из омута ее памяти, не смогла.       Свое задание она провалила с треском.       Снейп же тем временем нащупал очередную ее слабость.       Но теперь не Рона.       Гарри.       Все то светлое, уютное, теплое, что грело ее изнутри и о чем она старалась не думать последние дни, заиграло перед глазами кадрами магловского кинофильма. Ухватившись за самое свежее, живое воспоминание об игре в шахматы, Снейп погружался в прошлое все дальше и дальше.       Вот они с Гарри, обнявшись крепко-крепко стоят под раскидистым дубом. Предгорье по край обрыва залито молоком утреннего тумана.       А затем он, уже в палатке, за окнами которой непроглядно, до слепого темно, несмело взяв ее за руку, утягивает в танец. И она улыбается впервые за несколько недель. Прикрыв веки под тихую музыку радио, Гермиона кладет голову ему на плечо.       Снова вечер, снова палатка, по парусинной крыше барабаном стучит дождь. Она плачет, а Гарри неумело, зато искренне гладит ее по спине. Говорит что-то тихо, неразборчиво. Этой ночью от них ушел Рон.       И, естественно, на этом не все.       Снейп нырял глубже. В то, что было до войны. До того, как жизнь ее пустила первую глубокую трещину. В школьные годы, где осталось так много тепла. И чем больше он находил, выуживал, показывал, тем хуже ей становилось.       Ей было тоскливо. Одиноко. Больно.       Больно настолько, что, наверное, впервые с последнего своего урока Прорицаний, она даже не попыталась сделать то, что ждал от нее учитель.       Да и понимала, что поздно. Понимала, что вновь позволила увлечь себя в круговорот того, что было ей так дорого. И что исправиться не успеет.       А еще понимала, что не знает, как вытолкнула самозванца из своего разума в прошлый раз. Тогда все случилось так быстро, неосознанно, что повторить не получалось. И, окончательно сдаваясь, просто зажмурилась до всполохов белых звезд. Не желая видеть больше ничего.       В тот же миг, стоило векам ее опуститься, Гермиона осталась одна.       Поддавшись дрогнувшим коленям, под оглушающий стук крови в ушах она осела на стылую землю ворохом палой листвы.       — Слабо, — не опуская палочки, процедил Снейп. — Значительно хуже. Позвольте поинтересоваться, вы действительно тренировались, как утверждаете, или единственным вашим занятием были пресыщенные театральным драматизмом выяснения отношений с Поттером, да слезливые причитания по Уизли? Мерлин, Мисс Грейнджер, времени, чтобы настрадаться вдоволь и прийти в себя у вас было предостаточно!       Крышку остывшего было, но давно готового взорваться котла сорвало одним рывком.       Плотно сведя к переносице брови, Гермиона подняла глаза.       — Легко рассуждать об управлении чувствами тому, кто не чувствует ничего.       Снейп ответил на ее взгляд абсолютно спокойно. Словно не в его сторону вскинулась пенными волнами ее ненависть. Словно не его она, не раздумывая испепелила бы сейчас на месте, будь у нее шанс.       Да и слова ее, казалось, его не удивили. Не задели. Не обидели.       Ему было совершенно плевать.       И это злило только сильнее.       — Ничего не чувствую? — поинтересовался он холодно. — Так вы считаете?       Покачнувшись, Гермиона поднялась на ноги. То, что кипятком бурлило внутри, будто бы прибавило ей пару дюймов роста.              — Да! — выплюнула она ему в лицо. — Да! Вам ведь неизвестно, что такое дружба! Или любовь! Вы понятия не имеете, каково это — терять близких! Вы говорите о контроле, но поучать, когда самому контролировать нечего, каждый может! Рона нет всего несколько дней, а вы утверждаете, что у меня было достаточно времени? — Заметив, как в ответ черная бровь насмешливо изогнулась дугой, Гермиона качнула головой: — Мерлин, да что вы за… — И вдруг громко хмыкнула: — Впрочем, чего я вообще ожидала? Вы убили единственного, кто вам верил. Вы не человек. И сердца у вас нет. Пустой вы.       На последних ее словах откровенно надменное, презрительное выражение исчезло с бледного худого лица. Сменилось едкой, колючей злобой.       — Я искренне полагал, что вы умнее, мисс Грейнджер, но вы не лучше Поттера. Все вы, самопровозглашенные гриффиндорские герои, видите лишь то, что хотите видеть. Убеждены, что в этом мире существует исключительно черное и белое, и, раз белое — это вы, то остальные априори принадлежат тьме. Вы искренне считаете, что никто, кроме вас, не знает, что такое дружба, что такое любовь? Что такое потеря? Ну что же, смотрите! — Резкий взмах палочки со свистом рассек воздух. — Легилименс!       Вскинув перед собой ладони, Гермиона инстинктивно отшатнулась назад.       Поздно.       Чары достигли своей цели, однако Снейп в ее разум не проник. Да и не собирался.       Он впустил ее в свой.       Мгновения уже его жизни затянули обоих в водоворот. Одно за другим они открывались, показывались, расцветали. Но не смазанным, неразборчивым калейдоскопом красок, а медленными, неспешными щелчками диафильма. Медленными настолько, что разглядеть каждое из них в мельчайших деталях не составило труда.       Даже если Гермиона этого и не хотела.       А она очень быстро поняла, что не хотела.       Но было поздно.       Ее выбросило в небольшую, плохо освещенную гостиную. Обставленную совсем бедно, почти нище. В комнате холодно, камин не спасает, а за окном крупными белыми хлопьями валит снег. Щуплый, черноволосый мальчик лет пяти с огромными, как блюдца, глазами цвета воронова крыла прячется за спинкой обшарпанного дивана. Прижав к груди острые коленки и плотно зажав ладошками уши, он неотрывно следит за пляской теней на стене напротив.       Там два силуэта. Хрупкая, сгорбленная женщина и широкоплечий мужчина. Сквозь крепко прижатые детские пальчики не пробивается ни звука, но все ясно и без слов. Красноречивые взмахи рук говорят сами за себя и смотреть дальше не хочется. Но Северус не может отвести взгляд.       Гермиона тоже.       И происходит то, что происходит.       Одна из теней, высокая, та, что принадлежит сильному, делает стремительный выпад вперед. Резкое, отточенное движение, и вторая, та, что слабее, неестественно откидывается вправо.       Женщина падает, мальчик опускает веки.       Туман смывает следы.       Секунда, и они уже в другой комнате. Маленький Северус лежит в кроватке, а невысокая женщина с усталыми, словно выцветшими на ярком солнце глазами, читает ему сказку. На левой щеке у нее цветет алым свежая ссадина.       — Мам, а почему папа опять злится?       Она откладывает книгу в сторону и, безуспешно пытаясь скрыть внезапно проснувшуюся в руках дрожь, поправляет сыну одеяло.       — Он не злится, дорогой. Просто папе сейчас тяжело.       — Почему?       — Он устал. У него очень много дел.       С полминуты мальчик пристально следит за матерью, которая, не поднимая головы, продолжает разглаживать несуществующие складочки на застиранном покрывале.       Она делает вид, будто ничего не замечает.       И он, положив свою маленькую, но, Гермиона почему-то уверена, теплую ладошку поверх женской, холодной и трясущейся, звонко спрашивает:       — Мам, а расскажи мне о Хогвартсе?       Тонкие женские губы трогает едва заметная улыбка. Вопрос явно приходится ей по душе. Она наконец переводит взгляд на сына и уже нежно, без капли озабоченности в голосе, уточняет:       — О чем именно, котенок?       — О факультетах.       Улыбка становится шире.       — Как ты знаешь, их четыре, но лучший из них Слизерин. Вся наша семья там училась…       Все опять скрывается за плотной серой дымкой, а секунду спустя вокруг уже не полутемная детская, а залитая золотом солнца лесная опушка. Рядом мальчик из предыдущих воспоминаний. Он заметно вытянулся и кажется теперь еще более худым, чем раньше. Угловатым. Почти тощим. На нем потертые, не по размеру штаны и мешковатый, не по погоде, свитер.       Прячась в тени дерева, он, задержав дыхание, жадно подглядывает за двумя девочками, что качаются на качелях.       Одна из них светленькая, с длинной тонкой шеей и чуть выступающими передними зубами. Как у Гермионы когда-то. Она не в духе. Хмурится. А вот другая, с медными волосами и такими родными глазами цвета сочной травы вокруг, наоборот, веселится. И пытаясь, видимо, рассмешить подружку, соскакивает с сидения.       Но вместо того, чтобы упасть, несколько секунд безмятежно парит в воздухе.       Завороженно следя, как плавно она опускается на землю, мальчик, больше не скрываясь, подходит поближе к теперь уже перепуганным девочкам. Первая, Туни, смотрит на него недоверчиво, плотно сдвинув к переносице белесые брови. А вторая робко ему улыбается. И мальчик улыбается в ответ.       Девочка, осмелев, протягивает ему ладошку.       Ее зовут Лили.       Его ответ смазывает густая мгла.       И снова девочка с мальчиком на той же лужайке, но лишь вдвоем. Они молчат, следя за забегом кудрявых барашков-облаков, как вдруг она, обхватив руками острые коленки, взволнованно, но одновременно несмело спрашивает:       — Сев, а есть разница, маглорожденный ты или нет?       Он явно колеблется. Медлит. А взгляд его скользит ко мраку обступивших поляну деревьев. Подальше от обеспокоенного девичьего личика.       — Нет, — наконец говорит Снейп. — Нет никакой разницы.       Расслабленно хихикнув, Лили откидывается спиной на мягкую летнюю траву. Ее волосы рассыпаются по зелени огненным веером. Северус, улыбаясь, неловко падает рядом.       Смех их гаснет в мимолетной дымке, и опушка сменяется уже знакомой гостиной. За окном горят пожаром первые осенние листья. На мальчике потертая, но чистая мантия, а мать, широко улыбаясь, поправляет ему воротник.       — Тебе очень понравится в Хогвартсе, дорогой. Очень. Ты найдешь там новых друзей.       В ответ он обнимает ее крепко-крепко и тихо шепчет на ухо:       — Я обязательно поступлю на Слизерин. Тогда ты будешь мной гордиться.       По впалой щеке стекает слезинка, но она успевает смахнуть ее, прежде чем увидит сын. Идиллию нарушает грубый мужской голос:       — Опять ваши телячьи нежности. Эйлин, ты вырастишь из него не мужика, а тряпку!       Резко отпрянув от мальчика, она вскакивает на ноги. Тянется к мужу.       Северус так и остается стоять с поднятыми для объятий руками.       — До сих пор не понимаю, зачем ему идти в эту идиотскую школу, — недовольно бурчит отец. — То ли дело военный интернат. Там бы из него выбили всю эту вашу дурь.       — Тоби, ну ты ведь…       — Да, да. — Не давая ей договорить, он отмахивается от жены, как от надоедливой мухи и размашисто падает в просиженное кресло. — До вокзала доберетесь сами. Я сегодня занят.       Теперь спрятать слезы от сына ей не удается.       Туман.       Следующее воспоминание совсем короткое. Тот же день, но дом Снейпов, сменил Хогвартс-Экспресс. Лили тихо хнычет, сидя у окна, а в купе вдруг появляются маленькие Джеймс и Сириус. Не узнать их сложно. Первый — вылитый Гарри. Только глаза карие.       Та самая встреча, что положила начало многолетней вражде.       И опять туман.       Минуло несколько лет. Снейп, по-прежнему болезненно-худой и угловатый, но уже на полголовы выше Гермионы. На вид ему лет тринадцать-четырнадцать.       Они снова в той гостиной. Но он не прячется. Загнанным зверем мечется из угла в угол, а затем, не выдержав, падает на диван. Жмурится и, как тогда, в детстве, ладонями зажимает уши, безуспешно пытаясь спрятаться от криков, что доносятся из соседней комнаты.       Но их не заглушить ничем.       Хлесткий звон удара пробивается сквозь тонкие пальцы, и Северус не выдерживает. В несколько шагов долетает до спальни родителей, распахивает настежь картонную дверь. Резкий взмах черного древка, и отец, занесший было руку для следующей пощечины, взмывает в воздух вверх ногами.       Снейп бросается к матери.       Она быстрее.       — Петрификус Тоталус!       Ее неожиданно твердый голос и гневом сверкнувшие в полумраке комнаты глаза сбивают его с толку.       Он ведь хотел как лучше. Хотел помочь.       Он даже не пытается защититься.       Выронив палочку, Снейп с грохотом падает на пол. Его чары мгновенно теряют силу, и отец оказывается на земле секунду спустя. Отталкивает заботливые руки жены, вихрем подлетает к по-прежнему беззащитному сыну.       Хруст сломанных костей глушит влажные женские всхлипы.       Тобиас медленно убирает ботинок с залитого кровью лица. Лица, на котором по-прежнему застыло удивление. Склоняется чуть ниже и цедит сквозь желтые зубы:       — Чтобы больше ноги твоей не было в этом доме, щенок.       Мать тихо плачет в углу. Не говорит ни слова.       Их укутывает холодом сизая дымка.       Спальня сменяется гостиной Слизерина. Так Гермионе думается. Она, в отличие от Гарри с Роном, здесь ни разу не была, но тусклый с болотным отливом свет да зеленые кожаные диваны не оставляют места сомнениям. Северус занял кресло у камина, а на полу перед ним, по-турецки скрестив ноги, устроился широкоплечий подросток. С тонкими, аристократичными чертами лица.       Он явно из другого мира. Мира, от которого сутулый, неказистый Снейп бесконечно далек.       Как, впрочем, и рожденная в семье маглов Гермиона.       — Почему не лечишь? — тянет он, не скрывая любопытства. — Срастется, кривым будет.       Только тогда Гермиона замечает, что привычно длинные черные пряди прячут желто-зеленые, несвежие синяки. Да и нос выглядит странно. Криво.       Крючковато.       — Забывать не хочу, — коротко, гнусаво отвечает Северус, еще сильнее наклоняя вперед голову. Теперь он почти полностью скрылся за завесой собственных волос.       Однако темные зрачки блеснули напоследок яростно. Нехорошо.       — Ну и что ты будешь делать? Считаешь, к лету он успокоится?       — Понятия не имею, — делано равнодушно пожимает плечами Снейп. — Да и плевать мне. Туда я точно не вернусь.       Подавшись вперед, облокотившись на колени, незнакомец задумчиво рассматривает пламя камина, а затем переводит взгляд обратно на Северуса.       — У меня есть идея.       — Эйвери, если ты опять о своем Лорде… — Снейп морщится и, откинувшись на спинку кресла, картинно закатывает глаза.       — Да, о нем. Ты хотя бы поговори с ним, послушай. У вас, кстати, немало общего. Он тоже сирота.       — Я не сирота! — огрызается Северус.       Его собеседник примиряюще вскидывает вверх ладони.       — Я не это имел в виду, — нарочито терпеливо поправляется он. — В общем, как соберешься, скажи. Я напишу отцу, он все устроит.       Теперь уже Снейп молча уставился в огонь. Кажется, Эйвери своего добился.       Мгла разбавляет бледно-зеленый свет до серой мути.       Шли годы, и тот маленький мальчик, что прятался за диваном, превращался в того, кого Гермиона знала.       Думала, что знала.       Она видела все. Как глупая, детская вражда с Мародерами переросла в настоящую ненависть. Как Лили, единственный близкий ему человек, отказалась его принимать. Принимать то, каким он стал. И, наконец, ссору у озера.       Их последнюю ссору.       Плотная дымка сменяет солнце и зелень Хогвартса холодной, липкой темнотой каменной залы. Это место Гермионе ново.       — Что он сделал? — Голос Северуса звучит мягко, обходительно, чуть ли не подобострастно. В нем сквозит уважение. Но в глубине черных глаз надтреснутой ледовой коркой застыл страх.       На вид ему около двадцати. Не больше. Сломанный нос давно зажил, но, как и предполагал Эйвери, криво.       В остальном это тот самый Снейп, что открыл ей сегодня свои воспоминания. Наглухо запертый в сюртук. Закрытый. Отстраненный.       Только моложе.       Сцепив руки за спиной в замок, Северус, дожидаясь ответа, расправил плечи. А в нескольких шагах от него, в кресле, вальяжно развалился высокий худой мужчина. На этот раз понять, кто он, труда не составляет.       Слишком уж сильно сходство со змеей.       — Макнейр получил задание побеседовать с твоим отцом. Не подобает маглу так обращаться с чистокровной. — Он растягивает слова медленно, скучающе. Расслабленно. Словно даже слышать его — привилегия. Однако узкие, с красным отливом зрачки следят за собеседником не отрываясь. Ловят каждую перемену на бледном угловатом лице. — Я полагал, ты будешь рад моей помощи.       Фраза эта повисает в воздухе, и Гермиона буквально чувствует, как напряжение вокруг начинает нарастать девятым валом. Волдеморт, не мигая, подается вперед, но, когда уже начинает казаться, что нечто ужасное, необратимое вот-вот произойдет, по-прежнему абсолютно спокойный голос разрывает вязкую, как кровь, тишину:       — Благодарю, мой Лорд. — Северус низко, почтительно кланяется. — Благодарю. Моя мать и я у вас в непомерном долгу.       Волдеморт довольно улыбается. Он услышал именно то, что хотел. Что в этот момент испытывает Снейп, можно лишь догадываться. Он не открывает ровным счетом ничего. Идеально собран. Идеально безразличен. Идеально спокоен. Надежно держит себя в руках, пока, пятясь, не покидает комнату.       Делает именно то, чему безуспешно пытался научить ее.       Опять туман.       Они вновь в той обшарпанной гостиной. Гермионе знакомой. Женщина у дивана ей знакома тоже, пусть в ней и сложно разглядеть ту, что когда-то рассказывала маленькому мальчику сказки. Радужки ее окончательно выцвели до цвета мокрого камня. Поблекли. Да и сама она осунулась, сгорбилась, стала на две головы ниже сына.       Однако сейчас маленькой, беспомощной или хрупкой Эйлин не выглядит. Наоборот, высоко вздернув подбородок, она кричит так громко, что картонные стены обветшалого дома мелко дрожат.       — Я тебе не верю! Это ты натравил своих дружков на собственного отца, Северус! Ты!       — Мама, я…       — Я тебе не мать! — выплевывает она, и в комнате становится ужасно тихо.       Снейп смотрит на нее, и на его лице отражается такая буря, на которую способен не каждый. Боль, удивление, раздражение, разочарование. И снова боль.       Очень много боли.       Он делает несмелый шаг ей навстречу, протягивает руки, как тогда, в свой первый школьный день. И Эйлин кулаком ударяет его по предплечью. Слабо, неровно. У нее слишком мало сил.       Но от этого удара ему опять больно. Очень больно.       — Убирайся. Вон. Надеюсь, ты сгоришь в аду, убийца.       Последнее заставляет Снейпа отшатнуться.       Серая мгла ластиком стирает ссутуленную женскую спину еще до того, как она успела исчезнуть в дверном проеме.       И вновь неизвестное Гермионе место. Невысокий холм, так напомнивший ей их с Гарри нынешний лагерь. Ночной ветер остервенело, до скрипа гнет ветви деревьев. Треплет полы мантий двух волшебников.       Один, безоружный, стоит на коленях. Длинные черные волосы хлещут по бледному, болезненно-серому от страха лицу. Другой, с палочкой наготове, молча наблюдает за ним сверху вниз сквозь маленькие полукружия очков.       — Он считает, что пророчество о Лили… О ее сыне… Спрячьте, — еле слышно хрипит Снейп. — Спасите ее. Спасите… их… Умоляю. Умоляю…       Дамблдор соглашаться не торопится. Думает, не опуская древка.       — И что я получу взамен, Северус? — наконец тянет он.       — Взамен?       Снейп в удивлении запрокидывает назад голову. Надеется, видимо, что ослышался. Гермиона своим ушам тоже не верит. Не понимает. Не узнает того, кто долгие годы казался ей воплощением добра и смелости.       Справедливости.       Но они не ослышались. И Северус отвечает. После секундного колебания, делая ударение на каждое слово:       — Все что угодно.       Вершина холма тонет в тумане.       Зыбкая мгла сменяется теплым мерцанием свечей, что освещают тех же двоих. Но не на обдуваемом зимними ветрами клочке травы, а в директорском кабинете. Волдеморта больше нет. Там, за стенами замка, празднует вся магическая Англия. Но не Снейп. От одного взгляда на него внутри у Гермионы все сворачивается болезненным, тугим узлом.       — Ушла… Мертва… Лучше бы я умер…       Его почти животный, пробирающий до костей стон глохнет в дымке воспоминаний.       И вновь перед глазами пролетают годы.       Снейп делает все. Как пообещал когда-то. Следит за Гарри. За их незадачливой троицей. Спасает, защищает, несмотря на откровенную неприязнь.       Безропотно.       Безотказно.       Безответно.       Поле для квиддича, Большой Зал, Запретный Лес, и туманный омут наконец возвращает их в директорский кабинет. Дамблдор с неподдельным, живым интересом разглядывает свои обугленные до черного пальцы, Снейп же коршуном нависает над ним, кулаками опираясь о столешницу.       — Какого дьявола вы надели это кольцо? — шипит он. — Вы не могли не заметить наложенные на него чары.       — Не смог устоять перед искушением… — поразительно беспечно отвечает Дамблдор. — Сколько мне осталось?       — Я успел запечатать проклятие, но сомневаюсь, что мне под силу сдержать его полностью. — Снейп задумался на миг-другой. И подытожил: — Полгода, максимум год.       — Значит, так тому и быть. — Опустив ладонь на стол, директор чуть наклоняет голову вперед. — Вы помните наш прошлый разговор? О Драко.       — Такое забудешь, — кривая усмешка едва трогает тонкие губы.       — Правильно я понимаю, что исполнить задание, если молодой мистер Малфой не справится, поручено вам?       — Да, — кивает коротко Снейп. Судя по тому, как сужаются черные глаза, он прекрасно понимает, куда все идет.       — Северус, я …       — Нет, Альбус. Это слишком. — Он делает два шага назад. — Нет.       Улыбаясь мягко, понимающе, подобно сказочно-доброму волшебнику из детской книжки, Дамблдор продолжает как ни в чем не бывало. Словно не видит того, что без легилименции читается на худом лице человека напротив. Человека, который за долгие годы не отказал ему ни разу.       Словно не слышит того, что сквозит в его низком голосе.       — Убийство навсегда покалечит душу мальчика.       — А моя душа? — выдыхает Снейп. — Вы когда-нибудь думали о моей душе, Дамблдор?       Гермионе ответ на этот вопрос известен. Двоим в кабинете тоже.       Произносить его вслух нет никакой нужды.       — Северус, я прошу тебя убить меня. Избавить от мук проклятия, а Драко — от пытки изорванной души.       Воцаряется тишина. Короткий, отрывистый кивок, и все смывает белесая дымка.       Настал черед последних, самых важных воспоминаний.       Магловское кладбище. На первый взгляд заброшенное, на второй — лишь бедное, неухоженное. Надгробия жмутся друг к другу так, что кажется, будто люди, здесь похороненные, и на том свете теснятся, как при жизни. Однако два хоть и скромных, но аккуратных, бросаются в глаза. Их явно навещают часто. К ним носят цветы.       Точнее, к ней.       Двойной.       Снейпу уже за тридцать, и он именно такой, каким Гермиона его знает. Думала, что знает. Только одет не в привычную черную мантию, а в двубортное шерстяное пальто.       Он стоит к ней спиной, а она читает эпитафию.       Эйлин умерла спустя два месяца после Тобиаса. На земле подле лежат цветы. Белые лилии.       По серому камню бьют первые капли осеннего дождя. Северус открывает зонт, а сизая мгла, скользя сквозь тонкие стебли сорняков, укутывает все вокруг. Возвращая их туда, где Гермиона за сегодняшний вечер успела побывать дважды.       Директорский кабинет.       От слов Дамблдора у нее подкашиваются ноги. Она готова мешком осесть прямо на пол. Снейп же, наоборот, замирает столбом.       — Значит, мальчик… мальчик должен умереть? — Голос его звучит спокойно, даже глухо, но Гермиона догадывается, что за бурю скрывает этот штиль. — Эти годы вы лишь дожидались подходящего момента? Я считал, мы оберегаем его. Защищаем. Ради Лили…       Дамблдор вскидывает брови.       — Неужели вы успели привязаться к мальчику? Я был уверен, вы не испытываете к нему ни капли симпатии…       — К мальчику? — оборвав его, Снейп выхватывает из рукава сюртука палочку. — Экспекто Патронум!       Серебряная лань, беззвучно цокнув копытами, исчезает в темноте эркерного окна.       Дамблдор, проследив за гаснущим следом ее света, медленно разворачивается обратно. Вежливое, пустое удивление на его лице сменяется полнейшим изумлением.       — После стольких лет?       — Всегда.       Ответ звучит в ее голове гулким эхом. Не замолкает. И Гермиона ждет, надеется, что кабинет вот-вот утонет в тумане. Что на этом не конец. Что будут еще воспоминания.       Хорошие. Теплые. Живые.       Но ничего не происходит.       А потом свет внезапно резко гаснет, словно огонь свечи от порыва ветра.       И удар. Грубый. Жесткий. Прямо в солнечное сплетение. Он силой вышвыривает ее из чужого сознания.       Она вновь на залитой лунным светом поляне. Не понимая, сколько прошло времени. Час, два, три.       Неважно.       Для нее минула вечность. Целая жизнь.       Его жизнь. Жизнь человека, у которого, по ее словам, нет сердца.       Пустого человека.       Грудь жгло. То ли оттого, что она не дышала с тех самых пор, как вынырнула из омута его памяти. То ли оттого, что отчетливо поняла — бессердечный здесь вовсе не Снейп.       Сколько всего она успела подумать за последние дни. Сказать, сделать, даже не задаваясь вопросом, что на душе у того, с кем так неожиданно свела ее судьба. Кто спас их с Гарри. Кто вернул ей Рона.       Зачем, правда?       Ведь только ее чувства живые. Только ее боль остра. Только ее потеря кровит.       Не шевелясь, не издав ни звука, Гермиона подняла к нему глаза.       И несколько бесконечно долгих секунд Снейп не отрывал от нее взгляда. А затем сделал шаг назад. И еще один. И еще.       Оказался в тени сосен, развернулся на каблуках и бесшумно растворился в темноте.       Она же осталась стоять.       Не потому, что не хотела сделать что-то, прохрипеть, прокричать, а потому что не могла. Ноги намертво приросли к мерзлой земле. Голос пропал. Руки онемели.       Наверное, так ощущается парализующее проклятие.       Стрелки на часах отсчитывали секунды.       Первая, вторая, третья.       И холодный зимний воздух ворвался в легкие колючим вихрем.       А Гермиона, запинаясь, шатаясь, будто пьяная, бросилась следом за тем, кто давно исчез. Надеясь, что прошло не несколько минут, а лишь миг. Надеясь, что Снейп еще не аппарировал.       Надеясь, что успеет.       — Пожалуйста… — выдохнула она сизое облачко пара. — Пожалуйста…       Никого.       Только предрассветный сумрак, что серым одеялом укутал голые стволы деревьев.       Она, скорее всего, убежала бы далеко, не глядя, не разбирая дороги, и, в конце концов, заблудилась бы. Потерялась бы в лесу, как маленькая глупая девочка, которой и являлась.       Если бы нога не зацепилась вдруг за узловатый корень одной из сосен. Неловко взмахнув руками, Гермиона упала.       И даже не пытаясь встать, уткнулась лицом в сгиб локтя.       Опоздала. Она опоздала.       Снейп ушел.       Она не знала, слышал ли он ее. Понял ли, зачем она побежала следом.       Да она и сама не понимала.       Ведь сказанное ею простыми извинениями не исправишь. Ничем не исправишь.       Опираясь содранными в кровь ладонями о землю, Гермиона неловко села и, прислонившись спиной к дереву, что остановило ее бессмысленную погоню, несколько раз с силой ударилась об узловатый ствол затылком. Словно это могло помочь. Словно могло выбить невыносимо громкие мысли из ее головы.       Словно могло повернуть время вспять.       Первый лучик восходящего солнца, несмело скользнув по влажному от пота лицу, спустился ниже и заиграл бликом на ледяной корке замерзшего ручья.       Гермиона медленно, царапаясь о шершавую кору еще сильнее, поднялась на ноги. Отряхнула джинсы от грязи и, хромая, направилась к палатке.       В бледном утреннем свете найти обратную дорогу было совсем несложно.