Жасминовые нотки

      солнце нагло вторгалось в покои.              Коконой морщится, закрывается рукой, но это не особо помогает. кажется, кто-то беспощадный раскрыл шторы, и.. ах, ну да. надеяться отдохнуть в компании любимого для него непозволительная роскошь, как он мог об этом забыть. но пока утро, пусть и не ранее уже, он может чуточку покапризничать, повредничать. в конце концов, он не в покоях короля, ему не обязательно держать лицо и покорность. Коко мычит, жмурясь сильнее, и носом плотнее зарывается в приятно пахнущую чужим телом ткань, отодвигаясь поближе к стене. словно чувствуя, что кое-кто собирается нарушить его уединение с единственной частичкой тепла, что осталась рядом.       — Коконой, мне пора.       звучит над ухом знакомый голос, и Коко, честно, хотел бы сделать вид что не слышал этой противной пары слов. и сделать вид-то он мог, но действительности это, к сожалению, не поменяет. со стороны доносится снисходительный, почти жалеющий его вздох. даже неловко становится от жалости в свою сторону, но изначального решения Хаджиме это не меняет, он лишь сильнее прячется в генеральский плащ. словно это не элемент служебной формы, а одеяло, мягче которого больше нет ничего.       — Коко..       тонкие темные брови сводятся к переносице, на лице залегают забавные морщинки, и Сейшу не может удержаться, не опуститься на простыни рядом и не коснуться его волос, чтобы сразу же после с ниспадающих на лицо прядей кончиками пальцев провести прямо по скуле, щекам. коснуться этих морщинок под глазом, наблюдая, как дрожат ресницы. Коконой фыркает, ведет носом, и будто бы даже хотел отстраниться капризно, но не делает этого — наоборот, с неясным звуком жмется к его, Инуи, руке, к мозолистой от долгих лет военной службы ладоней. он ведь, опять детская обида дает о себе знать, чаще касается рукояти меча, чем Коконоя, хотя хотелось ему совершенно обратного. чужие веки приоткрываются, и из-под ресниц на Инуи смотрели хитрые, но ещё сонные глаза. как когда помешал коту наслаждаться самозабвенным бездельем тем, что посмел случайно задеть его, так вот тут эмоции были точно такие же, и от подобного сравнения на лице Сейшу цветет что-то похожее на улыбку. редкий гость, стоит признать. и Коко хотел бы порадоваться тому, что его вечно безэмоциональный генерал хоть немного, но проявил чувств на своём бледном, словно из камня высеченном лице, но горький привкус предстоящей разлуки сделать этого совсем не давал. поэтому, сжав губы в тонкую и кривоватую полоску, вместо сладкого пожелания доброго утра, Коко шепчет кисловатое:       — сколько дней на этот раз тебя не будет?       тень улыбки померкла, и Хаджиме ощутил себя последней тварью. но это правда то, что волновало его, и он совсем не мог молчать, не мог не спросить. потому что предчувствия были плохими: обычно Сейшу сразу делился с ним датами его отъездов по службе, но в этот раз что-то было не так, ведь он тянул до последнего и даже сейчас не спешил ему отвечать. несмотря на солнечную погоду, на душе у Коконоя становилось всё мрачнее и мрачнее. Сейшу приоткрыл было рот, чтобы ответить, но тут же закрыл, позволяя себе ещё пару мгновений на то, чтобы собраться с силами и мыслями. так забавно. он мог без промедления и сожалений вонзить меч кому-либо меж ребер на поле боя, свернуть шею, окропить землю кровью, но перед ним, Коконоем, всё равно млел. млел как маленький мальчик. жизнь Коко по сравнению с его не стоила ничего, но как же ему нравилось чувствовать эту мнимую власть — не в эгоистичном смысле, вовсе нет.       Инуи отвечал честно, пусть и не хотел.              — не знаю, — и лицо его приобретало всё более сложные черты, — в этот раз.. на границах тяжелое положение, сложно сказать хоть что-то. но я должен присутствовать, ты знаешь. — ещё секунду он раздумывает над тем, сказать одно единственное слово, или же нет. светлые и густые ресницы трепещут. — прости.              можно было ещё немного поиграть в обиженного. можно было ещё повредничать, но до Хаджиме вовремя доходит: у них нет времени на это. поэтому он, лишая своё лицо едкости и нарочитой надменности, размеренно кивает. протягивает руки Сейшу, что был в — почти что — полном обмундировании, и этот контраст с полностью обнаженным телом Коконоя выглядел несколько неловко. для Инуи, но не для Коко, ему всё равно хотелось обняться в последний раз, пусть без возможности ощутить тепло тела напротив. Сейшу не медлит; кровать немного прогнулась под его весом, Инуи склонился к бледному телу на простынях, почти накрывая его собою, прижимая, вжимая в себя и прячась лицом в темной копне спутанных после сна волос с запахом жасмина. запах удушающий, но дарящий чувство безопасности, спокойствия, дома, одним словом. Сейшу зажмуривается. Коко не видит, но чувствует, как дрожат обнимающие его крепкие руки; вновь дрожат ресницы, сбивается дыхание. Хаджиме подбирается ещё ближе, ещё теснее. мычит на ушко, шепча что-то бессвязное, но утешающее, сонное, мелодичное. хватается за Инуи крепко-цепко, сжимая его парадную одежду до побеления пальцев, скрипа ткани. они прирастают друг к дружке на пару минут, молчат, не дышат. Коко мажет губами, — не поцелуем, а более крепким касанием, — по открытому участку шеи, подбородку, так бережно задевая шрамики, которыми было испещрено чужое лицо. Сейшу немного сдвигается в сторону и помогает ему подобраться к своим губам, раскрывая их вовремя и принимая мягкий, теперь уже, поцелуй. его губы были всё ещё припухшими от ночных ласк, диких и резких, очень и очень жадных. они виделись до этого, у них было немного времени на то, чтобы обменяться взглядами и парой слов, но ночь в их распоряжении была одна: совсем недавно Коко вернулся с императорских покоев, и только сейчас мог посвятить себя человеку своего сердца, о ком очень и очень в этих же самых сердцах тосковал. и будет тосковать. неизвестно даже сколько, вероятно, и не один месяц. уточнять.. совсем не хотелось. вообще говорить хоть что-то сейчас было решением неправильным в корне, поэтому и Коконой, и Сейшу молчали, словно чем больше времени они проведут вот так, не отлипая друг от друга, тем выше вероятность, что они сольются в одно целое и расставаться не придется.       но это было не так.       Хаджиме накрывает чужим плащом их двоих. притягивает Инуи поближе с чуть более явным усердием, напирает, вобрав чужие губы, прикусив их напоследок, и только потом отпускает. к тому моменту у них обоих уже заканчивался кислород в легких, и сейчас нужно было отдышаться. но Сейшу выпускать чужого тела из своих рук не хотел, а Коко, в свою очередь, не хотел из бесформенного существа в его ладонях собираться обратно в человека и как-то существовать в отрыве от столь родного и необходимого ему тепла и касаний. однако, приходится. Сейшу говорит, едва возобновив дыхание:       — мы скоро отправляемся.       Коко кивает. отвечает он не сразу; голос звучит скрипуче.       — я выйду проводить.       тут можно было сказать “не утруждай себя” и “отдыхай”, но это будет далеко не теми словами, что он хотел бы произнести здесь и сейчас. Сейшу хочется увидеть его, пусть и издалека, напоследок. пусть то будет лишь силуэт с дальнего балкона во дворце, мимолетная тень на краю восприятия, он не против. между ними повисает неловкая пауза: когда сказать хочется многое, но говорить, хоть об стену разбейся, не получается; слова иссыхают на походе к устам. а если ещё раз коснуться друг-друга, то никогда не сможете отпустить. Коко выпускает из хватки цепких пальцев оранжевую, расшитую позолоченными звездами ткань. он надеется, что где-то среди этих наобум расположенных созвездий судьбою прописана ещё одна, хотя бы одна их встреча, хоть и хочется, всем сердцем хочется.. надеяться на целую вечность.

***

      конница выдвинулась.       в строю стояла гробовая тишина, лишь топот копыт разбивал её на тысячи осколков. впереди дорога в пару недель. впереди — несколько месяцев на границе, далеко от дома. Сейшу оглядывается. от волнения почему-то потеют ладони, словно он юноша какой, а не уже давно выросший мужчина, которого дела сердечные трогать до такой степени и не должны вовсе, но сердце упрямо сжимается в тисках. дыхание сбивается.              взгляд мечется.              когда глаза все же находят размытую солнечным светом фигуру вдалеке, стоящую на балконе восточного крыла дворца, кипящая в жилах до этого кровь успокаивается, и руки перестают сжимать вожжи до болезненного в них ощущения. Инуи смотрит некоторое время, а после, когда это уже начинает переходить все рамки, а ему всё ещё нужно было держать лицо, отворачивается и ненароком, чуть голову в бок повернув, зарывается носом в собственный плащ. улавливая увядающие нотки жасмина.              вот бы запах продержался              подольше.