Что бы ты ни делал

Глеб очень ощутимо пихнул его локтем, целясь под дых, но не попал, конечно. В любой другой такой ситуации молодой Вадик бы ударил в ответ, Вадик постарше скорее сдержался и просто ушёл или выставил бы наглеца, совсем взрослый Вадик может даже попробовал бы поговорить. В любой другой – это же Глеб. Поэтому Вадик чуть ослабил захват, подхватил его подмышки и прижал к себе достаточно крепко, чтобы тот не вывернулся. Глеб дёрнулся, из опыта – сдержал подзатыльник и пару ударов по голове и плечам, – и зло запыхтел. Он был весь напряжённый, и руки ему явно было некуда девать – бить неловко, а положить на плечи ещё более стыдно. Он что-то по инерции выговаривает, но ниже и растеряннее, без истеричных музыкальных взвизгов. Вадик практически чувствует, как пятилетний Глеб внутри зло топает ногой и требует отбиться от глупого старшего брата. У них очень давно такого не было – темперамент не тот, да и старые они уже для этаких глупостей. Глеб, видимо, тоже чувствует себя пятилетнего и замолкает как барахлящее радио. Потом шумно выдыхает – это щекочет Вадику макушку. Он чуть расслабляет объятия и на пробу ведёт по лопатке раскрытой ладонью. Глеб немножко сутулый и костлявый под ладонью. На прикосновение не реагирует, и Вадик продолжает гладить, как злого ребёнка, который согласился даже злым подойти и позволить себя успокоить. Глеб как-то отчаянно выдыхает «чёрт». И кладёт ладони Вадику на тёплые плечи. *** Глеба вырвало практически ему на ботинки. В любой другой ситуации молодой Вадик заорал бы или ругнулся, Вадик постарше просто ругнулся и пошёл бы исправлять, совсем взрослый Вадик рассмеялся бы и пошутил. В любой другой – это же Глеб. Он подхватывает его подмышки, чуть жмёт к себе боком, чтобы не пачкать себя и его, и волочит в туалет. Глеб дёрнулся, из опыта – сдержал ещё один приступ, – и отчаянно запыхтел. Он был весь напряжённый и хватался одной рукой за стену, а другой за Вадика. Они долетают до унитаза, Глеба рвёт снова, пока Вадик старается не допустить загрязнения других частей Глеба. Потом они в две чуть нескоординированные и ещё две трясущиеся и неловкие руки моют Глеба у раковины, а потом распрямляются. В зеркале отражаются два мужика – один помокрее, другой посуше, оба бухие. В зеркале, на самом деле, отражаются два мальчика – один встрёпанный и очень обиженный после жуткого предательства организма, глаза красные и мокрые, а второй со следами лёгкого испуга и удивлённый – как это мы? Глеб, видимо, тоже видит их маленьких, и открывает рот, и закрывает рот, так ничего не сказав. Потом выдыхает, утирается рукавом и, горбясь, стукается о Вадика. Вадик, конечно, гораздо менее гордый и приобнимает его нормально, без этих смешных детских толчков в бок, когда вроде как слишком взрослый, чтобы обхватить руками, но слишком маленький на деле, чтобы словами сказать спасибо. Глеб тоже хватает его рукой за талию, раз теперь можно, – не он первый начал, – и тянет к выходу. *** Вадик злой, чуть пьяный, горячий, абсолютно неуправляемый. Его несёт, и говорит он много того, чего говорить бы не стоило. И терпеть это, конечно, никто не собирается – техник площадки развернулся и вышел, необязанный выслушивать злобу музыкантов, когда его работа сделана, за барабанной стойкой уже никого, остался только Глеб. Ему, конечно, тоже надо было бы развернуться и уйти от всех этих хлёстких слов, от чужого неоправданного гнева, от Вадика. Как уйти от Вадика? Это настолько невписывающаяся мысль, как белоснежная кружевная перчатка в грязи возле сарая, как кошка в операционной, что Глеб пропускает очередной виток замысловатых оскорблений, скатыващихся, видимо, в личные. Вадик разворачивается со сцены к пустому залу, гримасничает и ехидничает, едкий и ранящий. Глеб. Не. Обязан. Это. Терпеть. Гнев – личная распущенность, личная ответственность каждого. Каждый – сам свой, но Вадик – Глеба. Поэтому Глеб выдыхает, не слушает – не слушать, не слышать, больно же, – подходит к брату и обхватывает его руками со спины. Тот напряжённо поводит плечами, хватает его за запястье, грубо до лёгкой болезненности, хочет сдёрнуть руки с себя, но Глеб сжимает крепче и говорит впологолоса: – Хватит, а, Вадьк? Ну хватит, всё. Я ведь не виноват, Вадька. И Андрей не виноват. Да и девчонка та не виновата, глупая просто очень. Мне больно, Вадик. Хватит. Вадик вздрагивает и отпускает его руку, белые следы горят на коже, наливаясь красным. Маленький Вадик, схвативший совсем маленького брата за руку в бессильном порыве детской злобы, ужасается оставленному следу. А тот Глеб или этот Глеб – оба кудрявые, испуганные, не слышащие ранящих слов, всё равно тянутся к своим Вадикам и сжимают их в руках, тычутся носом в плечо. Вадик, один из этих Вадиков, сглатывает горький комок и кладёт руку на кудрявую голову. Становится тихо-тихо в пустом зале. *** – Тихо ты, чудовище пьяное! – Глеб, тоже, в общем-то, не трезвый, прихватывает его за волосы второй рукой и чертыхается. Ситуация абсолютно комичная, как в ситкомах. Место действия: ванная комната. Небольшая эмалевая ванна, немного плитки, немного воздуха. Деревянная дверь широко открыта, очень пьяный мужчина чудом держится на бортике ванной, наклонившись над ней, менее пьяный мужчина одной рукой держит лейку душа с бьющей тёплой водой – брызги летят во все стороны и холодят кожу, но это дружно игнорируется всеми, кроме темнеющего полотенца, висящего у ванной. Второй рукой Глеб держит чужие волосы, густо-густо заляпанные серо-коричневой грязью. В раковину свалены грязные кофты, бледная лампочка чуть неровно освещает мизансцену. Глеб замирает, выровняв Вадика, нагнув его голову и подняв душ, замирает как маленький, впервые увидевший брата сильно пьяным. Мама ругалась жутко, потом зло звенела тарелками на кухне, пока Глеб аккуратно присаживался на краешек чужой кровати, поправлял одеяло, натянуть которое брат не смог – ловкости пальцев не хватило, – и гладил холодными пальцами горячие-горячие потные виски. Водкой пахло. И пахнет. Он трясёт головой и настолько осторожно, насколько может, вычёсывает размывающуюся в пальцах грязь, вымывает её щедро льющимся шампунем, пока волосы не становятся обычного тёмного цвета. Когда он поворачивает нагревшийся вентиль, и вода прекращает идти, в комнатке становится оглушающе тихо, Вадик задирает голову, рассыпая по накинутому на плечи полотенцу волосы, и его то ли качает, то ли он сам приваливается к Глебову мягкому животу в насквозь мокрой футболке. Он даже не думает – поднимает свободную теперь от душа руку и гладит холодными пальцами горячий-горячий висок.