Знакомые лица

Я буду твоим доктором, могу излечить твой недуг.

Если ты грешник, то со мной уверуешь.

Ложись на счёт раз-два-три,

И глаза закатятся от экстаза.

Я чувствую твою болезнь, я могу вылечить тебя,

Излечить твой недуг.

      — Ты делаешь успехи, Энджел. Это прекрасно! — похвалила его доктор Морнингстар.       Он в очередной раз кивнул и искренне — насколько ему позволяло его актёрское мастерство, — поблагодарил её.       — Правда, ты молодец. С такими темпами уже через месяц ты сможешь выписаться и вернуться к нормальной жизни.       — Через месяц?.. — удивился Энджел теперь уж точно совершенно искренне.       Девушка угукнула. Улыбка на её светлом лице была настолько широка, что Энджел невольно задался вопросом: как у неё лицо всё ещё не треснуло?       — Но я же следую всем предписаниям, посещаю все сходки, не буяню, даже медперсоналу не грублю. Разве меня не должны выписать на этой неделе? — бровь его вопросительно изогнулась.       Чарли виновато поджала губы.       — Понимаешь ли, Энджел, трёх недель недостаточно для реабилитации. Ты ещё не в полной мере окреп: ни психически, ни физически. Конечно, ты делаешь успехи, но это в здешнем социуме и под чётким контролем медработников. А что будет, когда ты вернёшься в привычную тебе социальную нишу? Рецидив ведь никто не отменял.       — Я не понимаю, вы сомневаетесь во мне?       — Я ни в коем случае не сомневаюсь в тебе, Энджел. Но твои друзья вызывают у меня опасения.       — Ясно. Что ж, спасибо за то, что так лестно отозвались о моих друзьях и обо мне в том числе. И всё же я настаиваю на выписке.       — Настаивай или не настаивай, а решать всё равно мне. И пока я не буду уверена в твоём выздоровлении, согласия я не дам. Пожалуйста, Энджел, послушай меня и продолжи лечение. Не бросай мечту на полпути.       — Нет, спасибо. Этой ебулды я наслушался на этих ваших сектантских сходках. И мне поебать, сколько звёздочек вы сейчас у меня заберёте за моё неподобающее поведение, пусть хоть все они перейдут на грудь этого конченого с манией величия. Я же абсолютно уверен в том, что я способен себя контролировать. Даже сейчас, когда я продолжаю поддерживать с вами этот диалог, я всё ещё не сорвался на крик. А это говорит о многом.       Женская кисть легла на его плечо и крепко сжала.       — Говоришь, все звёздочки... — Он глянул на руку и, подняв глаза на лицо её обладательницы, столкнулся с суровым взглядом одноглазой медсестры. Что ж, между вилкой и задницей она выбрала первое.       — Вегги, пожалуйста, — обратилась к ней доктор.       Однако та её проигнорировала и опасно сократила дистанцию между своим лицом и лицом пациента.       — Я могу это организовать. И тогда твой месяц растянется на два, а два — на четыре, и так по нарастающей. Как тебе такая математика, умник? Всё ещё считаешь себя адекватным?       Энджел оскалился, приготовился выпалить пару ласковых фраз в ответ, но она сильнее сжала его плечо, впившись ноготками в его кожу даже через футболку, отчего он невольно взвыл от боли. И когда она, мать её, успела вбежать в кабинет? Ей вообще известно понятие конфиденциальности?!       — Ладно, ладно! Хер с вами! Месяц, так месяц! Потерплю! Плечо только отпусти!       — Вы, наркоманы, такие слабые, — она отпустила его и глянула на доктора — лицо той выражало смесь огорчения и укоризны. — Мне запереть его в палате?       — Не надо. Это лишнее. Энджелу просто неловко, вот и реакция такая. Его тоже можно понять. Он привык быть в социуме, а здесь постоянно пребывает в одиночестве. Ведь правда, Энджел?       Он не обратил на неё внимания — продолжил поглаживать больное плечо, изредка матерясь себе под нос. Господи, даже после ремней синяки на запястьях и щиколотках так не болели…       — Ты слишком добра к ним, Чарли. Иногда им нужна дисциплина.       — Вегги, мы это уже обсуждали. Спасибо за совет. А теперь проведи его до палаты.       Белые стены. Одинокое нахождение в комнате. И заготовленная розовенькая ёмкость с горочкой невкусных и абсолютно непривлекательных таблеток и капсул. Даже у неё было название: «Энтони п.4». Здесь вещи называли своими именами, внесёнными в специальную учётную книжечку, которую он видел лишь раз, заглянув за стойку постовой медсестры при получении новой порции волшебных пилюль. Там всё было в таблицах, подписях и цифрах, только штрихкода не хватало для большей унизительности, чтобы подчеркнуть всю их незначительность. Как какие-то ненужные вещи, розничный товар, что б их.       Он с ненавистью смахнул злосчастный стаканчик на пол. Лекарства гулко приземлились на бледный кафель, отскочили от него и покатились кто куда, как тараканы на кухне при резко включённом свете. Уж лучше б это действительно были домашние паразиты, чем эта дрянь, которой его так активно качали, промывая мозг. Ну да, выпишут на неделе. Конечно. Сказочный долб...       Хруст. Следом за ним послышался ещё один вместе с тяжёлыми размеренными шагами. Энджел раздражённо глянул на визитёра: дядька с густыми и серыми, как дым, волосами, низко опущенными плечами в замызганной какими-то пятнами красной футболке. Увенчивала эту конструкцию розоватая, одутловатая рожа с кустистыми бровями, трёхдневной щетиной и тяжёлым взглядом а-ля «как же меня всё заебало».       Ни здравствуй, ни бывай. Он молча вошёл в палату Энджела и, пнув под кровать брошенную на пол багажную сумку, развалился на соседней койке.       — Хей! Ты вообще кто? — недоумённо воскликнул Даст.       Мужчина его нагло проигнорировал.       — Чел, я ещё раз повторю: как тебя зовут и какого хуя ты делаешь у меня в палате?       — А, — он наконец-то обратил на него внимание, бросив пренебрежительный взгляд. — Так ты не белочка?       — Б-белочка? — удивился Энджел, оскорбившись таким отношением к себе. — Ты чё, алкаш, двери попутал?       — Куда сказали идти, туда я и пришёл.       — Это палата для нариков, еблан! Иди к своим и воняй перегаром там.       — Не ссы, от меня не прёт. Несколько раз кодировали. Физиком, — дядька как-то недобро и криво усмехнулся, отчего у Энджела мурашки по спине пробежали.       — Кодировали физиком? Что, бля...       — Блядь, физраствором. Теперь догнал, обдолбыш?       — Эй, ебальничек-то завали!       — А? А то что? Костлявой ручкой мне пропишешь? — Энджел глянул на свою руку: и в самом деле, кожа да кости. — Какой самонадеянный. Лучше слушайся врачихи, а там, быть может, за хорошее поведение тебе и срок урежут.       — А тебе, видать, продлили, да?       Собеседник презрительно покосился на него.       — Хочешь, чтобы тебя прям сегодня отсюда выписали? Могу посодействовать.       Энджел глуповато моргнул. Теперь от соседа веяло не только перегаром, но и угрожающей аурой. Ей-богу, словно из тюрьмы перевели.       — Знаешь, мне похуй! Мне похуй, что ты ещё высрешь и какими угрозами начнёшь осыпать меня. Я просто, блядь, пойду и попрошу перевести меня в другую ёбаную палату, — он поднялся с постели и направился в коридор.       — Ну, удачи! Может ты станешь первым из здешних, кому удалось её попытать, — буркнул ему вслед сосед.

***

      Впрочем, ничего у него так и не вышло. Получилось лишь в очередной раз разочароваться в местном медицинском персонале и в этих их ложных заявлениях о том, что они станут прислушиваться к своим пациентам. До чего было наивно, а как глупо-то вышло...       Энджел закрыл глаза, зажмурился что есть силы до всплывших перед ним иллюзорных волн и чёрно-белых мерцаний. Без наркотиков только так можно было укрыться от реальности, но чувство так или иначе идентичным назвать было нельзя. Всё равно не было кайфа, не было этого ощущения погружения в бездну эйфории. Его голова, как и прежде, была забита невесть чем, а не пустовала на берегу под гулкий шум перекатывающихся волн. Ах, как же хотелось поехать туда вновь и накача...       — Блядь! — выплюнул он в потолок и распахнул глаза.       Хаск, так по крайней мере было написано на пластиковом стаканчике его соседа, мирно сопел.       «Везёт тебе, алкашня», — подумал Энджел, завидно смотря на спокойную рожу. К нему сон всё никак не шёл. Как он только ни старался его притянуть к себе: и укрывался с головой, и нарочно застывал подолгу в одном положении, пока судорога не схватит, даже милых овечек считал и всё равно оставался в проигрыше — те на сотом счету уже были в отрубе. В отличие от него.       — Хаск... Эй, Хаск, — нехотя обратился он к соседу. Безуспешно.       Докучливо пропел его имя, затем чуть громче. На лбу мужчины залегла складка, сам он перевернулся на другой бок.       Видя, как действия его возымели какой-никакой эффект, Энджел ухмыльнулся и продолжил начатое. Проговорил имя по буквам, вновь пропел его, процедил несколько раз как робот, а затем пришёл к заключению о странности звучания этого имени и невольно задался вопросом касательно его наличия в словаре.       — А ведь реально, есть ли такое имя? Никогда раньше его не встречал.       Плечи соседа сжались, и слуха наркомана коснулось гневное рычание.       — Иди на хуй.       — О, ты проснулся! Наконец-то! Поговори со мной, чел. Ну или расскажи чё-нить. Вот как ты можешь: монотонно, скучно, уныло.       — Завали хлебало, обдолбыш, и спи.       — Да я не могу уснуть.       — Тогда не мешай другим.       — Легко сказать, бля.       — А ты попробуй.       — Пытался. Нихуя не вышло. Думаешь, я стал бы будить тебя, не будь у меня на то причины?       — У тебя её и нет. Спи.       — Ну, Хаск. Ну, пожалуйста, — взмолился Энджел и получил в ответ молчание. Вздохнул, обхватил край одеяла и укутался в него, повернувшись лицом к стене. — Ну да. Ты же здесь всего лишь четвёртый день в этой палате, после острого отделения. А я тут уже на протяжении двух недель валяюсь. Знаешь, как это, блядь, тяжело засыпать и просыпаться в тишине? Как будто все вокруг вымерли и остался только ты и эти белые стены. Но ты этого не поймёшь, ведь тебе проще закрыть глаза и уши, чем попробовать с кем-то поговорить, выслушать его и выговориться в ответ. Возможно, ты даже вообще не способен поддерживать беседу, пока тебе, конечно, не нальют стопку. Но здесь нет собутыльников, Хаск, тут есть такие же больные на всю голову, как ты. Как я. И единственное наше спасение — это, возможно, обычный ебучий диалог. Хотя чего я перед тобой распинаюсь. Спорим, ты уже дрыхнешь и представляешь, как двенадцать бутылок Джек Дэниелса вливаются в тебя.       Раздалось раздражённое рычание, сменившееся тяжёлым вздохом.       — Ладно. И о чём ты хочешь поговорить?       Энджел перевернулся на другой бок, приподнялся на локте и столкнулся с невозмутимым взглядом соседа. Хотя это скорее была усталость и отсутствие всякого желания вести диалог. Однако сам факт того, что он убедил его поговорить с ним, уже был что ни на есть самым настоящим успехом.       — Расскажи о себе.       — Многого просишь.       — Хорошо. Как ты сюда попал?       — Ебучий Аластор.       — Погоди, тот Аластор, который, типа, психиатр, который, типа, начмед и острым отделением заведует?       — Он самый…       — Но как...       — Ты можешь меня не перебивать?!       — Хорошо-хорошо. Извини. Продолжай, — Энджел умолк, приготовился слушать.       Узнал он действительно немало: как Хаск, будучи хорошим картёжником, умудрился просрать всё своё состояние и с головой погряз в долгах перед «крутыми шишками», как Аластор «прикрыл его жопу» не задаром, конечно же, и закинул его в этот дурдом «опохмелиться». Хотя в последнем Энджел сомневался, больше склоняясь к тому, что всё же не с целью терапии его сосед торчит здесь. Он пришёл из острого отделения, которым заведует тот самый человек, до этого его пытались несколько раз закодировать «физиком», и теперь он тут. Именно в этой палате, именно после разговора Энджела с доктором Морнингстар.       — Ты ведь работаешь тут, да? — прямо спросил наркоман.       Хаск умолк, глянул на соседа одним из своих равнодушно-усталых взглядов и ухмыльнулся. Энджел всё понял без слов.       — Охуеть... — промолвил он и уронил голову на подушку. — Так значит, у тебя есть доступ ко всему...       — Нет.       — Но как? Ты же ведь...       — Будь я на службе сейчас, не валялся бы с тобой в одной палате. Не находишь?       — А, ну да, в этом есть смысл... Эх, а я уж было понадеялся.       — Теперь я могу уснуть?       Энджел угукнул. Отныне ему хотя бы было над чем подумать вместо наркотиков.       — И знаешь ли, — пробурчал Хаск, перевернувшись лицом к стене, — мне вовсе не алкашка снится. Я вообще не ебу, что мне снится. Никаких снов, сплошной белый квадрат на выходе и всё.       — Ну, в таком случае желаю сладких снов.       — Покойной ночи.