Тишина.

Джокер продумал план до мелочей. Пальцы дрожали, когда он печатал сообщение, кусая губы в предвкушении потрясного «свидания», с окончанием в виде ночи жесткой ненависти и синяков от удушья на своей бледной шее. Глаза его то и блестели от волнения — как у ребёнка, который ждёт подарок на Рождество в ночь, когда придёт Санта. На самом деле задумка была простой и эффективной. Люди, как существа в большинстве своём эмпатичные, склонны к ощущениям сострадания к чужому горю. Особенно это касается детей. Особенно больных детей. Организовать благотворительную акцию в Центральном Парке Готэма было проще, чем разбить бутылку себе об голову. Для этого потребовалось лишь пистолет, пару пуль и владелец самого парка, наблюдающий за пытками собственного ребёнка от неизвестных шантажистов. Ох, этот придурок и понятия не имел, что анонимные преступники были не обычными работягами, которые жаждут крошки хлеба от украденной булки для своего главаря. Тут рыба была крупнее в разы. Ещё проще оказалось распространить данную акцию. Парк находится в центре, пустить слушок о мероприятии там — и вот весь город гудит о том, что нужно идти на благотворительную акцию, если ты не бездушная сволочь. Это было настолько наивно и лицемерно : эти же люди и копейки не кинут бабушке без глаз, зато пойдут на акцию, ведь там будет бесплатное мороженое. Ну не идиотизм ли? Дальше было дело техники. Ждать, пока соберётся народ, ведь ход свободный. Нужно было дать людям расслабиться — погулять по фальшивому празднику, насладиться вкусом шоколада и тратой денег для очистки совести, а также с чувством выполненного долга сидением на лавочке, ведь я такой молодец, что потратил целый один доллар на детишек с параличом или онкологией. Это всё было обёрткой, настоящая вкусность была спрятана внутри. Вот подъехал грузовичок с «декорациями», ничего подозрительного то и нет. Он, правда, был напичкан взрывчаткой, но об этом позже. Джокеру хотелось понаблюдать за тем, как сменяются лица людей, как ощущения собственной важности сменяется ужасом осознания собственной ничтожности. Это было великолепным искусством. То, как смех перерастает в крик, как улыбки — в открытый рот и слёзные глаза, как люди бегут и закрывают уши от взрывов, но теряют координацию и падают на землю от отравленного воздуха, как начинается давка и все эти «спасители» готовы задавить друг друга, лишь бы спасти свою шкуру… Джокера это лишь вдохновляло. Придавало сил странной философии, наполненной парадоксальной справедливостью и искажённым восприятием справедливости, как таковой. Он услышал его сразу. Сердце затрепетало от звука знакомых ботинок, от того, как ткань плаща играется с холодным ветром города, донося до летучей мыши запах гари и чего-то едкого. Нос его поджался, что от клоуна и не скрылось. Глаза Бэтмена сузились. Захотелось взять Джокера за плечи, грубо и отрезвляющие прорычать: «Зачем?» — это был единственный вопрос, который крутился у летучей мыши в голове. Хотелось раскрыть этому психу черепушку и заглянуть внутрь, понять ход его мыслей, ход его чувств и эмоций — потому что Брюс уверен, что клоун может и бездушен, но уж точно не бессердечен. По крайней мере ему хотелось в это верить. Хотелось верить, что Джокер человек утопающий, а не утонувший. Признаться в подобных мыслях самому себе было сложно. Хотя бы по той простой причине, что Брюс отторгал практически любое влечение к Джокеру, кроме сексуального, ведь с этой мыслью он свыкся, пусть и со скрежетом зубов. — Что ты, мать твою, сделал? — То, что умею лучше всего. Использовал самое светлое и чистое нечто, и вывернул наизнанку, показывая самые отвратные его возможности. Обыденность ситуации устраивала обоих. Джокеру достаётся сразу за его вольность : хруст в области ребра был практически оглушающим, но и покалывающе приятным. Острая боль напоминала клоуну, что он не всесилен. Что он такая же букашка, как и все эти люди, которых он убил не только сегодня, но и раньше. И в будущем убьет, тоже. Ответный удар был быстрым и ловким. Их стиль боя был также противоположен, как и взгляды на мир. Джокер был ловким и быстрым, но удары его были хаотичными. Зато Бэтмен был сильнее, но за счёт костюма и собственного телосложения в скорости уступал. Хотя удары его были точнее. Звуки полицейских машин и скорой помощи где-то вдали также не были чем-то новым. Их оглушал безумный танец, сценарий которого они прекрасно знали : драка—секс—снова. Бэтмен бьёт клоуну по руке, в которой он держал нож, а затем хватает его за кисти рук, скручивает, прижимая лицом к стене, делая его уязвимым и безоружным. Джокер лишь хохочет, выплёвывая кровь и иногда противно закашливаясь, не переставая смеяться. Бэтмен лишь сильнее сжимал его, будто бы надеясь, что грудная клетка этого безумца сломается, и он смеяться больше не сможет. Никогда. Потому что Брюс звук этого скрипучего гогота больше не вынесет. Потому что он ощущает, как волоски на затылке встают дыбом от этого звука, как желудок сжимается в рвотном рефлексе. — Замолчи. — яростно рявкает Брюс, слегка оттягивая клоуна назад, чтобы вновь впечатать его в стену. И ещё раз. И ещё. И ещё. А Джокер смеётся лишь громче, чувствуя, как плечевой сустав ноет, как кость превращается в крошки, как дышать становится труднее и как мир в глазах плывёт. И ему это так чертовски нравится, что в штанах становится тесно. — Ты больной ублюдок. — Бэтс, ты способен сказать что-то более интересное, чем эта банальность. Бэтмен хочет вырвать ему язык. Одной рукой он оттягивает Джокера за зелёные волосы, заставляя отклонить голову назад почти до хруста в шее, чтобы увидеть его взгляд в этот момент : жаждущий, волнительный, почти возбужденный. Вторая рука же агрессивно открывает клоуну рот, заставляя того захлебнуться слюной и кровью, чтобы стих этот раздражающий хохот. А затем Брюс проталкивает в рот Джокеру два пальца, давя на язык вниз, вызывая рвотный рефлекс, чтобы клоун окончательно заткнулся, чтобы смог послушать и пришёл наконец в себя. Правда Джокер не собирался вести себя, как покорная шлюха. Нет. Он, в конце концов, достаточно горд, чтобы прекратить это унижение за пределами их спальни. Поэтому он топает ногой, чтобы из его туфель вылез нож и со всей ярости ударяет Бэтмена по колену, заставляя того шипеть и пошатнуться, отпуская клоуна. Но картина останется в головах обоих надолго. Джокер будет думать о ней в грязной камере Аркхэма, а Брюс — в кровати своего особняка, сжимая пульсирующий член от одной мысли, что хотелось бы заменить эти пальцы именно им. Чтобы клоун, пока хохотал, поперхнулся собственным желанием. А пока что.. Бэтмен повезёт Джокера в Аркхэм, не забыв при этом положить руку тому на бедро, сжимая с лёгким гневом, ощущая знакомое потягивание внизу, которое хотелось скорее выпустить. — Тебя так задели детки без родителей и болячками? — Джокер сказал это так легко и почти насмешливо, всматриваясь в суровые, холодные и знакомые черты лица. Даже маска теперь казалась второй кожей — и пусть клоун знал, что под ней, с маской ему нравилось намного больше. Ведь то, что перед ним — и есть Брюс Уэйн. Настоящий, сломленный, точно такой же псих, пусть и повёрнутый на других пристрастиях, но всё же — его родственная душа. Потерянный осколок серьёзности в бесконечном цикле его безумия. Клоун и не замечал, как часто засматривался в это лицо — как кусал губы, почти нервно теребил край пурпурного пиджака, как завороженно сидел, практически не дыша. Зато Бэтмен всё видел. В каждом движении, или же в его отсутствии. В каждом шорохе одежды, в каждом слове и интонации. И это его бесконечно раздражало. Хотелось влепить клоуну пощёчину, а потом прижать к дверце этого автомобиля и вытрахать так, чтобы он отключился. Чтобы он перестал смотреть на Брюса, как на восьмое чудо света. Брюсу не нравилось чувство в груди, не нравилось ощущение летающих ножей в животе, и уж тем более не нравилось то, что он хочет смыть этот идиотский грим с этого лица, чтобы вдолбить себе в подкорку то, что скрывается за этой тонной краски. — Нет. Меня ничего не задевает, если это связано с тобой.