Пять из десяти

      Автобус неторопливо двигался от одной точки к другой сквозь полупрозрачные сумерки. Сейчас, когда лето было уже на носу, вечера стали похожи на нежно окрашенный тюль, заволакивавший город после золотистого захода солнца. Обычно в такие моменты, когда небо превращалось в акварельный холст, в груди сладко щемило ожидание лета. Каждое лето ощущалось обещанием чего-то особенного, чего-то большего. Как будто только летом могут сбыться все мечты и фантазии о лёгкости, влюблённости и радости. В ожидании лета будто смотришь на жизнь через цветное изогнутое стекло, и всё вокруг превращается в часть атмосферного фильма, того самого, который ты ждал всегда.       Чэнлэ ловил себя на мысли, что это ощущение, которое ему было всегда дорого, больше его не посещало. Он пытался прикладывать его к себе, как одежду, что ни по размеру, ни по цвету не подходит. Он смотрел вокруг себя и только вздыхал. Единственное, что вызывало отголоски радости, так это предстоящие каникулы. Он пока затаился, не разговаривал с родителями о планах на лето. В душе ещё жила надежда на то, что эта ледяная глыба внутри него растает под тёплым солнцем, и ему не придётся сбегать в Шанхай на все каникулы.       Вечером в автобусе было немало людей. Чэнлэ сидел у самого окна и позволял полноватой женщине вжимать себя в стену ещё плотнее. Уж лучше так, правда, чем жаться к потным усталым телам… Он хотел уехать раньше, чтобы не попасть в час пик. Но у Куна дома было настолько хорошо, настолько спокойно, даже весело, что он не смог выпнуть себя вовремя. Собрались почти все, не было только Сяодзюня, потому что он приболел. Хендери пошёл проводить Чэнлэ до остановки, потому что его переселили в другое общежитие, и теперь он жил почти прямо напротив Куна. «У мамы-курочки под крылышком,» – пошутил ЯнЯн, и не посмеялся один только Кун. Поэтому Хендери посчитал долгом убедиться, что первый уходящий гость отправился домой в целости и сохранности. Он приплёл что-то про «такая у нас в Макао традиция», но Чэнлэ ему не поверил, хотя в груди всё равно потеплело.       В какой-то момент веки стали такими тяжёлыми, что их было не открыть. Вдоль ресниц защипало, и Чэнлэ решил хотя бы до следующей остановки дать глазам отдохнуть.       В темноте начали вспыхивать обрывки текущей недели. Вот Джемин ноет в столовой, что его снова хотят отчислить. Вот Марк смотрит сквозь Чэнлэ стеклянными глазами. Вот Ренджун опять агрессирует на Донхёка, потому что тот уже достал вязаться. Вот Хендери гуляет с Чэнлэ после пар, рассказывает что-то смешное, и на душе становится легко-легко…       Когда Чэнлэ открыл глаза, на сиденье напротив сидел Джисон.       Как и тогда, на дне рождения Джено, Джисон казался другим – но теперь другим другим. Он был не похож ни на себя прежнего, ни на себя в тот вечер. В лице появилась усталость, придававшая его чертам взрослости. Кажется, что он в их компании больше не макнэ, а самый старший хён… Ко всему прочему, его волосы были окрашены в красный, с дорогим медным отливом и лёгким мелированием.       Они словно не виделись лет десять. Чэнлэ совсем не представлял, что ему говорить. У него снова спёрло дыхание; рёбра сжали сердце. Может, прикинуться, что они незнакомы?..       – Привет, – Чэнлэ больше прочитал по губам, чем услышал. Вместо ответа он кивнул. И понял, что надо было сразу же отвернуться в окно, раз Джисон не стал строить из себя… вообще ничего.       – У тебя красные волосы. Прикольно, – губы сводило, но молчание было невыносимо. Весь автобус знал, что им неловко даже смотреть друг на друга, не то что поддерживать беседу. Но у Чэнлэ была такая вот дурацкая натура: нужно было избегать публичного позора любой ценой. Переступить через себя, заставить, переломить – да что угодно, лишь бы никто не догадался, что случилось между ним и Джисоном тогда на диване.       – Джемин-хён позвал вчера в барбершоп. Уговорил покраситься за компанию, – ответил Джисон взрослым, усталым, бесцветным голосом. По шее пробежал мороз.       Ведь и правда: вчера вечером Джемин скинул селфи из кофейни с новым цветом волос и подписью: «Буду батрачить весь вечер, но хотя бы я красивенький». Вот только Джемин ничего не сказал о том, что он был не один. Видимо, снова выказывал свою родственную солидарность…       – Если нужно, я извинюсь ещё раз.       Часть пассажиров вышла у большого перекрёстка, и теперь Чэнлэ и Джисон говорили без свидетелей. Где-то в отдалении слышались разговоры, движение, механические сигналы. А прямо напротив висело такое напряжение, что хоть ножом режь. Чэнлэ чувствовал, как палец на руке, спрятанной за сумкой, начал дёргаться.       – Не нужно. Ты не виноват.       Пак Джисон не виноват, это правда. Виноват был только Чэнлэ, что он такой нелепый и не может сделать элементарную вещь. Но если роли распределены так чётко, почему всё равно горло сжимается, а в глазах начинает щипать?..       – Я не понимаю тогда. Вообще ничего не понимаю, – Джисон вздохнул – опять так, будто ему тридцать и он пытается разобраться со своей жизнью. – Зачем блокировать меня везде?       Ой-ой. Вопрос вполне закономерный. Однако без ответа. Чэнлэ даже с трудом помнил, как он это сделал – голова была будто в тумане. А когда сознание прояснилось, ему показалось крайне логичным, что он теперь находится в железобетонной изоляции от Джисона. Им было больше не о чем говорить – но Джисон, видимо, этого не понял. Они были приятелями по сексу; а раз секса нет, то о каком приятельстве речь?       – Мне нужно было побыть одному.       – Ты мог бы попросить меня оставить тебя в покое, – брови Джисона под длинной чёлкой чуть нахмурились, взгляд чуть потемнел. – Просто сказал бы: слушай, я хочу побыть один недели две, и я бы тебя понял. А так… я столько всего передумал за это время.       – Ну, извини, – и получилось так натянуто, так неискренне! Как будто Чэнлэ бросался этими словами просто так, для того, чтобы от него отвязались, а не потому, что он чувствовал себя виноватым.       Джисон горько усмехнулся и покачал головой.       – Что вообще происходит, Чэнлэ? Ты кидаешь меня в чс, не хочешь видеть. Я пытаюсь относиться к ситуации с пониманием, жду, когда ты снимешь бан, чтобы иметь возможность хоть что-то прояснить. А потом… Потом я вижу, как ты как ни в чём ни бывало гуляешь по центру города с другими мужчинами. То с одним, то с другим.       К лицу прилил жар. Чэнлэ не понял, о каких мужчинах, да ещё и во множественном числе, шла речь. Но картина была настолько абсурдная, и при этом позорная, что первым делом захотелось огрызнуться, всё перечеркнуть, сказать, что Джисон – больной придурок. Но Чэнлэ себя остановил в последнюю секунду. Ведь Джисон, хоть в его голосе сквозило что-то, очень похожее на обиду, ни в чём Чэнлэ не обвинял.       – Я не понимаю, о ком ты говоришь.       – На прошлой или позапрошлой неделе. Ты был с хёном, я его не знаю. Высокий, в пальто. А на этой неделе ты был с тем хёном из Макао, Хендери, кажется… И не подумай ничего такого. Это твоя жизнь и распоряжаешься ты ей как хочешь. Но раз всё нормально, раз ты уже общаешься с другими людьми, почему не вытащишь меня из бана и просто не пошлёшь на три буквы хотя бы?       Чэнлэ не поспевал, совсем не поспевал. В том, что сказал Джисон, откровенно виднелось двойное дно. Словно по каким-то словам можно было воссоздать иную картину происходящего, отличную от картины Чэнлэ.       – Но ведь ты тоже, – Чэнлэ изо всех оставшихся сил пытался собрать мысли воедино, нащупать основную мысль диалога и придерживаться только её. – Ты ведь тоже на месте не сидишь. Не понимаю, зачем тебе нужно, чтобы я тебе что-то там сказал, когда ты… не знаю, что у вас там было с хёном, не моё дело. Но ты прекрасно справляешься и так. И я это говорю без обвинений, а просто как факт.       – Что было? С каким хёном?       – С Донхёк-хёном. Тогда, после дня рождения Джено-хёна. Ты же поехал с ним домой.       Джисон посмотрел так, будто Чэнлэ резко перешёл на китайский. А Чэнлэ не понял, что из того, что он только что сказал, было непонятно. Да, впервые озвучить эти соображения казалось странным, тем более, перед Джисоном. Но ничего сверхсложного в словах Чэнлэ не было. Смысл находился на поверхности, прямо под тонким слоем вежливости.       – Ты серьёзно так думаешь? – Джисон начал говорить быстрее, но ещё тише. – Ты хоть видел, что хён был вообще в говно? И ты правда думаешь, что я настолько ублюдок, чтобы… чтобы ­что-то делать с человеком, когда он находится в бессознательном состоянии?       Чэнлэ было нечего сказать. Он мучительно пытался переварить только что услышанное, сложить хоть какой-то смысл – смысл явно новый, разительно отличавшийся от того, с которым он жил все эти долгие недели.       – Видимо, мы и правда даже не приятели, как ты однажды сказал. Мы вообще друг другу никто… Ладно, мне пора. Всего хорошего, – и Джисон, одним движением закинув на плечо рюкзак, резко встал и прошёл по пустому проходу к дверям. Как только двери открылись, он вышел на остановку и быстрым шагом направился в сгущающиеся сумерки.       Чэнлэ смог начать дышать только тогда, когда автобус двинулся от остановки. Мысли зашевелились, загудели в голове; тело внезапно потеряло всё напряжение и растеклось по сидению.       Он попробовал осмыслить то, что сейчас произошло, – но ничего не получалось. Факты ощущались противоречивыми, совсем не вписывавшимися в картину происходящего, в которой он сам жил.       Единственное, что было ясно абсолютно точно, так это то, что Джисон глубоко заблуждался, когда сказал, что Чэнлэ «уже общается с другими людьми». Хендери был очень приятной компанией и хорошим приятелем, но не более того; к тому же, Хендери дал понять, что есть одна девушка в его группе, которая ему нравится. А Минсу… Диалога с Минсу больше не существовало. Чэнлэ не смог проглотить ту огромную неловкость, которая витала вокруг них в день их единственной встречи и потом присутствовала призраком в их разговорах. Эта неловкость душила его, не давала ему покоя. В итоге он разозлился, – на себя и почему-то на Минсу тоже, – и написал Минсу о том, что он благодарен ему за общение, но им лучше разойтись своими дорогами. Минсу, как не странно, сопротивляться и уговаривать не стал. Однако по его размытому, очень вежливому ответу было совсем неясно, думал ли он о том же самом или всё-таки предложение Чэнлэ стало для него сюрпризом.       Чэнлэ вышел на своей остановке. К тому моменту вечер стал ещё темнее, а мысли – тяжелее. В голове на репите звучали обрывки разговора с Джисоном. Смысл так пока ещё и не нашёлся.