В омуте зелёных глаз

Иногда мне хочется совершить самый нелепый поступок. Сделать что-нибудь такое, что разобьёт эту стеклянную клетку. Кинуться куда-нибудь, не знаю куда. © Эрих Мария Ремарк «Жизнь взаймы»

Каждый день похож на предыдущий точно две капли воды. Он будто герой фильма «День сурка» вынужден день за днём проживать по одному и тому же сценарию: бесконечные звонки, вызубренные инструкции и однотипные ответы на все возможные случаи. Но всё это и не его жизнь будто, словно он живёт взаймы. И только сны — странные, неподдающиеся никакому логическому объяснению — будто глоток свежего воздуха после удушающей жары. Только они позволяют почувствовать себя живым, а не безвольной марионеткой в чьих-то руках. Каждую ночь, стоит только глаза закрыть, он сражается с какими-то сверхъестественными тварями и монстрами. И порадоваться бы за своё богатое воображение, но его никак ощущение не покидает, что когда-то, в другой жизни будто, именно так оно и было всё. В этих снах всегда присутствует кто-то ещё. Сэму никак не удаётся разглядеть его, только смазанный силуэт и размытые очертания лица, но он уверен абсолютно в том, что этот кто-то непременно прикроет спину, подставит плечо, если необходимо будет. И этот таинственный незнакомец, кем бы он ни был, очень много для него значит. Точно в нём вся жизнь Сэма заключена, точно он единственный, ради кого вообще жить стоит. А потом Сэм встречает в лифте какого-то пижона с верхних этажей, разодетого как чёртов Кен. И что-то в этом мимолётном взгляде зелёных глаз, брошенном из-под длинных ресниц, ломает привычную картину, и весь мир его летит в пропасть на огромной скорости точно пущенный под откос поезд. Перед глазами тут же, точно вспышки, мелькают разрозненные образы, никак не желающие в единую картину складываться. Чёрная Импала, убегающая вдаль лента дороги. И снова кто-то рядом, тот, чьи длинные пальцы так расслабленно лежат на кожаной оплётке руля. Тот, чей голос с лёгкой хрипотцой подпевает песне, льющейся из динамиков. Горящие манящим огнём зелёные глаза в обрамлении длинных ресниц, россыпь золотистых веснушек на носу и щеках. И запах. Не этот приторный аромат дорогой туалетной воды, что принёс с собой этот пижон, уткнувшийся в телефон и не замечающий ничего вокруг. Но запах машинного масла, пороха и разгорячённой на солнце кожи. Тот самый запах, от которого Сэма ведёт безбожно, от которого он теряет голову точно мальчишка. Прибереги это для девиц. В этом голосе лишь усталость, смешанная с толикой раздражения и желанием отделаться от странного навязчивого типа. Но Сэм улавливает в нём ещё и лёгкую хрипотцу, от которой дыхание моментально перехватывает и дышать становится нечем совершенно. Так похож этот голос на тот, что напевал в его сне: It's all the same, only the names will change Everyday it seems we're wasting away . И каждая новая встреча с этим незнакомцем как шаг в неизвестность. Каждое пересечение взглядов как нырок в ледяную воду, от которой тело моментально сковывает судорогой. Каждая такая встреча — калейдоскоп картинок: дешёвые костюмы, кипенно-белые рубашки с галстуками, удостоверения агентов ФБР, старые заношенные джинсы и клетчатые рубашки с неизменно закатанными до локтей рукавами. В этом коридоре, в котором полно сейчас сотрудников полиции и компании, они пересекаются взглядами на мгновение всего, но Сэму кажется, что длится это вечность целую. И он видит в чужих глазах точно искру, будто зажёгся в глубине этой чёрной бездны зрачка огонёк. И уцепиться бы за это, но незнакомец моргает, и оцепенение сходит тут же на нет. Точно всё это лишь приснилось ему. И Сэм буквально замирает на месте от осознания того, что именно его он видит в своих снах. Эти зелёные глаза, этот слегка лукавый прищур, ехидная усмешка в уголках губ, хрипотца в голосе, за которой он готов идти точно агнец на заклание. Зайди ко мне в кабинет. Сейчас. И Сэм подчиняется этой не то чтобы просьбе, но почти приказу беспрекословно. Никаких вопросов при этом, точно так и должно быть. Словно это где-то на подкорке записано и на уровне инстинктов отложилось. Он видит нервозность этого… Дина, кажется. Так, по крайней мере, гласит табличка на двери. Ощущает охватившее того возбуждение, чувствует, как всё сильнее по венам бежит адреналин. А в глубине этих зелёных омутов разгорается пожарище похлеще адового. И будто есть что-то привычное в том, что вот они двое, практически чужие друг другу, сидят в кабинете с потрясающим видом на раскинувшийся внизу город и обсуждают призраков. Но Сэму и тут подвох видится. Вместо роскошной обстановки должно быть что-то другое. Дешёвая обстановка придорожного мотеля в каком-нибудь захудалом городишке, названия которого они и не вспомнят потом. Неизменная чашка с дрянным кофе под рукой, только бы не заснуть. Я должен заниматься чем-то другим. Что-то стучит в крови. И всё это: работа человека-робота, вынужденного целый день просиживать штаны в оупенспейсе, дурацкая жёлтая футболка службы техподдержки, этот огромный город, даже фамилия — не нравятся Сэму. Всё это будто не про него совсем, а про кого-то другого, ненастоящего, про того, кого и не существовало в этом мире никогда. Сэмми Произносит Дин, и весь его мир переворачивается с ног на голову. Сэм морщится от этого, но где-то внутри разливается приятное тепло. Он чувствует, что именно вот так и должно быть. Только так правильно. И никак иначе. И снова разрозненные образы: сбившееся дыхание, одно на двоих неизменно, искусанные губы и едва различимый голос, который шепчет на ухо «Сэмми… Сэмми». И прокатывающаяся волна дрожи, разливающееся внутри возбуждение, оседающее моментально в паху. Сэм моргает раз-другой, стараясь прогнать эти картинки и вернуться в реальность, но кровь так сильно шумит в ушах, что он почти не слышит, что говорит ему Дин. Ловит на себе слегка озадаченный взгляд, но он вряд ли способен сейчас изъясняться внятно и только головой поводит, точно говорит «я в порядке, чувак». Ты совсем спятил. Мы что, будем кредитные карточки воровать? Питаться жирами и углеводами в забегаловках? Ночевать в мотелях низшего сорта? Почему-то в устах Дина эти слова кажутся самым жутким кошмаром, но всё это лишь мелочи, детали незначительные. И Сэм понимает вдруг, что вот она — настоящая жизнь, которую он и Дин, тот другой Дин, не променяли бы ни на какой роскошный вид из окна рабочего кабинета. Это именно то, чем они всегда жили. Именно то, что и было их Жизнью. Настоящей, не придуманной и не вручённой им как благодать Небес на блюдечке с золотой каёмочкой. Для Сэма жизнь такая была бы идеальной, потому что в ней Дин бы был. И Сэм никак понять не может, почему это так важно для него, но мозг цепляется за эти картинки, не желая отпускать, не желая предавать их забвению. Он точно что-то важное предаёт, не давая себе и шанса попробовать. Сэм знал, чувствовал, что Дин тоже ощущает всю эту фальшь и ненатуральность, но отчего-то цепляется за неё как утопающий за спасательный круг. Будто находит в этом то, о чём мечтал всегда. Ни черта ты обо мне не знаешь. Уходи. И это брошенное в лицо «уходи» рвёт сердце на части, разрастается таким комом огромным в горле, что вдох сделать не позволяет. Но Сэм молчит, ему нечего сказать. Все его слова точно о преграду невидимую разбиваются, что возвёл вокруг себя Дин. Упрямец чёртов! Когда-нибудь он поймёт, что Сэм прав был. И жизнь его возвращается в прежнее русло, превращаясь в тот замкнутый круг, который он так разорвать стремился. Но Сэму впервые в жизни, наверное, хочется волю эмоциям дать и чувства свои на свободу отпустить. Ему противно всё то, что он видит перед собой. И он громит рабочее место, вкладывая в каждый удар всю ту злость, что разрывает изнутри. Безысходность. Тупик. Конец всему.