В омуте зелёных глаз

Если человек умер, его нельзя перестать любить, чёрт возьми. Особенно если он был лучше всех живых, понимаешь? Джером Сэлинджер «Над пропастью во ржи»

— Нет… Нет, Дин. Только не так, — шепчет Сэм так тихо, что сам себя едва слышит. — Не сейчас… пожалуйста, — он и сам не знает, к кому слова его обращены, но они много лучше той тишины, что на плечи сейчас давит да к земле прижимает с невероятной силой. Он хрипит, словно голос сорвал. Он через раз дышит, задыхается, хватая ртом воздух точно выброшенная на берег рыба. Он не чувствует, как глаза влагой солёной наполняются, что потом дорожки себе горячие вниз по щекам прокладывает. Он не замечает, как сильно, до судорог буквально впивается пальцами в куртку Дина, словно это выплыть из этого Ада поможет. Сэм не слышит ничего — только в ушах шумит от бешено бьющегося пульса. Не ощущает сердце, что в груди заходится раненой птицей. Ничего уже не имеет значения, потому что сердце Дина биться перестало. И Сэм прижимает его, окровавленного, к себе, баюкает точно младенца, как делал всегда сам Дин, пока Сэм был маленьким. Только Дин уже не откроет глаза, не бросит на него взгляд, от которого внутри всё сжималось в предвкушении. Дин не улыбнётся больше так, что по коже мурашки побегут. Не поцелует так, что колени будут подгибаться, что воздуха будет не хватать. — Дин, — срывается с его губ крик, что отскакивает от стен. Он кричит так сильно, что крик этот оглушить способен. Но Сэм ничего не чувствует — он точно в вакууме оказался. Мир в одночасье превратился в нечто серое с полным отсутствием каких-либо звуков и ощущений. Осталась только затягивающая в себя пустота и чернота, которой Сэм не в силах противостоять. Потому что смысла в этом больше не видит. И внутри вдруг что-то с громким треском ломается и летит куда-то вниз, будто в Преисподнюю проваливается. И тут же корочкой льда затягивается, вымораживая его всего изнутри. И не разломить её уже, настолько прочно она схватилась, сердце сковав оковами ледяными. Сэм крепче Дина к себе прижимает в попытке жалкой согреться, но всё тщетно — Дин никогда уже с ним теплом своим не поделится. Это всё проклятый холод, что изнутри Сэма подтачивает, согреться не даёт. И дышать становится больно. И хочется лишь глаза закрыть да остаться тут рядом с Дином. Навсегда. На веки вечные. — Дин, — слетает имя с губ, точно камнем падает, так тяжело оно Сэму даётся. Но только Сэм один. Дин больше за плечи не обнимет, не зароется пальцами в волосы, в глаза при этом глядя так, словно в душу проникает и видит Сэма насквозь. Дин больше не прижмёт к себе, не отогреет от этого холода могильного, что так невыносимо сейчас в груди жжёт. Не коснётся губ поцелуем жарким, что растопить способен сковавший их лёд. — Дин. Дин… Дин… — как мантра, которая помочь уже точно не сможет. Как то немногое, что ещё держит на плаву в этом грешном мире.