Убожество в ногах у Божества

Внутри Шан Цинхуа – целый сад.

Возможно, это могло бы звучать даже романтично, если бы речь шла о каком-то эфемерном саду. Но, загвоздка в том, что он был вполне осязаем. Шан Цинхуа чувствовал его каждой клеточкой своего тела. Прямо сейчас в нём расцветал целый куст прекрасных цветов, столь же красивых и невинных, как и его любовь. Да, Шан Цинхуа любил. Любил по-настоящему и чисто. Любил длинные белые волосы, любил глаза, прожигающие его холодным взглядом, любил руки, причиняющие ему боль... И хотел расцеловать каждый палец, каждую костяшку его рук, хотел прикоснуться к глазам, потрогать волосы, ловкими движениями избавляя короля от мигрени Он был убожеством, скверным рабом, осмелившимся дотронуться своей смердящей душой, до его света. Он знал, что изначально не имел право даже касаться края его одежды, не то что осмеливаться просить о взаимности. Шан Цинхуа точно не знал, когда понял, что заболел. Сначала это были кратковременные приступы удушья, лёгкая одышка и незначительные перепады температуры. Всё это можно было списать на стресс, или переутомление. В конце концов, он и правда загонял себя в последнее время. Отчёты пика Аньдин, логистика всего хребта, служба Мобэйю. Он чувствовал себя хомячком в колесе, который в попытках угнаться за мнимой целью ежеминутно повторяет ничего не значащие и никому не нужные действия, упуская что-то важное. Шан Цинхуа знал, что не имел право чувствовать себя немного плохо, но у него было право на лёгкое недомогание, которое не помешало бы работе. Цветы появились неожиданно. Он осваивал южные границы по приказу Мобея, кашель начался резко. Цветок он заметил не сразу, голова неприятно кружилась, а ноги были ватными. У него ушло добрых две минуты, чтобы прийти в себя и заметить. На белом снегу лежал тревожно жёлтый лепесток ранункулюса, как предзнаменовение опасности. Шан Цинхуа тогда долго изучал его, подняв с земли, нежно сжимал в дрожащих пальцах, пытаясь уверовать в реальность происходящего. «Святая система, почему всё это именно со мной?» - спросил тогда он, обратив глаза к небу, но, увы, его бог всегда был нем к молитвам этого верующего. Ему оставалось лишь смиренно ждать свой конец, ведь цветочная болезнь не лечится. Но, конец всё не наступал. Ему становилось хуже. Определённо, с каждым днём – это всё больше походило на пытку. Каждый вдох становился всё более непосильным, каждый выдох - все более беспомощным. Он правда старался продолжать работать в том же темпе и быть полезным своему королю, но каждый раз голова начинала кружиться от недостатка кислорода, мысли становились мутными, а сердце билось все слабее и слабее. Удушье медленно проникало в каждую клеточку тела, выжигая его живость и силу. Глаза туманились, лицо становилось синим, а конечности потеряли чувство и жизненную силу. Все ощущения слились в мучительное желание одного - вырваться из этого кольца смерти, и все же тело оставалось неподвижным, все слабее и слабее. - Не отставай. – Мобэй хмуро сверлит его фигуру холодным взглядом. Шан Цинхуа стыдно, что королю приходится из-за него задерживаться, он бы и сам рад идти быстрее, но, к сожалению, его тело – не храм, а кусок хлама, оставленный на растерзание воронам. Больно. Он почти не выходит со своего пика. Нет сил. Братец Огурец, кажется, хочет у него что-то спросить, когда приходит к нему за какой-то бумагой, но лишь бросает, что-то на подобии: «Тебе бы не помешало зайти к Му-шиди». Шан Цинхуа неопределённо машет головой на эту мысль, увы, Му-шиди ему не поможет. Сквозь его бледную кожу цветут прекрасные цветы, разрывая тонкие вены. Они причиняют боль и медленно убивают его, но Шан Цинхуа они нравятся. Да, определённо. В их убийственной красоте есть что-то такое… Он рвёт их, бинтует запястья,. Пересаживает растения в небольшие горшочки. Эти цветы – знак его привязанности к Мобею. Он не имеет право их убить.

У Шан Цинхуа целый сад.

Он держится дрожащими пальцами за тазик, выплёвывая в него цыеты с частью своих лёгких. Его тошнит несколько дней, почти без перерыва. Шан Цинхуа кажется, что он чувствует смерть, котора нежно гладит его по щеке и плетёт косички из его гнезда. На деле это оказывается Лю Цингэ. Оправдываться перед ним – не хочется, да и сил на это нет, да и лорду вроде не нужны его объяснения. Он лишь хмурит брови, что-то ворча под нос. «Просто проклятие.» - бросает зачем-то Цинхуа и тут же прикусывает себе язык – да, любовь самое сильное проклятие. Шан Цинхуа нужен отдых, это серьёзно. Иначе он рискует умереть в свои 57 – девственником. Но, кажется, у системы на это есть свои планы, ведь вместо того, чтобы проводить свои последние минуты в тёплой постели, он стоит, как недвижимая статуя, наблюдая в слоу-мо, как тело его короля медленно падает с хребта Майгу. Он реагирует не так быстро, как должен был, но всё же усевает во время, чтобы уберечь короля от падения. Воздух сопротивлялся, стараясь растерзать его бедное лицо, которое и до этого не было эталоном красоты, ноги дрожали от напряжения, а сознание медленно уплывало. Но он ухватил короля за руку, а потом прикрыл своим хлипкоим телом от падения. Он не видел, как они упали. Он лишь чувствовал, что его меридианы слишком истощены и слышал надломленный хруст в позвоночнике. Это неважно. Чертвовски неважно, главное то, что стало с его королём. Он разлепляет слипшиеся от снега и непонятно откуда взявшихся слёз глаза, это трудно. В воздухе пахнет металлом и он старается не дышать. Паника окутывает сознание, вдохи становятся чаще, грудная клетка со сломанными, вывернутыми рёбрами, часто вздымается, но… Шан Цинхуа видит своего короля. Он всё также невообразимо прекрасен. В его волосах играют блики уходящего солнца. Мобэй прекрасен, как никогда. Цинхуа хочет встать, хочет поклониться своему божеству, но понимает, что у него совершенно нет на это сил. Неожиданно, Шан Цинхуа понимает, насколько он устал. Тяжесть всех прожитых жизней будто неожиданно легла на его плечи, обвилась канатам вокруг шеи и утянула в дно сновидений, мрака и покоя… Он моргает всего на секунду, но этой секунды хватеает, чтобы оказаться завёрнутым в тёплый пуховый плащ на коленях своего Бога. Хотя, может прошло больше? Цинхуа не знает, его тело слишком ослабло. Он смотрит в родные глаза и говорит совсем тихо: «- Я исполнил свою клятву.» Вернее, ему кажется, что он это сказал, на деле из горла вышел только слабый хрип, а с губ скатился лепесток, замаранный кровью. Мерзко, но божество не брезгует, стирая его своей бледной, приятно охлаждающей рукой. Шан Цинхуа впервые спокойно за эти дни. Он прикрывает глаза, окунаясь в приятную тишину. В конце концов, всем нужен отпуск – ведь так? Возможно, Шан Цинхуа и есть сад. Он уже не почувствует горячие слёзы на своем теле, не ответит на зовы братьев, не улыбнётся своей тёплой улыбкой ученикам… Шан Цинхуа ныне нем к словам утешения, глух к просьбам и слеп к чужому горю. Шан Цинхуа – мёртв. И эта константа, которую уже не изменит ни что.

***

Вот так и в жизни, что имеем не храним, а потеряв – плачем. Увы, человеческий век слишком короток, чтобы молчать. Все слова должны быть произнесены, все мысли должны быть услышаны и все чувства должны быть увидены. Что до цветов… Лютик (ранункулюс) – значит расположение, симпатию, стремление понравиться, приглашение. Цветок совершенно невзрачный и маленький. Такой же бесполезный, как и сам Шан Цинхуа. Он был ярким, как летнее солнце, которое появляется в этих краях крайне редко. Удивительно, что в ледяном замке были свои цветы, столь же прекрасные и убийтсвенные, как и тот, кто был виновником их появления. На роде Мобэя лежало страшное проклятие, каждый, полюбивший ледяного демона умирал от жуткого удушья. Так было всегда. И этот порочный круг не разорвётся, пока наследник холодной крови не найдёт того, кто растопит корку льда в его холодном сердце. Но, такое вряд-ли произойдёт. А пока, красавица, читающая мою сказку, надейся, что никогда не попадёшь под чары ледяного демона. Самого бессердечного и страшного короля демонов.