Первое лето, когда мы...

Ночью, когда все уже давно и глубоко спали сладким походным сном, я проснулся. Весь горячий, мокрый от жара, с гудящей головой. У меня точно солнечный удар. Мне срочно надо на воздух. Я мельком глянул на мило сопящего рядом Арсения щечкой на ладошке, широченную спину Димы в углу палатки и, впихнувшись в расшнурованные кеды, вылез на улицу, к потрескивающему костру. Здесь прохладно и хорошо, я моментально остыл. Но это неприятное чувство озноба и внутреннего жара никак не хотело меня отпускать. Надо было послушаться Попова и пересесть с солнца и от этих вонючих удочек. Кажется, у Журавля таки получилось соорудить первоклассный долгоиграющий костёр. Уж очень он опасался, что ночью к лагерю подойдут звери. Проморгавшись в следующую секунду, выпрямившись из-под края входа в палатку, я заметил, что на бревне у огня сидит ещё один худенький силуэт. И это не Олеся медитирует у природной стихии на полную луну. Это моя сестра. Я тихонько перешагнул вещи у порога, не отрывая от неё взгляд, чтобы не напугать. Курит. Вот черт… Кажется, ей действительно хреново, что-то случилось. Да я и не стал бы её осуждать, когда ей и так приходится непросто. Не удивительно было об этом узнать. Пока я подкрадывался, чтобы осторожно присесть рядом и никого не разбудить, не заметил, как Вика обернулась и чуть кивнула на мои брожения призраком у неё за спиной. — Не спится? А ей? Сидит здесь, словно на страже, караулит опасность. Даже Шторм не кажет носа из женской палатки — прекрасно себя чухает. — Да чёт хреново, может, перегрелся днём на берегу, — я максимально преуменьшил своё плохое самочувствие, отмахнувшись, чтобы не беспокоить её сестринский инстинкт, и присел на срубленный Димой пень рядом, у костра, подставив руки. Девушка учтиво прикрыла глаза, без настроения и какой-либо энергии наблюдая за отлетающими искрами. Я сердцем чую, что что-то не так. Мне очень за неё тревожно. — У меня к тебе есть два вопроса, — и я решился с ней поговорить. Раз уж сегодня день откровений и я всё ещё чувствую в себе достаточно сил и смелости. Хотя по коже уже побежал предательский холодок. — Точеный и перченый? — усмехнулась как-то бывало Виктория, рассматривая тлеющую сигарету. — М? — Да, забей… Она явно разбита. Всегда отшучивается, когда не может показать свою слабость. Я вновь серьезно напрягся, смотря на огонь. В самую глубину костра, где в трещинах дерева пульсировал янтарный жар. Прямо как в моем сердце. — Сможешь ответить? Девушка стряхнула пепел и повернула голову на меня, по-рядовому изобразив спокойствие и смелость. — Валяй. Но я знал, что внутри ей сейчас было совсем непросто. И она догадывается, о чем я хотел её спросить. Снова. — Почему все в деревне так тебя уважают? Все те пацаны с дискотеки… Почему мы вышли оттуда без единой царапины в тот день только потому, что были с тобой? Вика молчала. Она отвела глаза к огню, кажется, пытаясь смириться с моим юношеским любопытством и допытливостью, убеждая себя просто это принять и не отталкивать меня, что я не отстану. Она знала, что рано или поздно я потребую от неё объяснений всей этой херни, что очерняет её жизнь и в то же время — чернилами рисует её путь и ставит на нем рельсы. — …А второй? — девушка терпеливо переспросила, снова затянувшись. Я надолго замолчал, решаясь произнести второй вопрос вслух. Сквозь ком в своем горле. Тяжёлый получится разговор, я и не планировал. Но оно вышло как-то само. Нам обоим слишком хреново сейчас для внешней моральной обороны. — Что у тебя с Волковым? — я понимал, что ответить для неё будет сложно и больно. Наверное, и не стоило мне туда лезть… Вика тяжело вздохнула и подтянула колени к себе — вот и вся оборона. Разноцветные глаза устремились на речку, словно у неё она найдет ту волшебную энергию силы и терпение, чтобы рассказать мне всю историю… —… В моем мире всё не так просто, Антон, — печально начала она, словно в драматичном кино. — И в наших кругах и краях действуют другие законы. — снова сделала короткую затяжку в попытке хотя бы как-то успокоить подступающий нервяк. Это я её на него отчасти спровоцировал. Но корень зла уже давно распространился у неё глубоко внутри. — О которых ты никогда не слышал. — девушка стряхнула пепел на землю. — Пока ты общаешься с правильными людьми… — усмехнулась саркастично, прекрасно понимая, что звучит это ужасно киношно и донельзя пошло. Даже для меня. — Особой «масти»… Ты имеешь особый статус в этих кругах. — каре-зеленые глаза взметнулись на меня, как бы проверяя, понимаю ли я, о чем она говорит, достаточно ли я уже не маленький. — Здесь каждый принадлежит какому-то кругу. Я немного стреманулся этого её трансирующего чуть злодейского взгляда и, не подавая виду, отвёл внимание в сторону реки. На круги. На воде. —… Из курса геометрии ты должен знать, что круги имеют свойство пересекаться, их границы — совпадать, а один круг — поглощать другой. Так вот, наверное… Наверное потому, что я… Наверное, она сама впервые задумалась о своем положении и своей роли. Сейчас. После всего, что пережила. И осознала, что ей уже не выбраться из этого круга и этой системы никогда. — …Я — его зеркало, Антон. — Вика надолго замолчала, погружаясь в свои воспоминания о прошлом. — И если ты спросишь, что я в нём нашла… — Что ты в нём нашла? — я был чертовски упрям, допытлив и не хотел мириться с её выбором, который не понимал. Вика саркастично улыбнулась. Она, конечно, знала, что я доебусь. И знала, что мне ответить. —… Себя. Не знаю, хотела ли она рассказать мне об этом когда-то. Но, кажется, она понимала, что я не перестану задавать ей эти вопросы. И время открыть её тайну пришло. Когда она максимально уязвима. Я не специально этим воспользовался, но… Так вышло. Что и меня сейчас потряхивало. Тот самый момент из фильма Марвел, когда на пороге конца измученные герои, потерявшие себя и свои семьи, за одну ночь под завалом сближаются настолько, что делятся друг с другом самым сокровенным. Тем, что сломало их однажды и заставило встать на этот путь. Я буквально видел, как мрачнеют её глаза. И насколько то прошлое далеко и глубоко в груди этой девятнадцатилетней девушки… Вика потушила сигарету и окончательно настроилась на рассказ. Но начала, как мне показалось, с чего-то совершенно иного… — Четыре года назад в нашем лесу появился медведь. Ты знаешь, тебе Дима рассказывал. Волков тогда был в его отряде бравых охотников. Молодой пацан двадцати лет, подающий надежды на исправление после отсидки в колонии по малолетке за размахивание ножом драку в соседней деревне. Она будто в своих грехах сознавалась. Но ни капли не винила этого человека. Словно она знала о нем куда больше… Совсем другое… Я подозревал, что он связан с криминалом. Был. И остается. — …Однажды он решил выследить зверя один, без группы и какой-либо подготовки. Он всегда любил нарушать правила, делать что-то громкое, показывать, что он самый лучший, храбрый и крутой… — Вика явно смаковала слова, говоря о тех характеристиках мачо, которыми обладал Волков. И они явно ей нравились… — И что, — я чуть закашлялся охрипшим от сна голосом, но слушал очень внимательно, — он наткнулся на него? И он напал? — и всё же не удержался, уже буквально дрожа внутри от любопытства, чувства, что мне рассказывают что-то секретное, тайное, что никому нельзя знать, и перебил сестру в самый напряжённый момент. Вика посмотрела на меня влажными темными глазами, гетерохромии почти не было заметно. И от этой её ледяной чуть безумной улыбки я испугался ещё больше. — …Она. В этот момент меня передёрнуло словно ударом тока. Потому что я знал, что такое напуганная медведица. И почему она всегда нападает первая… — Он нашел не того, за кем гонялись все охотники деревни. Он нашел его медведицу с малышом и их берлогу. Я попытался сглотнуть ком в горле, уже боясь, что этот рассказ, не дай бог, закончится смертью кого-то из животных. Вика заметила, что я дрожу и спокойно накинула мне на плечи свою лежащую на бревне серую олимпийку. Но вернуть себе голос, будучи впечатленым её словами до усилившейся лихорадки, у меня не получилось и я лишь шёпотом нарушил звенящую тишину, оттеняемую тихим треском костра. — И что он сделал? Лицо девушки стало каменным, суровым, холоднокровным. И даже немного жестоким. — Она ударила его, пыталась прогнать. — женские глаза в тот миг явно таили внутри желание обладать этой звериной силой и способностью внушать страх в случае опасности. Или быть в тот день рядом и защитить этого человека наравных. — Попала когтями по ноге, выскочила из норы, когда он не ожидал, защищая дитя и свой дом. Предупредила… Поразительно, но дикие звери настолько похожи на нас… Медведица-мать оберегала от злого охотника берлогу и малыша, которых не могла покинуть. Пока самец уводил опасность подальше и путал следы, играя роль живой мишени для людей с оружием… — Он тогда так испугался, что ринулся, куда глаза глядят, забыв о всех правилах безопасности и потеряв отцовское ружье. А метров через сто упал в овраг. Откуда не смог бы подняться сам из-за открытой раны. — девушка так или иначе испытывала жалость к напуганному живому существу, кем бы оно ни было. — Но она почуяла его слабость. Его кровь. И страх. …И решила добить. — Вика развернулась и взяла пару веток из горки дров, чтобы подбросить в костер, сделать его ярче и теплее для нас двоих. Дала мне пару секунд, чтобы я перестал трястись как осиновый лист. Но я видел по её глазам — тогда она была на стороне медведицы и прекрасно её понимала… — И она бы разорвала его, если бы я не оказалась рядом. Она была там. Она была в этом лесу в тот день. Ей было всего пятнадцать… — Мы с девчонками все тогда по Волкову сохли: красивый, высокий, дерзкий, все его боялись. Сидел, хоть и по малолетке, но уже отвечал за свои слова. Не обижал нас. Мог заступиться, если кто зажмет. В деревне такие не пропадают, — машинально, но она переглянулась со мной, как с подругой, девчонкой, которая её поймет. Но я не разделял её отношение к этому человеку… — Короткостриженный, спортсмен… Просто Саня Белый… — Вика на секунду игриво улыбнулась, прекрасно понимая себя в тот период. Юную, глупую и влюбленную. — …Лес я знала с детства, — вздохнула девушка, — и не боялась встречи с диким зверем. И в отличии от этих дураков — не пыталась найти её и посоревноваться в силе и власти с самой Матерью природой. Вика ненавидела всех, кто причиняет боль животным и лесу. У меня каждый раз сжималось сердце, когда я чувствовал, как сдерживается она, услышав, что очередной охотник забавы ради пристрелил ни в чём не повинного лося или кабана. Но она всегда молчала. Я просто передать вам не могу, насколько сильной была моя сестра. — В тот день я увидела, что Волков заходит один в лес и пошла за ним хвостиком. А когда услышала крик… И это ни с чем не сравнимое рычание самки… Поняла, что он не жилец. — Ты как-то отпугнула её? Шумом, да? — я знал, что медведи боятся всего неожиданного, яркого, громкого и внезапного. И знал, что к ним тоже нельзя поворачиваться спиной. Вика посмотрела на меня. И улыбнулась от того, какой я ещё неопытный, наивный и глупый. И помню все те правила, которым меня научили охотники дяди Димы. — Чтобы она увидела вторую опасность и разорвала нас обоих, защищая малыша? Не-ет, Шаст, — сестра снова устремила взгляд на звездный горизонт с едва видимым синим отливом. — Детёныш — вот то единственное, что заставило бы её отступить и вернуться. Его зов. На миг у меня больно кольнуло в сердце от догадки, что она сделала что-то плохое с медвежонком, чтобы отвлечь мать. Но Вика никогда бы не причинила вред животному. — Поэтому я напугала малыша, — благо, моя рассказчица не стала более тянуть. — Просто кинула камень рядом с берлогой, где он остался один, и без того напуганный реакцией матери. Он испугался и стал звать её, — Вика говорила с пугающим спокойствием, уравновешенностью и полным понимаем поведения дикого зверя. Словно они были людьми, теми, кого она знала. Равными нам. Будто бы они вырастили ее… — Медведица убежала и я смогла спуститься к раненому горе-охотнику, которому хватило мозгов, чтобы не орать и мужественно выносить наказание, полученное за свои глупость и безрассудство. — в голос впрыснулись нотки жестокости и строгости. — …Рана была открытая — у него началась лихорадка от болевого шока. Я видел, как она об этом вспоминала, восстанавливала картинку в голове и распознавала свои чувства. — …Даже не узнал, кто спустился к нему со склона под сосну и начал рвать на нем майку, чтобы перебинтовать сухожилия. Решил, что ему… — Вика усмехнулась. — Ангелы мерещатся… — Или русалка, — припомнил галлюцинации Арса на речке я. — М? — сестра отвлеклась и глянула на меня. — Не, ничего, извини. Продолжай. Блондинка вздохнула и вернулась в поток воспоминаний с того дня, бросив горсть изогнутых и изломанных веточек в костер. — …Надо признать, он даже пытался что-то сказать, впивался мне в руку, заикался, дрожал, как сумасшедший, но не отключался, — Вика ухмыльнулась так спокойно, словно вспоминала, как Волков дерзко обхитрил её в карты с помощью её же приема. — «Дрожал»? — Ну, если бы тебе медвежий коготь размером со спицу икроножную бы «открыл», ты бы что, у меня закурить попросил или за перикисью в аптеку отправил? Когда я очень захвачен историей, я забываю главное правило нашей семьи — никогда не перебивать мою сестру. Я заткнулся и даже обхватил свои ноги руками. Для сохранности и спокойствия. — Страшно тебе было? — сочувствующе мяукнул я себе в коленки, выглядывая из-под русой густой челки. Мне жаль, что меня не было рядом тогда. И я не мог её поддержать. — …Да, Шаст, было страшно. Мне было пиздец, как страшно, и я не спала нормально ещё несколько недель после этого. Но только, когда мы оттуда вышли и я привела Волкова обратно в деревню. Наш мозг устроен собираться в самые опасные и важные моменты и делать всё, чтобы защитить себя от угрозы или спасти жизнь кого-то близкого. Я надолго задумался и решил помолчать из уважения к её чувствам. Вика снова вытащила из пачки очередную сигарету. Ей было тяжело рассказывать всё это снова. —… «Наш мозг»? — ещё раз переспросил я, чуть улыбнувшись. Чтобы немного разрядить обстановку и отвлечь её чем-то теплым. — Наш, шастуновский. — подтвердила мою параллель с наследственной храбростью сестра. — Далеко было от того оврага, где вы спаслись, до деревни? — я вернулся к истории, потому что чувствовал, что она ещё не всё мне рассказала… И что другая часть истории не самая приятная, несмотря на весь ужас, что они оба уже пережили в тот день в лесу. Вика ещё немного помолчала и стянула рукава рубашки на руки до самых пальцев. Меня снова всего передёрнуло от этого жеста… Потому что за всё это время на улице ей не было прохладно. Как сейчас. — Первую помощь я вряд ли могла ему оказать. — Вика вновь затянулась. — Пятнадцать лет, девчонка совсем, да и страшно было от этого всего. …Из моих воспоминаний о детстве, она всегда первая обрабатывала мне разбитые коленки и локти и вытаскивала из ступни стекло, на которое я наступил на речке. Всегда с ледяным спокойствием и холоднокровием хирурга. Теперь я знаю, почему она не боялась никаких ран и ссадин. И почему пошла на медсестру. — Перетянула майкой в самом хлещущем месте. И готово. …Только вот… — Вика сощурилась, словно сама дикая рысь при встрече с человеком. — Домой я в итоге тоже вернулась без майки… В миг у меня внутри всё больно сжалось. Я сцепил руки в замок, впился ногтями в кожу и начал больно кусать губы, не моргая, не отводя глаз от костра. Только не это, умоляю, только не оно… Вика ещё и паузу решила выдержать, спокойно вытянув свои тонкие расчесаные ноги с укусами комаров, чтобы проверить на наличие новых. Но сигаретный дым отпугнул от нас всех. Казалось, вся живность вокруг собралась и затаилась в темных кустах, слушая эту историю… — Мы находились в ста метрах от потревоженной берлоги медвежьего семейства с детенышем и разозленной напуганной медведицей. Всё, что я должна была тогда сделать, прежде чем уйти и увести его — разорвать свою ярко-красную футболку, пропитанную моим запахом, и повесить на ветвь дерева на уровне глаз как можно ближе к яме. Она оставила метку для охотников. Я знал, что таким образом она хотела предостеречь тех, кто может случайно попасть в ту же опасность, чтобы бежали от этого знака как можно дальше и никогда не появлялись в этих местах. Нас учили этому ещё в детстве. Вика жила здесь всю свою жизнь. И знала гораздо больше меня. Что запах человека отгоняет любого зверя из своего убежища, потому что оно больше им не является. Бежать. Всё, чего она хотела от зверя, оставляя одежду со своим запахом рядом с берлогой. Думала ли она тогда про людей?.. Когда туда в любой момент вскоре могла ступить нога нового человека и прозвучать единичный взвод ружья. — Всё закончилось хорошо, где-то через час мы вышли к деревне, там уже собирали местных на наши поиски… Саню увезли в ближайший поселок и там прооперировали. Рана оказалась не самой серьезной, он быстро восстановился и уже через пару недель хвастался всем новым шрамом от лап местного монстра. С которым, разумеется, «бесстрашно сражался один на один». — Вика усмехнулась снова, но на этот раз с презрением и отвращением к человеческой глупости и самомнению парня. И опустила глаза. — …С того дня он поклялся поймать его и убить. — сестра обернулась на меня через плечо, снова поправляя руками обувь. — И его, и её, и медвежонка — посадить на цепь к своему дому, вместо собаки. А ловить он хотел на свой собственный капкан с особым механизмом. Мучительным и жестоким. Пружина в захвате в нём после срабатывания и поимки конечности объекта должна была сжиматься постепенно с каждым часом, заставляя животное медленно сходить с ума и терять рассудок от наступающей боли. …Я видел, как слезы проступили на её красивых глазах, отражающих блики огня и стекали дорожками из уголков. Как дрогнули её тонкие губы. И как ей пришлось продышать и прокурить эту паузу, чтобы продолжить. — А когда боль изведет его настолько, что, вырываясь, в отчаянии он оторвёт себе лапу — найти зверя по кровавому следу ему будет проще простого. — её глаза были полны боли. — Чтобы как следует наиграться в следопыта, а не придти на всё «готовенькое»… … Ребенком я не понимал, что животные не заслуживают охоты на них ради забавы. Из-за страха перед человеком они первыми совершают нападение. Мужчины моей семьи всегда рассказывали страшные сказки и небылицы про то, как злые дикие лесные монстры поедают людей, держат в страхе жителей, скот и разрушают наше хозяйство. Я верил, что охотники защищают деревню от их кровожадных набегов. Но теперь я понимал, кто всё это время на самом деле был жестоким зверем. — Каждому из своих друзей он обещал подарить какой-то трофей из своей отмщенной добычи… — девушка увела взгляд куда-то в чертоги прошлого. — Но в тот день нападения трофеем для них чуть было не стала я сама. Вика замолчала. И я снова сжал свои плечи под её толстовской с остатками лёгких женских запахов, пытаясь не затрястись от волнения. Словно мне сейчас придётся стать свидетелем той картины, которую я не смогу предотвратить… — Миловидная девочка с двумя белыми косичками в одном лифчике с уже весьма сформированной хорошенькой грудью, деревенская глупышка, которая ночью вышла из леса вместе с местным авторитетом, выглядела потрепанно… Поверь, мне было совершено плевать, в каком виде мы вернулись с того света в ту ночь. …Я тащила его на себе через весь лес, оставив футболку в качестве метки. Но тогда он не мог держать ответ и сказать им, чтобы… Они меня не трогали… Те две недели, что он был в соседнем поселке, я здорово натерпелась. Всякого дерьма. О котором тебе знать не следует. Думаю, она заметила, что я почти не дышу, боясь собственных мыслей и догадок о том, что его друзья и местные гопники сделали с ней, увидев в таком виде. Компании. И возрасте. Поэтому Вика натянула свою успокаивающую суровую улыбку и погладила меня по волосам и щеке. — Парни иногда такие ублюдки… Она говорила не обо мне и не допустила бы мысли о том, что я когда-то мог так себя повести. Надеюсь… Хотя, знаете. Её можно было понять. — Вик, что они делали? — мой шепот был похож на детский, я будто вернулся в десять лет, слушая страшные истории ночью у костра. — Задирали... Приставали... Пытались зажать пару раз... Но он скоро вернулся… Было заметно, что она всё же не очень хорошо помнит то время. Мозг вытесняет плохие воспоминания из ещё детского сознания. Я точно это знаю. — Помню, как он подошёл ко мне и спросил только моё имя. — Вика улыбнулась своим мыслям, ещё немного помолчав, перематывая время в своем сознании. — А через два месяца я увидела его поверх его шрама. Я не сдержал смешок. То ли от восторга, то ли от презрения такого пафосного жеста «благодарности». — С тех пор он считает меня своей, в «высоком» смысле этого слова, а не просто «девчонкой пацана». И все считали, что я это что-то неземное. Святое. Раз вытащила его водиночку с того света. Боевая подруга, военная медсестра. Я слышал этот термин в фильме про бандитов. Так один из героев называл женщину, которая работала медсестрой и нелегально залечивала раны всей братвы, латала после поножовщин, перестрелок, разборок. Она была для них действительно иконой и с ней обращались не как со всеми женщинами тех времён… Ужасно, что те устои и понятия существуют среди нас и по сей день. Не знаю, благодарить ли те обстоятельства за то, что в этом мире Вика была именно в таком статусе среди этих зверей… — И до сих пор никому не позволяет ко мне прикасаться… — девушка скопировала мою позу, подтянув колени к подбородку и обняв их руками. Подул лёгкий ветерок, уносящий отголоски этой истории… Я немного выдохнул, мысленно отделив выводы о той встрече со зверем от отношений Вики с Волковым и их истории. Она ответила на оба моих вопроса. — Всё было классно по-началу: я единственная из всех телок даже старше меня заполучила парня, которого хотела, которого боялась вся деревня. Он часто был со мной, красиво ухаживал по меркам его канонов, но… Он был слишком властным и вспыльчивым. Много требовал от меня. Мне и так было рано, чтобы в кровать меня тащить. …Но ему не всегда была нужна кровать. Я снова перепугался, в ужасе не желая слышать подробности. Знаю, это всё равно уже случилось с ней, было когда-то давно, когда меня в её жизни ещё не было. Не хочу, чтобы она переживала эту боль снова. — В восемнадцать я впервые сказала ему «нет». — Вика нахмурилась. — …Долгая история, тебе она ни к чему. — и отряхнула руки, выкинув и эту сигарету. — А через месяц его снова посадили. вернулся он уже без татуировки. Вместо неё — любимые всеми бандитами розы и шипы колючей проволоки. Банальщина и месяцы гниения его черной плоти… Я улыбнулся на пол-губы, разделяя её сарказм. Мда. Какой же неисправимо самовлюблённый конченный этот человек. — Мальчика обидели. Мальчик до сих пор в расстройствах, что ему сказали «нет», — девушка наклонила голову, сама подражая поведению ребенка. —… Но, надо признать, он рассказал всем, что тогда случилось. — в голове вновь пронеслись все те события. — …Они уважают меня не потому, что я «его девчонка», Шаст. А потому, что вытащила из леса их раненого авторитета в пятнадцать лет и не испугалась дикого зверя. — она отвернулась и снова сощурилась, глядя вдаль. — Глупые, глупые безумцы… Думают, бояться надо животных. Но по-настоящему бояться стоит только людей. Я снова замолк, обдумывая теперь сложившийся паззл. И свой первый вопрос. Такова цена её неприкосновенности. Хотела ли этого она? — Ты жалеешь о том, что сделала? На улице было так тихо, что слышно сонный мелодичный стрекот светлячков. Тихие всплески прохладной реки. И робкий призрачный шепот зелёной листвы за нашими спинами… Лес словно тоже ждал её ответа. — Я спасла жизнь человека, Шаст. Разве можно о таком жалеть? Кажется, она спрашивала об этом и саму себя. И до сих пор сомневалась… Я помолчал ещё немного. И задал ей свой последний вопрос. — Ты любишь его? Вика смотрела на рябь воды за камышами и отражение в ней темного неба. Минуту за минутой заставляя меня не отводить пытливый взгляд от её красивого лица в танцующем теплом свете костра. Но ответом её стало совсем не то, чего я мог ожидать… — Если человек встретит в лесу дикого зверя… Отступление с пустыми руками лицом к нему — будет проявлением мудрости. Паника и беспорядочное бегство в чащу — проявлением глупости. …Выстрел ему в сердце — проявлением слабости. Она вдруг замолчала, и я так сильно и неморгая всматривался ей в лицо со спавшими на виски тонкими прядями, что в свете костра заметил, что она будто бы медленно стареет… — А проявлением силы? — я почти не узнал свой слегка охрипший и робкий детский голосок. Вика так загадочно и печально посмотрела в огонь, словно он тоже живое существо, которое каждый день вынуждено служить человеку. Загораться и гаснуть от его рук. — Выстрел над его головой. И я понял её без ответа. Моя сестра была заложницей жестокого и опасного человека, имея свободу во всем, кроме своего сердца. Она была тем диким зверем, который не мог покинуть свой дом. А Он — охотником, который обладал тем самым пятым — проявлением жестокости. Самолюбия. И страха. Он приследовал своего Зверя. Гнал. И встреча от встречи — стрелял в воздух над его головой. Заставляя его бежать. Чтобы не стать жертвой другого слабого человека. Я посмотрел на сестру и увидел в ней её детские черты: очерченные тенью от костра щёчки, тонкие белые волосики у лица, светлые реснички. Она совсем одинока, ведь не могла никому более об этом рассказать и всю жизнь справлялась с трудностями одна. Ей очень сложно признать свою слабость. Ведь на это нужна внутренняя сила, которой, она чувствовала, Он её лишал. Но это не так. И я должен ей в этом помочь. Я не стану решать её проблемы и менять её жизнь. Я не имею над ней ни малейшей власти и прав указывать ей, что делать и кого выбирать. Но я мог дать ей те любовь, тепло и поддержку, которые испытываю каждую секунду своей жизни. Просто выслушать её. И на миг вновь позволить почувствовать себя маленькой беззащитной девочкой. Которую оберегают от любого зла. — ... Хочу тебя обнять, - я поджал плечи и выглянул на неё робко как ребенок - из-за плеча и кудрявой чёлки. Чтобы она не чувствовала, что это я якобы вижу её жалкой — мне самому нужны её объятия. Блондинка убрала руку от задумчивого лица и перевела глаза на меня. Такие же детские и нежные, как у той девочки в белом платьице когда-то давно, шестнадцать лет назад, на моих крестинах... Вика ничего не говоря опустилась на плед на земле между моими коленками и, позволив бережно обнять себя за плечи и шею, прислонилась к срубу, на котором я сидел, спиной, не отрывая взгляда от огня. Она положила ладони на мои руки поверх её тонких ключиц, я прижался щекой к её макушке. В тишине потрескивающего шепчущего костра мы согревали друг друга и слушали биение наших сердец. Я не мог дать ей чего-то родительского, материнской любви или отцовской заботы, я всего лишь «мальчик, который ничего не знает о взрослом мире». И о том, как в нём бывает особенно тяжело тем, кто попал туда несправедливо рано... ...Я тихонько покачивал сестру из стороны в сторону, словно младенца, засыпающего безмятежным и спокойным сном на моих руках. В атмосфере чего-то тёплого, принимающего и родного. В безопасности. …Никогда бы не подумал, что отношения между людьми могут быть такими, как в её истории. Взаимозависимыми, болезненными и жестокими. Вся правда была в том, что они очень сильно друг друга боялись и боготворили. И не хотели мириться с тем, что кто-то из них отступит или проявит свою слабость или глупость. Они не могли друг друга отпустить. Существовать друг без друга. Охотник не смел стрелять в сердце прекрасного Зверя, власть над которым придавала ему силу. И Зверь не решался нанести свой удар этому могучему существу из другого мира. Один никогда не сможет приручить другого. Другой — никогда не сделает первого единоразовой бездыханной добычей. Их власть в тайге — неотвратима и беспощадна. ...Вся правда в том, что оба они слишком гордые, чтобы покинуть лес и найти себе новое царство.

Вечное противостояние

Человека и Природы.

И в этом была их ужасная и прекрасная

гармония и красота.

…Надеюсь, мне никогда не придется выбирать между моей жизнью и убийством дикого зверя. Как и ему — между нападением на меня и защитой своего потомства. … Той ночью после нашего разговора я вернулся в палатку и тихо лег к спящему Арсению. Долго смотрел на него. И, крепко обняв как самое любимое и дорогое, что у меня есть, поцеловал его кудрявую макушку, уткнул мокрые глаза в его плечо и уснул. …Мне снилась семья бурых медведей, которые охотились за рыбой. И пристально смотрели на меня своими мудрыми глазами с противоположного берега реки.