Плачущий прицел

Он ушёл из дома на рассвете седьмого дня, когда личинки мух уже перелиняли. Он нёс её на руках, как ребёнка, замасленный прицел не блестел, но сохранял прозрачность. Они ушли быстро, не таясь, и пустой дом остался позади, точно распоротый кокон. Теперь они с дочерью были вместе — ему не нужен был ни прицел, ни триггер, ни сумка, граница между кожей и сплавом наконец-то стёрлась. А Салим проснулся на рассвете новой недели от такого чувства, будто его дёрнули за уздечку языка. Он подскочил в постели в крошечной комнате на втором этаже и рассматривал слоистые сумерки, припудренные розовым пигментом — хмурился, перебирая одеяло, и не мог проглотить ощущение брошенного в окно камня... Какой-то звук качался посреди слухового нерва бусиной. Какой-то резкий, быстрый звук, облечённый в хлопок тяжести о воду. Он босиком сбежал по лестнице в гостиную, где спал Джейсон. Остывшая постель показалась страшной, как сорванный ноготь. Не чувствуя себя, он заглянул в ванную, пересохшую, как раковина устрицы, и торопливо вышел на задний двор. Раннее утро было влажным и прохладным, словно свежий лист, оно лежало на ничтожном куске серой земли, на ручках пластикового стула, на чёрном полиэтиленовом мешке для мусора и какой-то плотной груде у забора... Он вошёл в пласт горячего воздуха и задохнулся приставшей к лицу липкой вонью, похожей на лоскут ещё живой шкуры. Груда чего-то тёмного лежала на растрёпанной земле и имела размер сторожевой собаки, дрожащей во сне. Вокруг неё была вывернута трава, но песчаная почва и бессильная тонкая трава не давали сока, не имели краски помимо извечной серости... Груда сокращалась и качалась, как раскалённая печь, коротко, редко, но с внезапной силой, вплетённой в плач, ни на что не похожий плач. Как будто дёргалась вода в засорённом стоке. Салим сел на корточки. Пахло кровью. Крупицы почвы склеились в тёмную грязь. — Джейсон? Он поворошил груду за круглую кость, чтобы увидеть в ней человека и белое лицо. Груда была очень горячей и мокрой, а среди непроницаемых перепонок стянутой ткани захлюпало вещество, похожее на переувлажнённую тряпку — словно бы там, в водостоке, кто-то быстро-быстро дышал, выплёвывая ошмётки овощей и густой воды. Салим прокусил язык и попятился. И пятился, и пятился, и пятился, пока за спиной не оказался дом, его шерстяной сумрак, твёрдый короб стационарного телефона, в котором никак не получалось нащупать трубку, а щека была мокрая, и к зрачку прилип яркий ошмёток: красно-жёлтая рытвина с тёмными глазами над ней, и трясущийся кусок губы висит поперёк лица, как хобот. Джейсон прожил у него в доме шесть дней, а на рассвете седьмого вышел на задний двор, разулся, вложил ствол себе в рот и босым пальцем нажал на триггер.