Сталкер.

«Суть проста, во всех мифологиях, всех религиях сколько найти И в основе любой истории есть один и тот же мотив: Кто-то слышит далекий голос, он выходит из дома один. Он идет по дороге из города в темный лес, где полно паутин. На пути он встречает монстров, бьется с ними он так же один. Он пока не герой, он боится всего, но он все продолжает идти.»

Я резко вдрагиваю от теплых рук, что трогают за плечи. Я мог бы выругаться, но громкость звонка перебивает мое негодование. Хлопаю глазами несколько плотных раз, чтобы вникнуть полностью в сознание. Рука затекла, ткань рубашки отпечаталась длинной и кривой полосой на щеке. Во рту вязкая погань, подсушенные губы склеились между собой. Как неловко. Я действительно задремал, хоть и отгонял от себя настырную усталость. Хуже всего то, что я поддался именно на уроке этого мудака, который и бровью не ведет в мою сторону. Коротко прощается со всеми и принимается разбирать бумажки на столе. Я надеюсь, за весь урок я не пропустил ничего важного: вроде очередной самостоятельной, или особого теста. Удивительно, что ублюдок никак не воспользовался моим слабым положением, не постарался подколоть или громко крикнуть чтобы я проснулся. Надеюсь, мой короткий сон никак не повлияет на встречу после уроков. Если подумать, Итачи может мне отказать в привелегии сдавать химию именно у него. С такой невероятной оплошностью, он с легкостью может выставить меня за дверь и потешаться на моими безуспешными плясками перед ним. Я жалок, но этого требует положение. Позже, я компенсирую сам себе это унизительное поведение на которое меня толкают обстоятельства. На удивление, «Итачи-сан» ничего не говорит, провожает меня внимательным взглядом и перед самым выходом, почти незаметно кивает головой. Значит, наши планы не изменились. Отлично. Хотя, могло быть по-другому? День проходит монотонно, пришибленно и заторможено. Безумно неуютно в собственном теле, вялость отдается в каждом мускуле. В каждой потемневшей ямочке под глазами. Я и правда выгляжу последнее время не лучшим образом. Пару месяцев так точно. Быстро прикидываю в голове, вспоминая, когда же я восстанавливал свои базовые потребности в виде: еды или хорошего, долгого сна. Если подумать, я давно плотно не ел, и сплю по пару часов в сутки, все остальное время отдавая несвязным мыслям. Неудивительно, что Какаши беспокоиться обо мне. Но… Это все временно, обещаю, все скоро наладиться. Опекун так и не явился на другие уроки, а смс-ки перестали тревожить телефон в заднем кармане. Я стараюсь не думать о Какаши, но общество Сакуры не дает мне отвлечься от него полноценно. Одноклассница, видимо, нашла во мне нового спутника. Раньше мы были не так близки в общении; друзьями, конечно, являлись, но чтобы везде вместе ходить и сидеть на уроках — нет. Может, на нее так отсутствие Наруто влияет? Блондин просто был помехой в ее намерениях быть ко мне ближе; ибо как еще объяснить данное поведение? Я не видел, чтобы после нашей с Наруто ссоры, Харуно подходила к Узумаки и разговаривала. Здоровалась конечно, но не более. Да и выглядит она иначе. Не вульгарнее своей уже забытой подружки Ино, но кое-какие изменения во внешности явно проскальзывают. Те же короткие, обтягивающие задницу черные шорты, облегающая, пудровая розовая кофточка с глубоким вырезом и рукавами, тонкие капронки и невероятно высокие каблуки на которых можно свернуть себе шею. И кто только навязал ей этот уродский, шлюшачий стиль? Модели инстаграма или собственный выбор? Сакура же не дура и видит, что ее внешний вид только всех отталкивает. Бога ради, только не говори, что это ради меня… Я не переживу ее намерения соблазнить меня. Окстись, не сработает. Весь ее аутфит не вызывает у меня должным образом не эмоций, ни других потребностей организма. Голос над ухом пытается подражать воркующей голубке, и мне становится совсем не по себе. Быть может, я придираюсь, или выдумываю? В любом случае, границ она не переходит, а лишь спрашивает о Какаши. — Почему учитель не явился на первый урок? А я ничего не отвечаю, только сухо пожимаю плечами. Мне почем знать? У нас литература последним уроком, сама его и спросишь, вы ж теперь друзья ахуенные. Я даже не сразу догоняю, что сказал последнюю мысль в слух, достаточно громко чтобы Сакура мгновенно замолчала от пренебрежительного тона и наконец, отодвинулась от меня с досадным выражением. Внутри что-то противно тянет, слабость крутит организм, а легкие требуют запретного дыма. На физике скучно, а учитель тихо, почти шепотом рассказывает новую тему. Нет никакого смысла сидеть и дальше слушать всю эту тягомотину, которую я итак наизусть знаю. Ничего нового школа мне больше не даст, как и время, которое я решаю посвятить своей пагубной привычке. — Можно выйти? Я поднимаю руку и прерываю учителя на полуслове, что лишь кивает головой и продолжает свой занудный текст. Ожидаемо. Я поднимаюсь со скрипучего стула и иду по направлению к выходу цепляя надменный, неодобрительный взгляд Наруто, что сидит позади меня в одиночку. Где ж все друзья твои, или ты надеешься еще списать у меня, так, по старой дружбе? Нет, Узумаки, не прокатит. В этот раз я решаю не показывать как ребенок ему средний палец, а просто уйти с высоко поднятой головой. Завернуть прямиком за угол и вверх по лестнице идущую в курилку. Последнее время все действительно складывается не лучшим образом, а я, настолько оборзел, что уподобляюсь старой привычке прямо на середине урока. Благо, не в самом кабинете. Но, кто знает, сколько еще мне хватит смелости и способен ли я на самом деле вытянуть сигарету и закурить на глазах у всех. Хватит, да только вот, не хочу в очередной раз впутывать в свои дурацкие игры и идеи Какаши, который встречает меня в углу курилки неодобрительным взглядом. Приехали… Госпожа Фортуна последние месяцы — явно больше не моя спутница. Треклятая проститутка, к другому ушла и оставила меня разгребать весь этот пиздец в одиночку. Какаши молчит, медленно затягивается, смакует и упирается спиной в стену. Смотрит целенаправленно и равнодушно. От этих серых, уставших глаз становиться еще хуже. Я мельком цепляю его ремень и усмехаюсь от собственной мысли и поверхностных звуков ударов в голове. Он никогда бы не посмел так сделать, но эта мысль возникает сама по себе. Молчание прерывается шумными, быстрыми затяжками, а атмосфера в итак тесном углу лестничной клетки становится еще напряженнее. Я не начинаю говорить первым, опасаясь кинуться в оправдания. Наблюдаю и сажусь на шаткий подоконник, достав припрятанную сигарету с нагрудного кармана рубашки, совсем позабыв о том, что у меня и сигарет быть не должно. К чему все эти детские игры? Так надоело. Мне без двух месяцев — восемнадцать, нет смысла больше учить меня: что хорошо, а что плохо. Сам разберусь. Самое дерьмовое то, что я не додумался взять зажигалку… Эх, а день ведь так хорошо начинался. Благо, Какаши сразу видит в чем моя проблема, и без слов протягивает мне огонечка, словно джентльмен прикрывая ладонью маленькое пламя. Кончик сигареты загорается, а тяжелый дым льётся в легкие. Прекрасное, насыщенное чувство кружит голову, и все вокруг становится таким незначительным. Пусть и всего лишь на две с половиной минуты. — Где ты был утром? Я опять понадеялся слишком быстро, что все пройдет в понимающем молчании. Мы никогда друг-друга не игнорировали, но отчего-то именно сейчас мне захотелось прибегнуть к этой дешевой и вполне суровой манипуляции. Скорее всего — это просто остаточное давление после сеанса, по-другому я свое поведение не могу охарактеризовать. — Мне нужно было пройтись. Какаши прикрывает глаза, затягивается и длинно мычит себе под нос. — Сигареты на что купил? — С прямым допросом выводит он меня на правду. Ему бы в следователи, а не в учителя. Понял же все, зачем цирк устраивать? Я ничего не отвечаю, затягиваюсь и отвожу глаза в сторону, скорее от раздражения, чем от смущения ситуации в которую попал как муха. Какаши шмыгает носом и продолжает: — Я на заправку заезжал и расплатиться не смог, потому что налички в кошельке не оказалось. Не потрудишься объяснить? Зубы скрипят от внезапного приступа раздражения. Ну че он ходит вокруг да около? Скажи уже прямым тестом, зачем все усложнять? Назови лжецом, вором и другими словами, которые отлично дополнят мою основную характеристику прилежного ученика. Какаши хочет чтобы я был с ним предельно откровенным, а сам же ничего мне про себя не рассказывает: не посвящает в свою личную жизнь, о чем думает, мечтает, да черт возьми, никогда не говорил, почему седой как декабрьский снег! Я видел его альбом с детскими фотками и такой он точно не с рождения. Какаши делиться со мной поверхностной информацией, хотя знает про меня почти все. Разве — это честно? — Таблетки покупал, которые мне выписал патлатый мудак, а на сдачу сигарет взял. Доволен? Я перебираю ногами от неудобного положения, а вовсе не от неловкости. Чертов подоконник невероятно узкий, почти не уместиться. Какаши поджимает губы и медленно курит, давит на меня своим главным положением и неосознанно подпирает к стенке у которой сам же и стоит. — Нет. Что ни говори, он тоже стал очень много курить. Раньше, Какаши не позволял себе такой вольности. От него никогда не пахло сигаретами и я, относительно недавно узнал о схожей зависимости. Значит, тоже подавляет свои чувства, настолько, что спасают лишь дешевые сигареты и внутренние минуты тишины уединения в голове. Неудивительно, с таким-то пасынком. Но, Какаши знал на что идет и какие документы подписывает. Загнав себе на шею тяжелый якорь, прошу заметить, добровольно. — О чем говорили? Я мог бы стоять и распираться, что это конфиденциальная информация и что он сует свой нос куда не просят. Вся эта навязчивая «забота» давно стучится в границы гиперопеки, что неимоверно раздражает все сильней с каждым разом. Должно быть, это и есть то самое кольцо в цепочке, почему я не хочу общаться как раньше и делится чем-либо. Дело ведь не только в том, что Какаши мне не верит по поводу химика, а скорее это совокупность всех его противоречий. При всем раздражении, я все еще хочу быть теми друзьями, которыми мы когда-то были, пока не пересекли черту условности забежав в роли «опекун и пасынок». Тогда все и слетело к чертям, а он возомнил себя хрен знает кем… Указывать мне стал, будто имеет на это право. Я не понимаю своего внутреннего состояния. Стараюсь не смотреть в окно и ни вдыхать полной грудью почти летний воздух доносящийся из узкой щелки форточки. Смена погоды явно действует на меня хуже обычного. Если верить Орочимару, сейчас я в самом эпицентре «обострения» от того и мысли такие ублюдские. Как удобно, когда на все есть оправдание. Но, доля правды имеется. Я взрываюсь внутри и совершенно холоден и спокоен снаружи. Смолю сигарету и с усмешливым прищуром выдаю то, от чего лицо Какаши внезапно меняет свою суровую гримасу на растерянность. — О том, как меня Итачи трахал. Хатаке неловко, а мне почти смешно. Я мог бы обойтись без всего этого жалкого спектакля абсурда. Мы с господином «сутенером» в вельветовом костюме, говорили не только об этом, но я решаю принять участие в игре, внезапно поменявшись с опекуном ролями. Хватит дурью маяться и малолетку из меня делать, ставя в положение угнетенного. Меня, внезапно, несет и я продолжаю плеваться желчью, внимательно наблюдая за реакцией. — Хочешь и тебе все в подробностях расскажу? — Саске… — Какаши прочищает пересохшее горло. Тушит сигарету в переполненной бычками, консервной банке и меняет ее на новую. — Ты ведь сейчас о своем брате говоришь, а не об учителе химии? Плечи вздрагивают от дискомфорта и я просто в глубине души надеюсь, что никто на лестничном пройме больше не услышал о чем мы говорим. Я сплевываю на пол горькую слюну. — А есть разница? Разница лишь в том, что Какаши аки слепой у монастыря — видеть ничего не желает. Я своими язвами только раззадориваю ситуацию еще сильнее, добавляя кипящего масла. Сигарета кончается как раз кстати, потому что терпеть это затяжное молчание нет больше сил, ни времени. Мне еще на урок надо успеть и задерживаться я не собираюсь. Бросаю окурок на пол и с высоко поднятым носом собираюсь уходить, но Какаши хватает меня за руку прежде, чем я успеваю сделать хоть шаг в сторону. Меня его привычка рефлекторно хватать — выводит из себя. В такие моменты, он напоминает мне хищника, или может, это у меня с реакцией туго. — Отвали! Сухое эхо проносится по прокуренному помещению. Я бесполезно стараюсь расцепить его болезненную хватку. Козел невероятно силен, хоть и не скажешь по внешнему виду. Пальцы болезненно сжимаются вокруг кости и я предполагаю, что Какаши в бешенстве от моих выходок. Смотрю в почерневшие от злости серые глаза и по одной нависающей угрозе осознаю, что вывел его не на шутку. Никогда не видел Какаши таким прежде. Он ведь не ударит меня, так? Я не боюсь его на самом деле, но убираю глаза на шершавую поверхность стены. По рукам проходит грубое электричество, а челюсть ходит ходуном. Отвратительное чувство переполняет внутренности, словно густой липкий, розовый кисель выползает за бортики кастрюли. Противно. Я пытаюсь обуздать себя, дышать ровнее, но никак не получается. — Что происходит с тобой? — Процеживающее, с долькой агрессии выдает Какаши, буравя меня острым взглядом. — Ты сильно изменился: стал грубым, дерзишь и хрен знает, что вытворяешь! В чем дело, Саске? Вот значит как, Какаши волнует только мое поведение. С легкостью пропуская мой очевидный намек касаемо «моей центральной проблемы». Обида внутри нарастает с бешеной скоростью. Разве все не очевидно? Он же не дурак, и знает меня как никто другой, неужели так трудно прийти к знаменателю? Какаши знает, что корень мой проблемы это — Итачи и все, что происходит это потому что этот мудак, ходит около меня и травмирует еще сильнее чем раньше. К чему все эти придирки? Да и я вроде как «больной», как он мне говорил однажды. Разве с «больных» спрос имеется? — Ты ведешь себя как ребенок! — Какаши ослабляет хватку, но не убирает руку. — Если бы ты попросил, я бы дал эти деньги! Да черт с ним, и на сигареты бы дал. Просто… Его рука медленно опускается, захватив пальцами сигарету меж губ, Какаши затягивает и выпускает дым в потолок, чтобы тонкая струйка ненароком не коснулась моего лица в знак неуважения. Я не понимаю как реагировать, стою как мраморная фигура и смотрю как по впалому от возраста лицу проскальзывает синяя угрюмость. — Почему ты ни во что меня не ставишь? Я замыкаюсь окончательно. Может корень кроется в том, что у меня проблемы с доверием, а может, потому что опекун перестал меня слышать? Поэтому и нет смысла распинаться, доказывать и рассказывать все. Забавно, прямо как раньше. Да только вот «раньше» он верил всему, а сейчас ставит любое мое слово под сомнение, потому что я на таблетках сижу и посещаю кинестетика, от которого толку никакого нет. Вся это совокупность факторов ведет меня к простому и действенному способу отвертеться. — Потому что ты не сможешь меня понять! Ты не терял близких, ты не переживал весь этот ужас… — Ошибаешься, Саске… — Угрюмо, почти шепотом произносит опекун, убирает медленно руку и отходит в сторону. Стоит у окна и просто смотрит, затягиваясь половиной сигареты. В его позе присутствует сжатая печаль и внезапная отрешенность, словно Какаши впал в свои мысли. Мне внезапно становится стыдно и между с этим невероятное любопытство подкатывает к горлу. Я становлюсь рядом, почти задевая плечом, пытаюсь прочитать мысли в его голове. Ухватиться за любую, крошечную эмоцию. — Тебе нужно постараться забыть о нем. Я понимаю, что звучит глупо. Но к сожалению, эта травма всегда будет рядом с тобой, останется на всю жизнь как глубокий шрам. Как бы ты этого не хотел, она уже часть тебя, и с этим ничего не поделаешь. Травма будет врываться как непрошенный гость, и ты зная на что она способна, просто должен смотреть ей в глаза и понимать, что все в прошлом. Сейчас — она уже не имеет власть над тобой. Нужно постараться жить дальше, и смотреть на все как на опыт, а не путаться в мыслях и думать — как можно было поступить, чтобы этого не произошло. В противном случае — ты погрязнешь в тревоге, а во взрослой жизни сможешь справиться с этими чувствами, только с помощью алкоголя или запрещенных веществ. А может, она настолько расковыряет в тебе дыру, что единственным правильным выходом тебе покажется петля под потолком. От этих важных слов все внутри переворачивается, стонет и тормошит. Я не знаю, что чувствовать и как правильно реагировать. А Какаши кажется, уверен: о чем говорит, словно его слова были адресованы самому себе. Я вздрагиваю, замечая как лед холодных, серых глаз дает трещину и появляется влажный блеск в уголках. Он плачет? Я никогда прежде не видел Хатаке таким подавленным. Он опасается, что я могу что-то с собой сделать? Я ж не идиот на тот свет лезть, особенно после всего, что произошло. Я же победил по итогу этого монстра, и одолею во второй раз, какими бы ни были его уловки. Я опять думаю о химике. Я думаю о нем, даже когда не хочу. Это все его влияние, действует на меня как на цепного раба и заложника. Какаши затягивает последний раз особенно глубоко, выдыхает протяжно весь остаток дыма и тушит сигарету. — Ты тоже кого-то потерял? — Вопрос напрашивается сам собой. Опекун, внезапно, поворачивает голову, принимая прежнее расслабленное выражение. — Я хочу знать… — Тебе на урок пора идти. — С ухмылкой говорит Какаши и подняв руку, хочет потрепать меня по волосам, но быстро убирает, вспомнив, что прикосновения действуют на меня негативно. Жест скорее отцовский, дружеский, я понимаю, что ему не хватает тактильного контакта, но сделать с собой ничего не могу. Какаши смотрит так, словно хочет спросить — «я буду его игнорировать или все уже нормально?». Да и было нормально, мне просто нужно было немного своего пространства и времени. — Ладно, увидимся на литературе. Смотри! Спрошу самого первого и если не готов двойку поставлю! Какаши отшучивается, и я вижу как он буквально кричит, что не вынесет напряженных отношений между нами, что все это его дико волнует. Я решаю не рыпаться, натягиваю широкую, неестественную улыбку и быстро моргаю глазами, убрав руки в карманы свободных брюк. — Если правильно отвечу, закажем доставку на дом? А то мы с тобой так давно всякую ерунду не ели. Это хитрая уловка, очередной психологических ход, которым я с легкостью пользуюсь. Чувство ностальгии работает слаженно, когда двоих объединяют одни вещи, одна музыка или фильмы. Я говорю это только для поддержания дружеской атмосферы, игнорируя стойкое не желание есть что-либо вообще. Я не могу точно вспомнить когда ел последний раз, наверно, это были утренние оладушки пару дней назад. Пару дней? Я так давно ничего не ел?.. Дикий, непонятный страх сжимает желудок. Я стал настолько отрешенным от всего, что даже не могу ничего точно вспомнить. — Отличная идея! — Улыбается Какаши и мы спускаемся по лестнице по направлению к кабинету физики. — Только это… Бери трубку и отвечай на смс-ки, хорошо? Я ничего не отвечаю, киваю головой и прощаюсь с опекуном. Захожу обратно в кабинет и сажусь за парту. Смотрю как Сакура неловко оглядывает меня, морщит тонкий нос от противного, стойкого запаха сигарет. Что ж, сама захотела со мной сидеть, терпи теперь. Не знаю, что заставило меня оглянуться через плечо и посмотреть на бывшего друга. Наруто выглядит подавленным, лежа на парте уткнувшись носом в рукава красного, ставшим уже его любимой шмоткой, бомбера. Его синие, большие глаза наливаются грустью и мне становиться почти жаль его, так, что я забываю о том, что эта блондинистая башка посмела меня плохим словечком обозвать. Я же могу списать все на его идиотизм? Может, стоит вновь попробовать подружиться? Признаться, сидеть с Узумаки было намного лучше, чем с Сакурой. Хотя его разговоры об онлайн игре иногда и бесили, но намного интереснее слушать о катке, чем был под прицелом молчаливой Сакуры, что не сводит с меня накрашенных глаз.

***

Я должен взять яйца в кулак, просто подойти и начать с простого. Поинтересоваться достижениями в игре, или с самого банального — как дела. По внешним признакам Узумаки, вижу, что не очень. Он почти ни с кем не разговаривает, не застревает в кругу старой компашки. Словно из него выбили весь дух авантюризма и я озадачен вопросом — от чего же? Папа пригрозил пальчиком, что он никуда не поедет если завалит экзамены? Лишит средств на дальнейшее существование и даст пинка под жопу и дальнейшее устройство без образования кассиром в продуктовом? Возможно. Меня распирает от любопытства, хоть и доля злорадства все же присутствует. Судя по Наруто, даже такие вещи как собственное «банкротство» его не пугает, или гордость настолько сидит внутри, что не позволяет отбросить все свои предрассудки и хотя бы для приличия начать здороваться. Я думаю об этом весь школьный день, глазею на Узумаки на всех уроках, а он в ответ лишь смотрит продолжительно и равнодушно. Настрочить ему смс я не могу, потому что этот идиот и номер мой заблочил. Детскими болезнями, нужно переболеть в детстве, иначе во взрослом возрасте придется туго. Как с ветрянкой: походил дитем весь в зеленый горошек и не заметил, а взрослым прижмет так, что высока вероятность и откинуться. Смс-ки отпадают, звонок тоже, а писать ему как влюбленная девица записочки — я не намерен. Остаётся только одно — вновь подойти, заговорить и надеется, что в этот раз он не назовет меня никаким позорным словечком. Не могу сосредоточиться, а коварное волнение поджидает из-за угла, каждый раз когда шаги почти достигают заветной блондинистой цели. Я не могу признаться самому себе, что скучаю по нашей дружбе, по вечерам за катками, да и просто, что мы могли наплевать на социальный статус и сидеть за гаражами и пить нефильтрованное в стеклянной таре. Таким он мне нравился, таким — простым и обычным. Забавно, что я могу одной правдой расположить Наруто к себе, признаться где именно я лгал и для чего. Но, только вот… Я никогда не смогу этого сделать… Это самый худший вариант, самый унизительный. Такой оглушительный позор я больше не переживу, еще хуже видеть в глазах напротив сострадание, или же отвращение. Я не знаю, как Наруто бы среагировал узнав все, да и честно, нет никого желания узнавать. С этими дурацкими мыслями я хожу весь школьный день, игнорируя бестолковые разговоры Сакуры, что не унимается и крутиться возле меня как заводная. Я почти не слышу их смысла, ковыряясь в собственных мыслях, то и дело осекаясь через плечо. Внутри все рвет и мечет, а тремор в груди нарастает. Я понимаю, что нужно что-то предпринять и быстро. Следующий урок литература и он последний на сегодня, не смотря на то, что мне потом к химику переться и вновь свою старую кассету соблазнений крутить. Я прям вижу перед собой ехидную рожу Орочимару, что словно бес в сопровождении «Уолтера Уайта» кивает головой и слюняво обманно уверяет, что ничего не будет от одной таблеточки. Впрочем, я верю, потому что не нахожу других причин как не зайти в мужской туалет перед литературой и ни принять «волшебную капсулу». Я помню, что господин психиатр предупреждал меня, что пилюли довольно сильные, но и проверить их свойства лучшего момента не предвидеться. Они другие — красные с белой полосой по краям, вытянутой формы. Отвратительно горькие на вкус, но быстро скатываются с горла в желудок, не застревая поперек. Я смотрю на себя в отражение зеркала и роняю почти обреченный вдох. Мне ведь на этом химическом дерьме всю жизнь сидеть, если верить словам Какаши. Может, он прав и мне нужно пропивать все курсом, а не бросать все на волю случая? Должно же полегчать, верно и исправить мое эмоциональное состояние. Ага, так я и нормализовался, когда рядом этот патлатый мудак маячит и смотрит на меня пожирающими глазами. Прошло всего каких-то два месяца, а я уже похож на живого покойника. Вся моя внешность изъедена тревогой, усталостью и самокопанием. Кожа стала почти трупного оттенка, щеки впали от недоедания, глаза на выкате с темными, почти черными синяками. Если бы не моя репутация, то с таким лицом меня легко можно было бы принять за наркомана. Впрочем, доля правды в этом есть. Я рассматриваю оранжевую баночку несколько секунд. Кручу в руках и убираю обратно в карман рюкзака, провожая из вида грязной улыбочкой. До завтра, родная. Звонит звонок на урок и я понимаю, что потратил время на рассматривание своей внешности, вместо того чтобы объясниться и поговорить с Наруто. Ну блестяще! Придется после литературы его догнать. Какаши встречает меня одобрительной улыбкой и кивком головы, когда я захожу в класс и сажусь за первую парту. Рад, что я не соскочил и не прогулял, будто я вообще мог себе это позволить. Тысячу ругательств позже бы выслушал, сидя на кухне с кислым лицом, претворившись, что действительно слушаю. Проходили уже. Его выражение уловимо меняется на почти грустное, когда Харуно садиться со мной рядом и раскладывает учебник с тетрадями. Честно? У меня даже нет настроения на подколки, я слежу за Наруто, что входит следом и садиться позади, не обращая на меня никакого внимания. Мелькает мысль, что он садиться назад, только чтобы подслушивать наши разговоры с Сакурой, или осторожно подглядеть во время контрольной. Но опять же, это всего лишь мысли, в действительности же все остальные парты просто заняты. Как опекун и предупреждал меня, спросил самым первым. Я был немного удивлен, предполагая, что он блефует, но нет, Какаши сдержал слово и вывел меня перед классом, кратко пересказывать роман Достоевского «Преступление и наказание». Не подловишь, я читал его три раза и четко помню весь сюжет полностью, не считая того, что мы и фильм вместе с ним смотрели. Легко. — Расскажи, как ты сам интерпретируешь суть произведения. — С интересом поглядывает на меня опекун, сидя за столом с книгой в руках. Я чувствую как стены кабинета медленно сдавливаются, пространство сужаются, а лица одноклассников теряют знакомые черты. Ледяные ладони потеют, а руки становятся невыносимо тяжелыми, словно налиты горячим сплавом. В полости рта стремительно пересыхает, а в голове отчетливо слышится оглушительный звон набата. Я стараюсь выглядеть нормально, придав себе как можно больше уверенности, не дав любопытным глазам повода к обсуждению. — То, что любой поступок имеет последствия. — Я тихо сглатываю, чувствуя гадкое, кислотное жжение в груди. — А преступление не останется безнаказанным. Убийству нет оправданий, сколько бы злодеяний человек не совершил, никто не вправе умышленно лишить его жизни. Какаши совсем незаметно вздыхает, кивает головой и убирает учебник в сторону. — Молодец. Садись. Пятерка. Опекун говорит спокойно, а я чувствую как мои ноги льняными путами приросли к полу. Убираю глаза в сторону и стараюсь не пошатываться на ровном месте, когда дорога от доски до парты кажется недостижимым препятствием. Это все таблетки — скоро полегчает. Так происходит всегда, благо, это действо как удар битой по голове проходит быстро. Минуты три от силы. Но, отчего-то не в этот раз… Меня дергает, знобит, а нижняя челюсть ходит ходуном. Трясет как угашенного наркомана, кислорода не хватает и я стараюсь дышать больше через рот. Передние пряди волос липнут к покрытому испариной лбу, а нога совсем тихо отбивает чечетку под партой. Звуки скребут в голове, становятся дерганными полосами острых ногтей по железной стене. Затихают настолько, что в ушах слышится лишь прилив собственной крови, что похож на шум морских волн. Я оборачиваюсь на часы и ловлю просто безумную картину, щурюсь и высматриваюсь в изумлении, когда в стеклянном окне проявляются слабые отпечатки ладоней. Озаряюсь по сторонам, протираю глаза, считаю в голове до трех и медленно открываю. Сердце колотиться в грудной клетке, стучит обрывисто, разгоняя кровь по артериям. Ничего не исчезло, а отпечатки становятся все отчетливей; от слабых нажимов и пятен, до грубых измазанных черных сажей пальцев. Одна ладонь, две, три, четыре… Исчезают и снова: одна, две, три, четыре… Мне просто кажется, а я как псих слежу за направлениями. Это чертовы галлюцинации, последствия таблеток! Этого нет на самом деле! Что намешано в них — понятия не имею, но кроет меня так, словно я на язык три марки закинул. Закрываю лицо и прячусь за отросшими передними прядями волос, стараясь восстановить сбившееся дыхание. Сейчас пройдет… Сейчас все пройдет! Внешне я никак не проявляю себя, настолько, что Какаши весь урок не замечает моего странного состояния, а может просто не акцентирует внимания, оставив все вопросы на потом. Время превращается в секунду и поганое состояние потихоньку отступает. Все приходит в норму, а картинка перед глазами выравнивается. С трепетом смотрю на оконные рамы и не нахожу там ничего. Надо бы этому ублюдку Орочимару эти таблетки прямо в хлебальник швырнуть. Но я и сам хорош, знаю же не по наслышке, что когда пересаживаешься на новые колеса, всегда первый эффект будет таким, как гребаный приступ. Звенит звонок, сигнализируя об окончании учебного дня но Какаши настойчиво просит всех остаться. Я не двигаюсь с места, глушу язвительную улыбочку и мысль о том, что братишка может и немного подождать. Пусть педантичный ублюдок понервничает немного, мне в сласть. Какаши становится около доски, держа в руках черный планшет для заметок и ручку. Интересно, что он хочет? — Так как вы на пороге экзаменов, мне нужно записать кто и какие предметы будет сдавать. Я закатываю глаза и даже не слежу за тем, кто и какой предмет будет сдавать. Почти не слушаю и ухмыляюсь на долю секунды, когда очередь доходит до Узумаки, который что-то неразборчиво треплет о том, что не определился. Еще бы, ему бы основные сдать — уже успех. Хотя, велика вероятность, что он всучит крепенькую сумму Данзо, и мы всем классом будем наблюдать, как Наруто вызовут для получения золотой медали. Поправка, медали на которую претендую я. Странно, что другие учителя меня за этот год не вербовали на свой предмет сдать экзамены, зная, что я круглый отличник. Но вот очередь доходит и до меня, и я прямым взглядом на классного руководителя, выдаю: — Химию. Серые глаза опекуна расширяются, а немой мат проскальзывает на устах. Какаши оставляет пункт пустым, делая вид, что не слышал меня, или просто проигнорировал мое стремление. Хатаке явно не в восторге и чую, что разговор на повышенных тонах с теми же матами — затянется надолго, если учесть, какую тему мы мусолили в курилке до этого. Я же вижу, что ему так же не приятна эта ублюдская рожа, да и Какаши сам мне говорил об этом. Какой смысл оставаться равнодушным, когда можно просто прижать патлатого к стенке и с угрозами в голосе потребовать отстать от меня? Но есть один нюанс: я сам лезу к химику, потому что этот ублюдок старается оставаться в стороне и играть в недотрогу. Ненадолго. Какаши заканчивает свой опрос и отпускает всех по домам, попрощавшись. Мне удаётся выбежать с толпой, чтобы он не оставил меня на разговор и не душил своими нотациями, тонко намекая, а может и вовсе в открытую — что я должен передумать насчет экзаменов. Плевал я на экзамены, мне просто нужно еще немного времени и расположения. Я сливаюсь со всеми на ровне и быстро забываю о том, что вроде бы хотел поговорить с Наруто. Наладить отношения или просто предложить сидеть вместе. На удивление, сам Узумаки настигает меня сзади. Бьет плечом в лопатку и громко, враждебно сплевывает. — Пидор! Я останавливаюсь на долю секунды, смотрю ему в спину и чувствую как у меня все внутри накаляется до свиста старого чайника. Мыслей так много и все они остаются позади, когда я резко подбегаю, сжимаю кулак и бью прямо по хребту. Узумаки оборачивается с сжатыми зубами, тихим шиканьем и огромными глазами. — Че совсем что-ли? — Кричит он, а меня парализует оглушительный, стремительный гнев, что я направляю во всю тяжесть кулака и бью по прямой в грудину. Вокруг нас собирается толпа, что скандирует победные выкрики. Дыхание перехватывает и Наруто уже в открытую размахивает руками переплетая свои девчачьи удары матерными высказываниями, которые пролетаю мимо как и его сжатые кулаки. Он пытается схватить за рубашку, но я легко уворачиваюсь. Кровь приливает к глазам и я почти считываю каждый готовившийся удар мне в челюсть. Смелости прибавилось, а в открытую сказать мне подобное яиц не хватает? Сакура что-то кричит, почти не бьется в истерике и быстро убегает. Я ловлю на себе гневный, пронзающий взгляд Узумаки, что кидается и бьет костяшками в щеку, задевая скулу, пока я отвлекаюсь на громкий голос Какаши. Учитель тянет меня назад, схватив под локоть. Металлический привкус крови появляется на языке, а тонкая струйка капает с носа, стекает кривой линией по губам, смазываясь на подбородке. — Что тут происходит?! — Кричит Хатаке и отталкивает Наруто, что намеревается ударить меня еще раз не видя преграды в учителе. Мне почти смешно, потому что я, кажется, сломал ему нос, судя по двум кровавым дорожкам и быстрому проявлению синяка под глазом. Дыхание срывается, плетеная ярость захватывает внутренние органы, и я уже не стесняюсь в выражениях. — Он меня пидором назвал! — Я стираю кулаком сгустки крови с лица, не отрывая убийственного взгляда от Узумаки, что отошел на пять шагов назад. — Я такого не говорил, придурок! Какаши сильней сжимает мой локоть, я думаю это для того чтобы я не убежал. Но не срабатывает и я резко с отвращением убираю его руку. — Мне все равно кто начал, разошлись! Или к директору оба пойдете! Ага, конечно, так опекун и повел меня к Данзо себе в убыток. Ему ведь первому прилетит, а не мне. Я тут просто честь свою отстраивал — старым мужским способом. Никто не смеет так меня называть и порочить мое достоинство! Наруто в крутого решил поиграть, что ж, плакала наша последняя связующая ниточка. Я ведь даже проглотить все хотел, думая, что можно еще спасти наши отношения и стать как прежде друзьями. Гордость свою перешагнуть, но после такого, всем богам молиться буду, что б он завалил все к чертовой матери и вылетел со справкой как пробка из шампанского. Я немного прихожу в себя, а пламенный гнев отступает. Толпа собравшихся зевак — одноклассников, уходят перешептываясь. Наруто подхватывают его старые шавки и он на последок оборачивается, дав понять, что мы еще не закончили. В любое время, в любом месте. Давай, доставай меня из черного списка и назначай дату и место встречи. Сакура шокировано смотрит на меня, сжимает в руках сумку, кусает губы и топчется на одном месте. — Ты в порядке? — Наклоняется Какаши ближе, рассматривая лицо. Голос его меняется со строгого баса до заботливого и чувственного. Я полагаю, это потому что кроме меня и Сакуры рядом никого нет, и он пытается произвести на нее впечатление. — Пошли в медпункт, обработаем. Я ничего не отвечаю, лишь отдергиваю плечо в раздражении, иду быстрым шагом по коридору, завернув на правую лестницу дабы не столкнуться с Наруто и его шайкой, что наверняка поджидают меня у выхода в школу или где-нибудь в пролете. В любой другой день, пожалуйста, но не сегодня. Дико хочется курить после перепалки, но вход в курилку мне заказан, я ведь не полный идиот и знаю, что «блатные» могут поджидать меня и там. Поэтому, без зазрения совести, иду в уборную напротив кабинета химии на четвертом этаже. Удача сегодня точно не на моей стороне, но мне так плевать если честно, что я уже в наглую достаю пачку сигарет и закуриваю как только двери закрываются. Держу сигарету меж пальцев и рассматриваю свой лик в отражении грязного зеркала. Теперь моя внешность еще хуже чем раньше. Прибавились пару ссадин на скуле, что моментально стали покрываться синяками, царапины от ногтей и размазанная бардовая кровь по лицу. Прекрасно, просто произведение искусства не иначе. Если так подумать: я никогда прежде не дрался, не испытывал такой скачек адреналина. Лучше бы отец меня в детстве на борьбу отдал, а не на скрипку. Тогда бы я полностью вкусил мощность мужской энергии. Включаю кран и быстро стираю напором воды всю затвердевшую кровь с лица, что каплями попала на белую рубашку. Делаю особо долгие затяжки и невольно наблюдаю за собой в отражении зеркала, ухмыляясь легкой схожести с рассказчиком из «бойцовского клуба» Финчера. Подставить главный саундтрек и вылитый. Поздновато я начал вступать в ряды задир и устраивать драки. Хваленая гордость распирает мой пыл и я как никогда придался уверенности. Мне совсем не стыдно что я ответил, не мог же я промолчать в данной ситуации. Губы смыкаются на сигарете и плотный дым ударяется о зеркало, растворяя за собой мою напыщенную, кривую ухмылочку. И вновь путы сомнений проявились на отражении, в которое, внезапно, стыдно смотреть. Я ведь не гей… Мужиков не люблю, как и девушек в общем. То, что Итачи делал не считается, потому что это было почти против моей воли. А то, что я сейчас сам к нему лезу и не двусмысленно намекаю — тоже лишь уловка, чтобы раскусить его планы на меня. Все это не просто так… Все имеет свою логическую последовательность. Протяжно выдыхаю, последний раз затягиваюсь и тушу сигарету о бортик раковины, выкидывая в урну рядом. Настраиваю себя на лучшее и уже не уверен, что хочу идти на химию. Но, вопреки всему, иду и останавливаюсь у приоткрытой двери, слушая как Итачи о чем-то говорит. — Нет, прости, сегодня никак не получиться. — Итачи устало вздыхает. — Да, я помню, что обещал, но у меня возникли очень важные дела в школе. — Голос химика после непродолжительной паузы становиться тверже. — Нет! Конечно, нет! Послушай… Мне быстро надоедает все это подслушивание, и я захожу ровно в тот момент, когда братишка сбрасывает звонок. Итачи выглядит унылым, но резко меняет свое выражение на равнодушное. Оглядывает меня, а я класс, где ожидаемо, никого больше нет. Присаживаюсь на стол передней парты, складывая руки перед собой. Смотрю на свою обувь, замечая маленькую крапинку крови на носке кед. Настроение этой быстрой дракой полностью испорчено, и признаться, у меня нет никакого желания лезть к химику и провоцировать его на откровенность. В голове липкий туман, а руки все еще потрясывает. Итачи поджимает губы в неодобрении, с нескрываемым интересом рассматривая меня с головы до ног. Подходит совсем близко, так, что я улавливаю запах его резкого парфюма. Я вздрагиваю, когда тонкие пальцы пианиста едва касаются болезненной скулы. — Откуда синяк? Я флегматично пожимаю плечами. — С Наруто подрался, — Итачи вскидывает брови и делает шаг в сторону. Молчит и одними глазами просит продолжить. — Он меня пидором назвал. К чему пытаться завуалировать, если мне все равно как отреагирует этот мудак? К директору, как он заявлял ранее, не поволочет, а мне уж слишком интересна эта реакция в виде сдавленной усмешки, тихого мычания и слабого кивка головой. — А разве… — Итачи делает паузу, чтобы спросить более деликатно. — Ты не парней предпочитаешь? — Фу, нет! — Вылетает как-то машинально, без размышлений. Итачи выглядит так, словно мои слова его ошарашили. Легкая, почти незаметная ухмылка образуется на тонких губах. Он выпрямляется, но не отходит, стоит совсем близко и смотрит на меня сверху вниз сквозь тонкие линзы очков. — Ко всем без разбора целоваться лезешь? Компенсируешь недостаток родительской любви? Плечи припускаются от подобных заявлений, зрачки расширяются, а дыхание образует сдавленный пузырь вокруг горла. Ах, ты ублюдок… Издеваться вздумал? Мой прежний образ конфетной кокетки слетает и потаенный гнев желает вылезти наружу. Я замираю, быстро проглатываю все, решив сбавить обороты и не влезть в свою вторую за день драку. Итачи прощупывает меня на уязвимость, зная, каждую мою больную точку. Давит и потешается. Демон вновь показывает настоящее лицо, а я не могу не принять участие в его ухищрении. — А прикинь: я слух разнесу, что ты со школьниками сосешься? Итачи захваченный неожиданным контекстом, отвечает мне гневным прищуром. — А прикинь: твое расчлененное тело, замурованное в резиновой черной бочке в глубокой яме лесополосы, никто не найдет? Мои глаза распахнулись от ужаса, рот приоткрывается от проникновенного и холодного тона, что медленно ползет по хребту, образуя мелкие прыщики мурашек. Внутренности сжались, а звук кабинета накалился белым шумом с потертой рябью. — Я пошутил, — Итачи внезапно улыбается, роняя глумливую усмешку, и вновь становиться серьезным. — Бочка была бы синяя. Разговор у нас изначально не задался, а идиотские шуточки только портят всю атмосферу. Я не знаю как реагировать, и подать правильный ответ на его черный юмор. То, что мудак на многое способен, я осведомлен не понаслышке, да и добивать Итачи дальше подколками и намеками — гиблое дело. Брат как змей в садах Эдема, извернётся и обернет все в свою пользу. Он не идиот и раскусил меня. Второй раз в одну и ту же яму не залезет, прожженный опытом. Я теряюсь внутри себя и признаться, не думаю, что таблетки до конца меня отпустили. Все опять идет в одно место и у меня даже четкого плана больше нет. Картина расплывается, а тяжелая, повисшая пауза между нами только нарастает. — От тебя сигаретами пахнет. — Отличный ход, сменить тему, браво. — Куришь? Я почти не соображаю, а мое тело все скулит от ударов. Зря он про сигареты напомнил, внезапно курить захотелось. — Курю. Что за дурацкий вопрос? Итачи однажды спрашивал меня уже об этом. Неужели забыл, или хранит надежду, что я бросил с той поры? — Много куришь? — Много. С тех пор, как этот мудак вновь появился в моей жизни, я не выпускаю сигарет из рук, словно таким образом, вновь глушу свои мысли об Итачи никотином. Это глупо, не разумно и честно сказать — брехня все это табачных корпораций и рекламы, где домохозяйки с ровными выбеленными кислотой зубами, твердят, что сигаретки помогают успокоиться. Я брошу, однажды. Уже бросал и снова брошу. — Плохо. — Коротко отвечает химик и вновь подходит ко мне, возвышаясь. Мне настолько плевать, что я даже не смотрю в его сторону, думая о сигаретах. — Давай так, назовешь состав своих сигарет и я разрешу тебе сдавать экзамен. — А как же тесты? Я думаю о том, что это нелепо и точного описания моих сигарет явно не встретишь в бланке экзамена, но я решаю долго не ходить вокруг да около. Итачи просто проигнорировал мой вопрос. Следит как я достаю из кармана пачку сигарет и пытаюсь прочитать мелкие надписи на сгибе. — Без подсказок! — Химик выхватывает у меня синюю пачку и рассматривает в руках. Итачи приглушенно хмыкает с томной иронией. — «Lucky Strike». Ерунду куришь, даже сигаретами сложно назвать. Я вскидываю брови от удивления. Итачи не говорит прямо, но по одному его взгляду ясно, что он осведомлен о марках сигарет. Вопрос напрашивается сам собой: — Ты куришь? — Баловался когда-то давно. — Итачи легким движением руки сжимает пачку до хруста, отходит и выдвинув нижний ящик стола, бросает ее внутрь. — Бросил, и тебе советую. — Э! — Возмущенно кричу я. — Отдай! Они мои! Что он себе позволяет? Я не стал бы так остро реагировать будь у меня деньги на еще одну, но, увы, мой карманный банк полностью пуст, а Какаши не даст мне больше денег после моих выходок ранее. Все летит в чертям, а внутренний гнев набирает обороты. Итачи вальяжно разводит руками, потешаясь надо мной и моим положением. — Получишь после успешной сдачи экзамена. — Ты! — Я подскакиваю с места равняясь с мудаком, встаю на носочки стараясь быть с его ухмыляющимся лицом на одном уровне. — Подлый, лицемерный, лживый… — Осторожнее с языком, Саске! Он дорого может тебе обойтись. Черные глаза загораются красным пламенем и скользкий гнев ползет по его дьявольской фигуре. — И что ты сделаешь?! — Пальцы впиваются в белую, выглаженную рубашку без единой складочки, хватая на себя, достаточно чтобы наши лица были в нескольких сантиметрах друг от друга. Я не боюсь его. Уже не боюсь. Все это лишь дурацкие игры и провокации. Я же знаю, что нужно Итачи и он знает, что я знаю. — То, что ты даже представить себе не можешь… — Громко шепчет учитель и кладет руки мне на запястья, стараясь убрать крепкую хватку. — Отойди. Итачи не использует грубую силу, но убирает мои руки надавив на сухожилие так, что я сам отпускаю его. Он не напуган, ни раздражен, с интересом наблюдает как у меня буквально все сводит от ярости. Ему смешно, потому что, кажется я делаю все по его дурацкому сценарию. Я останавливаюсь где-то внутри себя. Мои кокетливые уловки и ничтожные потуги соблазнить его не работают, потому что Итачи нужно не это? Дыхание учащается, глаза наливаются мятным стеклом. Вот значит как… — Какие грязные высказывания и все из-за дешевых сигарет. — Итачи драматично прикрывает глаза, закусывая нижнюю губу. Изо рта вырывается сдавленный смешок. Он подходит обратно к столу и открывает ящик. — Твоя удача, что я в хорошем настроении. Химик протягивает мне смятую пачку. — На, забирай свою отраву и уходи. Все это выглядит как подачка, как неумелая ласка или попытка не создавать между нами раздора. В любой другой момент, я бы не взял свои сигареты обратно, но гордость вновь покидает голову и я резко выхватываю пачку. Плевать. Внезапно, от чего-то неуместно грустно, сердце тянет, а легкие распирает от нужды. Итачи широко улыбается от восхищения, от того, что я опять попался на его хитрые уловки. Сраного манипулятора разрывает от приятности момента. Итачи мог бы напрямую потребовать встать перед ним на колени, извиниться за дурацкую пачку сигарет. А я бы… И тут — проиграл. И эта мысль настолько сжирает меня, что глаза противно жжет влагой. — Сдалась мне твоя гребаная химия! — Кричу я в попытке оправдать себя перед самим собой, или доказать, что я еще имею силу ему противостоять. — Катись в Ад! Я хлопаю дверью так громко, что эхо разноситься по школьному коридору. Заворачиваю на третий этаж и иду в класс литературы. Нужно как-то успокоиться, возможно, поговорить с Какаши и сказать, что я не собираюсь сдавать химию. К чертям собачьим это все! Нет смысла находится рядом с этим ублюдком, как и пытаться соблазнить, потому что это не работает. Кабинет литературы оказался закрыт, а это значит лишь то, что Какаши уже уехал домой и мне придется добираться на своих двоих. Ничего. Послеполуденное солнце светит ярче обычного. Майская жара не греет, а только вызывает дискомфорт. Глаза слепят настырные лучи, а белая рубашка становиться влажной и прилипает к нагретому телу. Я стараюсь идти медленно, размеренно. Чертовски неуютно внутри себя. Тянет, мажет, расфокусирует и весенние краски превращаются в одно бесформенное пятно с запахом сирени и трелью птиц. Я плетусь дворами, а сигареты меж моих пальцев меняются с быстрой периодичностью. Легкие стягивает кнутом, а мерзкий кашель царапает горло. Во рту внезапно пересыхает. Раздается выстрел в сердце оглушительной тишиной вокруг и все вокруг словно замирает. Пахнет старым кирпичом и сухой, местами подгнившей травой. Я ощущаю слабую вибрацию и внезапно останавливаюсь. Все мое состояние сигнализирует об опасности, о том, что что-то не так. Я медленно оборачиваюсь на внутренний голос, что приказывает осмотреться. Зрачки расширяются, а сердце стучит как ненормальное, когда на расстоянии ста метров я замечаю черную Ниссан Теана. Петля сигаретного дыма застревает поперек горла, а черные глаза за оправой очков не сводят с меня цепкого внимания. Какого… За рулем машины сидит Итачи, медленно постукивая пальцами по рулю. Его выражение лица хладнокровное, сосредоточенное, направленное лишь на одну мишень. По телу ползет непередаваемый холод, поглощая каждую частичку волной парализующего ужаса. Он — не галлюцинация, вроде тех, что я видел сегодня в классе литературы. Он — настоящий. Следит за мной и наблюдает как у меня дрожат колени и я едва не падаю на каменную дорожку. Я чувствую себя новорождённым олененком, что смотрит прямо в дуло ружья нацеленного в голову. Сердце подкатывает к горлу, а я не могу даже пошевелиться, прикованный взглядом к своей участи. Значит, Итачи следил за мной все это время? Знал каждый мой шаг? Каждый поворот событий и то, как я могу поступить? У него было два года, чтобы просчитать все наперед. Придумать и воплотить задуманное. Это месть. Банальная, кровавая и продуманная до мелочей. Он вернулся не для того, чтобы заполучить меня и сделать своим… Как я мог быть таким идиотом? Я смотрю прямо в лицо своему страху и в висках пульсирует осознанием. Итачи вернулся, чтобы убить меня…