Верность: Путь сильнейшего

Эта квартира стала их совсем недавно, но уже полностью избавилась от флёра холостяцкой жизни, которую Питер яро охранял долгие годы. Теперь он мог найти учебник по высшей математике на журнальном столике или бестиарий на кухонной столешнице рано утром. Его вещи, его мебель, его стены – всё впитало их запах. Когда-то, будучи ещё сопливым подростком, он мечтал об этом моменте, о человеке, что разделит с ним его дом, пищу, жизнь. — Я дома, Волче! – какая ирония, потомственный оборотень вновь и вновь пропускает момент прихода его человека, не может услышать знакомую походку на подступах к квартире… или дело в том, что походка уж слишком знакома его волку? – Папа передал нам лазанью от Мелиссы, можем поужинать ей, если хочешь. Хочет… Единственное, чего он сейчас хочет – свернуться вокруг человека гибкой лозой, опутать плотным коконом, чтобы слиться, впитаться, проникнуть как можно глубже. Это зависимость, но кто может его осудить? — Всё в порядке, Крипиволк? – глаза Стайлза глубокие, затягивающие на самое дно. Кажется, Хейл проваливается сквозь кресло в безграничную пустоту. — Нет, – шепчет Питер, ловя худое запястье и утыкаясь носом в бьющуюся венку, – Как я могу быть в порядке, когда стал полностью зависим от тебя, мой мальчик? От твоего голоса, – мимолётный поцелуй в нежную кожу, – От твоего присутствия, – закрыть глаза, потереться щекой о слегка влажный след, – От твоего существования, – глаза в глаза, открыть, распахнуть грудную клетку на обозрение. Он знает, что делает – глаза подростка темнеют, а воздух вокруг густеет. Едва-едва, но от предвкушения поджимаются пальцы на ногах и дыхание сбивается с ритма. — С огнём играешь, Волче, – тянет его личное Божество, пальчиками свободной руки рисуя линию чужой скулы. — Ты – единственное пламя, в котором я не прочь сгореть до тла. Каждый раз как красная тряпка для быка. И плевать, что на самом деле быки реагируют на мельтешение куска материи, а не на цвет. Когда его со всех сторон едва сжимает, поднимая в воздух, лёгкие отказываются работать. Ох, Стайлз, сегодня ты решил меня побаловать? В жизни, окутанный рутиной, он чувствовал себя в порядке только тогда, когда полностью держал под контролем ситуацию, вне зависимости от того, был ли это список дел на день или заблаговременно забитый продуктами холодильник. Вот только было что-то сверхъестественное в том, как заходилось его сердце, стоило лишь передать поводья другому. Постель встретила их прохладной пустотой, которую они оба едва ли заметили. Питер оказался на спине и на голых инстинктах едва-едва приподнял подбородок. Не движение – намёк, но этого хватило, чтобы парнишка склонился, до сладкой-сладкой боли прижимая запястья к покрывалу, вгрызся в горячую кожу. Питер задержал дыхание, пока ноги сами не согнулись в желании как-то сжаться, задержать этот миг. Кровь пряным железом пахнула в воздухе, и мужчина титаническим усилием сдержал позорный скулёж. Не сейчас, не время. Стайлз распрямился, языком смывая с собственных губ алую жидкость. Господь Всемилостивый, как же ему хотелось остановить эту чёртову волчью регенерацию, оставить болезненный след там, где ему самое место! Руки подростка принялись расстёгивать тугие пуговки рубашки, хотя удерживающие путы всё ещё давили на его запястья. Питер Хейл, потомственный оборотень, гордый и независимый мужчина, готов кончить, только смотря на то, как управляется со своей силой семнадцатилетний парень. Отец с матушкой наверное в гробу перевернулись бы, если бы их не хоронили в небольшой амфоре – Лора постаралась, вопреки завещанию бабушки. Горло внезапно сдавило, заставив внутри всё затрепетать, а глаза широко раскрыться. Вдохнуть было совершенно невозможно. — В нашей постели тебе разрешено думать только о нас, Волче, – пусть голос мальчишки ласков, Питер слышит в любимых нотках опасное предупреждение. Член в домашних брюках вновь дёргается, но, Боже, этого недостаточно. Он не отвечает, ему не разрешали отвечать, поэтому в знак понимания он вновь оголяет горло, с силой поднимая подбородок, чувствуя, как усиливается хватка. В глазах напротив огонь – он всё сделал правильно. Совсем не в природе оборотня подчиняться, особенно у такого доминантного самца как он. Вот только ещё в юности Питер понял, что кайфует от Силы. Многие удивлялись его бурному роману с Пустынной Волчицей, но для них в этих отношениях все было закономерно. Коррин была единственной, кто оказалась сильнее. Он прогибался под её силой и ловил от этого невообразимый кайф. Однако нынешние отношения затмевают всё, что только было и может быть в будущем. Мужчина готов молиться на подростка, которому остался целый год до совершеннолетия. Возможно, только это остановило шерифа Стилински от нашпиговывания его тушки аконитовыми пулями. Им хватило одного откровенного разговора в отсутствии Мечислава, чтобы остаться полностью удовлетворёнными друг другом. Чёрные мушки замелькали перед глазами, в голове зашумело. Хотелось вдохнуть, но в то же время – чтобы это не прекращалось. Но Стайлз сам решил дилемму, одолевающую его волка. Убрав руку с чужого горла, он спустился ниже, сползая с бёдер аккурат между ними, заодно стягивая оставшуюся одежду. И опять никакого белья под штанами. — Ты же так и хотел, Жутковолк? – спрашивает он, пока размазывает холодный лубрикант по перинеуму, игнорируя крупную дрожь, – Специально ждал меня, весь такой готовый. Тебе ведь всегда мало, сколько бы мы не трахались, правда, Волче? Правда, чистейшая правда. Он как потерявшийся путник у колодца – пьёт и пьёт, не в силах утолить свою жажду. Подготавливают его смутно, едва-едва. Питер и не против, он любит, когда дыхание перекрывает от боли, ведь тогда есть шанс получить заветный скупой поцелуй. А повреждения – ерунда. Всегда срабатывает регенерация, будь она неладна. Очередное неожиданное открытие, но обычно очень тактильный и ласковый Стайлз в активной роли преображается просто до неузнаваемости. Получить его поцелуй становится чем-то из разряда сложного достижения в игре, ради которого приходится из кожи вон вывернуться. На болезненном, выбивающем воздух из лёгких, толчке он может наконец-то заскулить – Стайлз это любит. И в правду, глаза напротив загораются. Буквально загораются. Светятся в сумерках стремительно погружающейся во тьму спальни, как два блуждающих огонёчка. Питер рад, что его руки всё ещё в захвате, потому что в порыве наслаждения он непременно сжал бы хрупкое тело, порвал когтями молочную кожу, заливая постель одуряющей кровью. Именно так и было с Коррин, и Питер боится даже представлять, что будет с мальчиком-человеком в его лапах. Будто бы услышав витающие в воздухе мысли, Стилински закидывает мускулистые ноги себе на талию и сплетает их пальцы вместе. — Я не хрустальный, Питер, – рычит он, а у Хейла поджилки трясутся, ведь в любимом голосе сейчас звучат альфьи ноты. Те, что заставляют подчиняться Альфе стаи самого волка. И Питер верит. Обхватывает подростка одной рукой подмышкой, до боли вцепляясь в лопатку, но вторую руку честно отвоёвывает себе, не выпуская из захвата. Толчки сотрясают тело, но всё, на чём может сосредоточиться оборотень – золотые глаза напротив, горящие Силой. Изнутри уже потряхивает, будто подросток своим членом достаёт ему до грудной клетки, но Питер шепчет, молится одному-единственному Богу, чтобы это никогда не заканчивалось. В этот раз Бог оказался глух к его мольбам – вновь сжимает его горло, и мужчина не выдерживает. Он воет на одной ноте, выгибаясь до болезненных, совсем не приятных судорог и вжимает Стилински в себя. Стайлз и не против, сам склоняется, морщась от пропоровших кожу когтей, вновь смыкает зубы на ключице партнёра, пока кожа под зубами не лопнет с забавным хрустом. Парень знает, как Питер это любит, поэтому не сдерживает себя. Оргазм накрывает обоих. Питер от водоворота ощущений не чувствует пальцев на руках и ногах, но всё равно утыкается носом в шею Стилински, захлёбываясь концентрированным ароматом парня. Стайлзу нравится лежать, обняв своего оборотня после секса и, выводя на его спине произвольные круги и спирали, просто наслаждаться уходящим возбуждением. Питер вновь уткнулся носом под подбородок, как делает каждый раз, и каждый раз это настолько мило, что хочется его затискать. — Хочу сегодня тебя, – шепчет он, зная, что в первые минуты Питер слишком чувствителен для более громкого голоса. Нет смысла спрашивать, переборщил ли он, всё ли у волка в порядке и тому подобное. Переборщил. Не всё в порядке. Но вся соль в том, что Питер кайфует именно с этого. — Как скажешь, Лапушка, – урчит оборотень, придвигаясь ещё ближе, – Но, пожалуй, сначала мы всё-таки поужинаем. А потом я вознесу тебя на небо, где тебе самое место, моё личное Божество. Сейчас парень хочет расцеловать каждый сантиметр этого прекрасного лица, оставить пару десятков засосов на шее и груди, лелея бессмысленное желание, что они не исчезнут через пару минут. Чёртова оборотничья регенерация. — Питер Хейл, – названный тут же напрягается под его руками, но не делает попыток отстраниться, – Знаешь, я понимаю, что я не подарок со своим СДВГ и теперь ещё вот этим вот всем, – он двигается сам, лезет под кровать, куда завалились его джинсы и достаёт небольшую скромную коробочку, – Но я знаю, что ты меня не бросишь и что я тебя не брошу, поэтому давай не бросать друг друга вместе? Под конец щеки подростка красные от стыда, но он решительно надевает на чужой палец простое серебряное кольцо. Питер в шоке смотрит на поблёскивающую в свете лампы из коридора полоску на собственном пальце и внезапно хочет обнять весь этот грёбанный Бейкон Хиллс. Но пока что он может ограничиться только одним неугомонным подростком, которому до возможности официально вступить в брак ещё целый год.