Приключения Звёздного Трио

      Пути Королевства Снов были причудливы и запутаны. И преподносили сюрприз всякому, кто следовал им. Возвращали в места, которые сновидец уже и не надеялся посетить, позволяли встретиться с давно утерянными друзьями и родичами. Каждый эльф мог совершить подобное путешествие просто закрыв глаза. Но самые могущественные чары, сплетённые самим Олуфантуром, обладали ещё большей властью и могли вернуть грезящего к нему самому — такому, каким он был когда-то и каким уже и не надеялся стать.       Именно этого больше всего жаждал Финрод. Снова стать собой. Таким, каким он был в Смертных Землях. Про́клятым, но несломленным, обречённым но хранящим в душе надежду, которую зажигал и в других. Страдающим, но счастливым. Счастливым по-настоящему, а не в блаженном ослеплении души. И пусть это счастье оказалось коротким и горьким, а его послевкусие отчётливо отдавало кровью, по своей воле нолдо ни за что не променял бы его на приторную фальшивку, которой одарили его здесь, в Амане.       Потому что то, что здесь называли счастьем, по сути являлось простым удовлетворением потребностей. Эльфы Валинора ни в чём не знали нужды, но вместе с тем они не знали и радость преодоления трудностей. Гордости за себя и осознания личностного роста. Здесь это было решительно невозможно. О каких свершениях может идти речь, если плоды сами вырастают на деревьях по слову Йаванны, а дичь без сопротивления идёт в силки по воле Оромэ? Если земля и море сами отдают свои богатства, стоит попросить об этом Аулэ и Ульмо? Если прикосновение Эстэ исцелит любую рану, а чары Ирмо сотрут всю боль и печаль? Правильно — ни о каких.       Было ли такое существование плохим? Нет. Можно ли было назвать его жизнь?.. Это был уже более сложный вопрос. И прежний Финрод, а точнее Артафиндэ Инголдо — как называли его здесь в Валиноре — тот каким он был до Исхода, не колеблясь ответил бы «да». Он с упоением слушал Отступника и хотел своими глазами увидеть все чудеса Эндорэ, о которых тот говорил, но при этом не знал другой жизни. Не знал, что может быть подруга. А узнав, не сумел забыть. Существование в Амане для него превратилось в муку, потому что здесь эльф не мог больше быть тем, кем он стал. Как будто всё, чего он достиг там, вдруг утратило значение здесь.       В Смертных Землях он был Другом Людей и Гномов. Он строил крепости, и вдохновлял собратьев на свершения и чуть ли не в одиночку противостоял Врагу на духовном фронте, не давая опутать остатки эльфов Тьмой и окончательно сбить с пути. Там он был нужен, уважаем и любим. Здесь на него смотрели с жалостью, и хорошо, если не брезгливой. Блудный сын благочестивого отца, презревшего Исход и вернувшегося к коленам Стихий. Раскаявшийся отступник, возрождённый бесконечной милостью Короля Мира. Нелюбимый муж прекраснейшей из ваниар. И просто слабый духом принц-нолдо, не способный исцелиться даже в Садах Лориэна.       Таким его видели здесь. И ни слова Манвэ, называвшего его героем, ни заступничество отца не смогли изменить общественное мнение. Ни эльфы, ни тем более, майар не выражали своё отношение к нему открыто, но Финрод всё равно знал, что они о нём думают. По взглядам, поведению и движениям душ. Все они жалели его — глупца, отправившегося в бессмысленный поход, и угробившего своё душевное здоровье не пойми зачем. Все труды и свершения там, ничего не стоили здесь. И это убивало беднягу.       Эльфы Валинора не умели сопереживать. Чужие горести не трогали их холодных, преисполненных светом сердец, потому что сами они горестей не испытывали. Они были способны только на жалость — снисходительную и унижающую. И, кажется, даже не понимали, почему он не хочет этого. Почему не позволяет жалеть себя. Их сердца словно ослепли в не угасающем сиянии Валинора.       И на самом деле это их, а не его нужно было пожалеть. Это они жили пустыми, лишёнными смысла жизнями в безвременье, в то время как он за несколько коротких веков успел познать столь многое и попробовать себя в бесчисленных вещах. Он был не только менестрелем, но и скульптором, и целителем и даже простым землепашцем. Да-да, когда эльфы только прибыли в Эндорэ и столкнулись с такой вещью, как голод Финрод, наряду с подчинёнными, брался за плуг, учась слушать землю Эндорэ и понимать её.       Все в Валиноре — и даже члены семьи — считали, что в Садах Ирмо он ищет забвения, тогда как на деле всё обстояло с точностью до наоборот. Он хотел не забыть, а вспомнить. Пережить вновь. Пусть и не наяву, а в грёзах. Вновь стать прежним собой.       Пусть даже и тем, кто был пленником Жестокого. Неумолимое течение вызванного напитком сновидения ввергло Финрода в то, что наверное, можно было назвать кошмаром. Было холодно. Он замерзал, сидя на полу тесной и затхлой камеры, которую сам же когда-то и создал. Видимо Судьба и правда была не лишена иронии, а иначе как было объяснить, что он оказался в заключении в крепости, которую сам же когда-то и построил. Ну да, он построил, а Гортхауэр — переоборудовал всё по своему вкусу. Исказил.       Правда темницу обустроил не слишком удобную. Бо́льшую часть времени Финрод оставался скован тяжёлыми цепями и обнажён. Тюремщики отобрали одежду пытаясь унизить его и сломить дух. Он сидел, бессильно привалившись к холодной стене, сложенной из каменных блоков, и подтянув колени к груди в жалкой попытке сохранить в теле последние крупицы тепла, выпитого стальными кандалами. Он не мог даже обнять себя — руки были заведены за голову и прикованы к стене так, чтобы он не мог подняться или хотя бы изменить позу. Чтобы не пытался противиться тому, что выделывала с ним Тхурингвэтиль. Женщина-Сокровенной-Тени.       Она приходила к нему каждую ночь, возвращая к сознанию лёгким прикосновением мягких и холодных губ, за которыми следовали и зубы, впившиеся в кожу пленника. Финрод дёргался и стонал, пытаясь спастись, но оковы держали стальной хваткой.       Хуже всего была неожиданность. В камере не было света. Гортхауэр бросил его в самое глубокое подземелье Волчьего Острова. Видимо опасался, что пленник выкинет ещё что-нибудь, а потому решил максимально оградить его от звёздного света, в коем Перворождённые черпали силу. Даже будучи высшим эльфом, Финрод не мог видеть в кромешной тьме. Зато эта тьма не мешала мучительнице, приходившей, чтобы… хм, скрасить досуг пленника. И, надо сказать, она постаралась на славу, развлекая его.       Его тело было покрыто дюжиной укусов. На шее, плечах, груди, животе, даже на бёдрах. Тхурингвэтиль любила отыскивать интересные места к которым потом, с удовольствием, присасывалась. Словно пиявка. Её интерес к нему был не только гастрономическим. Это была какая-то извращённая игра, а потому торопливо зализав ранки, оставленные в одном месте, она сразу же впилась в другое. Финрод изогнулся на полу, царапая мокрый камень, но упырхила держала его крепко, не давая вырваться.       Ему оставалось лишь обмякнуть в её объятьях, ощущая как кровь перетекает из его жил в алчный рот Тхурингвэтиль, пока ее руки скользили по его груди, оставляя на мускулистом торсе глубокие, кровоточащие царапины. Насыщаясь она часто расстёгивала своё платье и прижалась оголенной грудью к груди Финрода, игриво проводя торчащими сосками по рельефу его мышц. Словно в пародии на любовный акт. И тогда боль и ужас, смешивались с у довольствием постепенно заполняли его эльфийское существо…       Когда слабость одолевала и веки начинали слипаться, Финрод как будто отделялся от тела, и смотрел на себя со стороны. Одна из таких сцен оказалась настолько яркой, что врезалась ему в память… дверь в камеру была распахнута настежь, а на полу у стены красиво раскинулось обнажённое мужское тело, смотрящее в потолок остекленевшие глазами покойника. Его нежно обнимала прижавшаяся к нему полуобнаженная девушка, и её тёмные одежды, лёгкие словно прохладный ночной ветерок, тёмные одежды укрывали их обоих. Словно ночная бабочка, опустившаяся на окровавленный цветок, она тихо мурлыкала очень красивую мелодию, пробирающую до костей своей зловещей гармоничностью. Рукой, украшенной длинными черными когтями она проводила по золотым волосам и бледной коже, расчерченной полосками свежих царапин. Алыми губами целовала запрокинутую шею, покусывала за уши.       Однако больше всего Финрода удивил собственный взгляд. Затуманенные глаза были полны наслаждения и мýки. Он знал, что умирает и наслаждался этим. Хоть и страдал. Вот такой властью обладала тёмная майэ, пристрастившаяся к эльфийской крови.       По мере того, слабость от потери крови усиливалась, его дух начинал отдаляться от тела и перед глазами начинали мелькать видения. Осиянные Светом Древ образы из далёкого детства… однако Тхурингвэтиль не отпускала его. Лишь подводила к самому краю, к черте, за которой начиналась смерть, и возвращала обратно в тело. Оторвавшись от шеи (или любого другого места, на которое пришёлся укус) она быстрым движением зализывала ранки останавливая, таким необычным образом, кровотечение.       — Хм… я опять немного увлеклась… кажется. Но ведь тебе понравилось, не так ли, мой милый? — ухмылялась тёмная майэ, оставляя поцелуй на губах Финрода. Давая ему ощутить вкус собственной крови. — Ну же, не уходи. Побудь ещё немного со мной.       Когда она позволила себе подобное в первый раз, Финрод собрал немного смешанной с кровью слюны и из последних сил плюнул в свою мучительницу. За что сразу поплатился болью, когда её когти прошлись по его торсу, оставив на коже царапины. Достаточно глубокие, чтобы остались шрамы. Тхурингвэтиль сгребла в кулак его спутанные волосы и подтянула к себе, злобно шипя:       — Тебе стоит быть более благодарным за то, что тобой занимаюсь я, а не орки, — блеснув хищной белизной красивых клыков, она вытерла окровавленные губы и подбородок широким рукавом тёмного одеяния, и в последний раз лизнув вздрагивавшую от её прикосновений жертве, вскочила на ноги одным гибким движением. Запахнула платье и собралась уже было уйти, замерла на пороге, любуясь плодами своих трудов — окровавленным эльфийским властителем, обнажённым и не способным к сопротивлению.       — Подумай об этом, пока гниёшь здесь без света и воздуха. И мой тебе совет, скажи Жестокому то, что он хочет. Целее будешь.       Разумеется Финрод не послушал её и когда Тхурингвэтиль пришла во второй раз, попытался скрыться от неё в воспоминаниях. С той, кого оставил в безопасности благословенного Валинора, чтобы самому отправиться навстречу опасностям Эндорэ. И вместо окровавленной морды упырихи он видел над собой прекрасное и тонкое лицо, окружённое облаком золотых волос, и звёздные очи.       — Амариэ… — её имя каплями крови сорвалось с губ обречённого. Сияюще-светлая нота в кроваво-чёрной тишине камеры, которому предстояло стать его могилой. Прекрасная, но фальшивая, как стук бриллианта, отскакивающего от золотой поверхности.       Потому что призывая в свои мечты ту, кого называл «возлюбленной», Финрод не мог не вспомнить и обстоятельств их последней встречи. Мглу, окутавшую Благословенный Край и ледяной взгляд лучистых глаз, в которых он прочёл приговор: «Мне запретно следовать за тобой» — сказала тогда Амариэ и это был, одновременно, ответ на вопрос, который он так и не решился задать. Она не любила его, иначе пошла бы за ним куда угодно. Даже в Сирые Земли, под тень Проклятья Мансома. Как Эленвэ за Тургоном и другие женщины нолдор, не оставившие своих мужей в беде. Нет, то что между ними не было любовь. Лишь мимолётным увлечением.       — Зачем ты причиняешь себе боль? — спросила тогда Тхурингвэтиль, нежно обнимая Финрода и осторожно сжимая зубами острое ушко, чтобы вернуть в реальности. — Ты пытаешься скрыться от меня в воспоминаниях, но так ты делаешь себе только хуже.       — И что ты предлагаешь? — прохрипел он, пока упыриха водила носом по его шее, видимо примеряясь для ещё одного укуса.       — Перестать маяться дурью и остаться со мной, — просто ответила она. — Я помогу тебе забыться. И даже спрашивать ни о чём не стану. Считай это моим даром тебе. В благодарность за угощение, которым ты столь щедро одаривал меня все эти ночи, эльф.       Другой на его месте наверняка пришёл бы в состояние крайнего отвращения от одной мысли о чём-то подобном, но Финрод всегда отличался широтой взглядов. К тому же он слишком долго общался с Отступником и, видимо не заметил, как Тьма вошла в его душу. Поэтому предложение майэ показалось ему соблазнительным. Просто забыться… уйти от холода, боли и слабости, ставших его постоянными спутниками. Потерять сознание и не видеть снов. Тогда это казалось пленнику спасением. Лёгким выходом из ситуации.       — Амариэ… — в отчаянии простонал Финрод, чувствуя, что готов уступить, но в этот раз закрыться от реальности не получалось. Настойчивые покусывания чувствительных точек на ушной раковине вырывали его из паутины видений, которую ткал разум.       — Ну же, — как маленького увещевала его Тхурингвэтиль. — Она тебя не слышит… и никогда не услышит… Наверное, она давно забыла тебя. А я здесь. И я могу сделать так, что и ты забудешь её… и будешь жаждать только меня… Обещаю, ты не пожалеешь…       Голос красавицы сделался почти мягким, пока она гладила сотрясаемого рыданиями Финрода по расцарапанному животу и чувственно скользила языком по щекам, в странном желании слизнуть катившиеся из глаз слёзы. И вот эта странная обходительность в паре с какой-то извращённой заботой заставили золотоволосого дрожать от страха. Да, впервые за время плена Финрод по-настоящему испугался. Но не смерти или боли. А того, что эта женщина выполнит свою угрозу. Сотрет из его памяти лучистый образ той, кто согревала его даже во льдах Хэлкараксэ. Он боялся этого так, словно бессмертного эльфа действительно можно было заставить забыть о ком-то настолько важном. Впрочем, тёмные с их сверхъестественными способностями, возможно, и правда могли…       — Нет… пожалуйста… — сорвалась с губ бывшего короля отчаянная мольба, влившаяся в симфонию стонов, доносившихся из соседних камер, и далеких воплей тех несчастных, над которыми сейчас работали палачи Жестокого. Его спутники тоже страдали.       — Успокойся, — весело улыбнулась Тхурингвэтиль проводя по его волосам длинными чёрными когтями. И это жестокая нежность, ранила больнее чем тупая орочья злоба. Наверное поэтому её подослал к нему. — Даже я не стану делать такого против твоей воли.       — Ты можешь даровать забвение, ты из майар Имро? — предположил Фелагунд, стараясь увести разговор в безопасную сторону.       — Близко, — с долей уважения в голосе ответила Тхурингвэтиль. — Но нет. Его брата. Намо. Я смерть, летящая на крыльях ночи.       — Почему? Зачем ты делаешь это? — в полузабытьи простонал эльф. — Зачем приход ишь ко мне? Уж лучше бы волки и орки.       — Затем, что тебе не надо было пытаться убить ту, кто пришла поговорить, — женщина с наслаждением облизала пальцы, смакуя густую эльфийскую кровь. — Тебя называют самым светлым из эльфов. Я думала, что ты сможешь понять… но видимо не судьба…       — Подожди! — понимая, что майэ сейчас уйдёт, а вернувшись, начнёт всё сначала Финрод протянул руку пытаясь схватить её за край плаща. Остановить. Но лишь звякнул цепями в бессилии. Тхурингвэтиль, однако обернулась, выказав готовность слушать.       — Мне жаль. Прости меня, правда, — начал эльф с трудом подбирая слова. — Мне действительно стоило выслушать тебя тогда, а не хвататься за лук. Я не могу отменить прошлого, Тхурингвэтиль, но мы всё ещё можем поговорить сейчас… если это возможно.       — Не думаю, что ты говоришь искренне, но ладно, прощаю, — черноволосая махнула рукой, но при этом плащ крылом взметнулся за её спиной, повторяя движения хозяйки. На миг она действительно сделалась похожей на огромную летучую мышь — нетопыря.       — Ты не станешь стирать мне память? — не сдержался и уточнил Финрод, всё ещё боясь потерять драгоценные воспоминания.       — Чтобы принять из моих рук Забвение тебе пришлось бы умереть и возродиться к новой жизни. Так что нет. Не стану, эльф.       — Жизнь эльда это дар Эру, и лишь он может забрать её или вернуть тому, кто потер ял, — кашляя, напомнил Финрод. Спорить с той, кто фактически держала в руках его жизнь, было неразумно, но он не мог позволить этой продолжать и дальше кощунствовать.       — Ну-у-у, — ничуть не обидевшись протянула майэ, привалившись к стене. — Смотря что считать жизнью. Взять вот, хотя бы призраков. Бесприютные души, лишившиеся тел. Мы с Гортхауэром помогли некоторым из них задержаться в этом мире, избежав таким образом суда в Мандосе. Они не живы, но они есть. Существуют. И даже способны вселяться в мёртвые тела, овладевая ими.       — Это ты! — поражённый внезапной догадкой эльф дёрнулся в цепях забыв, что не может встать. — Это ты наслала их на нас!       Гнев помог справиться с усталостью. Разум его прояснился и перед глазами встала картина осады Тол-Сириона и полчище живых мертвецов под его стенами. Это были чудовища. Ходячие трупы, с горящими жаждой крови глазами — быстрые, ловкие, сильные…       — Каюсь, в этом есть доля и моей вины. Ведь это я научила Гортхауэра некромантии. Без меня он бы не взял эту крепость.       — Да как ты могла нарушить, аксани? Духовный Закон священен для всех, кроме… — Финрод осёкся, вспомнив внезапно, что разговаривает он не с одной из оступившихся собратьев и даже не со смертной девой, предавшейся Тьме, а с одной из майар. Тёмных майар, которые добровольно пошли на службу к Отступнику, отринув все запреты Илуватара. Не стоило забывать об этом.       А он забыл, а точнее забылся ненадолго, совершив ту же самую ошибку, что и с Отступником — начал слушать врага.       — А как они могли позволить мне родится мёртвой?! — зашипела Тхурингвэтиль, на мгновение утратив контроль над формой.       Из-под иллюзии совершенства и неземной красоты выглянула истинная форма, оказавшаяся далеко не столь привлекательной. Её кожа посерела, туго обтянув кости черепа. Уши вытянулись и удлинились, приобретя поистине сложную форму, характерную для рукокрылых, а глаза наоборот — запали и почернели, превратившись в две узкие, скошенные полосы над разросшимся носом. Он как будто вывернулся наружу, раздавшись вширь. Рот же разделил нижнюю часть лица зазубренной щелью, с торчащими наружу зубами.       — Да, именно так, — повторила она, возвращая себе первоначальный облик мрачной красавицы без намёка на звериные черты. — Не-рождённая. Ни дыхания, ни биения сердца. Ни жизни. Только задача, которую я должна была исполнять до скончания веков. Провожать души в Чертоги. Несправедливо, знаешь ли… Поэтому я покинула Мандос, чтобы разгадать секрет жизни и обрести совершенное бытие. Мой путь был тёмен, а искания ужасны и непростительны, но в конце концов я нашла способ заполучить её…       — Кровь, — уже зная ответ прошептал Финрод. У хищной алчности этой барышни была и другая причина кроме её порочности.       — Именно, — Тхурингвэтиль улыбнулась ему уголками кровавых губ, и царапнула плиты на потолке когтем указательного пальца. — Кровь есть жизнь, и вкушая её я на краткое время становлюсь живой. Я начинала с животных, но они не питательны. Их не хватает даже до конца ночи. Нужно, чтобы была душа — фэа. Поняв это, я взялась за орков, но их вкус просто отвратителен, а люди… достойные экземпляры отыскать не просто. Перевелись почти. Лучше всего эльфийская кровь. Особенно у тебя, заморский принц.       С этими словами Тхурингвэтиль вновь вцепилась в шею Финрода, проколов кожу клыками. Кровь заструилась по её маленькому подбородку, и капельками покатилась по заметавшемуся в цепях телу. Она не спеша потягивала жизнь слабеющего пленника. Однако перед тем, как несчастный потерял сознание майэ нежно дотронулась пальцами до его лба, посылая в разум видение.       Финрод оказался посреди бархатно-фиолетовой ночи. Необычайно-тихая и по-летнему тёплая она царила над миром, дыша спокойствием и странным колдовским умиротворением. На небе не было ни облачка. Только звёзды шептались о чем-то своём, да полная Луна, плывущая над уснувшей землёй, струила на землю потоки серебряного света. Прохладный ночной ветерок приносил из речной долины аромат колдовских цветов, что распускались лишь ночью, и несравнимый ни с чем запах полыни. Эта сладость странным образом мешалась с горечью, а красота — с опасностью. Наступала ветров, ночь танцующих теней и струн лунного света.       Ночь колдовства, которой Тхурингвэтиль наслаждалась по полной. Приняв облик громадной летучей мыши тёмная майэ парила над вершинами Эред-Ветрин, окружённая стаей нетопырей. Её «свита» и верные спутники, её глаза и уши в безбрежном океане ночи, эти создания неотступно следовали за своей повелительницей. И хотя ни одно из них не могло сравниться в скорости с Крылатой Вестницей, Посланницей Ангбанда, Тхурингвэтиль наслаждалась их компанией. Среди множества существ только их повадки удовлетворяли желаниям хищницы. Может быть они не могли наслаждаться, пугая свою добычу, и смаковать её тёплую кровь, однако они ощущали азарт охоты и горячий острый голод. Совсем как она сама. Поэтому Тхурингвэтиль и выбрала облик летучей мыши.       Ей нравилось чувствовать мощь своего тела в крылатой форме. Ощущать ветер, раздувающий кожистые перепонки. Лететь куда вздумается, оставаясь незримой для чужих глаз. Чары Превращения, позволяющие изменять облик, были доступны немногим. И она была в их числе. Однако даже ощущение собственной избранности не могла сравнится с радостью полёта. С возможностью подняться над суетными заботами этого мира и умчаться куда глаза глядят. Вдаль. К горизонту. Без оглядки.       Громадная летучая мышь чёрной тенью скользнула в ночном воздухе. Ветер мягко пружинил, натягивая перепонки испещрённых сосудами крыльев. Оставляя в душе радостное ощущение полёта. И майэ казалось, что она может дотянуться до купола звёздного неба, смахнув парочку ярких блестяшек. Коснуться, не ладонью, конечно, но сердцем. Музыкой. Стоило только подняться повыше…       Хлопнув крыльями Тхурингвэтиль взмыла вверх — туда где была лишь ночь и ветер, несущий шёпот звезд и колдовскую, чарующую музыку лунного света. Достигнув того предела, где Пути Облаков, сменялись ледяной беспредельностью Ильмена, летучая мышь на мгновение замерла в воздухе… а затем, сложив крылья, камнем низверглась с небес. И падала до тех пор, пока не поравнялась со нетопыриной стаей, оставшейся во время этого крутого манёвра, далеко внизу. Где живущим и полагалось быть.       Здесь Тхурингвэтиль вновь расправила крылья. Восходящий поток воздуха больно растянул перепонки, остановив стремительное снижение, грозившее размазать её об острые скалы. Теперь летучая мышь не падала, а скорее парила над узкой долиной, протянувшейся между Сосновым Нагорьем и Теневым Хребтом. Осматривала росшие на её склонах редкие сосны и зеленеющую в самой долине пышную растительность, питаемая водами Великой Реки, устремившей своё течение в Белерианд. Выискивала добычу.       Раньше её жертвами становились эльфы-синдар и беоринги, но сейчас в затемнённом Дортонионе остались лишь орки. Заметив один такой отряд майэ резко изменила направление. Накренилась влево и, всколыхнув ночной воздух крыльями, начала кругами снижаться в направлении процессии, вышедшей на открытое место. Её тень упала на заросшую густой травой землю, заставив орков разбегаться, в поисках укрытия. И даже в глазах чёрных рыцарей, избранных Гортхауэром из числа людей, мелькал страх, когда над ними проносилась гибельная тень её крыльев. Никто из них не торопился расставаться со своей кровью, а может быть и с жизнью.       «Вот так. Знайте своё место» — удовлетворённо подумала Тхурингвэтиль. Ей нравилось наблюдать за созданиями, копошащихся где-то там внизу. Смотреть на них сверху и сознавать, что стоит захотеть, и она может выпить кровь любого из них, а вместе с нею — забрать жизнь. В лучах лунного света её невозможно заметить. И только тень распахнутых крыльев накрывала обречённую жертву за миг до удара. В такие моменты Тхурингвэтиль чувствовала себя чуть ли не сильнейшей Эндорэ. Не, после Мелькора, конечно же.       Ей с трудом удалось побороть искушение пролететь над поляной ещё раз и заставить орков как следует понервничать. Будучи, по сути своей, ночной хищницей Тхурингвэтиль питалась не только кровью своих жертв. Паника, которую ей удавалось вселить в их сердца, тоже доставляла майэ огромное удовольствие. Поэтому ей не нравилось носиться над землёй на крыльях ночного ветра.       Полёты были для неё едва ли не единственным удовольствием в её пограничном существовании между жизнью и смертью. Финрод очень чётко понял — прочувствовал это — через осанвэ, посланное Тхурингвэтиль. Майэ зачем-то поделилась с ним этим.       — И не говори потом, что я только беру, ничего не давая взамен, — шепнула она напоследок, поцеловав закрытые веки эльфа.