Стаями

Так мир раскалывается пополам – на привычное и забытое, когда за год привыкший только отстраняться и выживать, и биться при каждом возможном случае, он хватает её за локоть, ловит в последний момент, спасая. Это непривычное и другое – было таким всегда, но раньше случалось хотя бы изредка. Не забытое, просто… отставленное, засчитанное как «больше не нужное», более не живое – как ему показалось. Так замирает на долю секунды птица в горсти. Так он выходит, откуда не думал уже уйти. Так мир двоится, раскладывается по слоям: – вечный и неизменный, разрушающийся и себя возводящий заново одновременно, с рынками, кофе и старым ларьком на площади, со сварами, войнами... будто не замечающий; – чуждый и инакий, оглушающе изменившийся, озадаченный, ошарашенный… «Всё было проще, когда тебя уже не было… Всё было горше, но проще для всех во сто крат», – он усмехнётся: «Спасибо за честность, брат»; где ночью в руках пульсом вибрирует дрожь, где голову кружит от запахов и людей, где усталости не существует – у усталости есть предел. Так он вернётся доделать всё то, чего не успел. Так начнёт улыбаться вновь, поначалу неловко, потом всё естественней и живей. В голосе мягкость кошачья, заменит вороний грай. Он придумает сказки про всё то, что произошло, не пугая немного взрослых почти детей. Так в каморке появятся книги, зеркало и сервиз. И какой-то по счёту уже не сотрётся рисунок угольный на стене. Так кошмары работой вытравит изнутри. Самым едким останется собственный же вопрос, раньше не бывший важным, не требовавший ответа: «Был готов умереть, но вернулся – зачем мне это?» Она слушает, смотрит ровно, спокойно, прямо в его глаза: «Если хочешь, попробую рассказать». Так смеётся внутри: «Ну конечно, герой выживает, изломанный, искалеченный… по канонам всех жанров дальше приходит она: исцеляет раны, учит жить заново, возвращает веру в людей…». Так длиннее становятся ночи, теплеет день. Птицы кружатся ближе. Ровнее ведёт клинок. Так вскипает на кухне чайник, заполняет зал запах, ласкает нос, и теплом разливается горечь по языку. Так слова что сначала жгутся ядом и пустотой, остывают и трескаются. Он не сломанный. И она не приходит – просто мимо бежит, каждый раз оказавшись как будто случайно к месту. Он в какой-то момент даже верит себе… лишь на миг, пока кровью и пеплом не ударит из памяти по губам: «Ты действительно думал, я так просто тебя отдам?» Так себя из осколков с песком переплавит заново в витражи. Вот команда, вот битвы и верная злая сталь, шорох крыльев, предательство, вдруг принёсшее уверенность и покой… Вот касания, голос, тепло и немного снов. Так слова прорастают смыслом, вплетаясь в жизнь. Так он будет считать секунды, часы и дни, с той отсечки, где всё оборвётся вновь. Так внутри взвоет ветер, стылым холодом ткнётся, толкнув со всех сил за край. Так он схватится за руку и вслепую вытащит, отвоюет её у того, что попробует снова её забрать. Так прижмёт к себе крепко усталый чужой огонь, что паял его стёкла и патиной красил швы. В память врежется намертво, сказанное давно: «Лучше было бы здесь не оказаться. Но вот ты... Ты стоил всего». Так дыханье коснётся шеи, по боку скользнёт ладонь, крылья вспыхнут, скрывая от мира её лицо, так движеньем тягучим продолжится вечный день, и закончится им же. Так будет отныне впредь… «Так могло бы быть», – грустью кольнёт внутри… Так посмотрит впервые внимательно ей в глаза: «Знаешь, если слова – это тоже деньги, то ты мне не по словам». Она смотрит пристально, щурится и молчит: «Если хочешь – просто не говори».