Манипуляции

      Просыпаться было до ужаса паршиво. Стоило сознанию выплыть из лёгкой остаточной дрёмы, как проснулись эти ощущения: и занывшая поясница, и зудящее обветренное лицо, свербящий дискомфорт в носоглотке, свидетельствующие о начале простуды. И, переворачиваясь на спину, я тяжело хлопала слипающимися глазами, пытаясь вспомнить и заново примириться со вчерашними событиями.       За окном приглушённо гудели улица с дорогой. Ярко светило солнце, уже, очевидно, уползшее куда-то выше, чем было видно из окон, выходящих на восток. Различимо бубнил телевизор у кого-то из соседей.       Взгляд мой, ещё сонный и лениво изучающий, медленно переполз на горящую лампочку, которую я так и не удосужилась выключить ночью, побоявшись остаться в темноте. С тяжёлым вздохом я отбросила одеяло, рывком принимая сидячее положение. Упёрлась взглядом в дверь и чутко прислушалась ко звукам в самой квартире — раздастся ли за дверью тяжёлая неуклюжая поступь. Но было тихо. И хотя с настороженностью дневной свет справиться не смог, он каким-то чудесным образом прогнал прочь охватившие ночью страхи. Как в детстве: ты боишься пространства под кроватью или недр шкафа, только пока за окном сгущается ночная тьма. Стоит солнечному свету забрезжить, и все твои страхи истаивают в одночасье. Впрочем, мои страхи были куда осязаемей, чем в далёкой юности.       В гостиную из-за едва приоткрытой двери я выглядывала всё ещё с опаской, но, разглядев на полу совершенно не изменившее положения тело, вновь тяжело выдохнула, наконец выходя из комнаты. Ещё вчера за пару-тройку часов страшная, несовместимая с жизнью рана едва-едва начала обрастать мясом и всем необходимым для нормального функционирования… Во всяком случае, мне хотелось в это верить. Сегодня же отсутствующее плечо почти собралось обратно и, если закрыть глаза на отсутствующее предплечье, едва ли можно было бы определить, что совсем недавно этой части плоти просто не было. Разве что две кривые полосы чёрного косметического карандаша привлекали внимание. Ну, и окровавленный обрубок с глянцево-блестящим обнажённым мясом вместо предплечья.       Я ушла в спальню примерно в двенадцатом часу ночи. Сейчас часы показывали пятнадцать минут двенадцатого. Прошло почти двенадцать часов, и за это время Фушигуро почти полностью восстановился. Такими темпами уже к вечеру я смогу приступить ко второй фазе возвращения.       Странное, двоякое даже, чувство нервного предвкушения и такого же нервного нежелания продолжать в этом участвовать окатило с ног до головы, и я поспешно шагнула в сторону кухни, принюхиваясь к запахам в квартире. И, подумав ещё немного, решительно распахнула одно из окон в надежде, что медный запах крови и неописуемый, — свежего мяса — ставшие уже не такими навязчивыми, как вечером, скоро и вовсе покинут комнату.       Пока чайник закипал, я опёрлась руками о барную стойку, разделявшую кухонную зону от гостиной, и вперила тяжёлый взгляд в медленно восстанавливающееся тело. Нужно было поскорее покинуть квартиру, иначе я рисковала сойти с ума. Осознание того, что прямо передо мной был самый взаправдашний труп, нещадно препарировало психику. И я прекрасно понимала, что вынужденное ожидание окончательного восстановления здесь же, не сводя взгляда с тела, не принесёт моей и без того покоцанной психике позитивных результатов.       Нужно было выйти отсюда. Хотя бы ненадолго. Прогуляться, проветрить голову и хотя бы ненадолго сделать вид, что ничерта сверхъестественного и жуткого в моей жизни не происходит. Так что я применяю к себе технику восстановления, скрючиваясь над барной стойкой от прошившей тело боли, а потом принимаюсь собираться, торопясь поскорее покинуть опостылевшую квартиру.       На улице солнечно, но зябко, когда я выхожу из подъезда, нервно кутаясь в куртку и сжимая в карманах чуть дрожащие кулаки. В носу ещё отчётливо чувствовался металлический запах крови, хотя в лицо бил свежий напоенный холодком ветерок. Взгляд, неспособный сфокусироваться на чём-то одном, отстранённо плавает по лицам прохожих и часто встречающимся магазинчикам вдоль дороги.       Не было чёткого плана и цели. Прям как у самурая, мать мою за ногу…       Не знаю, сколько я брожу по улицам, изредка вспоминая, что нужно запоминать дорогу.       Неспешный шаг и полная сосредоточенность на пути делают своё дело — мандраж постепенно стихает, и нервное возбуждение, пухнущее в груди как загноившаяся рана, потихоньку теряет накал. Когда небо над крышами домов окрашивается в лавандово-оранжевые цвета, мне и вовсе удаётся вдохнуть полной грудью, без напряга, медленно и равномерно выдохнув.       А потом в одной из тёмных подворотен, подобных которой за этот день я прошла больше десятка, слышится едва различимый скрежет, а по телу прокатываются долетевшие оттуда знакомые ощущения. Чувство, от которого скручивает где-то под желудком и приподнимаются волоски на руках. Частит пульс и сбивает дыхание.       Замерев на тротуаре и отступив с пути стремящихся по своим делам прохожих, я всмотрелась в темноту переулка, нервически щёлкая суставами пальцев, сунутых в карманы рук.       Я знала, что там прячется, хотя ещё и не могла разглядеть что-то в густой тени, отбрасываемой двумя стоящими близко друг к другу зданиями.       — Тоже их чуешь? — раздаётся рядом скрипящий голос, и я вздрагиваю, слишком резко поворачивая голову в сторону заговорившего.       Невысокий японец, в облике которого без труда угадывался бездомный образ жизни. Мешковатые грязные вещи явно с чужого плеча висели на сутуловатом мужчине как на вешалке. Круглое смуглое лицо заросло типично-японской бородой, и на широких скулах приметно темнели пятна подсохшей грязи. Чёрные небрежно отросшие волосы сальными сосульками спадали на глаза, что сейчас неотрывно в суеверном ужасе таращились в проулок, куда я смотрела мгновением назад. Рука, сжимавшая белёсый пакет с неясным содержимым, мелко подрагивала, перебирая полиэтиленовые шуршащие ручки. Ну и да, разумеется, запах, отчётливо ощутимый даже с расстояния в пять шагов…       — Они тут постоянно, — доверительно сообщает незнакомец, с видимым трудом отрывая застывший взгляд от темноты и переводя его на моё лицо. — Шепчутся, зовут к себе. Иногда плачут детскими голосами, надеясь заманить сердобольных прохожих… Не ходи туда.       В тревожных глазах насыщенно карего оттенка, обращённых ко мне, прорва убеждения. Почти мольбы. Болезненной, выстраданной.       — Я их не боюсь…       Это было ложью… Пару дней назад.       Сейчас внутри меня гудела такая стужа из равнодушия, что очевидные предостережения и чёткое знание, что в проулке может быть опасно, не вызывали ничего. Ровное абсолютное «ничего».       — Зря, — бормочет мужчина, перекладывая пакет из руки в руку и опуская ставший ещё печальнее взгляд. — Моримоно тоже не боялся, полез туда, да мы только вскрик и слышали. И больше его никто не видел.       Я хмыкнула, способная только на эту реакцию чужому трагичному рассказу, и, чуть плотнее сжав кулаки, решительно шагнула в тень проулка.       Не знаю, что мной двигало, когда я уверенно чеканила шаг глубже в тени, окунаясь в тошнотворные запахи типичной подворотни. Плесень, какой-то подгнивающий мусор, запах мочи… Страх, опаска, здравый смысл, в конце концов — все эти чудесные товарищи инстинкта сохранения словно вышли покурить и забыли вернуться на рабочее место.       Когда в самом конце протяжного тупика, на углу высоких смежающихся стен, мне видится огромная каракатица с множеством глаз по телу, я чувствую первые эмоции за эту долгую прогулку. И эмоции эти являются квинтэссенцией отвращения.       — Развейся…       Приказ звучит аккурат с тем, как длинное тело приходит в движение, перебирая множеством лапок и сокращаясь для стремительного рывка в мою сторону. И пока тело слегка передёргивается в отчётливой брезгливости, я слежу, как истаивает проклятье в чёрный пепел.       Просто и непринуждённо. С одного выверенного вовремя нанесённого удара. Изумительная способность. Вот бы ещё это что-то значило против разумных противников, способных разрабатывать против тебя стратегию…       Когда в липком полумраке не остаётся ничего, кроме тошнотворных запахов, я внимательнее оглядываюсь по сторонам. Примечаю подозрительные тёмные пятна на стенах, выглядящих как брызги краски; мусор, валяющийся под стенами — немного, но этого хватает, чтобы напитать воздух характерными запашками. Оставаться здесь дольше не хочется, но я решительно шагаю глубже в тени, пытаясь понять, что именно могло породить здесь эту тварь. И куда оно дело останки убитых.       Впрочем, сколько я ни таращусь в темноту, плодов это не приносит, и даже включённый на телефоне фонарик не проясняет картину. Обычный грязный переулок. С небольшими поправками на антураж — ничем не отличимый от миллиардов других таких же по всему миру.       Когда я возвращаюсь обратно на проспект, неназвавшийся бродяга продолжает таращиться в тени в молчаливом напряжении и, разглядев меня, заметно меняется в лице. Шире распахивает глаза, удивлённо приподнимает брови, нервно переступает с ноги на ногу, заметно пытаясь подобрать слова.       Он что-то явно кричит мне вслед, справившись с оторопью, только вот я уже не нахожу в себе сил концентрироваться на этом, бодро чеканя шаг в обратном направлении. Удивительное дело, но короткая, буквально мимолётная встреча с проклятой тварью ощутимо встряхнула, и все сомнения, как и лишние метания, словно ненужная засохшая шелуха, осыпались с души и разума.       Я могу бесконечно долго жалеть себя и даже проклинать за заведомо глупый выбор. Да, Фушигуро едва ли согласится предоставить свои услуги, даже если не убьёт сразу. Но какая разница — я уже шагнула на эту тропу, глупо будет развернуться на полпути.       Всю дорогу до дома я пытаюсь решить для себя, следует ли мне завершать ритуал воскрешения. С одной стороны, можно было бы упрятать восстановившееся тело обратно в скатерку и отложить до лучших времён. Мол, сохранить живую воду… Но, во-первых, я понятия не имею, работает ли вода по отдельности. Да и по логике — смысл в ней теперь? Если она только лишь воскрешает. Да и для кого хранить? Для эфемерных компаньонов, которые не факт, что ещё у меня когда-нибудь появятся? И что тогда? Помрёт кто-то под боком от ран, несовместимых с жизнью, мне их поливать живой водой, чтобы воскресли и от тех же неисцелённых ран обратно померли?       Да и Фушигуро хранить «для лучших времён»... А как потом понять, что те самые времена настали? Разумеется, можно увезти Тоджи в ту же Россию, где он, кстати, весьма бы мне пригодился, и там уже воскресить, только где гарантия, что такая наглая эксплуатация его не взбесит?       Сплошные вопросы, и хоть бы один уверенный ответ с гарантией. Но ответов мне, к сожалению, никто давать не будет, в конце концов, это не «Что? Где? Когда?» и проверять всё придётся на личном опыте.       По возвращению в квартирку я уже почти преисполняюсь уверенности. Импульсивной решимости, и пусть кто-то сказал бы, что в таком деле не стоит спешить, лично я после двух дней бесконечной нервотрёпки готова была хоть весь этот мир спалить к чертям собачьим, лишь бы больше не вариться в соке сомнений и тревог.       Рука у тела восстанавливается окончательно, и я ещё несколько долгих минут потерянно разглядываю безмятежное лицо мёртвого мужчины, застыв над ним с заполошно колотящимся сердцем. Решимость почти готова была растаять, и, чувствуя это, я торопливо присела на корточки, с силой размыкая челюсти и одним махом вливая содержимое второго флакончика в чужой пересохший рот. Для верности помассировала широкое горло, не до конца уверенная, что это поможет. И, бросив замеряющий взгляд на часы, принялась ждать.       Казалось, что время будто застыло. Так всегда бывает, когда с тревогой ожидаешь чего-то, но в этот раз ощущение неспешности времени пронзило каждый нерв. И, когда прежде неподвижное тело вдруг судорожно и жадно втянуло в себя воздух, я, не сдержавшись, испуганно шарахаюсь прочь. Даже несмотря на то, что чего-то подобного я и ожидала, стоически перенести этот шумный вздох не вышло.       А потом тёмно-зелёные узкие глаза распахнулись, и на меня в упор уставилась беда.       Я не знаю, какие слова нужно подобрать, чтобы в полной мере описать настигшее меня ощущение. Было много всего, что играло важную роль: я понятия не имела, вернулся ли Фушигуро прежним, помнил ли последние мгновения своей жизни, помнил ли, что умер, и понимал ли, что вернулся. Но, когда тяжёлый сверлящий взгляд по-прежнему лежавшего мужчины застыл на моём лице, мне показалось, что волосы на голове активно начали седеть.       — Прежде чем ты психанёшь, должна предупредить, что у меня есть очень выгодное предложение, — с трудом справившись с комом в горле, начала я, медленно пятясь подальше.       Фушигуро рывком сел, хмуро оглядывая квартиру, меня, а потом и собственные руки.       В полной и тревожной тишине я наблюдала, как мужчина сжимает и разжимает кулаки, как кривит губы в пренебрежительной усмешке, разминая плечо, что ещё вчера полностью отсутствовало. Правда, его продолжительное молчание лишь нагнетало.       — Знаю, что ты обещал меня убить при следующей встрече, но смею надеяться, что возвращение к жизни должно стать достаточной платой, чтобы хотя бы рассмотреть возможность… Оставить меня в живых? — заискивающая интонация мне и самой казалось унизительной, но я, пожалуй, наконец впервые осознала, что добровольно сунула голову в пасть льву в надежде, что он сыт.       — Думаешь?.. — раздавшийся со спины голос напугал достаточно, чтобы сердце ушло в пятки. Я и дышать забыла как, лишь с запозданием поняв, что на прежнем месте, где Фушигуро растерянно сидел на полу, теперь пусто.       — Ну, хочется верить, — дрожь в голосе смысла скрывать, наверное, уже не было, раз уж мелкий тремор в теле побороть не удавалось, и мужчине это наверняка было хорошо заметно.       — Вот скажи мне, малая, ты с головой вообще не в ладах? — вопрос, заданный с поразительно скучающей интонацией. Эдаким праздным интересом, коли уж других развлечений нет.       Поразительный человек. Его только что к жизни вернули, а он спрашивает, насколько я в отчаянии, раз пошла на это… А может, он ещё не до конца понял, что не так давно был мёртв?...       — Есть такое, — полузадушенно выдыхаю, едва не со скрипом суставов заставляя себя шагнуть вперёд и медленно развернуться. — Просто нам обоим есть что друг другу предложить. Официально ты мёртв… Наверное. Но даже если нет — ты известнейший убийца магов, один из лучших, а у меня вроде как есть пара честно нажитых врагов… Да и ты, насколько я поняла, любишь деньги и никогда не прочь подзаработать…       Неуверенные, едва выдавленные, но с тем торопливые доводы, ни один из которых не звучит убедительно даже для меня самой. Но сложно оставаться невозмутимой, когда на тебя смотрят… Ну, безумия в его глазах не прослеживалось, как и кровожадного желания отрезать мне голову сию же секунду. Только вот взгляд из-под свисающей чёлки всё равно оставался тяжёлым. Препарирующим. Пытающимся залезть в душу и разобраться в мотивах.       — Забавно, — он наконец хмыкает каким-то своим выводам, отмирает, покачиваясь с пяток на носки, прежде чем шагнуть к дверям. — Но неинтересно.       Как пыльным мешком из-за угла. Предсказуемо, конечно, но не то чтобы менее оглушающе, когда слышишь это вживую. Натуральная такая точка, поставленная в качестве итога ко всему, что я сделала для этого.       — Эй! — негромкий оклик от двери отвлёк от жалости к самой себе, и я растерянно уставилась на обернувшийся из-за плеча профиль Фушигуро, замершего у самых дверей. — Где моё оружие?       За пренебрежительное «эй» хотелось послать его в пешее эротическое, но даже полная разочарования и обиды я была преисполнена уверенности, что зубы мне ещё пригодятся.       — Понятия не имею.       Прозвучало по-детски капризно, но мужчина хмыкнул и кивнул, словно нашёл прозвучавший ответ забавным.       Стало так обидно и горько, что даже слёзы на глаза навернулись, — редкое для меня явление — и противный ком, застрявший в горле, так и не позволил сказать хоть что-нибудь в удаляющуюся спину. Только и видела, как захлопнулась дверь за укутанной в наполовину оборванную футболку фигурой.       С чего вообще я решила, что он согласится сотрудничать? Может, стоило для начала озаботиться снятием наличных и выпиской чека? Чёрт, ну почему я такой тупездень, когда надо бы думать головой вместо задницы?       Силы, ещё пару десятков минут назад переполнявшие тело, оставили, и я тяжело осела на диван, с дрожью выдыхая всё скопившееся за пару минут общения напряжение. Из плюсов — я, по крайней мере, осталась жива. Из минусов — спущена неимоверная прорва бабла, Фушигуро не факт, что не побежит брать реванш у Годжо, и у меня теперь опять нет плана, каким макаром мне выкручиваться в истории с Тревеевыми, где теперь-то уж точно на каждом шагу будут враги.       Пальцы, холодные, как льдинки, вцепились в заднюю часть шеи, разминая мышцы. Глаза судорожно зажмурились, давая мозгу целиком и полностью сосредоточиться на оставшемся дерьме в жизни.       Как ни странно, но с воскрешением Тоджи отчего-то стало легче. Не в том плане, что меня радовало его непосредственное существование на земном шарике, просто теперь получалось думать по типу: «сделанного не воротишь, идиотка — да, но что уж теперь». Психика, ещё пару часов назад метавшаяся в неопределённости, сбросила напряжение, стоило жизни поставить гриф «не выгорело» на таком оптимистичном плане.       Осталось только понять, как возвращаться в Россию. Перед отлётом, сразу по выходу от Соломона, Александр стребовал с меня внушения. Забавного, показавшегося мне на тот момент ироничным, но я не то чтобы придала ему значение. Нет, смысл и долгоиграющую перспективу хода Лисанцева я оценила ещё тогда, посмеялась даже, по достоинству оценив его стратегию, но было тогда не до чужих попыток отгрести от собственной задницы. Теперь вот вспомнилось, и снова стало весело.       А ведь мужик потребовал внушить ему, мол, «на поводке у меня сидел ещё с первой встречи, до появления на моей шее специальной цепи». Мол, он, весь такой белый и пушистый, сам того не осознавая, с самого начала был у меня в подчинении, обязан был беспрекословно исполнять каждое требование и скрывать это от окружающих. Да, несильно-то разнится с тем, что я на самом деле внушила ему многим позже «первой встречи», но всё-таки. И вот ещё, что я решила не замечать, впервые услышав его просьбу: Лисанцев потребовал стереть из его памяти тот факт, что я иномирная душа в чужом теле. Тогда времени спрашивать о причинах такого решения не было, сейчас вот наконец образовалось время, чтобы об этом подумать и задаться очередной дюжиной вопросов.       Теперь выходило, что в родной стране меня будут ждать с куда менее распростёртыми объятиями. Хотя, может, конечно, и с ними, но что-то мне кажется — я не захочу выяснять, чем потом такие объятия обернутся в долгоиграющей перспективе. Хотя чисто по-человечески интересно, тут не отвертишься.       Тяжело вздохнув, я поднимаюсь с дивана, отправляясь по квартире в поисках ручки и листа. Нужно составить план ближайших действий.       Устроившись за столом в кухонной зоне, я отстранённо верчу в пальцах пишущую принадлежность, заторможенно разглядывая пустой белый лист. Немного подумав, вписываю первый пункт:       1) Поддержать парней, чтобы хотя бы попытаться дать им опору под ногами. Рассказать про Пологи.       Теперь я просто обязана была рассказать про Пологи. Да, честно говоря, прежде мне не казалось здравой идеей обнадёживать их попусту, пока не было ясно, можно ли вообще отыскать секрет пропавшего давным-давно обряда. Только вот в случае такого явления, как «надежда»… Она иногда становится поразительным якорем в шторме неурядиц и жизненных трагедий. В конце концов, даже пока жила в прошлом мире, зачастую только она меня и спасала от петли. Надежда, что «лучше» когда-нибудь будет, пусть и не сразу.       Так что пускай Сугуру лучше загорается одержимым желанием найти эту чёртову инструкцию создания Пологов, чем укореняется в мысли, что обычные люди спасения не заслуживают, и надо вообще почистить мир для существования одних только магов.       2) Найти следы канувших в истории Тревеевых.       Это, пожалуй, было едва ли не главным интересом, если смотреть правде в глаза совсем уж откровенно. Я могла сколько угодно оглядываться на мальчишек и их незавидные судьбы, могла самоотверженно и героически думать о том, что и вся остальная страна вместе с ними едва ли заслуживает каждую ночь вздрагивать от беспредела распоясавшейся братии проклятий. Это было благородно, безусловно, красиво с точки зрения морали, только вот я иллюзий насчёт себя не питала. И всё ещё помнила, как сильно мне не хватает собственной, честно выстраданной и собственноручно выстроенной жизни. Я вложила в свой быт и существование ничуть не меньше слёз и метафорической крови, и как бы ни прониклась к парням симпатией и состраданием, я попросту не могла отмахнуться от всего того, что меня там сиротливо дожидалось.       Кто-то в этом мире обладал достаточной мощью, чтобы передавить целую семью Загадывателей. Не… Как-то коряво, конечно, звучит, но джины, золотые рыбки и исполнители звучат ещё менее притязательно… Ладно, в любом случае — где-то в этом мире — мне хотелось верить — существовал кто-то, обладающий достаточным к тому могуществом. Быть может, второй Годжо, просто спрятанный ото всех в тени. Ну, я про то, что всесильный в своем террариуме, и всё такое. И если уж этому «кому-то» хватило сил выкосить наш род, то, может быть, ему вполне хватит сил вернуть меня домой?       Мне хотелось в это верить. Потому что только «надежда» на то, что это правда, спасала от уныния и отчаяния.       3) Раздобыть денег, и денег много. И вообще озаботиться у себя финансами.       Лисанцев в уплату всех товаров оставил кольцо. Одно, мать его, кольцо. И хотя никто ничего мне не объяснял — не до того было, я всё-таки не была совсем уж дурой. Я помню алчно засверкавшие глаза старика за столом, когда он принимал перстень из рук Александра. Помню, как слегка дрогнула маска невозмутимости на лице Лисанцева. Это что-то значило. Значило что-то очень-очень важное, что я, за плохим знанием чужих реалий, просто проглядела.       И, в конце концов, я терпеть не могла ходить в должниках. Самое угнетающее, на мой вкус, чувство. Подчас даже более неприятное, чем чувство вины или отчаяния, просто расположенное в других плоскостях и акцентирующее на других ощущениях. Гадостное такое, дёргающее за волосы и заставляющее оборачиваться… Неприятное. Так что я всегда старалась отдать долги как можно скорее. И раз уж Александр заложил кольцо — нужно было в первую же очередь по возвращению в Россию выцарапать колечко из разбитых артритом рук торгаша.

***

      Утро встретило меня… За столом на кухне. Не знаю, в какой момент своих размышлений я умудрилась вырубиться, оперевшись щекой на предплечье, но проснулась, наверное, пару часов спустя, вздрогнув от особо громкого гудка где-то прямо под окнами.       И не успела толком разогнуться и размять суставы с затёкшими мышцами, как со стороны дивана послышалось пиликанье телефона. На экране чернели иероглифы, определяемые приобретённым знанием языка как «Сугуру», и я, несколько раз глубоко выдохнув, нажала на принятие вызова.       — Привет.       — Здравствуй, — голос у Гето стал троекратно теплее, чем был вчера при разговоре, оттаял, наполнился дружелюбием. — Как у тебя дела?       — Я в порядке, спасибо. Вы?..       Парень на том конце провода тяжело выдохнул, давая себе время собраться с мыслями и не пытаясь скрыть от меня, что это самое время ему было необходимо.       — Всё ещё с трудом удаётся осознать, что это действительно произошло, — обречённо, но максимально честно, насколько это возможно, признаётся парень. — Прогуляемся сегодня?       Простой вопрос, такой невинный в своем контексте, вызывает учащение сердцебиения, и я осторожно выдыхаю в сторону от телефона, переводя дух. О, сейчас самое подходящее время, чтобы встречаться с друзьями, но вопрос в том, выдержу ли я или встреча закончится моей исповедью и дракой?..       — Да, конечно, — севшим хриплым голосом выдавливаю из себя, пытаясь справиться с нервной дрожью.       — Хорошо. Где ты?       Этот вопрос не то чтобы пугает. Дело в другом: я понятия не имела, где конкретно я нахожусь. Даже на вчерашнем променаде я не удосуживалась хоть раз обратить внимания на названия улиц, которые проходила.       — А-а-а… — глубокомысленное мычание, как от одной из самых пустоголовых коров, вызывает отвращение к самой себе, и я до боли прикусываю кончик языка, судорожно пытаясь собраться с мыслями.       — Ты ушла далеко от территорий секты вчера? — благосклонно уточняет Сугуру, понимая моё затруднение с местоопределением.       — Пару часов, может быть, — со скрипом соображаю я, сходя с места, чтобы выглянуть в окно и попытаться рассмотреть хоть какие-то ориентиры.       Я пересказываю Сугуру всё, что вижу, пытаюсь объяснить, что видела вчера на прогулке, возвращаясь к квартире, и что запомнила ещё в первый день попадания сюда, и парень под конец выдаёт задумчивое:       — Ладно. Я отправлю на поиск проклятье, каким уже пользовался для твоего нахождения. Мы найдём тебя.       Судя по ощущениям, у меня только что что-то едва не приключилось с сердцем. Взгляд сам собой упал на лежавшую посреди гостиной простыню, в некоторых местах на которой виднелись пятна крови и чего-то желтоватого, скорее всего, сукровицы. И на скатерть, всё ещё неопрятным комом валявшуюся у ножек синего дивана.       Вытаращив глаза, я замерла посреди комнаты с прижатым к уху телефоном и зажатой в другой руке лёгкой водолазкой. Не дыша, потому что, если вдохну хоть немного, даже на том конце провода будет слышна эта воцарившаяся паника. Охватившая всё тело от макушки до самых пяток.       Страх разоблачения. Страх наказания.       Не новые чувства, учитывая «прекрасное» детство, но теперь словно выведенные в абсолют. На крохотное мгновение утопившие сознание.       — Ладно, — жалкое согласие звучит слишком красноречиво, и я мысленно костерю себя самыми грубыми словами, какие знаю.       В трубке повисает тягучая отравляющая тишина. Искрами бенгальского огня сжигающая последние ниточки нервов и самообладания.       — У тебя всё хорошо? — обеспокоенно, с нажимом уточняет Сугуру, и я слышу в его голосе настороженную хмурость.       — Да… — звучит почти как вопрос — слишком уж неуверенно, и я опускаю трубку телефона к бедру, зажимая динамик принятия звука, несколько раз глубоко вдыхая и выдыхая, чтобы хоть немного успокоиться.       А когда прислоняю аппарат обратно к уху, слышу:       — … поторопиться, просто скажи…       — Нет, всё правда в порядке, Сугуру, — с куда большей уверенностью заверяю, перебивая парня на середине фразы. — Дайте мне полчаса. Не хочу, чтобы вы нашли меня аккурат выходящей из душа — я ещё даже умыться не успела после сна.       — Ладно. Я призову проклятье через сорок минут, этого времени тебе хватит? — во вкрадчивом баритоне слышится лёгкая подколка, и я против воли улыбаюсь.       — Да, спасибо.       — До встречи.       И, когда мобильный издаёт характерный звук оборвавшегося звонка, опрометью бросаюсь прибирать всевозможные улики, способные хоть немного рассказать о произошедшем здесь ещё вчера. Упихала обратно в рюкзак злосчастную скатерть, туда же, едва не ногой, затолкала попорченную нежно-фиолетовую простынь. Распахнула все окна в квартире, не обращая внимания на достаточно зябкую погоду на улице — не хватало ещё объяснять двум подросткам, почему в гостиной воняет как в мясной лавке… А потом заваливаюсь под контрастный душ, ожесточенно намыливаясь мочалкой до красноты и проговаривая про себя всевозможные мантры.       Тело преисполняется лёгкостью и здоровьем, обманчивой спокойной уверенностью, слишком опасной, чтобы полагаться на неё в дальнейшем своём плане, но я всё же расправляю плечи и криво усмехаюсь самой себе, волчком раскручивая в мыслях противоположные «я в жопе — я справлюсь». Баш на баш, и тут уж не предугадаешь…       Не знаю, зачем я выскакиваю из квартиры, впопыхах просушив длиннющую копну волос и натянув первые попавшиеся вещи из небольшой стопки привезённого с собой. Можно было бы дождаться парней в квартире, позволить Гето отыскать меня здесь своими чудными проклятьями, а потом вместе придумать дальнейший план развлечений, но я не смогла заставить себя усидеть на месте и, не совсем отдавая отчёт, выскочила на улицу, озадачившись наличием денег.       Стыд и вина отступают в небытие, пока я кропотливо и последовательно посещаю банк, получая наличные, закреплённые за ещё действующим счётом в этой стране. Они, что неудивительно, заблокированы, но какое это имеет значение, когда самый главный человек в банке неожиданно оказывается бессилен перед мягким, и с тем вместе — непреодолимым давлением внушения? Наверное, я могла бы и вовсе обнести этот офис, подчистую выгребая всю имеющуюся наличку, но мне хватило здравомыслия не бросаться в такие крайности. Внушение внушением, а мне сейчас совсем не нужно, чтобы меня начали разыскивать федералы, озадачившиеся подозрительным ограблением.       Вернуться к назначенному времени в квартиру я не успеваю, несмотря на все усилия к расторопности, так что знакомый голос настигает меня со спины аккурат на подходе к дому, прямо возле пешеходного перехода и горящего красным светом светофора.       — А мы думали, придётся тебя из душа выцарапывать, — вместо приветствий звучит насмешливый голос со спины, и я вся костенею, покрываясь крупными мурашками.       Даже дыхание замирает на короткое мгновение, прежде чем мне со скрипом удаётся вернуть самообладание.       — Решила прикупить чего-нибудь на перекус, — приподнимая в руках пакет с нехитрыми ингридиентами для омлета и поворачивая голову, признаюсь я.       Сатору и Сугуру стоят рядом, во все глаза изучая меня с подошв ботинок и до макушки. И если пару дней назад они едва ли были в силах осознать моё возвращение, то сегодня в лицах было заметно больше эмоций.       Радость от встречи у Сугуру, ехидное веселье у Сатору. Если не знать, что случилось с ними позавчера, можно и вовсе не догадаться, что им довелось пережить, и это в очередной раз лишает меня дыхания, пока парни невозмутимо подходят ближе, замирая по обе стороны от меня. Годжо даже тянет из моих рук пакет, с любопытством ребёнка заглядывая в его содержимое.       — О-о, нас ждет русская разновидность омлета? — с предвкушением и озорством тянет он, вскидывая ко мне лицо. Чёрные линзы очков мешают разглядеть, что там плещется на дне голубых глаз-озер, и широченная улыбка на лице — слишком искусная, чтобы сойти за настоящую.       Я стараюсь уговорить себя, что это радостная встреча, несмотря ни на что. Пытаюсь убедить собственное сознание сконцентрироваться на здесь и сейчас, на парнях, но выходит скверно. Настолько, что Гето приходится тронуть меня за локоть, чтобы я наконец отмерла и заметила, что загорелся зелёный, а Годжо уже успел ускакать на другую сторону улицы.       — Всё в порядке? — вновь задаёт он этот страшный вопрос, пока под нашими ногами мелькают белые и жёлтые полосы.       — Да.       — Выглядишь потерянной.       — Я немного… — закончить ровно и связно не выходит. Господи-Боже-мой, просто соберись уже, мать твою!       — Ты ни в чём не виновата, — на всякий случай осторожно напоминает он, скашивая ко мне взгляд.       И спокойно проглотить это невинное утешение в его исполнении совсем не выходит. Оно встаёт поперёк горла, перекрывая кислород напрочь.       — О чём шепчетесь? — с весельем, совершенно неуместным на фоне всего происходящего, тянет Годжо, позволяя нам выйти чуть вперёд, и наваливается на Сугуру.       Мне приходится посторониться, потому что зажатый в одной из рук парня пакет больно бьёт меня по локтю углом от лежавшей внутри коробки с молоком.       — Да так, о разном, — прежде чем Гето успевает ответить хоть слово, выпаливаю я, решительно намереваясь закрыть всякое обсуждение на эту тему. Иначе я просто не выдержу.       — К слову, а что это такое? — белобрысый отлипает от плеча друга, выпрямляясь и тесня меня ближе к домам и магазинам, суёт ладонь во внутренний карман безразмерной куртки и вытягивает наружу знакомый мне шерстяной шар.       Ну, следовало ожидать, что это не ускользнёт от внимательного взгляда волшебных глазок. Странно только, что в том состоянии он вообще отображал что-то вокруг себя, помимо очевидной трагедии.       — Это артефакт поисковый, — поясняю я, протягивая руку, чтобы забрать, но Сатору уводит ладонь в сторону, не давая коснуться погасших шерстяных нитей.       Они оба внимательно всматриваются в зажатый в бледных пальцах клубок ниток, и если у Сугуру брови недоумённо взлетают выше, то Годжо кривит губы в усмешке, а потом играючи подбрасывает артефакт в воздух, тут же ловко ловя обратно.       — Любопытно.       — И как работает? — почти перебивая комментарий друга, уточняет Сугуру, отводя внимательные глаза от заморской диковинки и вперяясь в меня со всем любопытством.       — Честно говоря — понятия не имею. Но мне много чего любопытного нужно вам рассказать.       Переход к животрепещущему настраивает на нужный лад, позволяя отрешиться от съедающего чувства вины рядом с ними, и я даже чувствую, как легче становится дышать.       Мы возвращаемся в занятую мной квартиру, неожиданно увлёкшиеся разговорами о разных вкусовых предпочтениях, начатыми Годжо, и ещё пару минут в квартире, разувшись и по очереди помыв руки в туалете, самозабвенно спорим, нужно ли добавлять в омлет помидоры. Точнее, спорим мы с Годжо, потому что Сугуру предпочитает держать в этом вопросе нейтралитет.       — Слушай, может, тогда и готовить сам будешь? — не выдерживаю я наконец, швыряя на тумбу полотенце, мгновение назад повешенное на плечо для удобства.       Годжо довольно склабится, упираясь локтями в небольшой столик и спинку стула, на котором сидит боком, с готовностью подаётся вперёд, собираясь встать.       — Не стоит: готовка — не его сильная сторона, — отзывается Сугуру, тут же ловя от друга полный возмущения взгляд.       — Вот, значит, как? — претенциозно тянет белобрысый, полностью переключаясь с меня на сдавшего его с потрохами товарища. — Помнится, вы с Сёко безропотно ели мои моти.       — Ну, сладости, скорее, исключение в твоём арсенале, — нехотя признаёт брюнет, ненадолго отводя ко мне потеплевший взгляд.       Может, мне только казалось, но складывалось впечатление, что с момента встречи оба они, пусть и не меняясь разительно во внешности или повадках, неумолимо оттаивали, становясь похожими на себя прежних. Без задумчивой скованности, без проскальзывающих в глазах сквозняков отчуждённости и скорби.       — Пф-ф-ф.       Глубокомысленный фырк и демонстративное подпирание щеки кулаком становятся окончательным вердиктом спора, и я всё-таки возобновляю подготовку продуктов, изучая содержимое ящиков.       — Тебе помочь? — участливо предлагает Сугуру, когда я наклоняюсь к очередному кухонному шкафу. В предыдущих трёх ничего напоминающего миксер так и не удалось найти.       — Нет уж, пусть она продолжит, — уверенно заявляет Годжо, и когда я оборачиваюсь к парням, то только сейчас понимаю…       Поиски необходимого оборудования я продолжаю уже сидя на корточках, невольно закатывая глаза от разобравшего меня смущения.       Это было ужасно. Почти что отвратительно, стесняться случайных неловкостей и прочего, но я была почти благодарна этим сущим мальчишкам, а ещё отчаянно заставляла себя не думать в тех направлениях, что неминуемо приведут к очередным вспышкам самобичевания.       — Так что, расскажешь, что успела узнать дома? — скучающе тянет Сатору где-то за моей спиной, и, обернувшись в очередной раз, я замечаю, как тот ковыряет что-то в столешнице.       Желание шлёпнуть по пальцам прошивает до самых кончиков пальцев.       — Ну, для начала, я выяснила, что не все Тревеевы мертвы, — не без нарочито интригующей интонации тяну я, прерываясь от шумного взбивания яйца вилкой. — Хотя, честно говоря, гарантии, что кто-то остался — нет. Но есть повод полагать, что это последствия внутренней войны в семье. Кто-то кому-то сильно насолил, тот решил отомстить загадочным желанием… Избитая классика, пожалуй.       — А поподробней? — явно заинтересованно зовёт Сугуру.       И я позволяю себе пуститься в подробный рассказ о проведённом обряде, через слово прерываясь на то, чтобы внести для парней поясняющие ремарки.       Стоит ли говорить, что обоих весьма удивляет наличие целой магической структуры в чужой стране? Мне просто приходится прерваться на середине описания встречи с Ольгой, чтобы начать с самого начала.       Я успеваю доделать завтрак на троих, мы успеваем даже съесть каждый свою порцию, пока мой прелюбопытнейший для них обоих рассказ полнится подробностями. Я вижу, как на описании системы вскидываются брови Сатору, тут же мимолётно глянувшего на друга, вижу, как Сугуру на объяснении принципа Полога подаётся вперёд и как поджимает губы, когда я передаю слова об отказе японских магов от этого секрета. Они мрачнеют едва ли не с каждым моим словом, но слушают внимательно, почти жадно. Каждое чёртово слово…       На объяснении того, что мне удалось выяснить о семейном наследии, Гето задумчиво хмурится, отводя взгляд в сторону, а я наконец перевожу сбившееся от торопливого рассказа дыхание, пытаясь ещё раз подытожить в собственной голове то, что рассказала, и чего решила не рассказывать. Разумеется, я не стала упоминать, что я иномирец, решив оставить свой иммунитет к местным сдерживающим артефактам «загадочным необъяснимым явлением». И что в лавке подпольного торговца помимо артефакта для перемещения и поиска я приобрела кое-что ещё, я тоже говорить не стала…       — Меня в этой истории больше всего смущает твоя невосприимчивость к этим печатям, — задумчиво тянет Сугуру по итогу, отмерев наконец из ступора и решив собрать все три тарелки, чтобы отнести их к мойке.       — А это, как раз, не странно, — Сатору как-то по-особому скабрезно усмехается, с непонятной мне эмоцией оглядывая меня с макушки до сцеплённых на столе рук. — То, что ты рассказала — это всё, что вам удалось понять в изучении твоей силы?       Какой-то странной интонацией отдал его вопрос. Эдакое «я знаю больше, чем ты рассказала мне, и мне интересно, признаешься ли ты в остальном». Мне показалось, что в голубых, непередаваемо удивительных глазах сверкнуло даже больше опаловых переливов, чем прежде…       По пояснице прокатился озноб, вышибая мурашки по всему телу, и я невольно напряглась под взглядом парня.       — Не знаю почему, но ты отличаешься, — небрежно выдал этот поразительный человек, откидываясь на спинку стула сильнее и вновь изучающе осматривая мою застывшую фигуру. — И теперь я, наконец, вижу, как работают твои силы. Видишь ли, после сражения с тем ублюдком мне удалось превзойти свои прежние возможности.       Он как-то небрежно тычет указательным пальцем в сторону собственных глаз, строя на лице стервозно-скучающее выражение. А меня вдруг бросает в холодный пот.       А как много эти его обновившиеся глаза видели? И как давно?..       — И как же они работают? — разбивая неловкое повисшее молчание за столом, спрашивает Гето, возвращаясь на прежнее место и с интересом следя за лицом друга, не сводящего с меня взгляда.       Годжо хмыкает, подпирая щёку рукой, переводит взгляд с меня на окружающую нас мебель и стены, скользя по ним изучающе и задумчиво.       — Да она пропитывает своей проклятой энергией окружающее пространство, — как будто само собой разумеющееся, бросает Сатору, пока мы с Гето сталкиваемся неверящим и в край растерянным взглядами. — Я даже не сразу понял, честно говоря. Чем-то напоминает расширение территории, только она не меняет отдельную локацию под свои способности и нужды… Чёрт, я всё ещё не до конца могу понять… А ещё я не уверен, что ей нужен прямой взгляд, потому что часть её энергии уже плещется в нас с тобой, и я так и не смог сообразить, как этому помешать.       Он как-то дёргано ерошит волосы, переставая изучать комнату и вновь обращая ко мне всё своё внимание.       — Ты делаешь это осознанно или на уровне рефлекса?       Сказать, что меня вынесло в осадок — это не сказать ничего. И пока парни с интересом выжидали моей реакции, лично я заново переписывала в собственных мыслях всё, что я о своих силах знаю и понимаю, пытаясь сопоставить сказанное Гертом с тем, что сейчас мимо походя выдал Годжо…