Манипуляции

      Настроение с самого утра было необычным. Не новым для меня — злое, едкое веселье, и, хотя за совместным завтраком с молчащими Маратом и Александром я успешно держала весь вскипевший тëмный коктейль в себе, яд этот булькал внутри и очевидно закипал, неслабо давя на крышечку. Ещё немного и отлетит...       Что, если из-за вчерашнего инцидента и без того настороженные ко мне люди откажутся давать хоть какую-то свободу действий на их территории? Вдруг признают опасной? Забавно будет стать признанной угрозой и оказаться… Да хрен его знает где, но с волчьим билетом, закрывающим мне пути узнать хоть что-то о доставшемся теле, о причинах попадания сюда и вообще… Но, как ни странно, все эти размышления не пугали, лишь мрачно веселили, и к концу завтрака я уже едва сидела на месте, испытывая острое желание скорее покончить с предстоящим слушанием. Чем бы оно ни завершилось, главное, чтобы меня не закрыли в застенки или не забрали на принудительные опыты. Впрочем, было бы забавно. Как в стареньких фильмах про паранормально-одарённых детишек…       Хотя мы приближались к зданию суда, — а я прекрасно понимала, что с каждой промелькнувшей за окном остановкой мы наверняка становимся ближе, — волнение не подкрадывалось. Психика делала ужасное — замораживала все эмоции, прятала их как можно глубже, и я уже прекрасно научилась за долгую жизнь, что это не закончится ничем хорошим. Только вот и насильно «проживать» эти эмоции сейчас, вспоминая различные техники, не было ни времени, ни желания. Одинаково хреново и если меня заколотит от волнения, и если эти чувства уйдут в подсознание, накладывая там очередные трещины на и без того покоцанную душеньку.       Огромное здание, перед которым мы остановились, не было судом. Над высоким крыльцом и дубовыми двустворчатыми дверями из украшенного резьбой дерева монументальными буквами из белого камня высилось название банка. «Шанс», о каком я никогда не слышала в своём мире. Впрочем, когда Александр приглашающе кивнул следовать за ним к высоким мраморным лестницам, что-то отдалённо напоминающее беспокойство наконец всколыхнулось в груди.       Главный зал был просторным и роскошным, но мне не особо интересно было крутить головой по сторонам: слишком широкий шаг был у мужчины передо мной, да и пришли мы сюда не оценивать архитектурные изыски. Мы стремительно поднялись на второй этаж, прошагали к ещё одним вычурным дверям, а прямо за ними… Что ж, здесь явно не было ни одного простого клиента банка, что ожидал приёма на первом этаже или изредка мелькал на втором. Длинный коридор с дверьми по его обеим сторонам, люди с приметными бронзовыми брошами на пиджаках, жилетках и блузах. Я не старалась приглядываться, но тёмная бронза одинаковых украшений бросилась в глаза уже на подходе к очередным массивным створкам. В этот раз двери были из чёрного дерева, и тонкая резьба на них не была узором геометрии, как на прошлых или как на парадном входе. Здесь резчик по дереву весьма умело изобразил картину. Чёртову картину с силуэтами кричащих черепов и языками то ли пламени, то ли дыма, сковывающего страдающие скелеты.       Александр замер прямо перед ними, ухватившись за ручку левой створки, вздёрнул руку с часами, всматриваясь в циферблат, и я услышала тихий протяжный выдох.       — Готова?       Я кивнула аккурат, как серые глаза обратились ко мне, не желая сейчас выдать голосом, как всё внутри дрожит от напряжения.       — Не советую пытаться обмануть. Лучше отвечать правду — на ложь печать среагирует, более того, сделает тебе больно и это не останется незамеченным.       — Типа мысли читать может? — фыркаю, продолжая разглядывать черепа.       — Что-то вроде того. Энергия внутри твоего тела реагирует, когда ты пытаешься соврать. Так же, как твой пульс, но куда ощутимее. Печать улавливает это и реагирует практически моментально, с первым всполохом твоей энергии.       — Почему черепа?       — Что? — Лисанцев, уже почти открывший дверь, удивлённо обернулся, непонимающе вскинув брови.       — Почему на дверях, ведущих в зал суда, изображены черепа?       — А, это, — он отвернулся, внимательно изучая сомнительное украшение. — Символ того, что все мы равны, так как смертны. Какой бы магией не были одарены, жизнь показывает, что умереть может каждый, живущий на этом свете. Поэтому черепа…       — Понятно.       За раскрытыми дверями, вопреки моим ожиданиям, зал не тёмный, антураж не мрачный, как можно было бы подумать после таких барельефов. Обычный такой зал суда, какие себе представляешь при упоминании тяжб, облицованный деревянными панелями из какого-то красного дерева, и от дверей мимо рядов стульев для зрителей тянется устланный красным ковром проход, заканчивающийся круглой площадкой. И, если бы не знала заранее, никогда бы не догадалась, что виднеющиеся всё лучше с каждым шагом узоры на полу в том месте не что иное, как магическая печать. Обширная, в диаметре с лихвой превосходящая мой рост, впрочем, с моими метр шестьдесят пять — это не так уж невозможно. И аккурат над этой самой печатью возвышается длинная судейская трибуна. Боже, надеюсь, мне не придётся в эту печать ложиться… Будет крайне нелепо лежать на холодном полу под взглядом стольких глаз.       Меня смущает количество людей, сидящих в зале, смущает и количество стульев, стоящих по другую сторону судейского стола и предназначенных для тех, кто сегодня будет решать мою судьбу. Девять стульев. Девять членов суда. Даже интересно, как именно всё будет происходить.       Пока мы с Александром шагали ближе к местам судей, я задумчиво оглядывала тех, кто пришёл сегодня взглянуть на меня, словно на цирковую собачку. Человек тридцать или даже больше: молодые, старые, среднего возраста. Они с бестактным любопытством разглядывали меня от макушки до мысков полусапожек, и я старательно отводила взгляд раньше, чем успевала бы понять, какие мысли отображались в их глазах. Сколько угодно можно строить из себя непрошибаемую самоуверенность, но человек — существо социальное, и чужое неприятие может спровоцировать только на негатив. А мне сейчас следовало оставаться холодной, максимально невозмутимой и сосредоточенной.       Александр останавливается перед самым первым кольцом выгравированной в полу печати, и я, отстав лишь на два шага, замираю, тоже опуская взгляд к мыскам его туфель и задумчиво обводя взглядом всю картину печати. Круги с затейливыми символами, словно кто-то вначале вырезал в мраморном полу борозды, а потом залил получившийся узор золотом. Так, наверное, и создавали этот прекрасный и пугающий рисунок, и я восторженно разглядываю искусную работу, отдающую каким-то неясным мне величием.       — Просто отвечай правду, — слышу я за спиной, прежде чем дверь в стороне от судейских мест открывается, и за спиной раздаётся отчётливый звук синхронно поднявшейся на ноги толпы.       Едва слышно скрипнули стулья, зашуршала одежда множества пришедших поглазеть людей, но я едва ли обратила на это внимание, разглядывая выходящих друг за другом мужчин, облачённых в чёрные балахоны. Они были разными: старыми до седин и глубоких морщин, были и вполне себе молодыми, едва ли разменявшие четвёртый десяток лет. Трое глубоких старцев, трое мужчин с только начавшей пробиваться сединой, и трое с тёмными и русыми макушками аккуратно стриженных волос. Причёсанные, прилизанные, едва не сверкающие, как новенькие монеты, но от преисполненных важности постных физиономий, демонстративно не смотрящих в мою сторону весь путь от дверей до своих мест, становилось гадостно.       — Сегодня, пятнадцатого октября две тысячи пятого года, в соответствии с законами и положениями Магической России, созывается двести сорок шестое слушание по делу Тревеевой Виктории, — слово взял дряхлый старик, внешне очень уж напомнивший мне старые иллюстрации из сказки про Оле Лукойе. Правда, взгляд водянистых глаз, похожих на глаза рыбы, отдавали совсем не добродушием — из мутного стекла на меня глядела сама строгость. — Присутствуют девять сенаторов и другие заинтересованные стороны. Наша задача — определить степень угрозы, которую представляет госпожа Тревеева для общества, и решить, может ли она быть допущена до магического сообщества страны. Прошу всех присутствующих соблюдать порядок и выслушать аргументы перед тем, как принять настоящее решение.       Они наконец присаживаются, только вот мне, стоящей посреди круглой печати, садиться некуда, и я остаюсь, сцепляя руки за спиной, чтобы спрятать мелкую дрожь пальцев. Почему-то находиться здесь намного тревожнее, чем стоять перед бумажными перегородками, которые скрывали японских старейшин. Здесь никто не прячется, никто словно не испытывает ни малейшей опаски от того, что я могу запомнить их лица, да и с чего бы им бояться, если на мне цепь, способная сдержать даже такую опасную способность, как моя, в их представлениях.       — Сделайте шаг вперёд и представьтесь, — обращается ко мне старый мужчина с длинной седой бородой и такими же длинными белыми от седины волосами.       Я бросаю взгляд под ноги, снова оглядывая символ, у границ которого остановилась, глубоко вздыхаю и шагаю вперёд, соскребая всю решимость и непоколебимость, что только была в уголках моей души.       — Тревеева Виктория Станиславовна, — громко и уверенно представляюсь, по-прежнему держа руки сцепленными за спиной, а плечи широко и уверенно разведёнными.       — Я рад приветствовать вас, госпожа Тревеева, — он чем-то отдалённо похож на доброго волшебника из старых сказок, и схожесть эта становится лишь сильнее, когда он наконец растягивает морщинистые губы в лёгком намёке на улыбку. — Вы можете обращаться ко мне по моему чину, как и к моим коллегам. Прошу вас, не бойтесь и отвечайте честно, и, я уверен, мы с вами достигнем согласия, если вы будете готовы сотрудничать.       Я позволяю себе кивнуть, давая понять, что действительно не собираюсь сопротивляться или чинить неудобств. Мне пока не совсем давалось понимание, кто и насколько категоричен ко мне из этих девятерых, и была ли эта тень улыбки на лице говорившего со мной искренней, а не призванной обмануть, но я готова была строить из себя покладистое смирение сколь угодно долго, если это позволило бы осмотреться и сориентироваться. Имён они, судя по всему, называть не планируют… Что ж, значит, будут Гендальфом, злым Оле Лукойе, подстриженным Дамблдором, просто потому что ассоциации с седовласыми магами из сказок у меня закончились; постаревшим Драко Малфоем, потому что блондин; Рыжиком, потому что рыжий; Гэри Олдманом, опять же из-за смутной схожести; Бедолагой, потому что сидит с таким страдающим лицом, будто его насильно сюда приволокли; Принцем Чармингом, за смазливую внешность и блондинистые волосы; ну и Последним из молодых, ибо я уже замучалась придумывать им прозвища, а внешность не напоминала ни о чём, кроме желания уйти отсюда поскорее.       — Уважаемые коллеги, сегодня перед нами стоит сложное и ответственное задание — разобрать дело о госпоже Тревеевой, и как было сказано ранее: принять решение. Для этого, для начала, следует рассмотреть ситуации, когда Виктория Станиславовна использовала магические способности в пределах и за пределами нашей страны, — слово берёт окрещенный мною «Рыжик», и я внимательно изучаю скуластое лицо, что обладало на удивление низким бархатистым баритоном. — Мы обязаны внимательно изучить представленные факты и аргументы, чтобы обеспечить честное и справедливое рассмотрение этого дела.       — Первым фактом, который мы должны принять во внимание, является подтверждённая информация о том, что Виктория Станиславовна когда-то уже попадала под внимание Сената, — в этот раз заговаривает названный мной «Гэри Олдман», и его глаза, глядящие на меня с высоты трибуны, полны ставшего уже привычным неприятия. — Около четырнадцати лет назад в имении Тревеевых не единожды были зафиксированы случаи с потерей разумности у служащих этой семье. Позднее госпоже Тревеевой удалось подтвердить свою безопасность перед отобранной нами комиссией, однако нам необходимо обратить внимание на то, как её действия уже тогда повлияли на окружающих и какие негативные последствия это вызвало. Кроме прочего, я лично прошу сенаторов принять во внимание тот факт, что комиссия изучала вопрос без защиты Соломоновых печатей.       Вот хоть убейте, а у меня такое чувство, что только что вредный дядька нетонко намекнул, что прежде признанная за мной «безопасность» спорна…       — Также нам доподлинно известно, что несколько месяцев назад Виктория Станиславовна применила свою способность подавлять волю окружающих, чтобы расположить к себе гражданина Немешникова Сергея Васильевича в личных целях, — снова вступает в доклад «Рыжик», ошпаривая меня таким брезгливым осуждением, что я едва голову в плечи не вжимаю. — Последними из дошедших до нас сведений о чрезмерном применении своих способностей госпожой Тревеевой прибыли из Японии, где, судя по словам представителей власти страны, Виктория Станиславовна взяла под контроль неизвестное им количество людей и магов, отказавшись сообщать, какой характер носили её внушения.       Девять пар глаз скрещиваются на мне, как лезвия мечей, и я стараюсь максимально незаметно повести плечами, чтобы хоть как-то справиться с этим давлением.       — Спасибо, коллеги, — тот обладатель пристального взгляда рыбьих глаз почтительно кивнул в сторону молодых соратников, прежде чем вернуть ко мне своё внимание. — Виктория Станиславовна, прошу вас, сообщите Сенату, как именно работают ваши силы?       Я сглатываю вязкую слюну, расцепляя занемевшие пальцы и опуская руки вдоль тела. Пристально оглядываю каждое из девяти обращённых ко мне лиц, просчитывая наиболее удачный вариант ответа.       — В общих чертах, — обращённое ко мне внимание огромного количества глаз, большинство из которых я буквально кожей спины и затылка ощущаю, воспринимаются психикой хуже копошащихся насекомых, ползающих по коже. — С помощью зрительного контакта, как вами и было сказано ранее, я способна подавлять волю тех, кто попадает под действие моей техники.       Они переглядываются, безмолвно совещаясь о чём-то глазами, и вновь обращают ко мне внимательные взгляды.       — Внушения какого рода вы способны накладывать на субъекты? — светловолосый мужчина с худым, вытянутым лицом, мысленно окрещенный мной престарелым «Малфоем», очень осторожно подбирал определение жертв внушения, и я не могла не оценить его дипломатичности.       — Побуждения к действиям определённого рода, управление восприятием, внушение… — я запинаюсь, отчаянно не желая сейчас, в такой ситуации и при стольких людях признавать, что, возможно, способна внушать ложные убеждения.       Это без дальнейших разбирательств подарило бы чёрную метку и при любых итогах слушания поселило в глазах людей относительно меня страх. Так что я до боли прикусываю язык, ожидая, что печать может сработать и наградить болью в любую следующую секунду, как и предупреждал Александр.       — Отбросьте канцеляризм, — несколько раздражённо просит «Лукойе», кривя губы. — Говорите конкретнее.       — Я могу заставить людей совершать те действия, что мне необходимы, а также внушать им молчать о чём-то, что мне нужно сохранить в секрете.       — Вы способны влиять на убеждения, эмоции? — с заметно возросшим оживлением уточняет «Рыжик», хмуря брови и переглядываясь с «Малфоем».       — Нет…       Я напрягаюсь, ожидая последствий, потому что отрицание на этот вопрос не что иное, как ложь — я понятия не имела, могу ли внушать что-то настолько филигранное, чтобы в корне меняло сознание. Я не до конца даже уверена, что мои игры с памятью не обманка, и что несчастные жертвы внушения просто вынужденно не притворяются.       Только вот боли нет. Печать под моими ногами, всё такая же шикарно золотая, тускло отсвечивает бликами от бросающих холодный свет высоких люстр над нашими головами и остаётся безразлична к моей лжи. И самое невероятное — никто вокруг словно не замечает подвоха.       — Вам доводилось изучать свои способности с более научной точки зрения? — деловито интересуется один из тройки самых молодых, тот, кому я в мыслях дала прозвище «Бедолага» за грустный взгляд и страдающе изогнувшиеся брови.       — Дядя позволял мне тешиться надеждой, что я смогу остаться в стороне от магического мира. Не посвящал в большинство знаний, — я пожимаю плечами скованно, всё ещё бросая быстрые и опасливые взгляды себе под ноги.       Почему она молчит?       — Расслабьтесь, Виктория, и сосредоточьтесь на правде, тогда дискомфорт пройдёт, — услужливо подсказывает мне голос кого-то из стариков, но я едва ли обращаю на это внимание, потому что это полная чушь. — Ваше желание абстрагироваться от магического общества осталось неизменным?       — Нет. Больше нет.       Я вообще планирую свалить отсюда при первой же возможности.       Странно, но я не чувствовала не то что боли. Я не ощущала даже малейшего дискомфорта, и разве что уже ставшее ощущение невидимого Полога продолжало ненавязчиво обнимать тело в непоколебимых объятиях. Как это вообще работает?       Может ли сложиться так, что печать не реагирует, потому что всё это время незаметно толкает меня отвечать правду? Но ведь то, что я сейчас говорю, лишь малая крупица той правды…       — Скажите, с какой целью одиннадцать месяцев назад вы взяли под контроль господина Немешникова?       Я уже даже не утруждаюсь рассмотреть, кто именно задаёт вопрос, вперяясь застывшим взглядом куда-то перед собой. Потому что правдивый ответ на этот вопрос: «Я понятия не имею, потому что это сделала не я», что породит за собой ещё больше вопросов. Интересно, как скоро они докопаются тогда до истины? Сколько наводящих вопросов им понадобится?       Отчаяние, уже знакомое, мрачное и злое, подначивающее с самого утра достигает своего апогея, и я наконец готова сдаться ему, незаметно скрестив пальцы на обеих руках.       — Он был красив, мне хотелось его внимания, — выдыхаю глухо, подготавливая себя к возможной расплате болью, которая так и не приходит, порождая под кожей въедливые мурашки.       Да что, блять, происходит?! Почему уже второй артефакт за последние два дня даёт на мне осечку?       Может, не осечка? Может, я, сама того не зная, наугад говорю правду?       — Вы осознаёте неправомерность своих действий? — строго спрашивает кто-то.       — Да, мне очень жаль.       Оно не работает. Мне не жаль — мне до опизденения плевать, но хвалёная печать и не думает реагировать на прозвучавшую ложь. И не расхохотаться от этого осознания требует титанических усилий с моей стороны.       — Что именно вы совершили в Японии?       Я наконец поднимаю взгляд, выпадая из глубины размышлений, встречаясь взглядом с тревожно смотрящим на меня «Гендальфа».       Сказать или не сказать? Всё, что я скажу, кажется, будет восприниматься ими, как правда. Мои метания и продолжительное молчание, судя по всему, оценивается ими, как боязнь говорить эту правду и попытки сопротивляться некой силе, что по неведомым причинам обходила меня стороной.       — Я думала, Старейшины магической Японии не захотят выпускать меня из-за моих способностей, и решила подстраховаться, — каждое слово выдавливается с трудом, через силу, потому что ожидание подвоха и обещанной боли не так-то просто отринуть, словно не было. И всё-таки: что на самом деле происходит?       — Что конкретно вы предприняли? — вопрошает «Гэри Олдман», чуть подаваясь вперёд, словно раздражённый необходимостью вытягивать из меня каждое слово. Впрочем, может, и правда раздражённый.       — Внушила нескольким магам из техникума помочь мне, если меня попытаются задержать или ограничить.       Вот теперь, если прежде ещё можно было списать на удачно угаданную правду, это правдой не было ни с одной из сторон. Момент истины.       Облегчённо выдыхаю, расслабляя плечи и уже без малейшей опаски заглядывая в глаза мужчинам. Печать не работает, и я, кажется, действительно вольна была нести хоть полнейшую чушь.       — Вы можете дословно повторить, что именно внушали субъектам? — интересуется молчавший всё это время «Принц Чарминг», и я с вернувшейся бодростью оглядываю его миловидное лицо, подмечая для себя, что, если бы не обстоятельства знакомства, я вполне охотно вступила бы в его фанклуб. Симпатичный.       — Если через несколько недель я не покину страну, осторожно отвлеките внимание Старейшин, — неторопливо, давая себе возможность хоть немного продумать, что несу, выдаю я байку. — Простая предосторожность.       — Вы понимаете, что ваше внушение могло спровоцировать трагические события? Подконтрольные такому расплывчатому приказу могли действовать агрессивно, — тот, что походил на Гендальфа, строго хмурит кудлатые брови, и я вздыхаю, опечаленная дотошностью. Впрочем, стоило ли ожидать чего-то иного, когда меня фактически вызвали на суд.       — Я ограничила размах фантазии, обозначив, что делать что-то, что может навредить окружающим, нельзя.       Даже выдающейся наблюдательности не нужно, чтобы заметить, как все девять мужчин выжидающе глянули мне под ноги, оценивая печать. Интересно, они уже начинают догадываться, что с ней что-то не так?       Сенаторы снова дружно переглядываются, по цепочке передавая какие-то одним им понятные сигналы, и я терпеливо дожидаюсь дальнейших расспросов.       — Спасибо за честные ответы, Виктория, мы ценим вашу готовность сотрудничать, — снова улыбаясь мне по-отечески покровительственно, заверяет «Гендальф», и я скупо киваю, совершенно не готовая расслабиться. — Думаю, мы с коллегами чуть лучше представляем себе сложившуюся ситуацию. Однако, прежде чем мы сможем принять окончательное решение, вам нужно будет ответить ещё на ряд интересующих нас вопросов.       Я сдержанно улыбаюсь, на деле отчаянно давя в себе желание расплыться в широченной довольной улыбке. Мне больше не было страшно или тревожно, напротив, внутри заискрились игристым вином азарт и предвкушение. Странная убеждённость, что дело без пяти минут в шляпе, воодушевляла до восторга.       — Виктория, позвольте нам задать вам ряд вопросов, чтобы лучше понять ваше отношение к нашему миру, — я снова киваю, пытаясь предугадать, что именно будут спрашивать теперь. — Каков ваш взгляд на принципы и ценности, которые являются основой нашего магического сообщества?       — Если то, что я узнала в доме Лисанцевых, правда, и вы стараетесь не допустить хаоса и последствий от неукрощённой магии, то я полностью солидарна, — взвешивая слова, проговариваю неторопливо, по очереди заглядывая каждому из сенаторов в лицо. Что ж, лить мёд в уши я всегда умела хорошо.       — Готовы ли вы рисковать собственной жизнью и отдавать всю себя на процветание и благоденствие магического сообщества и сохранение порядка и мира?       — Готова.       — Имеете ли вы готовность подчиниться и поддерживать существующие законы и порядок мира магии?       Как чёртова присяга… Это, в какой-то степени, даже торжественно воспринимается, если закрыть глаза на то, что говорить я на деле могу всё, что угодно, учитывая бессилие печати и моё здравое восприятие жизни — обстоятельства иногда могут извернуться так, что баранкой тебя скрутят и все твои прежние убеждения по кругу пустят.       Наверное, как-то так ощущают себя неблагочестивые чинуши, дающие присягу с рукой на Конституции, когда на деле не планируют соблюдать и половину данных обещаний.       — Готова.       — Согласны ли вы пройти детальное исследование ваших способностей, как того требует порядок магического сообщества?       О, а это вообще, если честно, с удовольствием. Может, хоть тогда наконец пойму, что именно из себя представляют мои силы.       — Готова.       Я уже без удивления слежу, как мужчины переглядываются между собой, как долго и задумчиво молчат, то ли растерянные моими быстрыми согласиями, то ли просто всем, что сегодня слышали в этой комнате.       Мне неинтересно больше разглядывать их лица, слушать их перешептывания, я оборачиваюсь, находя взглядом серые глаза Александра, и мужчина кивает мне, одобрительно склоняя подбородок к груди.       Нетерпение, острое и жалящее, как крапивный ожог, ошпаривает тело изнутри, и я старательно давлю в себе всякие порывы, надеясь, что судьба моя решится уже как можно скорее. Хотелось выскочить из этого душного зала и из-под прицела десятков оценивающих, словно товар на полке магазина, взглядов и просто проораться. Возможно, немного попрыгать. И что-нибудь непременно пнуть.       Я чувствовала себя почти так же, как чувствовала в далёкие годы в бытность студенткой. Был у нас один вредный, пугающих всех до нервной икоты, профессор. Такой, типа сильно косящий под Снейпа, но отчаянно это отрицавший. Скверный характер, уничижительный сарказм в сторону студентов. Леонид Валентинович обладал на редкость дурным характером, и когда мне, извечной раздолбайке, каким-то чудом удалось сдать ему клятую философию на твёрдую четвёрку… Тогда мой громогласный клич победившего орангутанга слышал весь институт. И не факт, что история вот-вот не повторится, потому что распирало меня от триумфа так, что я вполне правдоподобно чувствовала себя клятым тротилом за секунду до взрыва.       — В рамках данного разбирательства нами было принято решение о вашем будущем. Несмотря на тяжёлые обвинения и ваши прежние проступки, мы решили предоставить вам возможность изменить свою жизнь. Это решение было принято нелегко, и оно не свидетельствует о безусловной поддержке с нашей стороны, — тот самый, жутко похожий на строгого Оле Лукойе, отмеривает слова неторопливо, словно зачитывает приговор. Впрочем, именно судейским решением его напыщенная речь и была, в конце концов. — Однако мы готовы предоставить вам шанс исправить свершённые вами ошибки и доказать свою значимость, как личности и как мага. Возможность занимать роль главы рода будет предоставлена вам. Однако, чтобы исправно исполнять свои обязанности перед наследием вашей семьи и магическим обществом, вам предстоит пройти обязательную проверку вашего магического таланта, чтобы мы, в свою очередь, могли в полной мере понимать все механизмы срабатывания силы и были способы предотвращать это воздействие. Если же вы пожелаете сохранить за собой право конфиденциальности магических способностей, вынуждены предупредить, что вам будет отказано в возможности свободно и полноправно существовать и функционировать в магическом обществе Российской Федерации. Вы согласны с озвученными требованиями?       Он вперяет в меня колкий пытливый взгляд водянистых глаз, и я невозмутимо киваю, не утруждаясь подавать голос.       — Прошу вас озвучить своё решение вербально, — настойчиво требует «Рыжик», и я вздыхаю, разлепляя слипшиеся губы.       — Я согласна с выдвинутыми условиями.       Как будто у меня выбор есть, если я хочу хоть чего-то добиться из составленных планов.       — Кроме того, мы настаиваем на вашем обучении и углублëнном изучении магических порядков, — включается «Гендальф», и я оценивающе разглядываю его величавую фигуру, несмотря на глубокую старость, обладающую какой-то статью. Единственный, пожалуй, кто хоть сколько-нибудь мне импонировал. — Однако мы вправе сохранить за вами выбор формы обучения, которая устроила бы вас.       — Коллега…       «Гендальф» не даёт «Гэри Олдману» себя перебить, взмахом руки прерывая всякое возражение и поднимаясь со своего места. Остальные сенаторы, лишь на пару секунд помедлив, тоже поднимаются с мест, мрачными фигурами возвышаясь надо мной и всем залом.       — Уважаемые господа, сегодняшнее слушание было начато с целью тщательно исследовать ситуации, связанные с действиями Тревеевой Виктории Станиславовны. Мы приняли во внимание все обстоятельства и детали, выяснили детали прошлых правонарушений госпожи Тревеевой, а также её позицию относительно правил и законов магического общества, — он бросает на меня короткий взгляд, и мне снова мерещится, что я вижу лёгкую улыбку в густой бороде. — В свете всей предоставленной информации мы признали, что решение по Виктории включает в себя рекомендацию проведения процедуры оценки её магических способностей и обязанность пройти дополнительное обучение, изучать историю магического сообщества, а также законы и предписания, возложенные на каждого добропорядочного представителя Магического Сообщества Российской Федерации. Если у кого-то из присутствующих есть возражения, вы можете высказаться сейчас.       Я позволяю себе опасливо оглянуться, окидывая взглядом многочисленную толпу зрителей, и встречаюсь взглядом с разными эмоциями, но в лицах, обращённых ко мне, нет сильной неприязни или любой другой негативной эмоции, что могло бы обречь меня на проблемы. Смотрят с любопытством, с опаской даже, но никто так и не решается подать голос, чтобы оспорить вынесенное решение.       — В таком случае, — обернувшись, я обнаруживаю, что в этот раз речь взял тот, кого я сравнила с подстриженным Дамблдором, и смотрел он на меня почти так же дружелюбно, как «Гендальф», — двести сорок шестое слушание объявляется закрытым. Стенограмма прошедшего заседания будет заверена сенаторами и представителями присутствующих магических родов, не входящих в судейский состав. Сенат объявляет заседание оконченным.       Они покидают зал собрания так же, как и вошли, стройной вереницей следуя друг за другом в сторону неприметной двери в стороне. И пока я провожаю их прикипевшим взглядом, не в силах ещё осознать, что всё кончено, за спиной слышатся приближающиеся шаги.       — Поздравляю.       Александр, а это оказывается именно он, улыбается сдержанно, но в серых глазах, как мне кажется, сверкает искренняя поддержка. А значит, есть шанс, что я смогу узнать если не всё, то хотя бы многое.