Её зовут Маша, она любит Сашу...

Александр терпеть не может те виды переговоров, когда нужно лететь в столицу другой страны. Почему эти переговорщики, по инициативе которых всё чаще всего и затевается, сами не могут купить билеты и прилететь в Москву для дальнейшего изложения своего плана действий? Его жена что, нанималась к ним каждый год по нескольку раз летать? Да она сама, хотя никогда и никому об этом не скажет по своей воле, эти перелёты терпеть не может, потому что её там нещадно укачивает! Но разве же выразишь своё недовольство в открытой форме этим самым переговорщикам или, того хуже, высшим руководящим лицам своей страны? Можно, конечно, да только по шапке знатно получишь и переговоры сорвешь, а это, в лучшем случае, новый пакет санкций против России или внесение её в список недружественных государств, а в худшем… Даже думать не хочется. В общем, относительно происходящего Романов выражал искреннее недовольство, поскольку любовь всей его жизни заставили лететь на другой конец мира, где разница в часовом поясе больше, чем разрыв между их возрастом, и чтобы связаться с ней, ему приходилось сбивать свой режим сна (что жена делать ему просто категорически запрещала, даже если от подобного злодеяния вставал вопрос жизни и смерти) и ждать глубокой ночи, когда у неё появится свободная минутка. Конечно, все это стоило тех нескольких мгновений, когда в чарующей ночной тишине он слышал далёкий, до боли в сердце ласковый с плавной текучестью нежный голос. Разговор был совсем коротким: Маша спрашивала о его делах, самочувствии и последних событиях в оставленном без её ведома и «грозного взгляда» городе, но Саша, уже машинально повторяя одни и те же фразы, снова и снова прокручивал в голове тихое мелодичное звучание любимого голоса… Слава богу, томительные дни ожидания подошли к концу. «Станция Юго-Западная. Выход к автобусам до аэропорта Внуково» В отличие от жены, Романов время с точностью до минуты планировать не привык, хотя и умел — решил выйти из дома на час раньше, чтобы точно успеть к самому её приезду. А учитывая просто потрясающую погоду в виде непонятной субстанции из снега, града и дождя, несложно было догадаться, что на дорогах в очередной раз будут километровые пробки, поэтому за потраченное впустую время даже обидно не будет. Автобус, как и предполагалось, приехал минут на двадцать позже указанного в расписании, поэтому к моменту приезда во Внуково количество свободного времени колебалось в районе минут пятнадцати. Сейчас, воодушевленный скорым прилетом королевы своего сердца, Саша гордо шёл навстречу ледяному ветру, гонимому ревом десятков готовящихся ко взлёту самолётов. Совсем скоро он увидит её — свою родную, самую любимую, нежную и красивую, безмерно дорогую Машеньку, обнимет её, крепко прижмет к себе и больше никогда никуда не отпустит. Ни в какую Америку, Британию или Германию… Стокилометровая очередь из желающих встретиться со своими родными людей грозила испортить не только все планы, но и настроение, которое ввиду отсутствия дома Московской и без того всё это время было более чем отвратительным. Санкт-Петербург, однако, слыл городом непредсказуемым, городом-загадкой с кучей подобных эпитетов. Поэтому, бросив осуждающий взгляд на толпу, Романов молча развернулся и, обойдя ограждения, со спокойной душой направился к посадочной полосе, вышагивая по улице. — Молодой человек, вы куда?! — только и слышится откуда-то из-за спины голос взбудораженного подобной наглостью, очевидно впервые за всю его практику, охранника. — Туда нельзя! — Это людям нельзя, — смерив осмелевшего смертного снисходительным взглядом. Улыбнулся тотчас, словно ничего дурного не произошло: — А мне — можно. Сказать, что бедняга едап на пол не сел от осознания того, что этим наглым брюнетом в пальто оказался тот самый Александр Петрович — не сказать ничего, зато теперь он не препятствовал его стремлению встретиться с женой. Погода на улице отвратительная. Ледяной ветер растрепал укладку, хаотично раздувая каштановые пряди, промокшие от смеси снега и дождя. Крупицы града стучат по мраморной коже, заставляя недовольно щуриться от неприятного ощущения уколов миниатюрных игл. Свинцовое небо медленно затягивается густым туманом, грозящим скрыть за собой последние проблески осеннего солнца. Послышался грохот садящегося самолёта. Саша не успевает обернуться, как по соседней полосе мчится белоснежная «Россия». Богато? Дорого? Ещё как. Чересчур? Вряд ли. Его жена вполне способна позволить себе летать на правительственных самолётах. Тем более, раз уж все с таким упоением твердят, что Москва — богатейший город, который живёт на широкую ногу и в деньгах купается, горя не зная, отчего бы ей такой не быть? Выживает тот, кто умеет приспособиться. А Маша, как известно, в приспособлении гений: она каждый раз подстраивается под современные реалии, чтобы просто вписаться в них и выжить. Хотела бы она на самом деле прислуживаться перед монголами? Конечно, нет, но так было надо. Хотела бы покорно отдать ребёнку звание столицы, которого потом и кровью добивалась большую часть собственной жизни? Вряд ли, но так было надо. Хотела бы строить милые глазки иностранным городам и строить из себя наивную дурочку, только бы санкций болезненных её стране избежать удалось? Никогда. Но так надо. Она никогда не убирает собственное мнение в дальний пыльный ящик, скорее наоборот, при удобном случае будет отстаивать его до посинения и потери голоса, но понимает и не забывает, что разные времена требуют разного подхода. Точно так же и с людьми: с городами на международной арене она сдерживается, со своими подчиненными чаще включает командирский тон, со своими близкими становится мягче и нежнее. Московская очень тонко чувствует настрой собеседника, поэтому может менять своё поведение ради получения большей выгоды. Если бы не подстраивалась, уверена она, не добилась бы ничего из того, что у неё сегодня имеется. Даже сейчас Маше для душевного счастья на самом деле не нужны ни деньги, ни дорогие машины, ни квартира в Москве-Сити, куда частенько от лишних гостей на одну-две ночки сбегать приходится, но современный мир диктует строгие правила. Столица должна жить в роскоши. Она и живёт. Маша по натуре проста в потребностях, в душе оставаясь маленькой девочкой из старой древнерусской деревни, которой для счастья друзья да игрушки нужны, но в то же время очень умная и понимающая. Поэтому, если современный мир диктует свои правила жизни — роскошь, невиданные богатства и несносная алчность. — значит, их стоит принять. В противном случае — выбьют из колеи и просто затопчут. Что-то он совсем не о том задумался. За бурным анализом загадочной личности Марии Юрьевны совсем не уследил, как опустился, и по его ступенькам вниз к нему медленно пошла Она. Самая яркая и прекрасная во всем мире звездочка своей улыбкой вновь очаровала до беспамятства, словно тогда, когда в первый раз она приехала к нему и подарила лучший подарок в его жизни — возможность наяву видеть светящиеся под утренним блеском солнца лазурные глаза, чарующей красотой заставляющие забыть обо всем ином. Она осторожно спускается с последней ступеньки и умиленно щурится от ветра. Потоки воздуха забавно раздувают выглядывающие из-под шапки золотистые локоны, очевидно после долгой дороги освободившиеся от тесных несносных заколок. Подходит совсем близко и лучисто ему улыбается. Загадочно молчит, про себя умиляясь выражением Сашиного лица, на котором так и было заметно его смятение: неужели она на самом деле вернулась и стоит сейчас перед ним самая что ни на есть настоящая? — Здравствуй, Машенька, — не в силах отвести от любимой взгляда. Под вечерним блеском светящихся посадочных полос она будто бы выглядит ещё ярче. Ему могут говорить всё, что угодно, но под покровом ночи она правда становится другой. Когда зажигаются огни набережных, включается свечение высоток Москвы-Сити, а сотни тысяч фонарей просыпаются и ярким светом оживляют шумящие моторами автомобилей улочки и трассы, её прежде аквамариновые глаза вдруг окрашиваются в чернильный оттенок, ослепительный блеск которых вскоре вспыхивает ярче далёких звёзд, и она становится похожа на творение, живым воплощением сошедшим с холста великого художника. — Привет, Сашенька. Сашенька… Просто обращение, но даже оно заставляет сердце биться быстрее и наделяет непримиримым желанием стиснуть её в своих крепких объятиях… Московская, глядя на завороженные глаза мужа, проявляет инициативу самостоятельно. Юрко подаётся вперёд, прижимается легонько, как котенок утыкаясь носом в его тёплую одежду. Немного отстраняется и на мгновение замирает перед тем, как позволить себе коснуться нежный губ напротив. Хочется зарыться маленькими ручками в чужие густые волосы, прижаться ещё ближе, без устали целовать каждую частичку его лица… Кажется, только сейчас Саша оттаял окончательно, поэтому быстро перехватил положение дел в свои руки. Она тянется на носочках, он чуть-чуть наклоняется. Она его целует. Сперва осторожно и невесомо, но в следующую секунду уже судорожно и много, целует-целует-целует, пальцами ерошит тёмные волосы, прижимается ближе, целует-целует-целует, пьет и никак напиться не может, дышит, и надышаться — без шансов. Ц е л у е т. Он ловит паузу и носом её нос задевает. И обнимает её, и бормочет ей в макушку, пока она лицо прячет у него на груди. — Я соскучился… — И я… — шепчет почти невесомо. — Поехали домой… — помедлил. Дождался, пока взгляд светлый на него она поднимет, и на полушепоте произнёс: — Я тебе кое-что покажу. Маша улыбается уголками губ. Перспектива поехать домой виделась ей крайне приятной, но куда приятнее было осознание «кое-чего», которое Саша так хочет ей показать. Сюрпризы она любит, и он прекрасно об этом знает. — Как скажешь, ангел мой.

* * *

Две недели ожидания точно стоили всех его мучений, думал Романов, поскольку именно сейчас всё его внимание устремилось к блестящему рядом с ним золотистому свету. К Маше. К едва прикрытым полупрозрачным шелком плечам, с которых она небрежно скинула меховое манто. К изящным рукам, медленно расстающимся с мягким блеском перчаток. К мерцающим древним золотом локонам, которые, кажется, готовы хлынуть из прически водопадом, стоит только девушке обернуться чуть резвее, чем обычно. — Помню, ты обещал мне что-то показать… Оборачивается, ненавязчиво сверкнув глазками. — Обрадуешь? Совесть тонкой иглой кольнула фразой: «Опять засмотрелся, Александр Петрович, а про подарки свои забыл совсем» — Конечно. Забывать ничего он не собирался — попросту не мог позволить себе подобной оплошности в моменты, касающиеся Маши. Осторожно выудив из кармана три симпатичных бархатных красных коробочки, приблизился к жене. — Ты позволишь, душа моя? Маша заинтересовано улыбается и кротко кивает, про себя отмечая высокий уровень довольства сюрпризом. Первой драгоценностью оказалось изящное колье. Тонкая россыпь аквамаринов, сливающихся в прекрасную небесную синеву и чарующим блеском отражающих падающий свет крохотной вечерней лампы. Романов безмолвно застегнул крохотный замочек бриллиантового украшения. Камни бережно огладили ключицы. Не удержавшись, наклонился и поцеловал нежное хрупкое плечо. Внимательно следящие за ним через зеркало лисьи глазки сверкнули хитринкой и тотчас довольно сощурились. В уголках стрелок сквозь тёмную подводку показались забавные счастливые морщинки. — Всё балуете меня и балуете, Александр Петрович, — упрекнула, потянувшись к прическе. — Так и никаких богатств не напасешься. — Пусть. Нет ничего лучше, чем видеть то, как ты светишься, — понизив голос, вкрадчиво произносит Саша. Осторожно потянулся к надоедливой заколке — последней, закрывающие рассыпавшиеся по плечам золотые волны от истосковавшихся по чужой красоте серебряных глаз. — Спасибо, — освобождаясь от сковывающих заколок. — Я ещё не закончил. Маша согнула губы в хитрой улыбке. — Вот как? Заинтриговал… Следующая коробочка словно драгоценную жемчужину хранила в себе изящные серьги. Обитые россыпью небесно-голубых топазов очертания спускались ниже и казались практически невесомыми. Правая серьга — длинные золотистые цепочки, стекающие вниз лёгкими волнами, на которых блестели нежным свечением крылья бабочек. Левая — два пышных и хрупких, точно лепесток, крыла. — Бабочки… Маша шепчет это, не в силах отвести взгляда от блестящего драгоценными камнями золота. Она давно мечтала о таких, до последнего не желая показывать виду, словно предлагая Романову седьмым волшебным чувством самому пробраться к ней в мысли и выведать сокровенное желание… Теперь она ещё больше стала сомневаться в отсутствии у него способностей чувствовать её внутренний голос. Застегнув серёжку, Саша легко касается золотистых прядей, открывая жене вид на блестящие серьги. — Нравится? — Они восхитительны… — разглядывая подарок, завороженно мигает лазурными глазками в тщетной попытке скрыть своё восхищение. — И последний подарок… Говорит совсем тихо, открывая третью коробочку. — Помнишь, за разговором ты шутливо заметила, что все твои кольца похожи на дороги? Тёплые нежные руки поочерёдно огладили тонкие пальчики с изящным маникюром. — Бульварное, садовое — обручальное… Отсылка на прекрасную песню «Александра» из фильма «Москва слезам не верит». Осторожно надевает тонкое золотое колечко на её большой палец, а затем подносит ручку ближе и легко касается нежными губами. — Привлёк лучших ювелиров Петербурга. — Ты оставлял её совсем одну? — наигранно дует губки. — Не думаю, что она станет держать обиду, — улыбается Саша. — Всё для тебя, душа моя. — Спасибо… В который раз шепчет это едва слышно, смотря в безграничную глубину гранитных глаз, что даже сейчас, вдали от собственного дома, переливаются под слабым светом лампы, точно воды царицы Невы. — Люблю тебя… Она улыбается, обхватывая его лицо цепкими пальчиками. Тычется, как котёнок, носиком в его шею, поворачивает, как будто невзначай, голову набок, ловя чужие губы своими. У Романова от прикосновений дыхание спирает, словно в первый раз. Холодок от позвоночника пробегает к затылку. Под зажмуренными веками вспыхивают тысячи маленьких огней. Они почти синхронно улыбнулись и посмотрели друг на друга. Повисло молчание. Маша смотрела с неясным выражением, в котором угадывалось одновременно и многое, и ничего. Саша не мог отвести взгляда, и с каждым мгновением в нем всё полнилось желание смазать эту неопределенность, вытеснить её однозначным и лишь ей адресованным… Внезапно в изголодавшемся сознании проснулось благоразумие. Романов склонился к её уху и признался: — Я скучал, Маш… — Я тоже, — выдохнула. — Тебе не кажется, что сейчас самое время сменить одежду на более приемлемую? — Самое время её снять. На лице скользнула ехидная улыбка. — Можно и так, раз ты настаиваешь. Маша по-кошачьи прищурилась и самодовольно усмехнулась. — Вот и отлично. А ты как раз мне в этом поможешь. Или забыл за две недели любимое движение? Умиленно улыбнулась и потрепала его по щеке. Шокированный резкой сменой настроя, он попытался высвободиться, но потом вспомнил: начнёт сопротивляться — эта Златовласка войдёт в раж. И когда же она наконец поймет, что он уже давно не маленький? Если верить остальным, то и вырасти ему удалось куда быстрее, чем Маше, которую даже сейчас упрекают, мол, несмотря на свой статус и возраст, продолжает вести себя несерьезно. Однако только он знал, что дело совсем не в том, что Маша не хотела взрослеть. Она просто устала быть той Машей, которая давала отпор своим врагам и жестоко расправлялась со всеми посягающими на честь, достоинство и безопасность личную и всей страны. Сейчас она гостеприимна ко многим, однако всё же многое в ней осталось от былого характера. Дела минувших дней оставили на ней свой след, но она была так же горда, как во времена Московского Царства и так же сильна, как во времена Советской власти. Разве только в своем внешнем облике она изменилась, из-за импортной одежды и иностранной косметики. Нужно же дать ей шанс быть, наконец, самой собой? Конечно, нужно. Романов в этом убежден. — Ты меня явно недооцениваешь, —улыбается перед тем, как вновь коснуться её губ.