Её зовут Маша, она любит Сашу...

В залах Зимнего звучат частые гулкие шаги. Пару минут назад фрейлина наведалась в покои и что–то быстро пролепетала. Что конкретно, он в полной мере не уловил — признаться, не вслушивался. — однако главный посыл всё же понял. В это самое мгновение в своих покоях желала его видеть Мария Юрьевна. Причины объяснить не удостоилась, однако за зря звать всё же явно бы не стала — не в её стиле. Да и причина на столь незапланированный визит у неё всё же была — в конце концов, со дня на день у них должен родиться ребенок. Гадать, кто именно, не было ни сил, ни желания. Главное — что это их… родное, любимое. Подумать только — едва семнадцать стукнуло, а скоро впору будет его самого отцом величать. Вот уж никогда бы он не подумал… Саша вбегает в покои — доходит до смешного. Пряди каштановые от усердной торопливости растрепало до того забавно, что те на лоб легли, и он теперь больше походил на бравого солдата, вышедшего с утреннего кутежа, нежели на столицу Империи. Сей факт, впрочем, неурядиц не вызвал. Из постели, усевшись в положении полулежа, смотрит на него Маша. Пойти и встретить его самостоятельно в силу собственного положения, как раньше, ей уже, увы, не удается — тут попробуй с постели поднимись, для начала, ибо дитятко своими размерами явно собирается в богатыри идти. Во всяком случае, такой вывод был сделан обоими уже спустя несколько первых месяцев — уж какие акробатические приемы приходилось наблюдать ночью, стоило только лечь в ином, нежели обычно, положении… Маша сидит и тепло ему улыбается, откладывая в сторону «Петербургские ведомости». Спокойная, как мышка. С порога слышит вопрос. — Душа моя, ты звала… что? Что случилось? Она в ответ на это тихо смеётся — распереживался, как в Пожар, право слово. Зато вот, оказывается, как теперь можно его к себе вызывать, когда скучно… но выгодой собственного положения пользоваться конечно, можно, а все ж не слишком часто. Нельзя ведь его постоянно от Императора дёргать — последнему точно не понравится эти его уходы прямиком с аудиенции, хотя Николай Павлович к ней и благосклонен. — Иди сюда, — улыбаясь. У Саши внутри всё похолодело. Куда идти? Прямо к ней? А зачем? Случилось что? Но, вроде спокойная — спокойнее даже, чем обычно. — в чем тогда дело? Он подходит. Рядом садится. Она во взгляде его вопрос этот: «Что?», видит. За руку его берет, простынь с себя смахивая, и кладёт себе на округлившийся живот. Ждёт, взглядом хитрым на него смотря — реакции выжидает. Саша не понял сначала ничего. Чего это, живот он ей погладить пришёл разве? Так за этим его и звать не надо — в любое время сам готов прийти и… не на параде же, в конце концов. Который ему самому принимать надо с минуты на минуту! Но потом его руки касается что–то извне, и его будто бы током насквозь прошибает. — Это чего это..? — Дите, — тихо. — Твоё. Иди ко мне. И на себя его тянет. Он руками упирается, замечая, как она пытается заставить его на живот к себе лечь. — Ты чего?! Я не буду! Раздавлю же! — Не раздавишь, — смеясь. — Ложись, не бойся. Ложится. Со всей своей аккуратностью, какую только смог из себя выжать. Лежит, глаза раскрыв до размеров увесистого сервиза. А по ту сторону что–то тихо постукивает ему по щеке. — Слышишь? — Слышу… — в улыбке расплываясь. — И чувствую. — Встретиться с тобой хочет. — А с тобой как же? — И со мной, конечно, — тихо смеясь. — Но с тобой чуточку больше… я ведь ношу — чай, и без того рядом. — И бережешь, — чуть обнимая за спину. — И берегу… скоро уже встретимся. Саша заметно оживился и взгляд ей поспешил вернуть. Скоро — понятие растяжимое… может, завтра, а может, и через несколько часов. Страшно ему. Будто бы это он все долгие месяцы под сердцем жизнь новую носил, а не она! Чего это с ним, в самом деле… — Скоро?.. Когда? — Когда изволит, — ручку в пряди каштановые запуская и слегка почесывая. — Не будем торопить… — Не будем…

* * *

Счастье окрыляло. Чувство нежности приятным шлейфом окутывало сердце и бережно укрывало, подобно теплому шелковому одеялу их постели. Из-под светлых полотенец на него рассеянно смотрели крохотные небесные глазки, едва заметно скрываемые золотистыми прядками. Малыш цеплялся за одеяния мамы, стараясь открыть себе путь к столь желанному источнику еды.

Мальчик…

Так вот оно, какое — родительское счастье, о котором когда-то говорил ему Пётр Алексеевич… — Спасибо, — шепотом, головой к прядям её вымокшим прислоняясь. Улыбается, бережно за плечо приобнимая. — Спасибо тебе, Машенька… Она на это лишь губки в улыбке слабо сгибает. — Брось ты, — притягивает дитя ближе, укрывая легким одеяльцем. — Я сделала то, что должна была. Да и в его появлении принимали участие мы оба, раз уж на то пошло…

«Сделала то, что должна была…»

Где-то он это уже слышал. Маша лежит, поглаживая крохотную щечку сынишки, и что–то тихо ему говорит. Отмучилась… Теперь их можно величать мамой и папой. А сами они, наконец-то, смогут… жить. Больше никто не станет упрекать их, ставя запрет на собственные чувства. Больше никто не посмеет показывать пальцем, распуская за спиной ядовитые сплетни о том, что Имперская столица предпочел заморской царевне княгиню Московскую. Больше никто не будет надоедать бесконечными нашептываниями о наследнике. Теперь они будут жить, как обычная семья. Долго, весело… и счастливо.

Добро пожаловать в этот мир, Платоша.