подсчет.

Фаенон распахивает двери на террасу. Густой воздух опочивальни, раскаленный зажженными светильниками и пропитанный ароматическими маслами, нехотя вытекает наружу. Его место с жестокостью воинов Кремноса отвоевывает мягкая прохлада. Мидей недовольно порыкивает, вальяжно разлегшись на клине, и прикрывает глаза ладонью — лучи вечного солнца не отстают, стремительно и варварски проникают в помещении, вытесняя желтоватый сумрак. С Фаеноном — никакого покоя. Ему нужно каждую секунду вертеться поблизости, рассыпаться в инфантильной глупости и подначивать каждым словом и действием. Он умудряется распалять раздражение до непомерных масштабов — как жужжащее в темной комнате насекомое, которое рука не поднимается размозжить об стену — не то от хронической усталости, не то от выработавшейся за долгое время привычки и нежелания слушать чужое, не то звучание. — Сколько? — спрашивает Фаенон. Он на ходу подхватывает с трапедзы гроздь винограда и беспардонно плюхается в изножье клине, заставляя подогнуть под себя ноги. Отправляет в рот несколько крупных ягод, сока в них столько, что от укуса он брызжет — капли стекают на подбородок, сползают ниже, падая в вырез одежд. Влажные пятнышки — сладкие, сахарные — на коже блестят отражением солнечных лучей. Мидей на них не смотрит — слепит глаза. — Не больше десятка, — небрежно, будто не о собственной смерти, а о количестве монет за покупку на рынке. — Занятно, — фыркает Фаенон. Трет губы тыльной стороной ладони, отчего те едва краснеют в уголках, и клонит голову набок с ленивой ухмылкой. — Интересно, я когда-нибудь стану тем, кто сможет уложить тебя хоть единожды? Мидей едва уловимо усмехается — ироничный выдох сквозь зубы. Мальчишеский вздор не должен вызывать умиления, но где-то там, внутри, наравне с раздражением искрой вспыхивает нечто упрямое, как пробивающийся между камней стебель травы. — В честном поединке — навряд ли, — ровно отвечает Мидей. — А в нечестном? — глаза Фаенона светятся озорством. Ну точно мальчишка, совсем зеленый и несмышленый, несмотря на прожитые годы, лежащую на плечах ответственность и хранимый в тайне ото всех совсем не детский груз личных чаяний и стремлений. И ведь что ни скажи — не услышит, да и говорить в общем-то нечего — все очевидно без слов. Мидей подается вперед, усаживаясь на клине и едва ли не сталкиваясь с чужим лицом — одно дыхание на двоих, щекотящие прикосновения непослушных, выбившихся из прядей волосинок к щекам и неясная потребность поддаться, не отклонять приглашение к игре, а вступить в партию и с порога сделать победный ход. — Сейчас у тебя есть все шансы, — в искусстве аккуратных издевок на грани Мидей не мастер, действует по наитию. Фаенон выдает тревогу и беспокойство, которым сейчас как будто нет места — оглядывается на двери, ведущие в опочивальню, наверное, вспоминает — запер или забыл. Мидей знает ответ без проверки. Задвижки, загоняемые в пазы, всегда гремят, когда в эти покои приходит единственный посетитель. Ради чьего уединения и спокойствия — никому не известно, впрочем, оно и не важно — в моменте сподручно и ладно. — Попробуешь? — Мидей жестко хватает за подбородок и поворачивает лицо Фаенона к себе. Полное вкрадчивого предвкушения и заочного восторга от победы. Вместо ответа — липкие прикосновения, холодная испарина вперемешку с виноградным соком на пальцах. Движения, повторяющие невидимые шрамы — скрытые проклятием бессмертия и росчерками красной краски по коже. Скользящая хватка на шее — примериться что лучше — задушить или сломать несколько позвонков. — Так неинтересно, — раздосадованно бормочет Фаенон, надувшись. — Приятно знать, что мне удалось тебя чему-то научить, — цокает языком Мидей, откидываясь обратно на подушки и закладывая руки за голову. Расслабляется опрометчиво преждевременно, дает захватить себя врасплох. Фаенон ловко взбирается сверху, придавливая весом — твердость клине под спиной ощущается несмотря на набитый шерстью матрас. Поясница отзывается остаточной ноющей болью — тело не до конца восстановилось после затяжной битвы с Никадором. Раскрытая ладонь ложится на вздымающуюся грудь. Мидей вздергивает бровь — ожидает разъяснения. — Знаешь, что самое важное в смерти? — Фаенон впивается ногтями в кожу, будто собирается продрать плоть и проломить кости, чтобы выдрать мерно бьющееся сердце. — Она должна быть яркой, как ядро Кефала, освещающее Охему. Запоминающейся, как героические баллады, передающиеся из уст в уста веками. Сколько своих смертей помнишь ты? — Я давно перестал вести им счет, — хмурится Мидей. Фаенон кривит губы в странной, несвойственной ему улыбке — печально-тоскликовой. И вздыхает он так же: — Хочу, чтобы эту ты все же запомнил. Мидей не препятствует сомнительным замыслам — недвижимо лежит и наблюдает, как методично чужие руки избавляют его от скудных одежд. Представать перед кем-то нагим — не постыдно, но смущение касается кончиков ушей едва ощутимым жаром. Он нарастает, стоит Фаенону обнажиться следом, скинув грузным комом свое обмундирование на пол. Его бледная кожа, облизываемая солнечным светом и отблесками пламени в чашах светильников, лоснится, словно смазанная маслом. Мидей касается, проверяя, но под подушечками лишь сухая гладкость. — И о чем эта история? — он вскидывает заинтересованный взгляд. — О смерти от рук возлюбленного? — Фаенон нависает, между их лицами сантиметры и миллиметры, движения чужих губ ощущаются как собственные. — В будущем поменьше грей уши рядом с Сереной, чтобы не повторять всякий вздор, — Мидей обхватывает ладонью щеку Фаенона, поглаживая большим пальцем под глазом, отчего тот жмурится. — Но сегодня, так и быть, я подыграю. Фаенон-любовник — не тот заполошный юнец. Он осторожный и чуткий — поначалу, чувственный и самую малость торопливый — в продолжении. Деревянные ножки клине надсадно поскрипывают на каждом резком толчке, грозясь надломиться под таким напором и тяжестью двух тел. Мидей грешным делом чуть не предлагает устроиться на полу поверх шкур и одежд, но теряет дар речи от вида раскрасневшего и малость запыхавшегося (выносливости ему по-прежнему не хватает) Фаенона, который смотрит на него с неприкрытым, всепоглощающим вожделением. Дыхание перехватывает. Пальцы впиваются под углы челюсти, ладонь давит на кадык. Мир заволакивает мутная темная пелена, силуэты окружающей обстановки расплываются, и среди этого единственная четкость — торжествующий зубастый оскал, который вскрывает грудную клетку эффективнее самого остро заточенного лезвия. Мидей закашливается от нехватки воздуха, и чудится, будто в пересохшем горле клокочут сгустки крови. Тело трепещет в агонии. Внутренний голос велит толкнуть, ударить, сломать несколько костей, скинуть, сбросить. Этот гомон перекрывает задушенный шепот Фаенона: — А теперь умри. Мидей запоминает искрящую в каждой клеточке тела эйфорию и украденный с его губ последний вздох, который он обязательно вернет обратно — тем же бесконечным днем.