Сага о Саде. Выживут самые дерзкие

      Колокольный звон огласил небольшую площадь, заставленную клумбами и мелкими киосками, вспорхнула ввысь стая голубей, словно понесла божье благословение во все концы. Последним из дверей католического храма широким шагом вышел одетый с иголочки в полностью черный костюм и начищенные туфли, скалящийся новому дню главный прихожанин всея Жардан Рояль Грэг Вудкастер.       Собравшиеся неодобрительно провожали взглядом его и сестру, что в одинаковых непроницаемых солнцезащитных очках проследовали до своей неприлично заметной машины. Взревел мотор, Грэг закусил сигарету, довольно поглядев на паству, что сбилась в кучку около дверей, явно шушукаясь о его персоне и выпустил столп дыма ввысь. В тот же миг авто издало утробный рев, и под осуждающими взорами ликов статуй, что украшали храм, Вудкастеры помчались туда, куда благословение Господне при всем желании не дотянулось бы.       В машине заиграла громкая музыка, Мэдс закинула ногу на ногу, погладив черную замшу длинной обтягивающей юбки, и поджала губы, глядя в зеркало заднего вида. Она явно злилась из-за того, как вызывающе брат вел себя в церкви, а может из-за чего-то еще; в последние дни Мэдли почти всегда была не него за что-то зла. Грэг действовал по принципу «если я не буду это замечать, оно исчезнет», поэтому давил лыбу активнее обычного.       — Что хмурая такая? — подначил он, на самом деле не желая знать причину.       Мэдс знала его как никто другой и точно уловила тон «плевать мне, что там у тебя, завязывай».       — Нет причин для грусти, — ответила она холодно. — Или не так?       — У меня — точно нет, — пожал плечами Грэг. — Ну, кроме того, что я ни черта не выспался из-за этой проклятой проповеди ни свет ни заря, но это, знаешь ли, уже почти привычно.       — Кто бы мог подумать, что ты подружишься с режимом, — меланхолично отозвалась Мэдс, глядя в окно.       — Я с порохом отлично дружу, душа моя, — раздраженно бросил Грэг, чувствуя нарастающее напряжение. — Давай уже выкладывай, что опять.       Сестра помалкивала, но он заметил, настрой ее поднялся. Будто бы раздраконить его было ее главной целью, и Мэдс ее добилась. Теперь это была игра по ее правилам, и оставалось только сцепить зубы и ждать.       — Я кое-что услышала от отца пару дней назад, — наконец сказала Мэдли. — Есть у меня на этот счет не самые радужные мысли.       — Что он тебе сказал?       — Нет, мне он ничего не говорил, — качнула головой она. — Да и вообще не знаю, кому. Я только мелком ухватила фразу, вот и всё. Но она мне не понравилась.       Грэг притормозил на светофоре и обернулся на сестру, смерив сканирующим взглядом. По лицу Мэдс он обычно угадывал, сильно ли она набивает цену своим словам или вовсе болтает просто, чтобы его позлить. На сей раз за видимым раздражением угадывалась сильная задумчивость.       — А ты уверена, что вообще поняла его правильно? Мало ли, что там тебе послышалось.       Эту стратегию она никогда не могла обойти.       — У меня со слухом и мозгами все хорошо, — хмуро возразила Мэдли, посмотрев ему в лицо. — Он ясно дал кому-то понять, что зря доверил тебе «Рококо». Какой уж тут еще смысл?       — Это чушь, — отмахнулся Грэг. — Отец видел отчетность за последние недели — там сплошной прирост. Он сам признал, что мои идеи пошли отелю на пользу.       — Не деньги его волновали, — покачала головой Мэдс. — Он сказал, что напрасно понадеялся на протекцию Мэтьюза, понимаешь?       Снова остановившись перед перекрестном, Грэг нахмурился, поглядев на сестру.       — Мэтьюз с «Рококо» никак не связан.       — Ты в этом уверен? — вскинула бровь Мэдли.       Вудкастер мысленно чертыхнулся. С этой тупой семейкой он уже ни в чем не был уверен.       — Ну, даже если он и участвует в деле, то что с того? Папаша теперь вроде бы с ним на мази.       — Да, вроде бы так, — согласилась Мэдс. — И, знаешь, мне от этого что-то не по себе.       — С чего это? — удивленно поморщился Грэг. — Мэтьюз у нас тут главная крыша всему, чему можно.       — То-то и оно. Зачем отцу понадобилась теперь такая крыша?       Мэдли задавала правильные вопросы, об ответах на которые Грэгу думать не хотелось. Мысленно он уже сам был главной крышей кому хочешь — обскакал отца, забрал его лавры, его дело, а главное, его деньги. Теперь ему и слушаться-то было необязательно! Еще пару месяцев, и отец окончательно будет сброшен с арены, а его место займет Грэг — молодой, злой и жадный до всего, чем в таком изобилии владеют здешние шишки.       Мысли Мэдс и ее подозрения ломали эту радужную картину на корню. Если отец вновь влезет в дело или навяжет ему покровительство Мэтьюза, все пойдет наперекосяк. Пусть папаша служит кому хочет, а Грэг никому служить не намерен.       — Думаешь, он хочет сбросить меня обратно? — помолчав, спросил серьезно Грэг.       — Сбросить? Откуда? — не поняла сестра.       — Конечно, из дела, Мэдли! — разозлился он. — Я добился явного успеха, думаешь, ему это поперек горла?       Мэдс вздохнула, надув щеки, и сняла очки, чтобы посмотреть ему в глаза.       — Ты идиот, — без доли насмешки сказала она. — Он жалеет, что ввязал тебя в это дело, понадеявшись на защиту Мэтьюза. Понимаешь?       Грэг промолчал. Он так явственно чувствовал угрозу своему положению, что она выла внутри его сиреной, заглушая голос разума.       — Он боится за тебя, — озвучила наконец очевидное Мэдли. — И я тоже.       

***

      

      Ранним утром — в час, когда ни она, ни кто-либо еще из клиентов этого места ни за какие блага не поднялся бы — Хантер появилась на пороге уже знакомого ей салона красоты. Того самого, куда когда-то целую вечность назад привели юную и не подозревающую, куда заведет ее жизнь в Жардан, сводную сестру девочки Ферлингер. Как и в тот раз, Хантер предстояло полное преображение.       Назвав фамилию отца и получив в распоряжение целую стайку девушек с парикмахерскими и косметическими приборами наперевес, она благоразумно забрела поглубже в тень и лишь тогда спустила платок с волос и сняла темные очки.       В ответ на молчаливый шок работниц салона лаконично хмыкнула:       — Да, работы много.       Было принято бросить на операцию по спасению (так это назвали девушки) все силы. В кратчайшие сроки предстояло сделать из жительницы на вид очень неблагополучного района аристократку, достойную своего нынешнего дома.       Первым делом Хантер отправили на процедуры: шоколадные обертывания, массаж горячими камнями, десяток разномастных масок для лица и парочка животворящих уколов красоты быстро стерли с кожи следы смертельной усталости, которые казались несмываемыми. Побледнели синяки под глазами, появился румянец, Хантер даже ощутила легкость в движениях и мимике. Далее последовали менее приятные манипуляции — восковая эпиляция и мудреные электротоки, якобы улучшающие обменные процессы в коже. Хантер воспринимала всю экзекуцию как справедливое наказание за то, как бесчеловечно обходилась с собственным телом все последние месяцы.       Тело приняло извинения — процедуры явно пошли внешнему виду на пользу. Не теряя лишнего времени, работницы салона подправили автозагар, следом занялись бровями и ресницами, параллельно мастера маникюра приводили в порядок руки и ноги. С каждой секундой, поглядывая украдкой в зеркало, Хантер ощущала, как постепенно к ней возвращается вкус к жизни. Все-таки, что ни говори, а тело — это храм, даже если вместо свечей внутри него горит текила.       Последним этапом преображения стали волосы. Хантер дала полный карт-бланш, попросив лишь сохранить светло-русый оттенок, и девушки не подвели.       Спустя почти шесть часов пребывания в салоне среднюю мисс Ферлингер повернули к зеркалу и дали как следует рассмотреть себя. Из отражения на нее наконец смотрел приличный человек и даже больше — красивая, ухоженная девушка, вернувшая себе настоящий возраст и накинувшая пару очков миловидности. Аккуратный ресничный ряд, сияющая румяная кожа, сочные губы и безупречно тонированная шевелюра снова намекали на то, что эта особа не из низов.       Дело оставалось за малым.       Отвалив щедрую сумму, наполовину состоящую из чаевых, на кассе, Хантер поспешила в город. Остановив водителя алого в золотистую крапинку Крайслера около КГН, Хантер чинным шагов вышла и, дождавшись, когда ее появление привлечет как можно больше собравшихся на крыльце колледжа зевак, сделала знак рукой.       Водитель выскочил из машины, открыл багажник и вытащил по очереди три здоровенных бумажных пакета, с трудом водрузив их на обочину. Хантер не двинулась с места, лишь, подбоченясь, довольно кивнула на стоящий аккурат около въезда на парковку мусорный бак, разумеется, всегда до последней пылинки вычищенный.       Шофер с готовностью подхватил первый пакет и торжественно вывалил его прямиком в бак: цветным дождем полетели оттуда десятки тряпок всех фасонов и расцветок. Хантер прищуренно следила за тем, как в мусор отправились одна за другой все ее брендовые вещи, когда-то накупленные на Родео-Драйв в первые недели пребывания в Жардан. Все эти цветастые стразы, пайетки и меха, шелковые подвязки, кружевные бра и леопардовая органза, прожженные сигаретами, загаженные крэком, залитые алкоголем и засыпанные пеплом, отправились туда же, куда и вся прошлая жизнь Хантер, так похожая на эти проклятые шмотки. Последней в мусорный бак, стащив прямо с себя, она швырнула белесую длинношерстную шубу, усыпанную порошком до такой степени, что можно было словить приход, просто подышав в непосредственной близости от нее.       Обернувшись на крыльцо, где застыли в оцепенении, оглушительно перехахатываясь, ее однокурсники, Хантер вскинула нос, сбросила на асфальт красные туфли на высоком каблуке и с чувством собственного достоинства села обратно в машину, захлопнув дверцу.       Это было ее откупом за весь тот позор, который лицезрели эти люди в день ее ареста. Многие из этих вещей стоили состояние, и этот факт явно поумерит стыд всех тех, кому они приглянутся. Проезжая мимо, Хантер заметила слегка покосившийся фонарный столб, а краем глаза увидела, как несколько девчонок с крыльца уже поскакали к мусорному баку.       А их стыд, в свою очередь, поумерит ее собственный.       

***

      

      На Родео-драйв Хантер Ферлингер обслужили даже несмотря на то, что она вторглась в бутик Баленсиага босиком. А потом и в Гуччи, Балмейн, Фенди, Валентино, Прада и Джимми Чу. Больше никаких цветастых тряпок Хантер не хватала, да и в целом ограничилась скромным выбором. Зачем тащить десяток блестящих платьев за сотню баксов, если можно взять одно, но за двенадцать штук?       Гамма бежево-бело-черная, лаконичные лодочки, пиджаки и узкие юбки, поменьше страз, побольше мелких деталей. Хантер теперь обращала внимание на фактуру и качество, подолгу гладила пальцами кашемировые кардиганы и шерстяные брюки. Брала только то, что было приятно к телу. С какой-то поры окончательно отбило желание кичиться шмотьем, захотелось носить на себе что-то настолько дорогое, чтобы никому до этого не было дела.       Новый гардероб занял весь немаленький багажник Крайслера, попутно Хантер переоделась сама и, отобедав в Эл-Эй, направила водителя в новую точку назначения.       По правде говоря, она хотела бы заехать вначале в КГН, но устроенный перформанс заставил перенести визит к декану еще на пару дней. Было бы совсем не впечатляюще так феерично перед всеми выступить, а после босиком поплестись решать проблемы с учебой.       Но некоторые проблемы с учебой решить все же стоило сегодня, и предстоящее общение с Олдосом Сесилом селило внутри неясные нервные всполохи всю дорогу до теннисной школы. Впрочем, конечно же, ясные. Хантер хорошо помнила свою последнюю встречу с Сесилом-старшим один на один, и то, что визит к нему должен был стать первой победой ее разума после такого сокрушительного провала, вселяло настоящий страх.       Была ли она готова?       Однако, подъехав к парковке школы Сесила, Хантер не стала терять времени на самоедство и вышла из машины, уверенно направившись по знакомому маршруту к любимой ложе местного главного тренера. У нее не было козырей в запасе, она не собиралась играть с ним или строить козни. Сегодня, здесь и сейчас Хантер необходимо было сделать еще один правильный выбор, не без труда шагнуть на первую ступеньку к успешному будущему. Ей нужна была помощь.       Постучав, Хантер услышала разрешение войти и отворила двери. В лицо ударили лучи полуденного солнца, которые почти всегда озаряли эту часть импровизированного кабинета Олдоса. Лишь там, где он наблюдал за игроками, у самого стекла, благодаря навесу, всегда сгущался мрак. Нельзя было позволить лучам украсть хотя бы мельчайшую деталь из его обзора.       Он обернулся на звук, поглядел на вошедшую, и Хантер показалось, что полуулыбка Олдоса выразила одобрение.       — Хантер, — поздоровался коротко он, поглядев мельком на стол.       Проверяет, не оставил ли чего важного? Все еще считает ее ищейкой Бензли?       — Ты выглядишь очень хорошо, — заметил Сесил-старший, опустившись в кресло и кивнув ей напротив. — Присядь.       Хантер послушалась, изящно опустившись на жесткое сидение. В этой приемной Олдос будто совсем не заботился о комфорте посетителей: здесь явно обсуждались вопросы, которые следовало решать без сантиментов.       — Да, я работаю над этим, — хмыкнула она наконец. — Позади у меня непростой период… Вы понимаете.       — Разумеется, — кивнул Сесил-старший, не выказав ни секунды удивления.       Хотя чего он тут, в Жардан, не видел?       — Я бы хотела вернуться к тренировкам, — перешла к делу Хантер. — Мой прошлый прогресс… боюсь, он на нуле.       — Да не то чтобы он с нуля куда-то сдвинулся, — по-доброму улыбнулся Сесил. — Что ж, если хочешь… твое членство в школе все еще оплачено больше, чем на полгода вперед.       — Я не это имею в виду, — кашлянула Хантер.       Она заставила Олдоса удивленно поднять голову.       — Я не имею в виду, что хочу ходить сюда и светить лицом в фирменной форме, как делала это раньше, — напрямик продолжила она.       Честность — вот залог по-настоящему хороших отношений с Олдосом Сесилом. Ей стоило бы усвоить это с самого начала, ведь Хантер не так уж плохо знала его сына, а агрессивная любовь к честности у Эндрю явно была от отца. Пойми она это раньше, набила бы куда меньше шишек.       Олдос только снисходительно, но приязненно улыбнулся.       — Я имею в виду, что хочу тренироваться как следует. Понемногу набрать хорошую форму и… это пойдет на пользу моему здоровью.       Откинувшись в кресле, которое явно было куда удобнее, чем ее, Олдос почесал вздернутый кончик носа, совсем как у сына, и пожал плечами.       — Спорить трудно. И все же… зачем сообщать мне об этом лично?       Тут пришлось пойти на сделку с собой и пообещать, что эта манипуляция, эта подсмотренная в замочную скважину и сложенная из разрозненных кусочков неудобная правда — честное слово, в последний раз.       — Потому что я знаю, что без вашего одобрения в этой школе никто ничего не добивается, — честно ответила она.       Сесил на это вдруг рассмеялся во весь голос и потер переносицу пальцами. Он выглядел по-настоящему счастливым, и Хантер уж точно знала, что не польстила ему.       — Все-таки, Хантер Ферлингер, ты — самое интересное творение Жардан Рояль, — сказал пространно он, потянувшись к вазочке с мятными леденцами, стоящими посреди стола.       Она лишь вопросительно подняла брови.       — Я еще не имел дела с теми, кого этот поселок принимал уже взрослым, — весело заметил Сесил. — Все, кто тут вырос — они другого-то и не видели, выбора не было. А тебя эти места лепят на живую… И получается по-особенному.       Он закинул леденец в рот и, поморгав, насмешливо покивал.       — Одобряю, Хантер. Добивайся тут чего пожелаешь.       

***

      

      — Прошу, только не все сразу!       Тон, с которым Бензли этой фразой поприветствовал буквально беснующуюся у его ног толпу, можно было документировать в палату мер и весов. Настолько уверенного, одновременно звучного и бархатного голоса Мануэла на своей памяти еще не слышала.       Ройе улыбался из-под солнцезащитных очков, источая заразительную, начисто отточенную харизму, полную расслабленность и почти дружелюбие.       К счастью, Ману хорошо знала, что оба они одинаково ненавидели стервятников, что облепили их при первой же возможности.       — Давайте по очереди, — распорядился Бензли и указал на одного из лезущих вперед пройдох с камерой. — Вы, прошу.       — Мистер Мэтьюз, вы действительно возвращаетесь в Жардан Рояль, несмотря на обвинения в серийных убийствах?       Он подскочил, не теряя времени, сунув Джонатану под нос микрофон. Тот отшатнулся, но не потерял лица. В таких же точно, как у Ройе, темных очках, он непроницаемо поджал губы, изображая благожелательность, и слегка наклонился к микрофону.       — Я возвращаюсь домой, — ответил Мэтьюз степенно и тяжеловесно, словно молот опустив поверх голов всех, кто окружил их. Без тени страха, отметая голосом всякие возражения — так учил отвечать этой безобразной толпе на их колючие обвинения Бензли.       Он стоял позади немым стражем, а Джонатан и Мануэла на передовой принимали на себя весь удар. Она старалась не смотреть по сторонам, хоть за очками зрачков не удалось бы разглядеть. Но три десятка черных, непроницаемых хищных механических глаз окружили ее и Мэтьюза, словно поджидала на скорый обед стая коршунов.       — С этого момента я сделаю все, чтобы доказать, что я не причастен к убийствам Каса, — продолжил Джонатан, высоко поднимая подбородок.       — А как же улики? — наперебой продолжили подсказывать журналисты, пока избранный замешкался, листая что-то в сотовом. — А отпечатки?       — А что насчет отпечатков?       — Улик, доказывающих мое прямое отношение к убийствам, нет, — продолжил спокойно Джонатан. — Ведется следствие.       Он отвечал строго по скрипту Бензли, хоть, Мануэла видела, и хотел вставить кое-что от себя. Но на этом поприще у них не было ни власти, ни силы. Формулировки здесь решали побольше, чем любые отпечатки.       — Какой залог за вас заплатили?       — Мисс тер Пэриш! — вклинился следующий вне очереди, что распределял Ройе. — Как вы относитесь к тому, что собираетесь стать женой убийцы?       Мануэлу передернуло от макушки до кончиков пальцев ног от абсолютно каждого слова в этом поганом предложении. Она с трудом восстановила дыхание и зачем-то улыбнулась. Уверенности это не придало ни внутренне, ни точно внешне.       — Я никогда не выйду замуж за преступника, — ответила она.       Прозвучало так, будто она просто заочно отказала Мэтьюзу в женитьбе, хоть он и не предлагал. Мануэла хотела продолжить, что ни о какой женитьбе в целом не идет и речи, но рука Бензли на плече вовремя напомнила правила. Если вопрос нельзя повернуть в свою пользу, лучше его игнорировать.       — Это правда, что вы собираетесь обвинить в убийствах свою малолетнюю сестру? — выкрикнул кто-то.       Джонатан хорошо запомнил скрипт, так что на это даже ухом не повел. Мануэла закусила губу. На этот вопрос не было удачного ответа.       — Мануэла, — нагло обратился к ней кто-то со стороны. — Вы поддерживаете Мэтьюзов из-за их огромного состояния?       — Сколько ты заплатил за то, чтобы выйти? — прикрикнули из толпы.       — Шлюха! За сколько ты готова ублажать маньяка?!       Это было не по плану, хотя они и просчитывали практически все варианты. Варианта, что гнев толпы обрушится на Мануэлу, а не на Мэтьюза, всерьез не рассматривался. Бензли замахал руками, резво подзывая охрану, Джонатан толкнул особо агрессивного зеваку в грудь, тот лишь слегка отшатнулся, но и его рук выскользнула громоздкая камера и с сокрушительным звоном полетела на асфальт.       Собравшиеся загалдели еще громче. Мануэла ощутила, как сердце стучит у нее в висках. Она ненавидела этих людей, всех тех, кто был по ту сторону золотой изгороди и одинаково желал ее зацеловать и задушить. Мелкие, жалкие людишки, не знающие ничего, кроме ненависти на самих себя за свое бессилие.       — Хватит!       Она не услышала своего голоса, а потому сначала не признала его. Только когда шум слегка поутих, и озлобленные лица обратились на нее, Мануэла поняла, что сама заткнула толпу. Бензли, стоящий за спиной, уже взял ее за плечо, но в последний момент замер. Она увидела краем глаза, что он внимательно смотрит ей в лицо, ожидая, что она скажет.       — Деньги, деньги… — прошептала она, глядя поверх голов и снимая очки. — О чем бы вы еще думали… Интересно, сколько мы заплатили за его свободу?       — Да! — крикнул с готовностью ей в ответ какой-то молодой пацан с перекошенным от злости лицом.       — Столько, сколько у тебя никогда не будет, — бросила ему Мануэла, и ощутила, как внутри нее поднимается нечто знакомое.       Жгучий холод, темная освежающая пелена, застилающая глаза и озлобляющая каждую клеточку тела. Не вспышкой горячего гнева, а ледяной сокрушительной яростью, заставляющей плечи развернуться, а голову подняться, чтобы глядеть на всех них сверху вниз.       Этой стороне Мануэла не давала ходу, эту сторону боялась, но теперь, когда ощутила угрозу, позволила ей вырваться. Всего на мгновение — этого было достаточно.       — Мажоры проклятые! — вырвалось у кого-то, но Мануэла заглушила этот жалкий выкрик.       — Думаешь, у меня нет денег, идиот? — рявкнула она. — Думаешь, мне хоть ради чего-то в этой жизни придется продаться? Я же не ты…       Толпа на это буквально взорвалась возмущенными выкриками, но Мануэла уже не смогла бы остановить свое темное «Я», что стремительно прорывалось наружу.       — Дай вам каждому по сотой части от содержимого моего кошелька, и вы бы за нее прямо здесь друг друга перебили! Приписываете свои паршивые помыслы тем, до кого вам никогда не дотянуться! Чтобы вы знали, нет таких денег, ради которых я поступилась бы честью, потому что у меня и так все есть! Все!       Теперь уже Бензли настойчиво потянул ее за плечо, и Мануэла с трудом, но сумела отвернуться от толпы. Джонатан что-то покровительственно подытоживал по скрипту поверх орущей толпы, а ее спустя мгновение отделила от вспышек непроницаемая тонированная дверь адвокатской конторы Бензли. Только когда в ушах стих беспорядочный гул, Мануэла услышала, что Ройе хохочет.       — Ну ты даешь, Мануэлита, — проговорил он с трудом. — Твоя правда, конечно, но ты бы, что ли, как-то поаккуратнее…       Отдышавшись и ощутив, как сковывающая дрожь постепенно отпустила конечности, Мануэла сникла и почувствовала, как в глазах собрались слезы.       — Что я наделала… — прошептала она. — Это… я все испортила…       Дверь распахнулась, и Мануэла успела вздрогнуть, но это был всего лишь Джонатан в сопровождении двух телохранителей. Он тоже улыбался.       — В общем, немного их утихомирил, — сообщил он растерянно. — Ну, что сказать, Ману, если твоей целью было перетянуть хоть немного их гнева на себя, то ты справилась.       — Именно, — кивнул Ройе, закуривая прямо в холле здания. — И, знаешь, это даже к лучшему.       — Поч-че… Почему? — захлопала глазами она.       Джонатан молча взял у Ройе вторую сигарету и затянулся, но Мануэла, забыв на мгновение о своем провале, выхватила ее из его рук и гневно сверкнула глазами.       — Ты спортсмен! Забыл уже?       Выдохнув, она с секунду смотрела на подожженную сигарету, а после мрачно закурила ее сама.       — Джонатан уж больно походил на волка среди агнцев, — объяснил, наконец, Бензли. — Стоило напомнить этому сброду, за что они нас на самом деле ненавидят.       — И за что же? — спросила в оцепенении Мануэла.       Бензли выдохнул дым и довольно заулыбался, глядя в монитор, висящий над стойкой администрации. Там в прямом эфире уже транслировали неудачную пресс-конференцию.       — За то, что мы из другого теста, — качнул головой он, не отводя взгляда. — И по странному совпадению, обожают они нас ровно за то же.       

***

      

      К дому Мэтьюза, где был назначен передых для всей компании, Мануэла ехала молча. Глядела в окно на пролетающие мимо пасмурные пейзажи, с силой закусив губу. Джонатан не надоедал, словно чувствовал, что ей сейчас нужно побыть наедине со своими мыслями. Мануэла кожей ощущала исходящую от него благодарность.       Они оба знали, что ее слова хотели бы бросить в лицо толпе и Бензли, и он сам. То, что Ману взяла это на себя, облегчило души всех троих.       Вокруг Пале де Фонтэн не было привычного лоска, украшения со двора убрали, за воротами встречала непривычная тишина. Вернее, теперь уже привычная — Мануэла за эти дни привыкла к напряженному молчанию. Оно обнадеживало куда лучше любых слов.       Джонатан и она вышли из машины вдвоем — Ройе понадобилось задержаться в конторе. Ветер сразу подхватил волосы Мануэлы, неприветливо швырнув прядь ей в глаза. По спине пробежался холод.       Не от ветра — Ману остановилась напротив главного фасада и вновь вспомнила, кто ждет их там, внутри. Возможно, даже смотрит прямо сейчас из какого-нибудь окна, прячась за глухими портьерами, ей прямо в лицо. Убийца, целью которой теперь в теории может быть и сама Мануэла.       Миа не пощадила родного брата, и свои шансы Ману тоже оценивала скептически. Если все, нарытое Бензли, правда — Миа никогда не относилась к ней хорошо и поводов угрожать Мануэле у нее было предостаточно. Переступая порог этого дома, теперь она никогда не почувствует себя так же спокойно, как раньше.       Впрочем, дело было не только в Мие.       Внутри царила та же недружелюбная свежесть и ощущалась едва заметный запах медикаментов. Стоило Мануэле и Джонатану войти в полной тишине, не удостоившись даже приветствия от мажордома, навстречу им выплыла фигура.       Рипли Мэтьюз было не узнать, хотя прошло не так много дней с тех пор, что Мануэла видела ее в последний раз. Тогда мать Джонатана увезли на скорой сразу после его ареста, Ману лишь вскользь слышала, что случился скачок давления, приведший к инсульту, но, к счастью, все обошлось малой кровью.       Однако глядя на Рипли теперь, Мануэла не сдержала нервного глотка. Та вышла к ним статно, как всегда, но той легкости, что владела Рипли прежде, уже не было. Она опиралась на короткую трость, водя по полу подолом длинного халата, слегка заваливаясь на одну ногу. В лице читалась решимость и горечь, но, увидев Мануэлу, мать Джонатана, несмотря ни на что, слабо улыбнулась.       — Наконец-то добрались, — выдохнула она шумно и тут же набрала воздуха еще, будто эта короткая фраза выбила его весь. — Иди сюда, Мануэлита.       Та шагнула, обняв Рипли крепко и стараясь не выдать жалости, но вряд ли миссис Мэтьюз ее бы сейчас приняла. Без макияжа, с собранными волосами, в которых явственно виднелась седина, прижимая ее к себе твердыми, но дрожащими от напряжения длинными руками, Рипли вдруг показалась такой слабой. И словно вспышка в голове Мануэлы на мгновение пронеслась секундная злоба в адрес Джонатана. Как, черт возьми, он позволил всему этому случиться…       — Не надо так на меня смотреть, — отрезала Рипли, отстранившись. — Все хорошо. Сейчас есть проблемы и поважнее.       Она провела их в просторный холл и махнула неровно экономке, которая молча пошла в направлении кухни. Мануэла заметила, что никакой другой прислуги на этаже нет.       — Да, например, наша пресс-конференция, — заметила с хрипотцой в голосе она.       — Отлично ты их всех заткнула, моя дорогая, — отмахнулась Рипли, грузно садясь и бросая трость на диван подле себя. — Я уж боялась, Бензли не позволит ничего подобного, но именно так с ними и надо! Возомнили себе невесть кем, стадо баранов…       Джонатан присел рядом с матерью, словно не решаясь коснуться, избегал даже смотреть на нее слишком часто. Мануэла хотела думать, что это стыд.       — Бензли сказал, это к лучшему, — коротко заметил он.       — Конечно, — передернула плечами Рипли. — На самом деле, Бензли знает, что этим мразям нельзя давать власти, нельзя…       Она выругалась, и тогда вовремя подоспела экономка с подносом кофе, водой и изящной фарфоровой шкатулкой, полной таблеток. Рипли схватила ее и без стеснения закинула таблетки в рот, запив водой.       Несмотря на свое плачевное состояние, мать Джонатана явно его не стыдилась. Переживала стойко, как и все неурядицы, свалившиеся на голову, неся свою беду гордо, как ярмо.       — Нельзя им давать думать, что их мнение что-то значит! — воскликнула она, сделав большой глоток кофе, не постеснявшись прислуги. — Марк, черт его дери, все хочет их всех задабривать, из ума выжил… А надо им показать их место, вот и все! Вот и все! Мануэла, возьми поесть.       Она столь приказным тоном это бросила, что Мануэла ощутила облегчение и без прежнего напряжения попросила принести салат с лососем и что-нибудь погорячее запить.       — И красного полусухого, — добавила она вдогонку.       — Мне тоже, — отозвался эхом Джонатан.       Рипли взяла чашку на колени, слегка ослабив сильно запахнутый ворот халата. Под ним Мануэла углядела белые проводки. Рипли все время жевала губы, словно разрабатывая их, и от этого создавалось ощущение, будто она вот-вот разразится потоком брани.       — Нам ведь нужно будет создать хорошее впечатление для присяжных, Рипли, — осторожно вставил Джонатан, словно боясь гнева матери, но она только оживилась.       — Какое впечатление, хомячок? Что ты не обеспеченный всем на свете, искушенный, наглый житель собственного замка? Кто в это поверит? Нас все прекрасно знают там, за оградой. Нет смысла для них что-то сочинять.       — Я думаю, вы правы, — сглотнула Мануэла. — Мистер Ройе ведет какую-то линию, учит нас отвечать на вопросы, чтобы не сболтнуть лишнего, но они… уже свое впечатление давно составили. Да и смысла нет кем-то притворяться. Кас порешил своих же, искушенных, наглых жителей собственных замков. Плевать им на них.       — Именно, — согласилась Рипли невнятно из-за булочки, что сунула в рот. — Так что ты все правильно сказала им, Ману. Нельзя дать им даже иллюзию того, что они что-то могут решать. Тогда они ничего решать и не смогут.       Откинувшись на спинку и ощутив страшную усталость и напряжение в затылке, Мануэла приняла из рук экономки бокал вина и хорошенько на него налегла. Джонатан заел свое вино бутербродом с черной икрой. Даже притом, что его отец был в отъезде, он явно ощущал дискомфорт в собственном доме.       — Когда вернется мистер Мэтьюз? — спросила мелодично Ману, стараясь не выдать скованности от самого вопроса.       — Послезавтра, — коротко ответила Рипли. — Только от него никакого толку, сидел бы уж в своем Нью-Йорке…       — Думаю, ему и Джонатану все же нужно поговорить, — тише произнесла Мануэла, ощутив доверие от непринужденного тона миссис Мэтьюз.       Она нервно хохотнула и помотала головой, прожевывая.       — Чем позже поговорят, тем лучше. Марку надо остыть как следует.       — Не думаю, что он когда-нибудь сможет остыть достаточно, чтобы перестать меня презирать, — заметил Джонатан, стараясь перевести в шутку.       Однако улыбка не тронула его губ, в отличие от губ матери. Рипли усмехнулась, горько, но небрежно.       — Он тебя не презирает, Джон, а боится за тебя. Как и все мы.       — Он боится за свою карьеру, — поправил Джонатан, отпивая еще вина. — На кону стоит все, что у него есть, если папе не удастся восстановить репутацию.       — Это его забота, а не твоя, — отмахнулась Рипли.       — Я его подвел, — начал Мэтьюз, но мать остановила его жестом.       Прожевав еще одну булочку, она взяла последнюю таблетку из фарфоровой шкатулки и сунула под язык, запивая кофе. Мануэла ощутила, как взмокла спина под блузкой. В этом доме было одновременно легко и тяжело почти физически. Рядом с Рипли она ощущала спокойствие — до того казалось, что у этой женщины все под контролем. Но то, в каком положении была эта семья, витало в доме почти как ощутимая взвесь, которой трудно было дышать.       — Вам точно можно кофе? — не выдержав, спросила Мануэла, глядя на то, как Рипли допивает большую кружку капучино. — Он же вреден для сосудов…       — Быть матерью обвиняемого в серийных убийствах вредно для сосудов, — отозвалась Рипли. — Отдохните. Мне нужно побыть наедине с мониторингом, так что за меня не переживайте. Спущусь ближе к ужину.       Она поднялась, тяжело навалившись на палку, и гордо прошествовала к выходу, напоследок, не оборачиваясь, лишь бросила:       — Не смейте тут сопли пускать. У нас все в порядке!       Стоило ей уйти, Джонатан отставил бокал и покачал головой, поджав губы.       — Она жутко зла на отца, — шепотом поведал он. — Рипли меня все время одергивает, когда я говорю, что отец печется только за свой бизнес, но на самом деле думает так же.       — Она хочет, чтоб хотя бы ты так не думал, — вздохнула Мануэла. — Но, честно говоря, я тоже так не думаю. Марк Мэтьюз всегда был мудрым человеком. Уверена, ему снова удастся поймать двух зайцев.       На это Джонатан лишь испустил тоскливый вздох и вновь взялся за вино, и тогда Мануэла почувствовала что-то за спиной.       Все рецепторы на ее теле встрепенулись, сигналя об опасности — что-то враждебное появилось прямо за ней и спустя мгновение взгляд Джонатана это подтвердил. Он вскинул голову, и лицо его в тот же миг стало мрачным и свирепо заострилось.       Обернувшись, Мануэла с готовностью столкнулась взглядом с Мией. Та глядела на нее прямо, как никогда раньше. Больше никакого напускного радушия, только неприкрытая издевка и ощущение победы где-то в глубине въедливого взгляда.       — Видела вашу пресс-конференцию, — насмешливо поприветствовала она. — Любо-дорого смотреть.       Джонатан промолчал. Он и раньше говорил Мануэле, что во избежание конфузов игнорирует любые высказывания сестры, а вот ей самой это было ни к чему.       — Рада, что понравилось, — улыбнулась она непроницаемо приветливо. — Надеюсь, ты уже оправилась после ареста?       В голове возникла безумная мысль включить диктофон, но спустя мгновение Мануэла поняла, что сильно недооценивала шестнадцатилетку Мэтьюз. Та не сделала ни единой паузы, вальяжно прогулявшись до диванчиков, и уселась на подлокотник поближе к брату.       — Уже да, — ответила она. — Очень жаль, что все это с нами происходит… спасибо, что в такой момент ты с нами, Ману! Ты не представляешь, как сильно мы это ценим.       Она поджала губы, и голос у Мии был настолько искренне пропитан благодарностью, что Мануэла чуть не поверила. Однако взгляд остался непроницаемо холодным — снимай ее кто на камеру, не поверил бы ни единому сказанному слову.       — Надеюсь, скоро все разрешится, и наша семья заживет спокойно, — подытожила сочувственно Миа.       — Как же такое может быть? — склонила голову Мануэла. — Если твою вину не докажут, Джонатан получит пожизненное. А если докажут — пожизненное получишь уже ты.       — Так ведь будет суд! — удивилась искренне Миа, погладив брата по волосам, от чего он замер, словно статуя. — Джонатана могут и оправдать. Он явно не ведал, что творит.       Ведал. В этом и была самая большая проблема. Джонатан знал, что делает, возможно, даже лучше Мии.       — Неужели и ты думаешь, что это могла быть я? — совершенно серьезно спросила в тот миг Миа, взглянув Мануэле прямо в глаза.       Та не знала, какого ответа она ждет. Честного? Правильного? Миа не могла не знать, что Мануэла на стороне ее брата и не питает иллюзий насчет ее вины. Перетащить ее на свою сторону было не только невозможно, но и незачем. Мануэла была просто не нужна Мие. Никто ей был теперь уже не нужен. Она победила.       Эта мысль пробудила что-то в Мануэле. Некую идею. Она вспомнила глаза толпы, когда бросала ей обвинения из глубины темной стороны своей души. Она помнила, как перекашивало их лица, как эмоции фонтаном брызгали, не выдержав напора изнутри, как контроль оставлял всякого, кто касался столь осязаемой, выпущенной на свободу тьмы.       И Ману позволила себе еще раз — на один короткий момент — дать ей свободы. Она улыбнулась так, как не позволяла себе улыбаться никому (в такие моменты обычно стыдливо прячешь глаза, а улыбаться позволяешь только самой глубине своего рассудка). Вскинула голову и встретила взгляд Мии напрямую.       Теперь это были равные по силе взгляды.       — Ну, если это не ты, — произнесла из глубины стиснутого в мертвую хватку страха сердца Мануэла. — То это могу быть только я, не так ли?       Она сделала паузу, насладившись эффектом. В свой взгляд она вложила все, даже то, что Миа не хотела знать о собственных мотивах, причинах, по которым пошла на преступления. Не простая жажда убийства, а одержимость, которую Мануэла теперь ухватила и натянула поводьями у нее под горлом.        «Ты пошла на такие жертвы ради того, что мне досталось даром».       Миа изменилась в лице. Ее щеки налились румянцем, и Мануэла даже удивилась, что сестра Мэтьюза так быстро ее поняла. Все же ее ум недооценивали даже те, кто с ней боролся. Челюсть Мии задрожала от ярости, а зрачки заскакали едва заметно от той дрожи, что она создала, стиснув зубы.       Джонатан, переводя взгляд с одной на другой, догадывался не так быстро, но в конце концов и он понял, о чем шла речь. Его лицо помрачнело.       Миа раскрыла рот, словно рыба, выброшенная на берег, но тут же захлопнула, а следом вскочила с подлокотника и бросилась прочь из гостиной. Мануэла только проводила ее взглядом и позволила плечам расслабиться.       — Она и тебя убьет, — просто сказал Джонатан, отпив залпов все из бокала с вином.       Мануэла уже думала об этом, но тот факт, что Миа до сих пор не покушалась на ее жизнь, точно что-то значил, хоть поводов навредить ей у младшей Мэтьюз было достаточно. Слишком уж темный лес был у нее в голове, чтобы наверняка разгадать причину, но отчего-то Ману поняла, что цель Мии — не она. Она лишь хмыкнула в ответ, благодаря свою темную сторону за защиту:       — Пусть попробует, сука.       

***

      

      Набитый битком стадион стал может и не всегда печальной, но традицией. Уоттс с удивлением вспоминал времена, когда видел игры только в чьем-нибудь снэпчате, и почти все трибуны пустовали, а игроки перебрасывались мячом в тоскливой тишине. На матчах первых туров и подавно бывала поди одна Мануэла, но нынешняя игра явно отличалась от всех предыдущих, и Кэмерон снова решил почтить школу Сесила своим присутствием.       Финал турнира в этом году обещал быть абсолютно незабываемым. К тому факту, что сынок Мэтьюза, вероятно, поубивал своих соучеников по теннисной школе, общественность, быть может, худо-бедно и привыкла, а вот почему мотивом к этому стал не кто иной, как Сесил собственной персоной, сообразить отказывались даже самые безумные теоретики заговора.       Ведь если Мэтьюз и есть Кас, то порешил он не кого-нибудь, а несостоявшихся убийц своего нынешнего соперника — попробуй такое объясни.       Журналисты строчили одну грязную статью за другой, но девчонки из Тамблера на сей раз оказались кровожаднее — уже за полчаса до начала матча Уоттс заметил развернутый на одной из верхних трибун плакат «МЭТЬЮЗ+СЕСИЛ=ЛЮБОВЬ».       Ситуация полностью выходила из-под контроля всех причастных, и Кэмерон, забираясь теперь на трибуну повыше, в который раз порадовался, что не причастен хотя бы к ней.       Он высмотрел орлиным взором где-то внизу у бортов корта Хорнера и, сунув в рот два пальца, громко свистнул.       На его позывной дернулась по меньшей мере половина трибуны — в связи с последними событиями все, оказываясь в школе Сесила, ожидали подвоха и были готовы чуть что бежать, хватая самое дорогое. Атмосфера всеобщего уже не первый день растущего напряжения сквозила в воздухе.       Хорнер, конечно, услышал свист и, найдя приятеля глазами, стал медленно подниматься, то и дело останавливаясь, чтобы с кем-то переброситься парой слов. Наконец он добрался, и Уоттс ударил его по ладони, приветствуя.       — Я уж думал, ты не придешь! Чесслово, это посмешище без твоих дебильных шуток и одной краской не заиграет.       — Ты что! — хохотнул в ответ Уэсли, садясь рядом, доставая из-под штанины банку пива и бросая ее в сумку. — Помяни мое слово, мужик, ты такого матча, как сегодня, больше никогда не увидишь! Финал между двумя чемпионами турнира, один из которых под арестом за серийные убийства по указке, вероятно, второго!       — Ой, хоть ты не звезди мне тут, — рассмеялся Уоттс.       Он вытянул из открытой сумки Хорнера банку, пока тот вытаскивал алкоголь из других укромных уголков своей одежды и сбрасывал в кучу.       — Нет, я серьезно, — покивал Уэсли. — По-моему, эти двое в сговоре. Джонатан устраняет неугодных Сесилу конкурентов и просто уродов всяких, а тот в свою очередь сливает ему финал. Вот увидишь, Сесил поддастся.       О таком Кэмерон уже подумывал, особенно после того, как Эндрю публично признался, что навещал Мэтьюза под арестом, но Хорнер не знал обоих так, как знал Уоттс.       — Куда ему поддаваться, ты его видел? — усмехнулся он. — В чем там душа держится… Сесил очень плох. Он продует матч в любом случае. Да и не стал бы Бензли со своей компанией так спешить с залогом, если бы не этот финал… Так что смотреть тут не на что.       Хорнер смерил его удивленным взглядом.       — Что? — не дождавшись вопроса, сам задал Уоттс.       — Не слышу в твоем голове привычного злорадства, — заметил Уэсли.       — Да больно надо, — просто пожал плечами Кэмерон, прищуренно глядя в горизонт и отхлебывая пива.       Хорнер на это только посмеялся и открыл вторую банку. Стадион уже шумел как следует, хотя игроки еще даже не вышли на разминку. Все возбужденно обсуждали, что их ждет — каждую деталь, каждый удар, каждый взгляд, брошенный игроками друг на друга или куда-либо еще. Ставки звенели в воздухе, настолько были сегодня высоки — и не только на итоги игры, и не только денежные.       В тот миг Уэсли, сидящий до того расслабленно, резво скинул ногу с ноги и пригнулся, шепнув ему на ухо:       — Гляди, кто пришел!       Уоттс проследил взглядом и увидел, как на корт вальяжно вшагивает Хантер Ферлингер. От скорой перспективы общения с этой леди Кэмерон аж улыбнулся.       — Ты смотри, чертовка, еще краше прежнего вернулась, — похвалил он, словно салютуя тост. — Все-таки бабы умеют выживать, не то что мы.       — Это Хантер умеет выживать, а не бабы, — без доли шутки отозвался Хорнер.       Он смотрел в сторону подруги хмуро.       — Ну будет тебе, не обижайся, — ткнул его в плечо Уоттс. — У девочки был непростой период.       — Да я не… просто за нее переживаю, вот и все, — бросил Хорнер.       — Уж за кого-кого, а за мисс Ферлингер переживать точно не стоит.       Уоттс искал глазами Аделию, хоть и знал, что на матч она не собиралась. Концентрация людского любопытства, ненависти и желания воздать проклятым богачам за все, чего они не добились, и так на людных матчах превышала допустимые значения, а сегодня и подавно. Хрупкой аристократке вроде Аделии здесь делать было нечего. Хорнер спросил о ней как в тот момент, когда Уоттс, вытащив сигарету, решил в очередной раз отогнать от себя эти мысли.       — Твоей подружки с труднопроизносимой фамилией не будет?       — Мне почем знать, — легко ответил Уоттс и улыбнулся. — Тебе бы с твоей фамилией еще что-то про чужие говорить.       — У меня плохо с французским, — отмахнулся Хорнер. — Адель, кстати, владеет?       — Нет, вроде бы, только ее папаша… Он у нас чистокровный швейцарец, представляешь?       — Да ну?       — Ага… вон оно, откуда столько пустых понтов.       — А я думал, всё деньги, грязные зеленые бумажки… Стало быть, Аделита наполовину швейцарка? Ну и генофонды у вас тут…       Чем славится Швейцария, кроме гор и банков, Уоттс не знал, но мог бы паршиво пошутить, что богатая на рельеф местности страна явно обделила им свое дитя. Сдержался, сам не зная отчего.       — Ох, дружище, пропадешь ты в этих смертельно опасных ущельях… Хоть бы лыжи надевал, — сетовал Уэсли.       — На лыжах не стоит… в смысле, на лыжах не стою, — отозвался невнятно Уоттс, жуя сигарету.       На эту тупую остроту Хорнер расхохотался до слез, а большего Кэмерону и не надо было.       — А Мануэла, Мануэла откуда? — отсмеявшись, спросил Уэсли, кивнув вниз.       Оба проследили за тем, как вальяжно она заходит на свою любимую трибуну, одетая в легкие меха. Волосы сверкали, бюст вызывающе пышнел в широком вороте, тронутые персиковой помадой губы Мануэла закусила, передвигаясь сосредоточенно по рядам.       — Колумбийка по матери, — ответил Уоттс, без стеснения любуясь.       Это было право каждого: Мануэла, как местная достопримечательность, немного принадлежала всем, кто делил с ней поселок — уж взглядам точно.       — Живое олицетворение! — восторженно присвистнул Хорнер. — Зной и немного кокса…       Пауза получилась до смешного короткой.       — Мно-о-го, — пропели оба в унисон и рассмеялись.       Внизу, на корте, разбежались все болбои и помощники, проверяющие грунт и сетку. Зрелище вот-вот должно было начаться, и Уоттс поймал себя на мысли, что, быть может, из-за нынешней обстановки или чего-то еще — но он почти ощутил интерес. Возможно, не такая уж и тоска этот их теннис.       — Когда теперь вы увидитесь? — спросил между делом Хорнер, и Уоттс, конечно, сразу понял, о ком.       — Может, вечером… меня больше беспокоит, не придется ли нам всем увидеться принудительно — папаша, кажется, запланировал у нас какой-то светский раут. Ты можешь себе представить?       — В вашем-то доме? — с сомнением уточнил Уэсли. — Не обижайся, братан, но у вас там не очень светская атмосфера, честно говоря. По какому поводу сбор?       — Что б я знал, — фыркнул Кэмерон. — Это меня и напрягает.       — Ну и… ты ее туда пригласишь? Как свою пару? — осторожно спросил Хорнер.       — Считаешь, это хорошая идея? — глянул на него скептически Уоттс.       Хорнер только пожал плечами. Что скрывать, Кэмерон думал об этом с того самого дня, как отец обмолвился о некоем сборище в Виньябле, на котором, судя по всему, семье предстояло присутствовать в полном составе. Прямо как в худшие годы.       Пригласить туда Аделию как свою пару означало сделать шаг. Очень широкий, а для Уоттса и подавно шаг одной ногой в волчий капкан. Откажи она — это было бы болезненным, но посильным уроном. Но если согласится… Тогда Кэмерон по сути снимет панцирь и откроет нутро перед всеми, кто соберется в тот вечер потоптаться по его самолюбию. А таких всегда будет немало. Будет ли он готов и стоит ли оно того?       — Я, знаешь, думал… — Он на миг сделал паузу, как всегда перед откровением, и уже привычно в компании Хорнера продолжил: — думал, что ей нельзя доверять. Что никому из этих нельзя, а ей тем более. Даже смешно, что из всех мне приспичило выбрать ее.       — Этих? — уточнил Уэсли.       — Ну, как объяснить… — замялся Кэмерон. — У них всегда был свой лагерь, у всех этих надутых непогрешимых выскочек. «Основатели», элита местная. Даже Мэтьюз, эта мелкая бестолочь, себя основателем называет, непонятно только, что основал…       Уоттс рассмеялся и вдруг обнаружил, что все то, о чем он говорит, совсем не так царапает по внутренностям, как раньше.       — Их семьи всегда считали себя лучше моей, но к этому я привык. Так было всегда. Но детки… отдельный вид искусства. Я же всех их помню такими, какими они себя не помнят. Как кривозубый Вудкастер лет в двенадцать первый раз шмыгнул ко мне в особняк. Родители ему запрещали, но они с сестрой все равно пролезли на какую-то тусовку… прыщавые, у обоих были скобки, на вид — ну вылитые дети! Он тогда так зверски набухался…       — Но потом ведь вы поладили? — вспомнил Уэсли.       Кэмерон покивал и запил паузу пивом, чтобы вспомнить, к чему пустился в ностальгию.       — Поладили. Грэг слишком сильно тянулся ко всему запретному, а его батя был слишком мягкотелым. Потом и Мэтьюз… они все сбегали ко мне из своих чопорных домов, где их учили быть Государями по Макиавелли. Но вот Адель…       Сглотнув, он вспомнил свое прежнее ощущение от нее и только тогда осознал, что оно изменилось. Больше не походило на удавку, накинутую на шею и одновременно спущенные штаны.       — Она, Мануэла, Сесил — они всегда были как отцы. Всегда смотрели свысока, не показывали даже фальшивого радушия. Не то чтоб мне оно было надо… — он снова усмехнулся, — но я себе слово дал, что ни в ком никогда нуждаться не буду, особенно в них.       И слово сдержал, даже теперь, когда, очевидно, в этом больше не было смысла. Наверное.       — Теперь ты думаешь иначе? — спросил серьезно Хорнер.       Кажется, у него была своя собственная схожая дилемма, даже если в точности до наоборот.       — Глупо, но да, — зачем-то признался Кэмерон. — Может, то просто были детские обиды…       Уэсли улыбнулся ему в ответ, и Уоттс понял, что он согласен.       

***

      

      Странно, но Джонатан быстро привык к одиночеству. Сколько он себя помнил, вокруг всегда было полно народу: друзья, приятели, собутыльники, просто прилипалы, что хотели приобщиться к его веселью или кошельку, родственники, соперники по корту и бесконечные, бесконечные, бесконечные женщины.       Теперь его по большей части окружала тишина, даже в собственном доме, откуда во избежание проблем отослали почти всю прислугу. Но оказалось, что тишина… тоже очень даже ничего.       В одиночестве было куда проще сосредоточиться и разложить по полочкам собственные мысли. Теперь, когда Мэтьюз снова просыпался в своей постели и видел солнечный свет, не изрешеченный тюремными ставнями, странное внутреннее принятие поселилось у него в душе. Как и в последние дни перед арестом, он сосредоточился на спорте. Покорился наконец режим, и Джонатан поднимался каждый день до девяти, ел и ехал на тренировку в школу Сесила. Олдос был готов отвалить тринадцать миллионов ради того, чтобы Мэтьюз снова вышел на корт, и Джонатан помнил об этом каждый миг. Похоже, черт возьми, его игра действительно чего-то стоила.       Что бы ни происходило, в теннисе по-прежнему был смысл. За чертой не наступило конца, солнце вновь встало, ракетка привычно легла в руку и, несмотря ни на какие напасти, рука вспомнила свою нехитрую науку, знай себе швыряя мячи в самые дальние концы поля.       Впервые в жизни Мэтьюз играл, не думая о победе. Он играл, потому что вся жизнь вокруг шла прахом, но он все еще мог играть. Без трофеев, без желания втоптать соперника в грязь, без надежды на спортивную карьеру и деньги, без какого-либо внятного будущего вообще — у него все еще была игра.       В день, когда Джонатан вышел на корт в последний раз перед арестом, перед глазами, казалось, проносилась вся жизнь — он знал, что спустя считанные часы все полетит к чертям. Но в тот момент он мог играть и играл.       Не ради победы и не ради оваций, не ради своих амбиций и не ради похвалы тех, кто был дорог — а во имя себя и во имя любви к тому, что делал.       Если и было что-то, чему он мог поучиться у Сесила за все то время, что знал его — так только этому.       И теперь, когда вокруг него бытие ощущалось выжженной пустыней, к Мэтьюзу неожиданно пришла странная легкость. Он словно вникал, закрывая глаза, в саму суть игры и всего того, что она для него значила. Не выматывающую до колик и срывающихся легких одержимость победой, что всю жизнь мучила Сесила — а движение внутри системы, которую он хорошо понимал.       Тогда он осознал наконец, почему Сесил-старший предпочел теннис всему остальному, доходил до исступления, выбивая из сына каждый крошечный шаг вперед. Потому что ощущал то же самое. Единение со своим делом столь сильное, что буквально жил им. Жил до сих пор, несмотря на то, что никаких побед уже одержать не мог.       Иронично, что Джонатан понял отца Сесила лучше, чем сам Сесил. И теперь, несмотря ни на что, видел путь. Не в амбициях и достижениях, не в трофеях и победах, а в самом пути. В том, как размеренно шаг за шагом идти вперед и за каждый из этих шагов говорить себе «спасибо».       Отбросив ракетку в очередной раз и присев на скамейку на краю корта, Мэтьюз выдохнул и позволил мышцам расслабиться, посмотрев в небо. Там плыли быстро-быстро друг за другом облака, вспышками пропуская солнечные лучи. Неутомимый бег, беспощадный, безостановочный, как сама жизнь.       До матча оставались считанные минуты. Джонатан решил, что и их ему предстоит провести в одиночестве, но ошибся. Он услышал шаги по настилу и обернулся, увидев, что перед ним посреди тренировочного корта остановился его соперник.       Мэтьюз поднялся, подошел и молча пожал ему руку. Они виделись впервые с того дня, когда тот приходил навестить Джонатана в участке.       Сесил откровенно плохо выглядел, и Мэтьюз заметил это еще в тот раз: осунулся, глаза запали, на подбородке виднелась плохо выбритая щетина. Эндрю собрал длинные пряди на макушке в хвостик, и оттого, как оголился лоб, стало еще заметнее, как он схуднул.       — Как самочувствие? — спросил Мэтьюз, не зная, как начать разговор. — На игру настроился?       — Вполне, — кивнул Эндрю, хотя по виду было не сказать. — Они там уже с ума сходят. Не из-за меня, как ты понимаешь.       — В кои-то веки, — усмехнулся горько Джонатан, и Сесил поддержал его такой же горькой улыбкой.       Оба помолчали. Предстояла трудная игра, а потом неизвестность. Почему-то Мэтьюзу захотелось использовать этот момент обоюдной слабости для того, чтобы ответить себе на пару вопросов.       — Сесил, ты когда-нибудь чувствовал вину за то, что делал Кас?       Потерев веснушчатый кончик носа, Сесил пощурился навстречу яркому свету, пробивающемуся из-за туч.       — Нет, — ответил он.       — И я не чувствую, — отозвался глухо Джонатан, не глядя на него. — Хотя мог бы это остановить, если б не струсил. Я об этом много думал. Миа ведь угрожала Грэгу, а он мой друг.       — Это же Жардан Рояль, — почему-то сказал Сесил.       Подняв взгляд, Мэтьюз одними глазами задал вопрос. Эндрю сделал вдох и продолжил будто нехотя, хотя легко.       — Я вообще-то… не думаю, что тут у кого-то из нас есть друзья. Все здесь, в поселке, связаны чем-то другим. Это не дружба и не любовь — у нас не получается, ни то, ни другое.       Мэтьюз хотел сказать, что любовь у него получилась, но в последний момент остановил себя. Не только потому, что не хотел лишний раз накалять, но и потому что встретил странное внутреннее сопротивление этой мысли. Все между ним и Мануэлой от начала и до самого конца было усеяно множеством «но».       — Но мы все равно тут все вместе варимся, — продолжил тихо Сесил. — Я раньше думал, это от безысходности. Но может и нет.       Джонатан не стал притворяться, что понял — звонок оповестил, что матч стартует через десять минут. Пора было выходить на разминку. Отчего-то Джонатан замер в этот миг и, посмотрев прямо в лицо Эндрю, приглушенно выпалил:       — Я ее должен расколоть. Любой ценой.       Сесил смерил его коротким подозрительным взглядом. Джонатан и сам не понял, зачем решил открыть тайну именно ему, ведь о плане Бензли и так знали уже слишком многие.       — Но я этого один не смогу, — признался он. — Ройе считает, что да, но я себя знаю.       И в этот момент во взгляде Эндрю словно что-то сошлось воедино. Он легко улыбнулся, будто разгадал загадку, над которой бился не один день.       — Это же Жардан Рояль, — повторил он. — Один ты здесь при всем желании никогда не будешь.       

***

      

      Стоило Хантер Ферлингер появиться на стадионе школы Сесила, как она ощутила мгновенно захлестывающую ее волной атмосферу любимого поселка. Знакомый шум толпы, гул турбин, щелчки камер, звон цацок и манерная речь, перемежающаяся с веселой бранью и надсадным хохотом. Хантер в секунду пропитало запахом родного дома — стойкой смесью дорогих духов, жженой резины премиальных тачек, привкусом травки и алкоголя, смешанных с ароматом свежестриженной травы теннисного настила. Хантер вдохнула полной грудью и, прикрыв глаза, улыбнулась. Она снова была в своей стихии.       Медленно двинувшись по проходу вверх, она никого не высматривала — все нужные персоны скорее всего уже высматривали ее сами. Хантер пришла не столько взглянуть на игру — хотя и это тоже, конечно, — сколько показать себя и бросить в лицо всем присутствующим свой цветущий великолепный вид. Пусть знают, что из местных испытаний она выходит с шиком.       Первым делом она, разумеется, набрела на Мануэлу и ее свиту — эти всегда занимали места пониже, как можно ближе к игрокам, чтобы не бежать далеко в перерыве. Предыдущий опыт пряток по ВИП-ложам не закончился ничем хорошим, так что на сей раз Принцесса и ее компания заняли нижний ряд поближе к эвакуационному выходу.       Она сама расплылась в неподдельной радости, увидев Хантер, и поднялась, чтобы обняться. Хантер обдало сладким ароматом, блестящие глазки Мануэлы пробежали по ее лицу, а белоснежные виниры завораживающе засияли в широкой улыбке.       Хантер, однако, сразу вытащила из памяти картинку, увиденную буквально часом ранее, где Мануэла, похожая на дикую кошку, выкрикивала проклятья в адрес паршивой черни, посмевшей дерзнуть наследнице всея Жардан Рояль. Нельзя было забывать ни об одной стороне этого ангела во плоти.       Хантер уже совершила эту ошибку однажды и повторять не собиралась. Именно потому, что некогда она решила, что Джонатан Мэтьюз — человек без двойного дна, и не подвязала знакомство с ним, она и не догадалась о его вине. Второй раз такой ошибки не простит ни поселок, ни она сама.       С первых дней, что жила здесь, она должна была понять, что ни в одном жителе Жардан никогда не кроется лишь одно обличье.       — Вижу, ты цветешь и пахнешь, — промурлыкала Мануэла. — Твой пансионат определенно пошел на пользу!       Смягчала, будто бы кто-то в радиусе мили не знал, где Хантер провела последние три недели. Та лишь улыбнулась в ответ, склонив голову.       — Делала все, чтоб как можно скорее вернуться к полноценной жизни и к вам. Я пропустила что-то важное?       — Нет, — невинно передернула плечиками Мануэла. — Все у нас по-прежнему.       Это даже и близко не было правдой, но Принцесса явно не собиралась откровенничать перед Хантер при свидетелях. Приняв правила игры, та покивала и подняла глаза на того, кто стоял за Мануэлой, будто неловко мявшись с сигаретой в зубах.       Дэмьен выглядел намного хуже, чем она помнила. А учитывая, что Хантер и так помнила его далеко не в лучшем виде, нынешний образ Марлоу неприятно царапнул по ребрам. Рядом с ним таким она проводила дни? И никто до сих пор принудительно не отправил его вслед за ней?       Но так или иначе, несмотря на все, что она вытащила из своего нутра в рехабе, Хантер помнила то главное, что теперь связывало ее с Марлоу. Сделав шаг вперед, она крепко обняла его, сбив шляпу, которой он старательно загораживал глаза. От него несло наркотиками и сигаретами, а еще чем-то химическим и отвратительным. Почему-то Хантер была уверена, что одна это почувствовала. Сделав вдох, она закрыла глаза, отсчитала до пяти и отстранилась, держа его плечи одними пальцами.       — Как ты? — спросила она, вглядываясь ему в глаза.       — Не так хорошо, как ты, — рассмеялся он, напуская неестественного веселья, потому что Хантер видела, как в глубине его взгляда плещется боль. — Но пока живой.       Что бы ни было между ними и какую вину он перед ней ни нес, первым делом она поклялась себе ему помочь. Поэтому ободряюще улыбнулась и хлопнула его по плечу.       Марлоу будто спешил отойти, отвернуться, словно стыдился перед ней то ли своего вида, то ли самого факта своего существования. Хантер не стала препятствовать. За ним ее приветственно обняла Изабель и пригласила присесть рядом, поближе ко всему самому интересному.       — Там сегодня побоище столетия — видала, что фанатки пишут? Мэтьюз и Сесил теперь самая красивая пара на холмах… а уж после суда будет еще веселее! Слышала, сколько за Мэтьюза отвалили залога? По мне, он и половины не стоит…       Она за минуту выдала Хантер на ухо все актуальные сплетни поселка, большую часть из которых Хантер и так знала. Она пообещала вернуться на место, но перед этим решила пройтись по стадиону еще немного.       Зорким взглядом, теперь еще более внимательным, она быстро и не без удивления выцепила на самом верху Уоттса и Хорнера. Что ни говори, а их обоих повидать было приятно даже в такой обстановке. Хантер уверенным шагом проследовала наверх и, остановившись у начала ряда, поймала взгляд Кэмерона и поманила к себе.       Он с улыбкой поперся навстречу, оттаптывая ноги всем соседям и расплескивая на них пиво. Хантер хохотала, наблюдая за этим, пока наконец Уоттс не достиг ее, почти упав в объятия.       — Уже под мухой, моя радость? — рассмеялась она, ловя его под руки. — Выглядишь бодрячком!       — Взаимно, лапушка, — ответил Кэмерон, расцеловывая ее в щеки. — Хотя ты, конечно, выглядишь лучше всех нас вместе взятых… Между прочим, мы тут все по тебе очень скучали, особенно вот этот джентльмен!       Он махнул в сторону Уэсли, что не очень охотно подошел, будто стараясь на привлекать большого внимания.       — Точно? А по Хорнеру не скажешь, что скучал, — расплылась в улыбке Хантер.       Она поймала его взгляд и состроила жалостливое выражение лица, хотя улыбку спрятать не получилось. Секундой позже Уэсли побежденно усмехнулся и переступил, чтобы обнять ее в знак приветствия.       — Слыхала, какой треш у нас тут творится? — вопрошал Уоттс, попивая из банки с чем-то увеселительным. — Чуть на самую лакомую сплетню не опоздала!       Хантер его слушала в пол-уха, она отстранилась от Уэсли и поглядела на него в упор. Хотелось бы хоть на миг остаться наедине и спокойно поговорить, но случай не позволял. В глазах Хорнера она прочла то же.       — Ты в порядке? — почти бесшумно спросила она.       Он только кивнул покровительственно в ответ, и от этого кивка ей сразу стало спокойно на душе.       — А, мисс Ферлингер? — влез между ними Уоттс, заглядывая ей в лицо. — Насовсем, говорю, бросила всякие приколюхи или так, отдыхаешь?       Хантер остановила взгляд и приумолкла на мгновение, вспомнив, как сразу по возвращении из лечебницы первым делом поднялась к себе в комнату и будто заправский легавый порядочно ее обшмонала. Вытащила залежи порошка изо всех щелей, потайных полочек и карманов, что помнила, а после еще раз обыскала всю мебель на предмет того, о чем успела забыть.       Вошедшая на переполох Порш с интересом наблюдала за растущей в центре комнаты пирамидкой из мутных пакетиков, а дождавшись, когда Хантер наконец отвлеклась на минуту, кивнула на нее:       — Могу расценивать это как полный отказ от всего того, что ты любишь?       Остановившись, взъерошенная и взмокшая Хантер убрала выбившиеся пряди и пожала плечами.       — Можешь.       Порш лишь уважительно поджала губы и, проходя мимо, подхватила пару пакетиков из кучи.       — Не пропадать же добру, — отозвалась она уже из коридора.              — Насовсем, — ответила Хантер запоздало, но уверенно и улыбнулась Хорнеру, словно хотела, чтобы именно он это услышал и осознал.       — Присаживайся, хорошая моя, — кивнул Уоттс на место где-то рядом со своим. — В твоей компании сегодняшнее зрелище будет особенно шикарным, уверен!       — Прости, я уже обещала Мануэле, — усмехнулась Хантер. — Но после матча обещаю, я вся ваша!       — Я тебя провожу, — распорядился Хорнер, и Кэмерон сразу куда-то улетучился из поля зрения.       Вместе они пошли вниз по проходу.       — Уэс, мне много чего надо сказать… — приглушенно проговорила она.       — Будет еще время, — ответил он, накрыв ее ладонь своей. — Я рад, что ты пришла в норму.       Они переглянулись, и Хантер почувствовала, как внутри расползается тепло от одного факта, что он все еще смотрит на нее вот так — без презрения и обиды, которую она, несомненно, ему нанесла.       — Прости за все это, — просто произнесла она, остановившись у нижнего ряда. — Я… сама не своя была. Очень долго.       — Я знаю, — кивнул он, все еще держа ее за руку. — Впредь оставайся собой.       Он пожал ее ладонь и пошел вверх по проходу, а Хантер поняла, что именно Уэсли хотел донести до нее. Не соверши ошибки снова, особенно сейчас, когда это так легко. Она и сама ощущала напряжение, скопившееся где-то вверху, невидимыми нитями сковывающее всех обитателей Жардан по рукам и ногам. Словно какая-то отрава попала в вены поселка и расползалась уже давным-давно, а они лишь сейчас обнаружили признаки этой проказы, от которой всякое лечение опоздало. И теперь болезнь по одному проникала в сердце каждого и разила наповал. Никто не был в безопасности, даже самые сильные.       Пробравшись по ряду, Хантер села между Мануэлой и Дэмсом, уверенная, что это была именно его просьба. Как ни пытался он скукожиться в точку под ее взглядом, Дэмьен изо всех сил пытался прибиться к той, от кого все еще был зависим. Хантер вздохнула, повторила про себя мантру, которую себе наговаривала все утро перед приходом сюда — «спаси его и спасешь себя», — и повернулась к нему.       — Твою машину починили? — спросила она буднично, будто бы это была светская беседа.       Дэмс поднял взгляд поверх круглых темных очков и неуверенно мотнул головой.       — Нет, она больше… не на ходу. Отец обещает купить новую со дня на день… после… ну…       Он не мялся, а словно не мог выговорить слово из-за какого-то заклятья. Хантер поджала губы — единственное, что могло так его гнести, лежало на поверхности.       — После свадьбы? — догадалась она.       — Мгм, — хмыкнул он. — Она уже на будущей неделе… Если честно, скорее бы.       Хантер прекрасно понимала. Наверняка в связи с предстоящим торжеством Марлоу себя особенно безжалостно глушил всем, что горит и плавится.       — Если хочешь, я пойду туда вместе с тобой, — сказала она. — Прослежу, чтобы все было… в порядке.       — Спасибо, — шепотом бросил Дэмс, а после посмотрел на нее, будто они и не говорили ни о чем, и улыбнулся. — Есть планы после матча?       Внутри нее все сжалось от этого взгляда и осознания того, что Дэмьен хочет предложить. Но Хантер Ферлингер не для того собирала себя по кусочкам, чтобы срезаться на самом очевидном.       — Да, — кивнула она. — Планирую больше не разрушать свою жизнь.       

***

             Появление Хантер на стадионе внушило Мануэле странное спокойствие. До полного покоя, конечно, было далеко, но пока она пересказывала Хантер шепотом события последних дней, вокруг ее сердца ненадолго разжалось кольцо непроходящей тревоги. Та никогда не выказывала осуждения ни словом, ни взглядом, только щурилась довольно, глядя рассеянно в горизонт, и улыбалась уголками рта.       — За кого сегодня болеешь? — спросила она, когда Мануэла запыхалась и приумолкла.       — Да плевать мне уже на эти игры, — выдохнула устало та. — Я просто хочу, чтобы все это наконец закончилось.       — Значит, Мэтьюза отпустили под залог? — уточнила Хантер. — И его заплатил Олдос Сесил?       — Да, он очень хотел, чтобы Джонатан доиграл турнир. Если вся эта идиотия с судом закончится благополучно, он может попасть в большой спорт, поехать на сборы в Англию…       — И как ты к этому относишься? — глянула на нее Хантер.       — Это лучше, чем тюрьма, — коротко отозвалась Мануэла.       Это явно не то, что должна была сказать любящая девушка о своем суженом, но перед Хантер ей не нужно было притворяться. Именно поэтому Мануэла, пожалуй, больше других скучала по Хантер во время ее реабилитации.       — И какой у вас план? — спросила меж тем она, кусая кончик длинного темно-красного ногтя.       — Ну мы должны… — осеклась Мануэла, едва не брякнув о сделке, согласно которой Джонатану предстояло выбить признание у сестры. — Создать благоприятное впечатление для присяжных. Бензли, вроде бы, хотел собрать характеристики, они пригодятся на суде.       Она не хотела скрывать от Хантер плана, потому что та одна из немногих реально могла помочь, но Мануэла боялась сказать лишнего и подвести всех… снова.       К счастью, ее прервал свисток, и Сесил на пару с Джонатаном вышли на разминку, сорвав, как и всегда, шквал аплодисментов. Мануэла застыла, перескакивая взглядом с одного на другого. Кто бы из них ни нашел ее глазами, он должен был понять, что она рядом.       Сесил сделал это первым. Он остановился на своей позиции, отбивая мяч о настил четыре раза, как всегда перед подачей. Его взгляд блуждал в это время по трибунам и нашел ее на привычном месте.       Они не говорили и не виделись ни разу с того дня, как она сказала, что им не стоит больше быть друзьями. Мануэла вспоминала его обвинения и хотя принесла извинения еще тогда, конечно, себя не простила, как наверняка и он. В его жизни было что-то, в чем она должна была поддержать его, а сама даже не узнала об этом.       Она думала, что поступит достойно, если сделает выбор и больше не будет мучить ни себя, ни их обоих, но на поверку болело внутри все так же нестерпимо, как и в первый миг. Особенно теперь, когда его взгляд был прикован к ней.       Мануэла едва заметно подняла запястье и коснулась его пальцами другой руки. На запястье Сесила, на которое она намекала, все еще блестел ее золотой браслет. Мануэла почему-то знала, зачем он там, несмотря на все, что между ними произошло. Они больше не были друзьями, но он по-прежнему не перестал любить ее.       Эндрю бросил взгляд на свой браслет и больше не поднимал его на Мануэлу. Она посмотрела на Мэтьюза, но его взгляд все так же был прикован к настилу, где он примерялся к позиции. Сделав еще один вздох, она поняла, что ближайшая пара часов пройдет непросто.       — Знаешь, это довольно глупо с точки зрения Бензли полагаться только на присяжных, — заметила Хантер, не повышая голоса. — Сдается мне, у него есть какой-то план Б.       Мануэла почувствовала, как ее броня трещит по швам вообще во всех направлениях. Хантер, как всегда, раскусывала ее за секунду, а те двое на поле и вовсе не оставляли никаких шансов сохранить даже остатки самообладания.       — Хантер, давай-ка выйдем, — скомандовала она и поднялась.       Пока не начался матч, еще был шанс сбежать отсюда, от всех этих пронзительных глаз, от проклятого выбора, который ей не по силам было сделать, и от расспросов Хантер, которые грозили раскрыть все карты не только ей одной. Мисс Ферлингер без слов поднялась вслед за Мануэлой и послушно вышла с ряда. Только когда их укрыла тень на выходе с корта, Ману снова задышала, прислонившись к стене.       — Ну? — спросила Хантер, сложив руки на груди. — Что там у него за план? Можешь не рассказывать, но знай, что я могу и хочу помочь.       — Почему? — первым делом спросила Мануэла, утирая мимолетные слезы напряжения.       — Глупо, наверное, — хмыкнула Хантер, — но я… чувствую вину за то, что не смогла это предотвратить. Как будто я в ответе за поселок потому, что теперь это мой дом. У тебя не бывает такого чувства?       Мануэла помотала головой. Впрочем, Хантер так отчаянно лезла во все дела поселка, что мотивация угадывалась.       — Ты хочешь куда повыше, — покивала она. — А чтобы заслужить местечко наверху, надо уметь все контролировать, да?       Хантер всего на миг вскинула брови, а после качнула головой, расфокусировав взгляд.       — Ну… наверное, да, — призналась она с ноткой удивления. Мануэла уж было подумала, что удивления ее находчивостью, когда Хантер продолжила: — я и сама об этом не думала. Но насчет местечка повыше ты права. Я этого хочу.       Потерев лоб, Мануэла выудила из сумочки тонкую сигарету и закурила, прикрыв ладонью. Спасибо годам, проведенным в школе Сесила, она хорошо знала, где на его стадионе нет датчиков дыма. Выдохнув, она сглотнула и кивнула на корт.       — Джонатан пошел на сделку. Ему нужно признание от Мии, доказательства ее вины, а иначе он получит весь ее срок. Я понятия не имею, как мы это сделаем…       — Да, задачка, — задумчиво согласилась Хантер. — Но ничего, как-нибудь сдюжим. Кто еще знает?       — Только я, он и Бензли. И Сесил-старший.       — Так себе команда, — нахмурила брови Хантер. — Нет, нам понадобится помощь… До суда чуть больше месяца, верно?       Мануэла кивнула. Уверенный тон подруги вселил в нее еще немного спокойствия. Сердце снова восстановило ритм, а на спине выступила испарина.       — Не переживай, Ману, — распорядилась Хантер. — Времени еще достаточно, вместе что-нибудь да придумаем. А что насчет этого матча? Джонатан должен выиграть его, чтобы получить место на сборах?       — Нет никаких гарантий, — помотала головой Мануэла, затягиваясь. — Он должен показать себя на финале, тогда, возможно, его пригласят в Англию. Я иногда думаю, что лучше бы он уехал от всего этого дерьма…       — А Сесил? Если он выиграет финал, что будет?       Каждый раз, когда где-то звучало его имя, внутри Мануэлы что-то болезненно лопалось. Она затянулась перед ответом и медленно выпустила струйку дыма.       — Не знаю. Но почти все уверены, что он проиграет.       «И не просто проиграет, а проиграет из-за тебя», — услужливо напомнила незатихающая совесть. Было очевидно, что все худшее в жизни Эндрю, помимо его болезни, произошло и происходит по ее вине.       — А ты? — уточнила Хантер.       Мануэла невольно бросила взгляд на корт, хоть с ее места не было видно никого из игроков. Там, на свету, в шуме толпы, в окружении ненавистников и обожателей два главных человека в ее жизни собирались сразиться за собственное будущее.       — Жаль нельзя победить обоим, — произнесла она, не отрывая взгляда от трибун. — Им обоим эта победа нужна как никогда.       — Да уж, — заметила Хантер. — И ты тоже. Как никогда нужна обоим. От этого еще труднее сделать выбор?       — Я его уже сделала, — напомнила Мануэла, повернувшись на нее.       — Ты, может и да, а твое сердце? — многозначительно вскинула брови Хантер.       — К чему ты это? — устало проронила Ману, выбрасывая сигарету. — Я не могу больше мучить их и себя. Я обещала, что… больше не причиню никому боли…       — Что будешь хорошей, — кивнула Хантер.       Мануэла вдруг вспомнила, что о том же говорила ей на яхте Мэдли. Что за то, чтоб быть хорошей, приходится платить, и цена высока. Она заплатила сполна — неужели этого было мало?       Хантер сделала шаг к ней и положила ладонь на плечо, и Мануэле вдруг показалось, что эта ладонь до невозможного тяжелая. Она почти просела под прикосновением Хантер, когда та сказала:       — Быть хорошим человеком гораздо тяжелее, чем нам рассказывали в детстве, Ману. Злодеями становятся не потому, что выбирают зло. А потому что выбирают себя.              Они обе вышли на трибуну, когда прозвучал еще один свисток, и на стадионе воцарилась предвкушающая тишина, прерываемая лишь редкими выкриками — начался первый сет. Мануэла послушно села на свое место и посмотрела на корт.       Джонатан подавал и неплохо, Сесил еще весьма бодро принимал удары, казалось, без особого напряжения. Мануэла знала его как никто и видела, насколько мало силы в его теле, а тем более в его душе. Мэтьюз играл так, будто ничего за линией не существовало. Словно на этой планете был только он и его соперник. Поэтому он не смотрел в сторону Мануэлы на разминке — в его мире сейчас не было никакой Мануэлы.       Каждая секунда на табло текла словно в замедленном режиме. Итог этой игры решал слишком многое для обоих соперников и вовсе не в общем зачете: от того, кто победит, зависело, останется ли каждому из них за что бороться.       Если Мэтьюз проиграет — нет смысла бороться за свободу, ведь здесь его не ждало ничего, кроме порицания и ненависти. Если проиграет Сесил — нет смысла бороться за здоровье, ведь больше ничего, кроме игры в теннис, он не умел.       Каждый из них жаждал получить от победы свою последнюю надежду, нить, что вытянет из пропасти и подарит еще один шанс. А Мануэла осознавала, что второй такой нитью была она сама.       С каждым мгновением она кожей ощущала растущие ставки. Удары были все жестче, напряжение на лицах игроков все росло. Эндрю явно задыхался от бега, но держал себя в руках. Его всего на миг повело перед подачей Джонатана, но спустя секунду он собрался и сделал выпад, отбивая мяч в противоположный угол.       — Преимущество у Сесила, — провозгласил голос из рупора.       «Еще бы» — словно пронеслось у него в голове, и Эндрю улыбнулся уголками рта. Мануэла следила за игрой неотрывно, как никогда. Она обычно любовалась фаворитом на корте или весело ставила на победу в геймах, но теперь ее взор был прикован к мячу, отмечая каждый удар. Каждое мгновение, каждую деталь — прыжок, удар, подачу, каплю пота, стекавшую по виску Сесила, одышку, что сглатывал перед ударом Мэтьюз. Их взгляды, направленные друг на друга — пронзительные и непрерывные, такие же, как ее собственный.       Она любовалась игрой, какую никогда еще не видела — впервые перед глазами Мануэлы соперники играли на собственную судьбу.       Словно спасительный горн прозвенел сигнал к матч-поинту. Мэтьюз запустил под сетку, стараясь вырвать победу на последней секунде, Эндрю отчаянно попытался отбить, но не смог — ракетка проехалась по сетке, а сам он оступился и едва не упал. Трибуны захлопали, Джонатан наконец-то улыбнулся, осознавая, что первый сет остался за ним.       Мануэла спешно поднялась и сделала несколько шагов по ступеням, чтобы подоспеть к нему раньше других, но свистка не последовало. Она вскинула голову и увидела, как Сесил шаткой походкой пошел к трибуне, когда на полпути ему словно выстрелили по ногам.       Эндрю камнем рухнул на землю. На миг Мануэле показалось, что его откуда-то ударило сильным разрядом тока, но спустя мгновение она поняла, что происходит. Не чувствуя ног, перескочила через заграждение и метнулась к Сесилу так быстро, как только сумела.       Он хрипел, лежа на земле, сжав зубы и совершенно невидящим взглядом глядя вперед себя. Его било крупной дрожью, словно корежило над настилом, сводило руки и ноги, Мануэла опомнилась и упала на колени рядом, ухитрившись положить на них голову Эндрю. Его лицо покраснело, вены на лбу вздулись, казалось, он задыхается или испытывает ужасную боль, но Мануэла гнала от себя эти жуткие мысли, просто молясь шепотом, чтобы это прекратилось.       — Все хорошо, все хорошо, все хорошо, — бормотала она, слыша, как позади присел около нее Олдос.       Он в ужасе глядел на сына, не зная, что делать, рядом уже слышались голоса: матери Сесила, что-то выкрикивал Джонатан, весь стадион зашумел, создавая плотную завесу гама, благодаря которой Мануэлу никто не слышал.       — Все будет хорошо, родной, все будет хорошо, — повторяла она, наклонившись и не видя ничего из-за затмивших взгляд крупных слез.       Казалось, прошла целая вечность, прежде чем его тело перестало дрожать, и Эндрю наконец смог опустить спину на землю. Мануэла гладила его по плечам, расплакавшись вслух только от одного осознания, что судороги наконец прекратились. Она сделала все, как помнила из медицинских памяток: осторожно перевернула Эндрю на бок, позволив ему лечь щекой на свою ладонь. Он непонимающе оглядывался вокруг, не шевеля головой, и тяжело дышал, не решаясь двигаться.       — Эндрю, ты как? — срывающимся голосом спросила тихо Элен, сидящая рядом на коленях.       — Все нормально, — почти шепотом ответил он сипло, глядя в землю.       Элен закрыла лицо ладонями и заплакала, Олдос распоряжался медиками. Принесли носилки, отец помог поднять Сесила, который продолжал не шевелиться, словно вот-вот готов был уснуть.       Мануэла не видела и не слышала ничего вокруг. Трибуны постепенно замолкли, наблюдая за происходящим, а она только шла вслед за голубым пятном формы медиков, пока не оказалась в темном коридоре школы. Там ее поймал за руку Джонатан, подбежавший сзади.       — Ману? — на выдохе позвал он. — Что… что с ним было?       И хоть она уже знала, как облечь увиденное в слова, язык не поворачивался. Мануэла обернулась, утирая лицо, и тяжело вздохнула.       — Судорожный припадок, — ответила она. — У Сесила эпилепсия, Джонатан.       — Эпилепсия? — в ужасе переспросил Мэтьюз. — Господи… надеюсь, это ошибка.       Мануэла хотела бы верить, но уже хорошо знала, что никакая это не ошибка. Кто как ни она мог заметить все признаки, ведь она смотрела так внимательно, подмечала каждую деталь. Каждая его полуулыбка была для нее важна, каждое сказанное слово значило что-то особенное, и среди всех этих деталей она явно распознала приближающуюся беду.       — Как… откуда она могла у него взяться?       — Может быть, из-за мескалина… или сотрясения, которое он получил после падения трибуны, — едва слыша себя, произнесла Мануэла. Язык не слушался. — Никто точно не скажет, любая травма могла сказаться. Вы, вон, только и делали, что друг другу по морде били…       — Что ты такое говоришь? — ахнул Джонатан. — Люди от удара по морде эпилептиками не становятся! Мануэла!       — Да, ты прав, — помотала головой она. — Наверняка это из-за трибуны. Прости, Джонатан, я должна поехать с ними… не успокоюсь, пока не узнаю, что все в порядке.       — Конечно, — покивал он. — Напиши мне, как только что-то станет известно.       Она пообещала и пошла прочь по темному коридору, навстречу едва виднеющемуся светлому пятну на выходе, точно какая-то невидимая путеводная нить вела ее туда, где ей сейчас больше всего нужно было быть.

      

***

      

      В особняке Шато де Перель стояла мертвенная тишина. По приезде Сесилы и Мануэла разбрелись по комнатам, они даже ничего не спрашивали, видя ее лицо. Эндрю доставили наверх, врач уже осмотрел его и вынес краткий вердикт: диагноз подтвердился. Он наказал дать Сесилу отдохнуть, а наутро ехать в госпиталь, чтобы провести подробные тесты.       Прислуга тихонько раскладывала вещи, Мануэла поднялась в спальню Эндрю, заходя нерешительно, словно это было запрещено. Удивительно, как за один день такое светлое, знакомое место превратилось в подобие больничной палаты со всеми соответствующими атрибутами — запахом медикаментов, напряженной тишиной и чувством отчаяния.       Сам Сесил лежал в постели, завернувшись в одеяло, и вроде бы спал. Мануэла читала, что после припадка больные чувствуют себя очень уставшими, им требуется много времени на отдых, так что решила не беспокоить. На цыпочках она пошла к выходу, но ее остановил шепот.       — Ману, — едва слышно позвал он. — Пожалуйста, останься со мной.       Не медля ни секунды, она бросила сумку и, скинув туфли, улеглась рядом, положив голову Сесилу на плечо. Он дышал мерно, очень тяжело, будто легкие были сжаты в кулак, Мануэла не смела даже двинуться, чтобы не сделать хуже.       — Прошу тебя, не уходи, — вдруг повторил он шепотом.       — Я здесь, Эндрю, — напомнила она, погладив его по груди, словно напоминая. — Я здесь, я рядом.       — Пожалуйста, не уходи, — словно в лихорадке повторил он почти беззвучно.       Теперь Мануэла испугалась, что ему вновь плохо, подняла голову, тронув лоб Сесила ладонью. Его распалило, как печь, она испуганно сглотнула, но что-то не позволяло подняться с кровати и оставить его одного. Однако Эндрю определенно стало хуже, и ей предстояло срочно решить, как помочь, не изменяя обещанию. Она вновь положила голову ему на плечо и, достав телефон, тихонько набрала СМС врачу, номер которого теперь был у всех родных Сесила.       Ответ пришел быстро, доктор дежурил в доме, он успокоил Мануэлу и призвал следить за больным неотступно. Несколько утихомирившись, она отложила телефон и снова обратила взгляд на Сесила. Он все так же дышал, закрыв глаза, уткнувшись носом в подушку, словно стараясь свернуться в клубок, а Мануэла не знала, что сделать, чтобы облегчить его участь. В эту минуту бессилие буквально встало колом у нее в горле, до чего сильные эмоции она испытывала, но не могла облечь в слова. Однако Сесил, несмотря на боль и жар, мог.       — Прости меня, — снова зашептал он, — пожалуйста, Ману…       — О чем ты? — сглотнув, прошептала она, касаясь его лица.       — Я ошибался, — вдруг выдал Сесил, а Мануэла замерла, будто ее ударили по затылку. — Не уходи, прошу тебя… Я без тебя не могу…       Не в силах вымолвить ни слова, она глядела во все глаза ему в лицо, стараясь заглушить поток мыслей, хлынувших в сознание. Сесил определенно бредил, но то, что он говорил, пронзало ее, будто иглы, выбивало горячие слезы, сбивало дыхание и заставляло дрожать всем телом.       — Я не могу без тебя жить, — повторил он и в эту секунду открыл глаза. — Мне было так плохо здесь…. Каждый день. Я без тебя умру, Ману. Прости…       Теперь Мануэла поняла, что значат слова «чувства сильнее разума». Быть может, мозг и старался убедить ее в том, что Эндрю просто бредит, возможно, и не помнит их последнего разговора, быть может, он и не понимает, что говорит, но Мануэла ощутила такой толчок изнутри, что просто не в силах была противиться.       Не сказав ни слова, она наклонилась и, прикрыв невидящие глаза, поцеловала его. Не было никаких оправданий, никаких условностей, ни единого «но», она совершала ужасную вещь, но безумная, горячая, болезненная страсть, с которой Эндрю ответил на поцелуй, окончательно отбила все мозги. Мануэла словно могла спасти ему жизнь этим поцелуем, словно только через нее он и мог дышать, словно, целуя ее, он не чувствовал ни боли, ни жара — с такой силой он вцепился в ее плечи, прижимая Мануэлу к себе.       «Господи, помоги ему!» — только и проносилось у нее в голове, желание облегчить участь Эндрю достигло такого апогея, что, казалось, Мануэла сейчас была готова на все ради этого.       Несмотря даже на слабость, Сесил стиснул ее в объятиях, прижимая к горячим простыням. Он не пытался трогать ее, даже не намекал ни на что большее (да и вряд ли был сейчас способен), казалось, его душа просто хотела соединиться с ее душой. Мануэла чувствовала, как слезы катятся по ее вискам — вот до чего хорошо она знала этот запах, голос, эти прикосновения. В этих родных объятиях было так тепло и уютно, словно они были двумя шестеренками — соединились каждым пазом, каждым выступом друг к другу.       — Мануэла, я… теперь не знаю, сколько мне осталось, — сипло прошептал он, уткнувшись ей в висок.       — Перестань, — приказала она. — Что ты несешь…       — Прости меня… Забудь, что я говорил… Я не могу без тебя и не хочу…       — Молчи, — взмолилась она, нащупывая его подбородок и зажимая ладонью рот.       Он отвел ее ладонь, глядя глазами, полными слез.       — Забудь, что я говорил, — просто повторил он. — Только не уходи…       Она закрыла глаза, поддаваясь на новый поцелуй. До слез больно и одновременно прекрасно ощущалось какое-то неправильное, преступное, но такое желанное счастье. Мануэла даже не раскрывала глаз, но казалось, происходящее с ней — самое красивое на свете зрелище. Словно они неслись навстречу в бескрайнем космосе и попали в острия друг друга, словно что-то там наверху ткало между ними невидимые узы.       «Если любовь есть, она выглядит так», — подумала она на мгновение и тут же отогнала от себя подальше эту мысль.       А потом вдруг поняла, что больше никогда не сможет ее забыть.       

***

      

      Переполох на стадионе довольно быстро перерос в организованный хаос. Все стремились поделиться мыслями, и покидать стадион, как настоятельно просил голос из громкоговорителя, никто не собирался. Джонатан и сам не понимал, куда ему податься. Ехать за Мануэлой к Сесилам явно было излишне, домой тем более не хотелось… Остаться в школе и продолжить тренироваться казалось самым логичным решением. Пытаясь пробраться через толпу к раздевалкам, он вдруг увидел в толпе активно жестикулирующего Уоттса.       — Кэмерон! — позвал он, словно забыв, что весь поселок его ненавидит. — Уоттс!       Тот обернулся и, увидев Мэтьюза, пошел навстречу, махнув кому-то сквозь людской поток. Добравшись до коридора, ведущего к раздевалкам, где наконец удалось вдохнуть свежего воздуха поодаль от толпы, Уоттс остановился, будто и сам не понял, зачем последовал на зов.       — Привет, — начал Джонатан, осознав, что с самого ареста не общался с Уоттсом, равно как и со всеми остальными соседями, кроме Сесила и Ману. — Жесть тут какая-то, да?       — Ну с вами двоими, мужики, иначе никак, — покачал головой Уоттс. — Как сам?       Поведя плечами, Джонатан не смог придумать достойный ответ на вопрос. Был ли вопрос вообще задан искренне? Или сейчас в ответ Кэмерон рассмеется и плюнет ему в лицо издевку?       — Как-то, — просто ответил он. — Пытаюсь собрать жизнь обратно.       Уоттс помолчал, а потом поднял голову и поджал губы.       — Мы тут много о тебе говорили, — заявил он. — Всякого. Вудкастер даже пирушку устроил в честь твоей отсидки.       Невольно Мэтьюза пробрал смех.       — Ну, конечно, — произнес он. — А как же иначе… Хорошо посидели?       — Недурно, — усмехнулся Кэмерон. — Ну, правда потом пришел Сесил и всех обломал. Рассказал, что ты невиновен, и всем настроение испортил.       Джонатан снова рассмеялся, чувствуя, как пробирают слезы. Он почему-то в этот миг стыдливо ощутил, что скучал по этим идиотам. Даже по Сесилу.       Утерев глаза, он поднял взгляд на Уоттса и покачал головой.       — Не знаю, что сказать, чел, — проронил он. — Я не хотел, чтобы так получилось. Мне казалось, я смогу как-то из этого… сам… смогу выпутаться. А потом все стало ужасно.       — Да уж я понимаю, — качнул головой многозначительно Кэмерон. — Ладно тебе, Мэтьюз, у нас тут не город ангелов. Это же Жардан. Мы, конечно, охренели, но не то чтобы очень сильно.       — Я правда никого из них и пальцем трогать не хотел, — выпалил Джонатан, ощущая, как жжет в глазах.       Уоттс сделал шаг к нему и хлопнул по плечу, небрежно обняв одной рукой. Мэтьюз неуклюже хлопнул по спине в ответ.       — Все, завязывай, — глухо сказал Кэмерон. — У нас тут у всех свои приколы с искуплением… Собери народ и объясни все по-человечески. Они поймут.       Как будто бы из его уст это звучало и вправду реалистично. Как будто бы после того, как Уоттс произнес это вслух, шанс на прощение стал реальным.       — Никто не поверит, что это сделала Миа, — приглушенно признался Джонатан, отступая. — Ей же шестнадцать лет…       — Я верю, — ответил Уоттс, поглядев ему в глаза. — Хотя трудно было поверить… она ведь даже на тусовки обычно не ходила, все время только училась…       — Она не просто так не выходила из дома, — мрачно заметил Джонатан.       — Да я уж понял, — кивнул Кэмерон.       Он поглядел куда-то наверх и махнул рукой, словно Мэтьюз должен был там что-то увидеть.       — Мы собираемся покутить немного, раз уж вы нам всю развлекуху обломали. Едешь?       Мэтьюз мотнул головой, прочистив горло.       — Думаю, еще не время. В другой раз…       Кэмерон кивнул, настаивать не стал. Просто хлопнул Джонатана по руке в знак прощания и развернулся, чтобы уйти, а после на мгновение замер, бросив взгляд назад.       — Не надо сам, Мэтьюз, — бросил он. — Я пробовал все сам. Дерьмо выходит.       И не дожидаясь ответа, пошел прочь.       

***

             Мануэла не заметила, как наступил вечер, просто в какой-то момент все вокруг потемнело, а она слишком поздно опомнилась, возможно, из-за той темноты, что сгустилась внутри. Что уже поздно, она поняла лишь по усталому виду Сесила-старшего.       Он нашел ее уронившей голову на руки за столом в пустой, полутемной выхоложенной столовой. Олдос коснулся плеча Мануэлы, она подняла взгляд и увидела выражение лица, которое заставило слезы вновь накатить на глаза.       — Мануэлита, поезжай, отдохни, — устало произнес он шепотом. — Ты вымоталась… как и все мы.       — Я не могу, — покачала головой она, утирая слезы. — Я не могу, знаю, трудно понять…       — Не трудно, — качнул головой Олдос. — Я знаю, ты переживаешь за него, но подумай о себе. Ты ему сейчас ничем не поможешь.       — Не могу! — упорно повторила Мануэла. — Мистер Сесил, я не усну, не впихну в себя ни единого кусочка пищи, ни глотка воды, я не могу ни сесть, ни лечь, ни встать, чтобы не было так…       — Больно, — закончил он. — Я знаю, Мануэлита. Знаю как никто.       Она вновь утерла слезы, не в силах объяснить ему, что не в состоянии перестать думать об Эндрю, перестать болеть за него душой каждое мгновение. Как она посмела бы сказать это вслух, учитывая все, что они оба знали о ней? Но Олдос отступил перед ее неутешным горем, как-то понял без слов, сел рядом, поставив локти на стол.       — Я тебя не гоню, — заметил он. — Оставайся у нас сколько захочешь, но я не могу смотреть на то, как ты себя изводишь. Мануэла… с Эндрю все будет хорошо. Это тяжелое испытание, но он его выдержит. Он все выдерживал до этой поры, и это выдержит. Я в него верю, и ты тоже должна.       Она покивала, глупо всхлипывая и ощущая, как от слез затылок будто наполнился горячей водой. Олдос склонил сочувственно голову, протянул руки, и она с готовностью прильнула лбом к его плечу, позволяя себе побыть слабой — еще более слабой — рядом с тем, кому о своей слабости можно было не лгать. Слезы выходили вместе с тяжестью и горечью, грубоватые поглаживания по плечам успокаивали. В столовую бесшумно проскользнула Элен, Мануэла почувствовала запах ее духов.       — Мануэлита, — эхом вздохнула она, стоило той поднять голову.       — Я в порядке, — с трудом вдохнула Мануэла, ощущая жгучий стыд.       Всем им было так же больно, а скорее всего еще больнее — и она не имела права перетягивать все одеяло на себя.       — Я… попрощаюсь с Эндрю, если он не спит, — решила она. — А после поеду домой. Постараюсь поспать.       — Мы можем постелить тебе здесь, — прошелестела Элен.       На лице матери Эндрю не было ни следа слез, и все же они как будто все время были внутри нее, в голосе, во взгляде, в дрожащем дыхании. Мануэла приказала себе собраться.       — Я хочу быть полезной, — решительно сказала она. — Отдохну, переоденусь во что-то более практичное и приеду с утра. Если я что-то могу сделать…       — Эндрю будет рад тебя видеть, — слабо улыбнулась Элен. — Ему всегда веселее, когда ты здесь.       Мануэла поднялась, оправив одежду, почти бессмысленно пытаясь привести себя в какой-то порядок — это было невозможно, такой раздрай царил у нее на душе.       — Хорошо, если ты будешь здесь, когда он придет в себя, — проронила Элен, погладив ее ободряюще по руке.       Она будто пыталась передать ей неким замысловатым шифром: мы хотели бы, чтоб ты была рядом с ним. «И я хотела бы этого!» — рвалось из Мануэлы, но она молчала, только смотрела во все глаза, словно пытаясь передать это одним взглядом. Элен поджала понимающе губы.       — Я знаю, между вами сейчас все непросто, — проговорила она шепотом, когда Олдос вышел из столовой. — Но ты хорошая девушка, Ману.       — Не хочу я быть хорошей, — ответила бесшумно она, стискивая зубы.       Те чувства, что рвали Мануэлу изнутри, того не стоили, а в целом мире никому не было никакого дела до того, насколько она хороша. Эту жертву она приносила только самой себе.       — Быть хорошей слишком сложно, миссис Сесил, — проронила она, сквозь пелену слез. — И мне кажется, я больше не могу.       И тогда Элен вдруг улыбнулась ей сквозь слезы и, протянув ладонь, погладила по щеке. И это прикосновение не было нежным, оно было ободряюще сильным, как опора, за которую можно схватиться.       — Тогда брось быть хорошей, Ману, — сказал она. — Будь собой.       

***

      

      На горизонте отцветал на редкость красивый ало-рыжий закат, когда Хантер почувствовала усталость. Каждый день теперь выматывал сильнее прежнего и она, сцепив зубы, покорно терпела этот один из многочисленных прощальных приветов своей зависимости. Все уже не будет как прежде, и она это знала.       После припадка, что случился с Сесилом, матч, разумеется, остановили, и все присутствующие жители поселка, кроме Мануэлы и Мэтьюза, невольно сбились в стаю. Что-то полагалось делать, а вместе было привычнее. Хантер, как и обещала, разделила досуг с Уэсли и Кэмероном, позволив им выбирать место, а от нечего делать к ним быстро подтянулись Иза, близнецы и Дэмс. Последнего Хантер держала в поле зрения, думая, что после матча он, как и планировал, поедет на точку, но Марлоу держался близ нее.       Грэг и Мэдли опоздали на матч, так что почти ничего не поняли, но за прошедшие часы, конечно, всю нехватку информации им восполнили Уоттс и Изабель.       Все коллективно стали пить за здоровье Сесила, даже Кэмерон, что было уж совсем ни в какие рамки. Хантер предусмотрительно воздержалась от алкоголя.       Они отдыхали в ресторанчике в Эл-Эй, каждый со своими мыслями. Хантер приглядывала за Дэмьеном и одновременно искала случая остаться наедине с Хорнером. Хотелось как следует обо всем перетереть без свидетелей, но повод не близился.       И когда мимо в очередной раз к курилке прошел Вудкастер, Хантер вспомнила кое-что, что могло помочь убить время. Поднявшись из-за стола, она бесшумно последовала за ним на террасу. Там стояла тишина, прерываемая только разговорами стоящих поодаль гостей и едва слышимым шумом океана, плескавшегося в нескольких метрах.       — Если ждешь, что я рассыплюсь в комплиментах, как хорошо ты выглядишь после рехаба, не дождешься, — заметил Грэг, когда она подошла и остановилась в метре от него, опершись на поручень.       — Нет, это у меня к тебе пара слов, — проронила она, и, видимо, тон получился таким выразительным, что Вудкастер бросил взгляд на нее и сразу напрягся.       Приосанился, размял шею и отвернулся вполоборота, делая вид, что предмет разговора его по меньшей мере не волнует. Хантер нарочно помолчала, прежде чем приступать к допросу, прямо как учил Бензли. Вкрадчиво и уверенно, чтобы сразу уничтожить всю внутреннюю броню собеседника.       — Грэг, ты помнишь, как я попросила тебя о встрече с отцом?       — Ну, — бросил он, беря из пачки новую сигарету и избегая смотреть на нее.       — Ты с меня тогда плату взял, — напомнила Хантер. — Помнишь?       — Дальше-то что? — фыркнул он. — Будем вспоминать каждый раз, когда я тебя поимел?       Она качнула головой и, подойдя, взяла сигарету из его рук. Затянулась медленно, нарочно затягивая паузу, словно удавку у него на шее. Грэг, будто чувствовал то же, ослабил машинально ворот на рубашке.       — Я кое-что вспомнила, пока была в рехабе. На вечеринке по поводу своего дня рождения ты и Уоттс говорили, будто бы Люк тогда сам послал тебя за мной. Это так?       — Ну, допустим, — пожал плечами Грэг и поджал губы. — Да, я тебя тогда на халяву развел. Плохой я. Это ты имеешь в виду? Я думал, ты уже поняла, что я за человек.       — Плевать я хотела на то, какой ты человек, и на то, что у нас было, — отчеканила Хантер, прищуренно поглядев в горизонт. — Меня беспокоит тот факт, что мне он об этом ничего не сказал.       Непонимающе нахмурив бровь, Вудкастер глянул на нее, кажется, только теперь поняв, что Хантер пришла с расспросами не по его душу. Он передернул плечом и вытащил из пачки новую сигарету, отчаявшись получить назад свою.       — Может, забыл? — предположил он равнодушно.       — Да, только слишком уж он явно отыгрывал удивление тем, что я существую.       Грэг покосился на нее, поджав губы.       — Могу его понять, — кашлянул он. — Я тоже до последнего отказывался в это верить…       Хантер как следует врезала ему по плечу и услышала приглушенное шипение.       — Ну, а сама-то что думаешь? — потерев плечо, простонал он. — На кой ему тебя обманывать?       Поглядев еще в одну точку, Хантер сделала то, что получалось у нее лучше всего — сложила все кусочки пазла в единую картину и рассмотрела ее.       — Я была нужна ему для чего-то, — вслух рассудила она. — Но не должна была об этом узнать.       — А я говорил Дэмсу, — усмехнулся Грэг невнятно из-за сигареты в зубах.       — Что? — ощетинилась Хантер.       — Что уж больно сладкую жизнь тебе тут выписал Ферлингер, — бросил Вудкастер, опершись о поручень.       Он окончательно потерял страх перед этим разговором, да еще и, похоже, почувствовал преимущество оттого, что знал заранее что-то, чем Люк не поделился с ней.       — Ну, я ведь его дочь, — заметила Хантер.       — А ты посмотри на его дочерей, — отозвался Вудкастер, сверкнув глазами.       Явно донельзя довольный тем, что в кои-то веки смекнул что-то быстрее нее.       — Ты устроилась слишком хорошо даже для них.