terra incognita

За несколько лет его отсутствия ничего не изменилось: всё тот же разросшийся куст гортензии у ржавых ворот, до которого даже домовым эльфам не было дела; заросшее кусачим плющом левое крыло особняка; иссушенный фонтан со статуей полуобнажённой нимфы, а снизу, едва заметно, — выскребенная ножичком надпись «Папа мама Барти», оставленная больше двадцати лет назад. Когда Барти был совсем маленьким и его бабушка была ещё жива, он слушал её тихие, хриплые истории о Блэках, родом из которых она была, и Краучах, одном из древнейших чистокровных родов, сохранившихся и по сей день. Тогда Барти ещё не понимал, что означали её слова, врезавшиеся в память и хранимые им на протяжении стольких лет: «Всё придёт в запустение, мальчик, как только ты оставишь этот дом». Должно быть, уже тогда она знала, что роскошный фамильный особняк превратится для него в тюрьму, и, только почувствовав свободу, Барти не захочет в него вернуться. Когда была жива бабушка, казалось, что солнце светило ярче, воздух был чище, а облака в небе принимали формы причудливых зверей. И только с её смертью, что иронично, всё погрузилось во тьму. Маленьким, Барти этого не понимал, думал, что запирать плачущего ребёнка в подвале с крысами — это нормально, что так делают со всеми непослушными детьми. Тогда Барти перестал плакать. Взрослея, он старался быть послушным и тихим, чтобы не доставлять проблем своему вечно занятому отцу; говорил беспокойной матери, лишь изредка поднимающейся с постели, что его всё устраивает, что ему не нужны шумные друзья, которые бы мешали отцу работать в своём кабинете. Едва слышный треск сигнальных чар вырвал Барти из размышлений. Он остановился на пороге, прислушиваясь к ощущениям. Почему-то он был не удивлён тому, что магия этого места теперь отвергала его. С того самого дня, как он покинул поместье, Барти будто всегда знал: вернётся он уже совсем чужим человеком. Он постучал в дверь скорее для приличия, чем из необходимости. Она отворилась с тихим, смутно знакомым скрипом, а на пороге оказалась крохотная эльфийка-домовуха, облачённая в потёртое чайное полотенце. Только увидев его, Винки тут же встрепенулась и радостно залепетала тонким голоском: — Сын хозяина вернуться! Хозяин ожидать вас! Винки скучать по сыну хозяина! — Я тоже скучал по тебе, Винки, — мягко произнёс Барти. Всё же в этом доме остался хоть кто-то, кто был рад его видеть. Винки отошла в сторону, открывая проход, и засеменила короткими ножками по мрачному коридору, освещённому лишь редкими немигающими свечами. Чувствуя подступающую к горлу тошноту, Барти потянулся за зажигалкой и принялся щёлкать крышкой. Несмотря на внешнюю ветхость, старый ковёр был вычищен, а на тумбах и зеркалах отсутствовали и малейшие следы пыли. Винки исправно служила семейству Краучей на протяжении нескольких десятилетий, и ни разу не подвела. Единственным её минусом, ещё по памяти Барти, была ненормальная для домовиков тяга к сливочному пиву. Однажды Барти даже решил провести эксперимент, вручив бедной Винки целых шесть бутылок, а после, когда икающая домовуха улеглась спать прямо посреди гостиной, ему пришлось искать экстренные антипохмельные чары, пока отец не вернулся с работы. Впоследствии наличие этих чар в арсенале заклинаний Барти неоднократно спасали их с Поттером задницы на старших курсах. Появившаяся было от нахлынувших воспоминаний улыбка моментально сошла с лица Барти, когда они подошли к двери, ведущей в кабинет отца. Последний раз щёлнув зажигалкой, Барти глубоко вздохнул и постучал. Дверь бесшумно отворилась. Кабинет за ней, казалось, ни капли не изменился. На одной из стен висели газетные вырезки с чёрно-белыми колдографиями, на которых отец пожимал руку министрам, скупо принимал поздравления, выступал на сцене под немые аплодисменты зрителей. Рядом висели почётные грамоты и благодарственные письма в строгих деревянных рамках, а рядом, на стеклянном стенде, стояли награды: кубки, медали, статуэтки и прочие заслуги. Там же стоял и массивный шкаф, заставленный фолиантами разной степени древности и уникальности — каждая из них стоила минимум под тысячу галлеонов. Ещё школьником Барти иногда таскал парочку-другую книг из его коллекции: тогда же ему пришлось освоить сложные и путанные чары, чтобы преодолеть защиту от воровства. В том, что отец недооценивал его способности, порой находились и свои плюсы. Другую стену украшали ветвистые рога лекротты, подаренные отцу лично Министром магии Андорры, с которым тот был в хороших отношениях. С момента его ухода с поста Главы отдела международного магического сотрудничества, Министерство Андорры, по словам Гарри, крайне неохотно отзывалось на все официальные запросы и служебные записки. Отсутствие окна в кабинете отца до сих пор оставалось для Барти загадкой. Сыграла ли в этом роль его параноидальность или, быть может, он не жаловал утренней зари — свидетельства сбитого режима и потраченного на разработку нового проекта времени? Барти не знал. Скорее, он был солидарен с собой из далёкого прошлого — с тем самым маленьким Барти, что до ужаса боялся замкнутых мрачных пространств. Кабинет без окон подавлял и пугал — в этом, вероятно, и крылся его настоящий замысел. Угнетение, что работало лучше всякого обезоруживающего заклинания. Барти понял это лишь спустя годы. Отец сидел в кожаном кресле подле мерно потрескивающего камина, и, держа в одной руке бокал с янтарной жидкостью, неотрывно следил за пламенем. В его волосах стало заметно больше седины, не портя при этом идеально прямого пробора. Усы также поседели, стали реже, но всё ещё оставались столь же ровными, словно подогнанными по линейке. Строгий серый костюм, казалось, и вовсе прижился на его теле, словно вторая кожа: по памяти Барти отец всегда ходил исключительно в деловом стиле даже дома. И вот теперь, спустя столько лет, даже оставив Министерство, Бартемиус Крауч-старший не изменял себе. И только на ногах вместо привычных лакированных ботинок были надеты серые тапочки. Какая прелесть. — Ты не особо торопился, — сухо поприветствовал его отец, отрываясь, наконец, от лицезрения камина, зрелища явно куда более интересного, чем сам Барти. — Присаживайся. Он указал рукой с бокалом на кресло напротив. Не без удивления Барти уловил блеск фамильного кольца Краучей, которое отец носил только по особым случаям: на официальных приёмах чистокровных семей или на международных магических заседаниях. Молча последовав указаниям, Барти сел в кресло и вновь взглянул на отца, теперь сканирующего его непроницаемым равнодушным взглядом. И всё же он постарел: на его суховатом худом лице проступили новые морщины, взгляд потускнел, как бывает с людьми пожилыми либо глубоко отчаявшимися. Барти готов был гиппогрифа съесть, но поставить на первый вариант. — Признаться, — заговорил отец бесцветным голосом спустя некоторое время их обоюдного молчания, — твоё письмо меня удивило. Неужели решил взяться за ум? Всё нутро Барти мгновенно напряглось, внутренности обдало холодом, и он из последних сил сдержался, чтобы не сжать руки в кулаки и клацнуть зубами, как какая-то вшивая собака. На помощь неожиданно пришла Винки, которая, словно почувствовав его настроение, поднесла ему бокал огневиски и, поклонившись, исчезла с тихим хлопком. Барти сделал один маленький глоток, чувствуя, как тепло степенно разливается по его телу, усмиряя поднявшуюся было вьюгу, и мысленно досчитал до десяти. Он и не заметил, как бешено колотилось его сердце всё это время. Не так давно ему исполнилось двадцать семь — достаточный возраст для того, чтобы вести себя по-взрослому. Как и девять лет — достаточный срок, чтобы найти в себе силы вернуться в место, которое он некогда считал домом. — Я хотел обсудить с тобой несколько важных моментов, отец, — сказал Барти. Голос звучал достаточно ровно, что можно было отнести к одному из самых ярких его достижений за последние годы. — Некоторые из них касаются будущего нашего рода. Глаза отца слегка расширились, он отставил бокал и вдруг усмехнулся. — Нашего? — переспросил он в притворном удивлении. Его карие глаза недобро блеснули, а кривая улыбка, исказившая его тонкие губы, не предвещала ничего хорошего. Барти напрягся. — Вспомнил, наконец, свою фамилию? Неужели ты думаешь, что до сих пор имеешь на неё право? Барти замер, его пальцы крепче сжали бокал. «Только бы не разбить», — возникла смутная мысль в его голове, единственная, державшая его на плаву. Нельзя. Нельзя поддаваться эмоциям. Он так долго откладывал, так долго бежал от этого разговора. Только не сейчас, когда Гарри на него надеется. Барти на мгновение прикрыл глаза. Фантастическая способность отца выводить его из себя всего лишь парой фраз, казалось, с годами только окрепла. — Хочешь ты того или нет, но во мне течёт твоя кровь, — сказал Барти. — Я единственный законный наследник Краучей. И я хотел бы, чтобы мы решили всё спокойно и по-взрослому. Наша семья до сих пор обладает местом в Визенгамоте по праву чистокровности, наша библиотека, я знаю, столь же обширна, что и библиотека Блэков. Мы могли бы… Отец усмехнулся, что заставило Барти тут же захлопнуть рот. Нехорошее предчувствие засосало у него под ложечкой. Отец скользнул по нему взглядом, словно оценивая, и широко улыбнулся, обнажая ряд белых ровных зубов. — О, так ты не знаешь? Скоро ты перестанешь быть единственным, — он вновь усмехнулся, — и законным наследником нашей семьи. Сердце глухо стукнулось о грудную клетку и заныло. Барти облизал вмиг пересохшие губы и хрипло спросил: — Как? — Усыновление, — пожал плечами отец, словно речь шла о погоде или итогах чемпионата по плюй-камням. — Осталась лишь пара формальностей, и вскоре общественность встретит моего преемника: Каспара Бартемиуса Крауча. О, не переживай, я не отвлёк бы тебя от твоих важных аврорских дел — извещение пришло бы совой через неделю. — Почему… почему именно сейчас? — едва слышно прошептал Барти, не веря собственным ушам. — Я стар, — просто ответил отец. — И не умею молодиться, как твой любимый министр. Хоть мальчику уже шестнадцать, он показался мне достаточно смышлённым. Американец, сирота, но говорит, как истинный британский аристократ. А главное — полностью разделяет мою позицию по отношению к нашему Правительству. Уверен, из него выйдет отличный наследник. Барти знал этот беспечный тон, который всегда задавал отец, стремясь как можно больнее уколоть его. Барти знал, что отец и сам переживал бурю эмоций, пусть и скрывая их с особой тщательностью. Отец не мог не переживать. Барти знал это. Знал. Знал! — Но почему ты не сказал мне? — получилось как-то скользко и жалко. Мерлин, как же Барти ненавидел себя за это. Почему он за столько лет так и не научился держать лицо? — Бартемиус, — отец склонил голову на бок, подперев щеку кулаком. — Ты столько лет пропадал на своей вшивой работёнке, начисто позабыв о своём, якобы, семейном долге, ты опозорил меня в глазах всей магической общественности, в конце концов, ты довёл собственную мать до самоубийства — и теперь спрашиваешь, почему я не оповестил тебя о своих делах? Не много ли ты о себе возомнил? Стекло треснуло в его руке, янтарная жидкость, вперемешку с кровью закапала на ковёр. Барти подскочил с кресла, сжимая кулаки, осколки бокала впивались в его ладонь, но боли он не чувствовал: её место заняла чистая ярость, столь сильная, что задрожали оконные стекла, взвился огонь в камине, зазвенели награды, одна за другой со стены попадали газетные вырезки и рамки, на книжных полках недовольно загудели защитные заклинания. Палочка сама собой скользнула ему в руку из кобуры, спрятанной под рукавом мантии. Что-то тёмное и страшное всколыхнулось в нём вместе с магией. Закостеневшая ненависть, которую он, казалось, уже давно похоронил глубоко в себе, вскинулась и разинула чёрную зубастую пасть. Заклинания, вычитанные им в Запретной секции, в древних полузабытых библиотеках, в засекреченных свитках из архива Аврората, закрутились у него на языке, готовые вот-вот вырваться наружу. Так просто — всего лишь одно проклятие, и никаких следов. Лишь одно слово — и отец уже никогда не посмеет насмехаться над ним, говорить эти лживые, неправильные слова. Каким-то чудом Барти уловил, как дрогнула рука отца, подхватившая бокал со столика. Как неровно дёрнулся его кадык. Его лицо, старческое, осунувшееся, не выражало ничего, ни единого признака беспокойства. Но осознание вдруг пришло неожиданно, полоснуло прямо по сердцу, словно шальное Секо: отец боялся его. Барти мог раздавить его голыми руками, без единого прикосновения к палочке, и отец ничего бы не смог ему противопоставить. Барти замер и, стряхнув с ладони осколки, забрался рукой в карман, нащупывая там зажигалку. Он перепробовал множество средств, чтобы справиться со своими приступами, изредка навещающими его в моменты глубокого эмоционального потрясения. Но ни дыхательные практики, ни карманные песочные часы, ни зачарованные каучуковые шарики не помогали ему так, как это случайное магловское устройство. Должно быть, в нём жило то самое знаменитое блэковское безумие, переданное по наследству от бабушки. Или, быть может, то было следствием его отношений с отцом. Барти не знал и, честно говоря, никогда бы не хотел узнать. Он не стал доставать зажигалку: ему хватило и простого прикосновения к холодному металлическому корпусу, чтобы почувствовать под ногами пол, вернуть себе дыхание и заставить сердце вновь биться в прежнем темпе. Кажется, он был на грани, чтобы совершить непоправимое. И ради чего? Из-за отца, который отказался от него годы назад? — Мама умерла из-за несчастного случая, — прохрипел он и закашлялся. Во рту совсем пересохло, а слова жги горло похлеще Адского пламени. — Я сожалею о её смерти, но в том не было ни капли моей вины. — Вздор! — воскликнул вдруг отец, кажется, также придя в себя. — Ты знаешь, что она принимала лечебные зелья на протяжении многих лет! Она точно знала дозировку. И лишь твой побег затуманил ей разум настолько, чтобы выпить лишний пузырёк снотворного! — Мой побег? — Барти отшатнулся от него. Волна истерического веселья захватила его, и он едва сумел сдержать смех. — Это же ты, папа, отказался от меня. Это ты, Мордред тебя раздери, всё это время ни во что меня ни ставил. Я хотел быть похожим на тебя, я хотел, чтобы ты, наконец, заметил меня, похвалил, оценил по достоинству все те усилия, что я прикладывал, чтобы стать лучшим! Нет, папа, — он перешёл на шипение, — тебе всегда было мало! Двенадцать сданных на отлично СОВ, лучшие результаты по ЖАБА, восторженные отзывы от каждого из преподавателей — и всё равно ты ни разу, ни разу не сказал, что горд мной! Вместо этого ты собирался отправить моего единственного друга прямиком в Азкабан. И за что? За то, что он решил наплевать на правила этого треклятого Турнира Трёх Волшебников и спасти меня? — С помощью тёмной магии! — выплюнул отец. Его пальцы подрагивали, плотно сжимая бокал. Спала, наконец, вся та напускная безмятежность — ох, кажется, Барти всё же умудрился его задеть. — Я годы положил на то, чтобы подвести под суд всех тёмных волшебников. И один из них, оказывается, затесался прямо под моим носом, выродок из семьи святош, который на досуге изучал запретные заклинания! — Которым я его научил, — добавил Барти, криво улыбаясь. Его слова подействовали лучше любой пощёчины. Отец замер, уставившись на Барти широко раскрытыми глазами. — Что ж, — проговорил он медленно. — Лучше бы Поттер не успел тогда. Да, действительно, было бы гораздо лучше, умри ты в тот день на Чёрном озере. Сердце Барти пропустило удар. Поразительно — оно будто напомнило о том, что ещё способно биться. Барти знал, что не погиб бы тогда, на своём последнем курсе в Хогвартсе. Он знал, что у Дамблдора были припрятаны козыри в рукаве, директор не допустил бы смерти ученика на Турнире, даже выйди всё из-под контроля. Отец не мог не быть в курсе мер предосторожности — тогда к чему были его слова? И почему Барти до сих пор — после стольких лет ненависти, отрицания и отрешённости — было не всё равно? — Ты не можешь так говорить, — выдавил он, чувствуя себя лет на двадцать младше, словно ребёнок в нём не вырос, а забился в самый дальний уголок сознания и теперь постучался крохотными кулачками в запертую подвальную дверь. — Почему же? — отец усмехнулся и достал из кармана палочку. — Я всегда чувствовал в тебе эту… — он слегка наклонился вперёд, впиваясь острым взглядом в Барти, — тьму. Двуличие. Желание лишить меня всего самого ценного. Жены, карьеры, поста министра… Он взмахнул палочкой, проговаривая манящие чары. С нижней полки шкафа вылетела знакомая газета с пожелтевшими страницами и плюхнулась прямо перед ногами Барти. На главной полосе «Ежедневного пророка» от 23 февраля 1997 года красовалась его колдография девятилетней давности. Растрёпанный, смущённый Барти, не понимающий, куда ему деть глаза. А чуть выше — кричащий заголовок: «ДЕТИ НЕ В ОТВЕТЕ ЗА ОШИБКИ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ. Сын кандидата в Министры собирается голосовать за его оппонента?» Не итоги соревнования, не блестящие результаты самого молодого чемпиона Турнира, не оплошности в организации, что, казалось бы, в первую очередь должно было попасть под прицел пера Риты Скитер, — нет, редакция поместила сюда именно его вымученное, перевёрнутое с ног на голову короткое интервью. Статья, которая никогда не должна была выйти. Слова отца, которые никогда не должны были быть сказаны. Барти явственно помнил тот день, когда в их отношениях с отцом была поставлена жирная чёрная точка. Вихрь в волосах, страшно выпученные глаза. И крик, в ответ на все его оправдания, надсадный и яростный: «Ты мне больше не сын! Нет у меня больше сына!» Семнадцатилетний Барти, который так сильно хотел разрыдаться, но не мог выдавить из себя и слезинки. Отец, за которым раз и на всегда захлопнулась дверь. Мать, которая так сильно любила обоих, что не смогла пережить их разрыва и ушла — навсегда. Двуличие? Барти невесело усмехнулся, отпихивая газету носком ботинка. За всей его выращенной рациональностью ненавистью всегда скрывалась потребность в столь малом: один добрый взгляд, мимолётная улыбка, скупая похвала, хотя бы толика человеческого, родительского тепла. — В том и проблема, — тихо произнёс Барти, — что твоём списке ценностей никогда не значилось моё имя. Усталость — от работы, переживаний, разговора — накатила на него тяжёлой, сводящей конечности волной, словно он оказался погребённым заживо лавиной. Разговор, который он так долго откладывал, о котором так долго думал, оказался пустой тратой времени. Отец так и не изменился, а Барти, несмотря на работу, новые знакомства и цели, так и не смог до конца повзрослеть. Барти вновь обвёл взглядом кабинет, мысленно прощаясь и с газетными вырезками, и с висящими на стене рогами, и с таинственными фолиантами — ничто из этого на самом деле никогда не имело значения. Он стал тем, кем являлся, во многом благодаря отцу. Быть может, если бы отец действительно любил его, обхаживал и баловал, то Барти никогда бы и не начал с остервенением закапываться в книги, изобретать заклинания, тренироваться до цветных кругов перед глазами. Въевшееся в подкорку стремление докопаться до самой сути, стать лучшим, показать себя — всё это, пусть и приобретя иные формы, теперь помогало ему в работе. У Барти были одни из самых высоких показателей раскрываемости в Аврорате, только теперь он не стремился впечатлить отца — нет, он из раза в раз показывал, на что способен, только одному человеку — самому себе. И даже так он всё равно почему-то отчаянно желал, пусть и не решался вернуться. Узнать, как поживает отец, уже давно отошедший от дел в Министерстве. Чем он занимается в свободное время? Продолжает ли посещать светские встречи чопорных аристократов? Отлавливает ли время от времени тёмных магов, забредающих на его территорию? Когда-то Барти услышал фразу, которой тогда не придал значения, но зачем-то сохранил в памяти: «Прошлое лучше оставить в прошлом». Если его отец сумел, так почему бы и ему не задушить ту детскую, глупую привязанность, которая никогда не приносила ничего, кроме боли? И от этой крохотной, но смелой мысли Барти вдруг сделалось так легко и свободно. Он посмотрел на отца и увидел в том лишь старого, озлобленного на мир человека, упёртого, свято верящего в правильность избранного им пути. И если он ещё с рождения Барти решил, что его сын — пустое место, то какой смысл что-то менять? Пытаться вернуть? Строить заново? — Я больше никогда сюда не вернусь, — сказал Барти и улыбнулся открывшемуся ему откровению. Его слова — не обещание, а констатация факта, простая и понятная. — Я не стану претендовать на наследство. И сделаю это не потому, что тебе так будет удобнее, а потому, что сам не вижу смысла. Единственное, я хотел бы, чтобы ты отдал одну вещь, которая, я уверен, всё ещё хранится у тебя. Отец приподнял одну бровь, намекая продолжить. Очевидно, что слова Барти никак его не тронули. — Оливково-чёрные министерские чернила, — ответил Барти. — О, ну конечно, — отец усмехнулся. — Знал, что за твоим приходом сюда скрывается какая-то цель. Дела семейные, конечно! Он зашёлся в хриплом, кашляющем смехе. На лице Барти не дрогнул ни один мускул. Пусть думает, что хочет. — Не знаю, что у вас там за дела с Элладой, — продолжил отец спустя минуту. — Но интереса мне до них, впрочем, нет никакого. Винки! Домовуха появилась перед ним с тихим хлопком и заозиралась большими, встревоженными глазами. — Неси сюда коробку с чернилами, которые я принёс из Министерства. И отдай их ему, — он небрежно махнул в сторону Барти и повернулся лицом к камину. — Можешь идти. Тебя тут больше ничто не держит. Винки, только услышав поручение, исчезла. Барти же, решив, что получить свои чернила он может и на пороге, молча развернулся и направился к выходу. Отворил дверь, замер на секунду, давая волю последнему проявлению слабины, но, услышав за спиной лишь потрескивание поленьев в камине, вышел. Почему-то он всё же надеялся услышать в свой адрес хоть какие-нибудь последние, прощальные слова. Барти потряс головой. Как там было? Прошлое — в прошлом? Пожалуй, такой расклад его полностью устраивал.