куда делась ася?

Алина оказалась в Москве достаточно быстро, чтобы за спиной не чувствовать тяжелого дыхания убийцы. То, что произошло в Белушке, навсегда изменило ее. Она была измотана, травмирована и обескровлена. Меньше всего ей хотелось думать о недавнем прошлом.  Но отбросить его было невозможно. Каждый раз, закрывая глаза, она оказывалась в холодном пермском лесу.  Оказавшись дома, журналистка обнаружила сгнившее яблоко. В холодильнике было шаром покати. Командировка, которая планировалась на пару недель, растянулась на несколько мучительных месяцев. Каждая детская смерть оставила шрам на душе Балабановой, а ее собственная —  физические раны. Она запоминала их имена «Ася», «Алена», «Нюра». И «Наташа». Алина чувствовала, как червяк-вины пожирает ее плоть изнутри. Если бы она была внимательнее, некоторых смертей можно было избежать.  Действуй, журналистка более расторопно, то узнала бы тайну, которую хранила Ася Дусманова. Балабанова рыскала по ящикам собственной кухни. Она лишь обнаружила бутылку сока, и три литра джина. Решив разобраться с едой после, журналистка достала свой ноутбук. Он стал хранилищем воспоминаний об ужасе, который пережил маленький пермский городок. Она методично отбивала мелодию симфонии по клавишам. Буквы обращались в слова, а те в предложения, которые выжигали на ее коже смерти и горе. Алина перенесла в текст все. Все, что было в ней. Знакомство с городком. Неудачный роман с подозреваемым. Дружбу с прекрасной школьницей. Спортивные банды. Смешную официантку. Суровую арендодательницу. Холод. Лес. Звезды. Кислые ягоды. Маньяка. Трупы девочек. Она не упомянула лишь свои сложные и запутанные, как уголовное дело, отношения со следователем из Москвы, хоть его имя и фигурировало не раз. И как только она поставила точку, закончилась не только история белушкинского маньяка Сергея Дусманова, убившего с десяток девушек, в том числе и собственную дочь, но и история журналистки Алины Балабановой. Она закончилась. 

«Отправить»

Девушка нажала кнопку. Зашла на кухню налила сок в стакан, после добавила джин и залпом выпила коктейль. Затем еще один. И еще один. Когда сок кончился, джин уже заходил чистым. До тех пор, пока от Алины Сергеевны Балабановой ничего совсем не осталось.  

***

Руневский пришел в себя спустя несколько дней. От Свечникова была сообщение:

«Молодец, герой. На новую звезду наработал. И на рыбалку тоже. Заканчивай и в Москву».

Хоть и в словах генерала было столько простоты и беззаботности, столько, сколько может позволить чиновник в погонах. Дел предстояло не мало: допросы, документация и суд. Было бы циничным сказать, что самая интересная часть расследования — само расследование, ведь лучшее уголовное дело —  это то, которые не было заведено.  В телефоне не было сообщений от нее. В больнице сказали, что журналистку выписали. По возращению в Белушку, Руневский отправился в дом Дианы Олеговны, но она лишь спокойно объявила, что девушка съехала. —  А передать ничего не просила? —  Нет, —  прокряхтела старуха: —  Вам надо было не шашни здесь крутить, а душегуба искать. Ироды, под носом ведь был. В голосе женщины была тоска. Несмотря на всю старческую сухость и жесткосердие, было видно, что даже она тяжело проживает происходящее.  В этот же день Александр Константинович отправился в участок. Дашкова от дела отстранили с формулировкой: «За халатность». Остальные оперативники и Нобель готовили документы. Войдя в общий кабинет, следователь заметил, как гул, стоящий в комнате в секунду, прекратился. Руневского смутило такое внимание. Сотрудники полиции все зааплодировали. Московский важняк определенно заслужил уважение местных ментов. В буквальном смысле, кровью и потом. —  Спасибо, но давайте вернемся к работе, —  произнес мужчина, уверенно скрывая смущение: —  он сказал что-нибудь? —  Молчит, —  ответил кто-то в толпе. —  Мы все по форме сделали: обыск, показания всех свидетелей. Даже подшили их, но этот пидорас молчит. Мы уже думали ну это его… Другой полицейский явно намекал на пытки. Конечно, этическая дилемма была: наказать убийцу по закону или по справедливости. К сожалению, не у всех и не всегда эти категории совпадают. Руневский был уверен, что местные захотят устроить самосуд. Понимал он это не один, поэтому в СИЗО были усиленны условия содержания подозреваемого. —  Дайте, мне все, что смогли накопать. Попробую выбить что-то. Уже в гостинице Руневский детальнейшее изучил дело. Нобель специально для него сделал пометки в данных судмедэкспертизы. Но пока у него на руках было лишь нападение на Алину и Асин дневник. Также на теле биллинг телефона Дусманова показал его присутствие там в момент убийства девочки. Следователю отчаянно нужна была явка с повинной. Потому что не косвенных доказательств было мало, а предполагаемых эпизодов больше двадцати. Он вспомнил про Кирилла Самохина. Он, вероятно, был сыном единственной выжившей. Если парень даст показания, то это будет еще один доказанный эпизод. Плюс Ася в дневнике писала о своем сводном брате. Если ДНК совпадет с Дусмановским, то это точно поможет в расследовании. Следователь вызвал его на следующий день по телефону, который заботливо оставила Алина.  Руневский был удивлен, что Кирилл привез с собой мать. Мария Самохина тряслась от ужаса. Первое, что она спросила: —  Это вы его поймали? —  ее голос дрожал. —  Не один, мне очень помогла девушка. Алина. Она к Вам приходила.  Ее глаза были стеклянными. Она посмотрела на Руневского. —  Он на нее тоже напал? Я читала… В разговор вступил Кирилл. Он весь был пропитан гневом и тревогой. —  Моя мама даст показания. Также как и я. От нас что-то еще требуется? Мы бы подписали, что с наших слов все записано верно. И вернулись бы домой. —  Кирюш, выйди пожалуйста, —  тихо произнесла мать парня. Он понимающе шагнул за дверь. Женщина набрала воздуха в легкие. Ее сильнее затрясло, а из глаз потекли слезы. —  Я была еще школьницей. Встречалась с Аркадием Петровым. Он ушел в армию, —  речь была обрывистой.  Каждое слово, которое произносила женщина, вызывало у нее нестерпимую боль. Руневский предложил ей воды.  —  А я возвращалась с дискотеки. Я училась на пятерки, хотела поступить в универ. Я не пила. Они все говорят, что я была пьяная. А я не пила. Вообще никогда. У меня дед алкоголик, я боюсь этого. Я на танцах подвернула ногу. И пошла домой.  Женщина закрыла лицо руками. Картины страшного прошлого рисовались перед ней. Она не могла переступить через себя. —  Мария, мне не понять, что вы испытали, но, рассказав, вы получите наказание для него… Она вытерла глаза краем рукава водолазки. —  Подъехала машина сзади. Я не обратила внимания. До дома оставалось несколько домов. Он схватил меня и потащил в машину. Кинул в багажник. Достал пистолет и приказал молчать. Потом он открыл его на трассе. Он… Он… Он… изнасиловал меня. И начал душить в… в процессе.. А я отключилась… Он наверное подумал, что я умерла. И бросил на трассе. Когда … Утром я встала, платье рванное, вся в крови. Я шла по трассе…  Там машина с какой-то семьей. Они остановились. Сказали, что надо в полицию. А я хотела домой. Бабушка сказала, что это позор и надо молчать. Потом я узнала, что беремена. Я хотела его вытравить, но бабушка сказала это грех. А потом вернулся Аркаша. Он избил меня, когда узнал, сказал, что я шлюха. —  Вы не пересекались с Дусмановым? —  Нет, но когда Аркаша бил меня он спрашивал: кто? Я сказала, что не помню. Если бы сказала Дусман, он бы пришел добить меня. —  Вы правильно сделали, —  Руневский, конечно, так не считал. Если Мария пришла раньше, то стольких бы убийств не было. Но он понимал, что женщину сломал этот ублюдок. —  Спасибо, а Кирилл его сын? —  Да, —  кротко произнесла она: —  я всю жизнь ненавидела его за то, что он сделал, но я думаю Бог наградил меня за боль Кириллом. Он мой смысл. На ее лице промелькнула кроткая материнская улыбка. Александр Константинович взял показания у Кирилла, Нобель собрал генный материал для экспертизы.  Дальше оставалось одно – признание Дусманова. Он хотел позвонить Алине и поделиться новостями, но та трубку не взяла.

***

Следователь шел по узким коридорам СИЗО. В комнате допроса сидел он. Крупный и злобный. Дусманов вальяжно расселся на стуле. —  Здрасте, товарищ важняк, —  промурлыкал маньяк. —  Сергей, добрый день.  После протокольных фраз Руневский сказал: —  Давай на ты. —  Давай. —  Смотри грозит ПЖ, у нас доказано 20 эпизодов, но ты можешь облегчить себе жизнь в тюрьме сотрудничая со следствием, —  Руневский врал. Дусманов рассмеялся. —  А нахуя мне тебе жизнь упрощать? У меня в любом случае вышак. Мне сейчас смысл че-то рассказывать? Я месяц по сижу вспомню что-то, да по лесам повезут кататься. Ты мне эту ментовскую хуйню не неси. —  Ты же понимаешь, что с твоим послужным списком тебе спокойно не сидеть… —  Дак ты меня не пугай. Меня на черную зону не отправят. И хуй я че тебе скажу. А знаешь скажу, ты мне девку свою приведи я ей и скажу.  Руневский готов был придушить его на месте. Но держался холоднокровно.  —  До завтра, Сергей, —  сказал следователь, вставая с кресла.  Подойдя к двери, мужчина решил пойти ва-банк. —  Знаешь мне, что интересно. У тебя также вставал, когда сестру душил, как и дочь? Так и вижу, как газеты об этом напишут. Дусманов подскочил.  —  Две женщины твоей крови. Наверное, тебе нравилась эта грязная фантазия, ублюдок. А когда Асю насиловал Иру представлял? Они же так похо… Крик подсудимого прервал: —  Я не трахал их! —  Ой, да не ври.  И тут Дусманов взвыл. —  Я не хотел их убивать. Руневский вернулся обратно в кресло. —  Так расскажи правду. Следователь включил диктофон. Устройство зашипело. Дусманов начал свою историю. —  Когда Ира снюхалась с Колоколом, я сказал ей заканчивать. Она сбежала с ним на лыжах кататься. Через месяц вернулась. Мы с ней поехали в Пермь. Я сказал бросить этого кончелыгу. Она отказалась. Сказала остановить машину. Вышла тупая пизда. Я за ней. Она ударила, я в ответ. Она кричала, что я ничтожество, как наш отец.  —  И ты начал ее душить? —  Чтобы не орала, а потом понял, что она начала умолять меня оставить ее. И мне понравилось, когда сука молит о пощаде.  После Руневский записал 31 эпизод насилия и убийств.  —  А жена твоя не замечала? —  спросил следователь. —  Катька? Так она дура дурой. Конченная. Дальше он жаловался на мать-стерву. Да и на всех женщин, что в жизни ему не угодили. Про выбитые зубы Руневский не спрашивал пусть этот символизм изучают психиатры. Но сам маньяк упомянул, что хранит их символ. —  Дак и вас я путал. То твоей этой журношлюхе звонил, пока дочку Столыпинскую мочил. Вообще газетчикам специально написал, чтоб тебя нахуй выпроводили. Дашков – долбоеб. Сам бы меня не раскрыл. А тут пришлось извращаться. Бульбу валить. Сестру его. Вообще у меня свое кладбище Карповичей, - кичился маньяк. – Батя их видел Ирку, единственный мужду возвращением и смертью. Ну кто алкашу поверит, а потом я его подтравил чуть-чуть, чтобы не взболтнул лишнего сука.  —  То есть ты убивал их, чтобы не нашли других? Умно. —  Нет. Чтобы не нашли меня. Но и остальные помогали. То Карамора надрищет и попробует сбежать. То бунт начнут.  Разговор тянулся часы. Следователь закурил. Он даже предложил сигарету Дусманову. Руневский действительно хотел задобрить его. Ведь сейчас ему предстояло узнать то, ради чего он приехал в Белушку: «куда делась Ася?» —  А Самохину ты не добил… Она дала показания. —  Вот шлюха старая, она же ничего не помнит. —  Это ты так думаешь. Дусманов задумался. Он реально не догадывался об этом. —  Это я Акакию рассказал, что она шалава. И всем приказал ее чморить. Хотел, чтобы глаза не мозолила, а сам подначивал узнать помнит ли она, чтобы помочь. Умная сука соврала. —  А у тебя сын от нее… —  Выблядок этот… Лучше бы она аборт сделала, иначе Ася… —  внезапно поток словесного поноса прекратился. Дусманов лишь тихо произнес: —  Вот сука. Как ты это ловко… Надо было тогда тебя завалить… —  Серег, ты все рассказал. Просто представь, твоя дочка где-то в темноте не упокоенная. Мать ее похоронить не может… Ты же сам понимаешь, что девчонка заслужила могилу. Она ведь твоя дочь.  По щеке Дусманова покатилась слеза. Пытаясь ее скрыть, он поспешно вытер ее ладонью. —  Ася была умной. И красивой. А я убил ее. —  еще одна слеза покатилась. Он впервые исповедовался кому-то в случившемся. —  Я изменял Кате. А она это увидела. Потом застукал в кабинете ее. Начала копать. И вскрыла это все. Потом эта поездка на дачу. Она никогда не любила там бывать. Там она мне сказала, что все знает. Я не знал, что именно. Но обвинение от, сука, родной дочери. Я сначала пытался отрицать. А она только говорила надо в полицию… Папа они тебе все простят. Я сказал, что она все выдумывает. Он сделал паузу и попросил воды. Сотрудник ему ее принес. Руневский был уверен, что в стакан плюнули, потому что ФСИНовец выглядел очень озлобленно. Оно и понятно, вода для убийцы женщин и детей.  —  Когда ее поймал по дороге в школу, она села в машину. Она поняла.  И спросила: «ты едешь меня убивать?» Мы молчали. Приехали на дачу. Она говорила, что спрятала все доказательства. И рассказала надежному человеку, где они.  Я кричал, просил ее отдать все мне и молчать. Но она не хотела. Она говорила, что я монстр. Что я ничтожество. А дальше я не помню. Я помню, как начал душить ее. Но она вырвалась и побежала к озеру. Я поймал ее. И начал топить, —  Дусманов рыдал.  —  А она прошептала "папа" и умерла. Мокрая, синяя. Я не мог ее выкинуть. Я поехал в старую шахту. Там в вагонетке спрятал ее. Потом, когда все ваши обыски дома прошли и меня не подозревали, я вывез все отбеливатели и растворил ее.  А кости ее я спрятал в коробке и закапал у озера. Там чуть подальше гамак у нас был. Она его любила. Рыдания Дусманова нельзя было остановить. Он кричал.  —  Похорони ее. Ей холодно.  

***

Екатерину Дусманову он видел до похорон лишь в момент поисков тела. Она показала, где висел старый гамак. До этого она не верила в вину мужа, но после того, как ей сообщили, что тело ее дочери нашли, Екатерина сломалась. От женщины ничего не осталось. Она стояла на краю пропасти-могилы. Ее дочь хоронили в закрытом гробе. Священник произнес последние слова над вырытой ямой.  Дусманова тряслась. Явно не от холода. Руневский заметил это. Казалось, она вот-вот рухнет.  Но сзади ее придерживал дородный Игнат. Таксиста всегда отличала улыбка, но даже он был мрачнее тучи.   Когда начали закапывать могилу, люди не расходились. Вместе с Асей они прощались с прошлой жизнью. Больше никогда не будет, как прежде. Они все читали огромный лонгрид «Снега», написанный Алиной и отредактированный ее коллегой. Там был расписан подвиг маленькой девочки Аси, которая пыталась спасти всех от монстра, несмотря на то, что он был ее отцом.  Куски земли падали на крышку гроба, глухо ударясь о нее. Внезапно Екатерина рванула вперед и закричала: —  Что вы делаете? Она же задохнется. Игнат не смог ее удержать, и женщина прыгнула в яму.  Она голыми руками откидывала клочья земли и рыдала: —  Асенька, я тут. Сейчас я тебя вытащу. Асюша, мама рядом.  Несколько парней спустились вниз, чтобы достать женщину. Она выбивалась и кричала, но они смогли вытянуть ее из могилы.  Екатерину в этот раз схватил Руневский. Она посмотрел в его глаза и показалось, что все в мире стало понятно. Женщина, едва шевеля губами, спросила: —  Она умерла? Руневский знал, что ему надо взять ответственность на себя и сказать матери о смерти ее дочери. —  Да. Дусманова выпрямилась. В ней проснулся доселе невидимый никому металл. Она подошла к рабочим. Взяла лопату и произнесла: —  Своего ребенка я похороню сама. Сильный поступок хрупкой женщины, которую все считали законченной дурой. Она оказалась той, кто возьмет на себя ответственность проститься со старым миром вместе с ребенком. Ее дочь убита ее мужем.  Весь город молча стоял и смотрел, как Екатерина Дусманова борется с промерзшей землей и лопатой. Казалось вокруг нее не люди, а статуи.  Она плакала, но бросала куски почвы на гроб, пока маленький холмик не кончился.  Жители Белушки плакали безмолвно, с уважением к горю. Дусманов коснулся почти каждой семьи, но разъярённая толпа не хотела разорвать жену убийцы. Они понимали, что она такая же жертва. Когда женщина закончила, она оставила лопату у могилы и пошла к выходу.  Люди расступились перед ней. Это был последний день Руневского в Белушке.

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

*

Феликс был вынужден вернуться в Россию. Его беспокоили слухи о происходившем в Москве. Даже прелесть лондонской жизни не могла уберечь его от участия в предотвращении трагедии. Сначала он думал, что ситуация пройдет сама собой, но коллеги и информаторы били тревогу. Ему действительно казалось, что ситуация не такая бесперспективная какой ее рисуют. Но дело обретало все более запутанный и запутанный оборот.  Он поднялся в простую московскую квартиру в хрущевке, которую нельзя было назвать богемной. Сначала он постучал, после позвонил в звонок, никто не открыл. Благо доверенные люди дали ему ключи. Он отворил дверь. В ноздри ударил затхлый запах. Он прошел сквозь кухню. Везде был бардак. Пыль летала прямо в воздухе. Окна тут не открывали неделями. Юсупов жеманно достал из желтого пиджака шелковый платок и прикрыл им нос. Осматривая кухню, он заметил, что в маленьком круглом аквариуме к верху ластами плавала золотая рыбка. —  Бедный Йося, —  в пустоту произнес главред. Он запнулся о стул, который перевернутым валялся на полу. Наконец преодолев полосу препятствий, он открыл дверь в комнату. В спальне царил аромат посильнее, чем на входе.  Окна были плотно затянуты блэк-аут шторами. А в углу на кровати валялось тело. Юсупов оцепенел. Он моментально открыл шторы. Московское солнце озарило комнату, но тело лежало не подвижно. Феликс медленно подбирался к алтарю-кровати.  Лицо Алины было не подвижно. Он наклонился чтобы почувствовать дыхание или пульс.  Сердце редактора пропускало удары.  —  АААААААААА Феликс отскочил. —  ААААААААААААААААААААААААААА —  Что ты орешь? —  протянул хриплый голос. —  А ты чего орешь? —  ответил Феликс таким же высоким тоном. —  Голова раскалывается… Надо покурить, —  предложила Алина. Она встала и плавающей походкой двинулась к Феликсу. Но, не дойдя до цели, девушка запнулась об одну из десятка пустых бутылок и угодила прямо в редактора. Теперь Юсупов рассмотрел, что на ней короткое мини и вчерашний макияж. —  Какой покурить? Тебе к огню нельзя, ты загоришься. Быстро в ванну. Приняв все анти-похмельные меры в отношении Балабановой, Феликс дожидался доставки кофе. Алина вышла из душа. Она была зеленая и еще хмельная. —  Откуда у тебя ключи? —  Твои родители дали. Алина, так нельзя! Мало того, что… Балабанова рыскала по ящикам кухни в поисках чего-то.  —  Ты все выкинул? —  спросила она со злостью и наездом. Юсупов закатил глаза. Он будто не с 23-летней журналисткой общался, а с малым ребенком, который ищет конфеты в момент приступа диатеза. Он с интонацией заправской совковой училки произнес: —  На работу ты забила. На семью забила. Ты на себя забила. Алина, прошло три месяца. Это не дело. У тебя запой. У тебя ПТСР. Алина закурила. —  Ты не был там. —  Не был, —  с грустью произнес Юсупов, после добавил: —  и очень сожалею, что ты через это прошла. Но нужно двигаться дальше. Просто… Просто прими мою помощь… Балабанова закатила глаза. Эту же дичь ей втирала мать. Ни в каком она не в запое. Она просто отрывается за юность, которую провела за учебниками. Она же не алкаш, который бухает в одиночестве. Алина культурно напивалась в клубах Москвы. Это другое. В ее голове. — Давай, кое-куда съездим? И я от тебя отстану. Она согласилась. Натянув тренники и солнечные очки, она села в машину. Юсупов ей что-то вещал про редакцию, но Алине было неинтересно, и она заснула. Очнулась она уже в глубоком Подмосковье. Они ехали по какой-то проселочной дороге. На Балабанову накинулись волки-воспоминания. Они кусали ее, заставляя вспомнить озеро и лес в Белушке. Алина начала паниковать.  —  Куда ты едешь? Он там! Он нас убьёт. Возвращайся. Это была форменная истерика.  Юсупов пытался ее успокоить: —  Алина, там тебе помогут. Тише! Там никого нет. Она пыталась выхватить руль. Но Юсупов, несмотря на хилую комплекцию, отбился. Устав от истерики и попыток спастись, Алина молча рыдала. И борматала: —  Он убьет нас, как Наташу. Как Наташу. Он там.

***

Журналистка и редактор оказались в каком-то загородном комплексе. Модные домики в стиле хай-тек. На входе их встретила милая девушка.  —  Здравствуйте, Феликс. —  Анастасия, —  он кивнул. —  Это Алина. Я вам про нее рассказывал. Ей нужна помощь. Балабанова осматривала территорию. Это было больше похоже на локацию «Содержанок», чем на рехаб.  —  Алина, здравствуйте! Меня зовут Анастасия. Я психотерапевт и заместитель главного врача нашей клиники.  —  Здрасьте, —  сухо проговорила девушка. —  Алина, мы с Феликсом хотим вам помочь. Но без вас и вашего согласия это никак не получится.  Журналистка закинула волосы за ухо и быстро протараторила: —  Мне? Помочь? Феликс панику разводит! Со мной все ок! Реально. Юсупов решил применить психологический прием, который любой бы специалист посчитал кощунством, но на то он журналист, а не психолог. —  А истерика в лесу? Я тебя назад не повезу. Алина вспомнила тот опоясывающий ужас. Балабанова поняла, что уязвима перед Дусмановым, перед лесом, перед Белушкой. Она набрала воздуха в грудь. По щекам побежали реки слез. —  Я о…-о…-остаюсь… Это был первый шаг к победе над маньяком, поселившемся у нее в голове.

***

Летним днем Алина сидела в кабинете терапевта. За полгода поход сюда был сродни поездкой в лифте — обыденностью. —  Ну что, Алина Сергеевна, время возвращаться. Прогресс за полгода очаровательный. Нет тяги к алкоголю… —  Потому что вовремя пресекли, —  дополнила Балабанова. —  Не только. Ваши усилия тут тоже немаловажны. Психологическая устойчивость повысилась. Но тут среда, сами понимаете, стерильная, но сессии показали, что острая фаза ПТСР пройдена, осталась поддерживающая терапия уже в Москве. Поздравляю! —  закончила врач. Выйдя из кабинета, Алина дошла до палаты. Там все ее вещи были собраны. Она взяла чемодан. Родители и Юсупов постоянно привозили ей что-то, поэтому заехала она без трусов, а съезжала вместе с увесистым фикусом. Внизу ждал Феликс под летним солнцем. С цветами, в костюме. —  Ура! Свобода от алкогольного рабства! —  громогласно заявил он: —  это отважным борцам за независимость. Он протянул букет лилий. Они были желтыми, теплыми и яркими, как солнце. Но Алина любила белые: холодные как снег. В последний раз Руневский дарил их ей там. Она часто во время лечения возвращалась мыслями к нему.  —  Ну что, домой? —  Домой, —  сказала Алина другу. Она обернулась к лечащему врачу и произнесла: —  До свидания! —  Надеюсь, прощайте, Алина! —  Прощайте!   Оказавшись в Москве, она не узнала свою берлогу. Везде было чисто. Мебель обновлена. Везде весели фотографии с друзьями. На кухне красовался новый аквариум, а в нем золотая рыбка. —  Это? —  спросила Алина. —  Да, это Йося версия 2.0. Нужен же тебе еще один экстравагантный друг в мое отсутствие, —  сказал Юсупов. — Ну, тогда это не Йося, а Феликс. —  Мне льстит. Ну, давай, обустраивайся. В понедельник на работу! Алина помялась, но перехватила редактора в прихожей. Она в руках держала небольшую кипу бумаг.  —  Феликс, подожди. Мужчина вопросительно вскинул бровь.  —  Я пока… пока… пока лечилась написала статью. Про алкоголизм и ПТСР. Это не исповедь, ты не подумай. Там и комментарии врачей, и даже история военного. Хотя ты знаешь мой пацифизм. Посмотри, пожалуйста, для меня это важно.  Главред одобрительно улыбнулся. Он вскинул рыжую челку на бок и по-кошачьи промурлыкал от удовольствия: —  Узнаю старую Алинку! Обязательно прочитаю. В выпуск войдет. Балабанова переступила с носка на пятку. —  Ну что ты мнешься? Журналистка стыдливо потупила глаза в пол. Она не знала, как сказать. —  Я не хочу больше работать в криминале и расследованиях. Я хочу писать про кино и книги. Да богемно, но я клянусь буду ходить на все пресс-показы. И пить не буду! Юсупов рассмеялся. Алина недоумевала, что такого смешного она произнесла. —  Милая, главное не полит. разборы, а то нас закроют к чертовой матери! В понедельник обсудим, богема. Он уже уходил, как внезапно остановился. —  Не знаю, ошибка это или нет. Твоя мама не рискнула поставить в рамку, но я решил, что тебе стоит отдать. В общем вот.  Юсупов протянул конверт. И исчез. Алина дрожащими руками вскрыла бумага. Первой она нашла записку.

«Алина, мы мало говорим о Вас тебе, но ты сделала для меня и для нас всех слишком много. У тебя тут было слишком мало счастливых моментов. Но на этой фотографии ты светишься. Пусть этот момент будет запечатлен навсегда. А сделал ее человек, который дорожил тобой и которым дорожила ты, я думаю. Наташа была бы рада, если бы у тебя была ее фотография.

Мы читали статью. Спасибо.

Дима»

Она вспомнила беглый взгляд мальчишки. Данко видимо посчитал своим джентельменским долгом отправить эти слова. Юноша сам сделал немало для дела, но этот шаг помог Алине. Помог не нарушить тот хрупкий баланс души. В клинике с психотерапевтом они много обсуждали, что в Белушке не было светлых моментов, но потом она вспоминала шаньги Дианы Олеговны, ее день рождения, посиделки с Наташей и Сашу. По щеке покатилась аккуратная слеза. Но это была не слеза ужаса и горя. А светлой печали. Она скучала по девчушке с озорной улыбкой. Алина думала, что там портрет Столыпиной, но оказалась неправа. На фотографии, через балконную стеклянную раму, она была в черном платье. Девушка сидела на перилах балкона, рядом с ней с сигаретой в руках был Руневский. Другая его ладонь нежно накрывала Алинину. Они смотрели на небо, курили и разговаривали. Данко был прав: в тот момент она была абсолютно счастлива. И тут Балабанова прозрела. Она набрала номер телефона.  

***

Несмотря на солнце, июль был прохладным. Алина топала проселочной дороге в сапогах на манер тех, что носили профессиональные наездники. Она выглядела как английская леди по запросу стиль преппи в Пинтерест. Да это было не очень аутентично для деревни в Тверской области. Но еще вчера она вернулась из гламурного рехаба, потому не обязана сочетаться с глушью.  Перед ней встал лес. Она попятилась. Алина испугалась, но девушка знала, что шаг в чащу – шаг к счастью. Девушка захотела развернуться и уйти. Но ноги сделали все сами. Она шла по лесу и каждый раз оборачивалась. Балабанова знала, что никто не поджидает ее за сосной, но этот страх из недр белушкинского леса все еще жил в ней. Девушка уверила, что цель того стоит. Наконец-то лес кончился. Перед ней открылся берег реки. Слегка припорошенный песком. На берегу. В мягкой белой рубашке сидел мужчина. Его спина была натянута как струна. Он ловил рыбу. Он тоже выглядел не естественно для рыбалки. В рубашке и военных брюках. Еще и эта осанка заправского танцора Большого.  Но Алина это меньше всего смущало. Она тихо подошла. Мужчина заметил ее ровно в момент, когда девушка приземлялась возле него. —  Клюет? —  Ну так. Откуда ты… —  Свечников.  Они молчали. Тишина была непривычная. В воздухе вместо кислорода была недосказанность. —  Читал статью… Захватывающе, —  попытался завязать разговор следователь. —  Спасибо… И тишина. Оба они уставились на поплавок. Через пару секунд Алина начала. —  Прости, что так получилось… —  она боялась, что, узнав правду, он от нее откажется: —  я была... в реабилитационном центре... у меня был запой… Руневский взглянул на нее. В его глазах не было обиды или злости, а только сожаление. —  Прости, если бы я… —  Ты спас меня. Нет никаких если, - сказала Алина: —  есть только настоящее. Александр улыбнулся. Он видел в ней свое прошлое, настоящее и будущее. Будто не было ничего страшного, что пережили они вдвоем. Он смотрел на ее длинные ресница. Белоснежную кожу. Девушка же пыталась запомнить каждую морщинку. —  А в настоящем хочу, чтобы были Алина и Саша и ничего больше, —  сбивчиво сказала журналистка и покраснела в ожидании ответа. —  Знаешь, и в настоящем, и в будущем — я люблю тебя. Он наклонился к ней и поцеловал ее. Алина ответила ему. И не нужны были больше слова. Поплавок резко задергался, но горе-рыбакам было все равно.   Ведь в настоящем есть только Алина и Саша. И больше ничего.