Cosa Nostra

Умереть за любовь не сложно. Сложно найти любовь, за которую стоит умереть.

      Подходя ближе к машине, омега замечает, что никто никого не покусал. Долоре спокойно общается с Чонгуком, если судить по непринуждённому виду альфы. Тот иногда улыбается, видимо Эспозито пускает свои шуточки. Хочется, чтобы Чон нашёл общий язык с окружением Конти.       С территории поместья выезжает около пяти автомобилей, стройным рядом они двигаются в одном направлении. Чонгук сжимает ладонь омеги в своей, но это больше для себя, ведь, как бы то ни было, он действительно нервничает. Это важный день не только для Коза Ностры, но и для них. Краем уха Чон слышал о том, что законы будут изменены, как и состав Совета. Если Совет менялся с каждым Доном, то Омерта не подвергалась изменениям на протяжении более ста лет. С момента основания Коза Ностры она оставалась такой же. Не все могут адекватно принять это.       Однако Гаспаро выглядит спокойным. Он не трясёт ногой, не ковыряет пальцы или нервно кусает губы. Омега следит за пейзажем, мельтешащим за окном машины, и расслабленно поглаживает большим пальцем ладонь Чонгука.       — Ты не беспокоишься о том, как всё пройдёт?       Конти поворачивает голову в сторону альфы и мягко улыбается.       — На самом деле, нет. Не вижу смысла беспокоиться о том, что ещё не произошло.       Чонгук кивает, делая вид, что понимает, но нет. Он, конечно, не будет страшить Гаспаро своими мыслями. Может быть, когда они вернутся, то обсудят это. Сейчас нужно сосредоточиться на происходящем. Он натягивает на лицо чёрную маску и готовится к сегодняшнему вечеру.       Процессия, наконец, достигает города. Погода сегодня не просто чудесная. Палермское солнце не щадит в середине лета никого: печёт и ярко освещает крыши строений и домов. Ни облачка на небе. Чонгук заглядывается на золотистые стены, блики лучей, отражающихся в окнах, туристов и местных, гуляющих в самый пик жары. Наверное, он бы спарился через десять минут, находясь без защиты в виде кондиционера.       Место, в котором запланировано назначение Гаспаро, отличается своей закрытостью. Чонгук знает, насколько дорого обошлось сие мероприятие. Конти никогда не заикался о финансах, ему не нужно было, чтобы Чон оплачивал всё, омега и сам бывало платил за них в ресторанах или за доставку еды. Чонгук понимал, что Гаспаро из обеспеченной семьи, об этом говорили и одежда омеги, и его беспечное отношение ко многим вещам, да и сам он иногда упоминал свои поездки в другие страны. Но увидеть и осознать то, насколько богата семья Конти, совершенно иное. Едва завидев виллу, что забронирована для назначения, у альфы второй раз за день падает челюсть. Процессия въезжает на закрытую территорию, окруженную зеленью, останавливаясь одна за другой. Весь экстерьер виллы выполнен в сдержанном бежевом цвете, небольшие французские балконы с кованными перилами так и просят, чтобы на них завтракали, попивая чашку кофе. Две широкие округлые лестницы ведут к самому входу виллы, расширяясь к верху и пропуская к внушительным дверям. Чонгук даже боится представить, что есть внутри.       Вылезая из машины и открывая дверь Гаспаро, Чон оглядывается. Он знает, что здесь достаточно много охраны, но проверка не будет лишней. Недалеко от виллы стоит ещё один дом, видимо, для тех, кто ухаживает за ней. Не замечая ничего подозрительного, Чонгук занимает место справа от Конти и направляется за ним к правой лестнице. Людей так много, что Чон не успевает следить за всем и каждым, кто подходит к омеге. Десятки альф и омег поздравляют Дона, пожимают его руки, обнимают, а особо настойчивые пытаются увести в сторону, но Чонгук не позволяет. Он мягко, но с напором отодвигает чужие ладони от Гаспаро, получая от Конти быструю улыбку.       Перед входом на виллу под белыми зонтами стоят столы с закусками, шампанским в ведерках со льдом и несколькими напитками на выбор. Пока ещё не все добрались до места назначения, поэтому люди собираются в небольшие группы, обсуждая личные — и не только — темы.       Чонгук далёк от этого мира. Настолько, насколько возможно. Ранее он не бывал на подобных мероприятиях, и видеть чиновников, богатейших людей не только Италии, но и соседних стран, довольно странно. Раньше он только слышал их имена и видел какие-то новостные статьи в интернете. Как бы ни силился Чон почувствовать себя хоть немного комфортно, альфа напряжён. Ни на шаг не отходит от Гаспаро, следует за ним слепым щенком, в то же время омега ведёт себя раскрепощенно. Он с улыбкой приветствует гостей на своём торжестве, изредка сам подходит к кому-то. Чонгук даже не вслушивается в их разговоры, для него там нет ничего важного. Из-за того, насколько обеспокоен Чон, он ощущает, что потеет сильнее, чем от жары.       Всего через десять минут они, наконец, достигают входа в виллу. Высокие дверцы открываются перед ними, как по заказу, и пропускают их в невероятно огромный зал. Потолки высотой четыре с половиной метра давят на Чона, указывают ему, насколько тот мал по сравнению с тем могуществом, что сосредоточено в руках его омеги. Чонгук не жалуется и не обижается на подобное, изначально понимал, на что идёт. Тем не менее размеры комнаты поражают.       Внутри оказывается ещё больше людей. Они бесконечным потоком пролетают мимо Гаспаро и Чонгука, столько лести и восторженных слов капитан не слышал никогда. Десятки лиц сменяют друг друга, не отпечатываясь в памяти. Дон обходит зал за несколько минут, успевает принять поздравления и ответить на них, поблагодарить, даже если не совсем искренне.       В углу зала небольшой оркестр играет классическую музыку, которая пускает мурашки по телу Чонгука. Лунная соната создаёт в голове Чона какофонию из воспоминаний. Кажется, даже становится трудно дышать, но капитан не позволяет панике затопить его разум. Альфа не думал, что это будет настолько тяжело.       Гаспаро подходит ближе к консильери и кивает Граво, безмолвно прося приглядеть за капитаном. Омега оставляет Чонгука рядом с широкой лестницей. Конти берёт из рук Гуалтиеро микрофон и поднимается на широкую лестницу с выступом, чтобы всем было его видно. Рядом уже стоит небольшой столик со всем необходимым. Спустя всего пять минут люди, стоявшие на улице, забредают один за другим в помещение.       Омега оглядывает толпу, что сбивается вокруг него, чтобы поприветствовать нового Дона. Конти не забывает несильно поклониться всем присутствующим. Он тихо прокашливается и подносит микрофон к губам.       — Рад вас видеть в этом замечательном месте, — Гаспаро снова растягивает губы в улыбке. Он действительно рад, что стоит здесь. Предвкушение бегает по венам, согревая кровь. — Сегодня поистине знаменательный день. Не только я представлюсь для вас впервые, но и Совет, — краем глаза Конти замечает Лудвико, что свистит и кричит, поднимая большие пальцы вверх. Смешок невольно срывается с губ Гаспаро. — Спасибо за поддержку, Лудвико. Итак, думаю, пора приступить к той части, ради которой мы собрались здесь. Много лет назад я дал клятву, как Капо Бастоне, а сегодня я здесь для того, чтобы представиться по-новому и дать вам новую клятву.       Граво поднимется по лестнице к Гаспаро, чтобы помочь. Он всё ещё является консильери. Гуалтиеро берёт со стола небольшую книжку, представляющую из себя не только законы, но и все предписания Коза Ностры. Омерта. Как много всего в этом слове для Коза Ностры и её солдат. Рядом уже лежит фамильный кинжал семьи Конти. Граво хватает и его, положив между страниц Омерты. Он встаёт недалеко от Дона, по левую руку.       Гаспаро, не отвлекаясь, начинает.       — Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь быть верным вам и Коза Ностре. Клянусь соблюдать все законы Омерты и чтить традиции, созданные нашими предками. Клянусь защищать каждого из вас и молиться за вас и ваши семьи. Клянусь честно судить и наказывать тех, кто нарушит законы. Клянусь быть для вас поддержкой и помощью, тем, к кому вы в первую очередь обратитесь. Клянусь быть щедрым и преданным каждому из вас. Клянусь быть верным себе и своему выбору, — Гаспаро хватает в правую руку кинжал, проводит острым лезвием по левой ладони, разрезая кожу и пуская кровь. Приложив рану к страницам Омерты, Гаспаро продолжает. — Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь служить Коза Ностре и её членам в любое время суток. Клянусь никогда не опаздывать на важные для Коза Ностры и её членов встречи. Клянусь уважительно и почтительно обращаться с жёнами и мужьями каждого члена Коза Ностры. Клянусь делать всё для Коза Ностры и достижения её целей. Клянусь, что скорее умру, чем предам Коза Ностру и её членов. Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь соблюдать перечисленные мною выше законы Омерты, и готов принять любое наказание при их нарушении.       Как только омега заканчивает клятву, по залу расползаются хлопки рук. Он благодарно кивает присутствующим и разрешает Граво наспех перевязать его ладонь. Гаспаро поворачивает голову и смотрит на Чонгука, который обеспокоенно кусает губы и держится, чтобы не подойти. Конти улыбается ему мягко, нежно, даёт понять, что всё хорошо и повода для переживаний нет. Чонгук кивает и убирает руки назад, сцепив их за спиной. Через минуту на лестнице Конти вновь остается один. Омега снова кланяется, принимая поздравления.       — Теперь настала очередь другим покрасоваться перед вами, — тихий хриплый смех распространяется по залу вместе с чужими смешками. — Новый состав Совета подбирался мною тщательно и с целью защиты вас и Коза Ностры. Каждый из них заслуживает своё место, и я рад сообщить вам о тех, кто будет заботиться о вас вместе со мной, — Гаспаро многозначительно замолчал, чтобы всё же сохранить некую интригу. — Прошу поприветствовать Коза Ностру и её соратников. Лудвико Росси.       Капо не может сдержать победный клич, хоть это и не выигранное место. Он вприпрыжку добегает до сцены, со всех сил обнимает Гаспаро, поднимая того над полом, и встаёт чуть в отдалении. Лудвико картинно смахивает слезу с глаза, но его широкая улыбка выдаёт его с потрохами. Конти закатывает глаза от наигранности, но губы сами по себе расползаются по его лицу.       — Дулиайло Ганно.       Ганно не сдерживает усмешки и медленно, в какой-то степени вальяжно поднимается по лестнице, не сводя взгляда с Гаспаро. Конти слегка приподнимает уголок губ и возвращается к своему делу.       — Алберто Дель Боско.       Мужчина поднимается быстро и встаёт рядом с Дулиайло. Перед оглашением последнего Капо, входящего в Совет, Гаспаро глубоко вздыхает.       — И Граво Гуалтиеро.       Альфа кивает Чонгуку, отходя от него, и занимает своё место среди остальных. Больше всего удивления читается на лице Ганно. Он растерянно хлопает ресницами и смотрит то на Граво, то на Гаспаро.       — Как вы знаете, ранее Граво Гуалтиеро занимал пост консильери. Отныне это место займёт Долоре Эспозито.       Чонгук дёргается, когда рядом с ним из ниоткуда возникает Долоре. Тот, дёрнув бровью, обходит Чона, чтобы подойти ближе к Дону.       — В дальнейшем будет избранно ещё два Капо, чтобы нагрузка с каждой территории была равномерной. В связи с последними событиями, о которых, я думаю, все осведомлены, Масо Де Лука и Жакоб Кусто объявлены предателями Коза Ностры и понесли заслуженное наказание. С этого дня территории Жакоба Кусто принадлежат Граво Гуалтиеро, а то, что считалось территориями Масо Де Лука, временно переходит под покровительство Лудвико Росси. Прошу любить их и жаловать.       Гаспаро ждёт, пока гости, аплодировавшие новому составу Совета, закончат и создадут тишину. Каждый Капо по очереди подходит к Дону с целью дать новую клятву. На крови, как и он сам. Менять это он никогда не станет, это та традиция, которая не потеряет своей актуальности. Да и смотрится весьма эпично, так что да, Гаспаро она нравится. Когда с официальным приветствием покончено, Конти отпускает всех отпраздновать его назначение. Теперь он официально Дон Коза Ностры.       Раньше омега думал, что, как только займет свое заслуженное место, всё изменится. На деле он не ощущает перемен. Снова люди, делающие вид, что чрезвычайно за него рады, десятки наигранных улыбок. Гаспаро не чувствует ничего радостного. Единственное, чего ему по-настоящему хочется — схватить Чонгука и уехать отсюда. Но ещё не все дела сделаны.       По залу разносится стук ножа о бокал, притягивающий внимание всех, кто его услышал. По лестнице медленно поднимается Лудвико с бокалом и ножом в одной руке и микрофоном в другой. Гаспаро непонимающе хмурится и подходит ближе, хоть это и ни к чему. Обычно Росси увлекается столом с закусками и утащить его оттуда можно лишь тогда, когда всё вкусное там закончится. В этот раз Капо нервно улыбается омеге и прочищает горло прежде, чем заговорить.       — Раз-раз, слышно? — по залу разносится хриплый голос альфы, слышится, насколько он дрожит, хоть Росси и пытается сосредоточиться. — Гаспаро, — наконец, до омеги доходит, с какой целью Лудвико решил отвлечься от своего любимого дела. Омега поражённо поднимает брови и прикрывает часть лица ладонью. — Я знаю тебя так давно, что считаю тебя и своим сыном, Америго знал это и никогда не препятствовал нашему общению. Думаю, он и сейчас не был бы против того, что я хочу сказать. И он, и Лиён согласились бы со мной, — Росси грузно выдыхает, поднимая глаза наверх. — Я очень горжусь тобой, мой мальчик. Ты стал таким взрослым, умным и сильным, что я просто не могу перестать тобой восхищаться. Твой зио всегда будет рядом с тобой, у тебя есть место, куда ты сможешь прийти. Рад служить Вам и Коза Ностре.       Лудвико низко кланяется, отдавая уважение корням Гаспаро, и, разливая немного шампанского на ковер, смеется с выражения лица омеги. Он спускается к Конти, по пути отдавая всё, что у него есть в руках, мимо проходящему официанту, и заключает застывшего омегу в свои объятия. Альфа знает, что Гаспаро ненавидит публичные проявления чувств и привязанности, что его учили этому всю его сознательную жизнь. Но вместе с тем знает, как иногда Гаспаро в этом нуждается.       Конти, вдыхая привычный аромат зио, который не менялся никогда, ощущает себя ребенком, которого обняли родители, когда он ушиб колено. И он не может проявить к Лудвико неуважения и тянется руками к нему, прижимаясь ближе. Да, его матери и отца больше нет с ним. Да, ему нестерпимо больно от этого, и иногда хочется кричать от несправедливости. Вряд ли Гаспаро сможет привыкнуть к тому, что огромная часть его сердца больше не с ним. Но у него и правда всегда есть зио. Не кровный, не родственник, не друг. А нечто большее. Его семья, его поддержка. Всё-таки возможность иметь семью, которая тебя искренне любит, — привилегия, доступная не всем.       — Ну всё, хватит сопли жевать, лучше попробуй те бутерброды с хамоном, такая вкуснятина.       Лудвико отстраняется от Гаспаро, поворачивая голову к столам и незаметно стирая слёзы с лица. Омега смеётся, Росси как всегда. Ничего не меняется.       Конти заламывает брови, глядя на зио. Он всегда относился к Гаспаро по-особенному. Раньше омега очень хотел, чтобы именно Лудвико был его отцом. Омега так сильно ненавидел Америго, что не мог смириться с тем, как много было у него, и как мало было у Лудвико. Со смертью отца и вся та ненависть ушла. Конечно, она вызвала много эмоций, в большей степени отрицательных. Но со временем буря утихла, желание навредить или сделать что-то на зло — тоже. Росси хоть и важный человек в жизни Конти, однако и у него есть свои тайны и проблемы, о которых Гаспаро не знает. Жизнь часто бывает несправедлива, и только человеку решать, что с этим делать, — смириться и жить дальше или надолго увязнуть в жалости к себе, страху, что всё повторится и злости на весь мир.       Да, Гаспаро любит Лудвико как близкого человека, тем не менее мысль, что Америго — его отец, уже не отвратительна. Конти воспринимает это фактом, без сожаления.       Вечер продолжается. Гаспаро ощущает тепло Чонгука куда бы ни пошёл. Знает, что справа от омеги всегда стоит Чон. И от этого настроение не может не повышаться. А осознание того, что как только всё закончится они уедут вдвоём, ещё больше греет душу.       Передвигаясь по залу, Конти не отвлекается от разговоров с гостями. С кем-то перебрасывается всего парой фраз, с кем-то обсуждает бизнес и дальнейшее продвижение в Азии и на территории Южной Америки, а кто-то делится с ним сплетнями. Гаспаро не является приверженцем слухов и домыслов, но, если это интересно его гостям, он сделает вид, что понимает, о чём они говорят. Послушать их иногда бывает полезно.       Спустя полчаса Гаспаро уже вымотан. Он потихоньку отходит в коридор, чтобы его отсутствие не было заметным. Протиснувшись в один из длинных коридоров и закрыв за Чонгуком дверь, Конти подходит ближе к альфе и прислоняется лбом к его плечу, прикрывая глаза. Чон запускает пальцы в кудри омеги, массирует кожу головы, получая в ответ облегчённый стон.       — Устал?       Голос капитана приглушён из-за маски. Гаспаро слегка кивает и полностью отдаётся в руки капитана, который подводит его к небольшому креслу и усаживает омегу на него, а сам опускается на корточки рядом, хватаясь за бёдра Конти. Гаспаро измученно тянет к нему руки, обнимая за шею.       — Их слишком много.       — Понимаю, осталось совсем немного. Мы поедем примерно через час, как тебе идея?       — Идеально.       Омега приглаживает волосы Чона назад, открывая лоб, и сдвигает черную ткань с лица альфы до подбородка. Чонгук улыбается Конти, видя его опущенные плечи и жалостливый взгляд. Он слегка приподнимается и оставляет поцелуй на губах омеги, придавая тому сил. Гаспаро сразу расцветает, наклоняет голову вбок и вытягивает губы, выпрашивая ещё один поцелуй. А может, и не один.       — Почему ты назначил Долоре своим консильери, а не Салвеццо? Это кажется более логичным, — заметив, как недовольно сужаются глаза Конти, Чонгук спешит оправдаться. — Не потому что Салвеццо — альфа, а потому что я думал, что вы с ним более близки, чем с его братом.       Гаспаро ещё пару секунд вглядывается в глаза Чона, а после расслабляется, пальцами поглаживая затылок капитана.       — Долоре преследует один нехороший человек. Пост консильери его защищает от любых негативных вещей, которые могли бы с ним случиться без звания консильери.       Альфа кивает на объяснение и прижимается лицом к шее омеги. Он проводит носом по тёплой коже, прикрывая глаза.       Забывшись, Чонгук дёргается от глухого стука и отодвигается от омеги, чтобы осмотреться. Возможно, это официанты или помощники, увидев их, решили не мешать. Не замечая чего-то подозрительного, Чон снова прижимается к Конти, но ненадолго. Через пару минут уже тянут его обратно. Чем быстрее они вернутся, тем быстрее для них всё закончится. Перед выходом Гаспаро снова чмокает капитана и возвращает маску на место.       — Не отходи от меня.       — Никогда.       Конти прищуривается и выходит обратно в зал. За время их отсутствия ничего не произошло. Гости продолжают сбиваться кучками, иногда перемешиваясь между собой, сотрудники виллы двигаются быстро, но плавно, никому не мешая. Гаспаро делает глубокий вдох, собираясь с мыслями, и направляется в сторону лестницы. Он проходит мимо Граво и Лудвико, последний поднимает большие пальцы вверх, приободряя. Конти хватает микрофон и поднимается по лестнице вверх, привлекая внимание. Очаровательно улыбаясь, Гаспаро начинает:       — Давно мы с вами не виделись, друзья, — по залу распространяется смех гостей и тихий смешок омеги. — Обещаю, на сегодня это последний раз. Как Дон я обязан заботиться о каждом, кто вхож в Коза Ностру. Обязан быть понимающим, но вместе с тем справедливым. Щедрым, но строгим. Сегодня поистине решающий день не только для меня. Для вас и для Коза Ностры этот день важен, как день, когда впервые с момента создания Нашего Дела законы Омерты будут изменены.       В зале повисает давящая тишина, сквозь которую пробиваются едва слышны шаги официантов, раздающих тонкие книжечки всем присутствующим.       — Я понимаю, что эта новость ошеломительна, и вы оказались к ней не готовы. Понимаю, что больше, чем сто лет мы с вами придерживались определённых постулатов, созданных нашими предками, а изменения всегда непривычны. Не все законы актуальны в наше время, и, я надеюсь, вы сможете понять меня так, как я понимаю вас.       Гаспаро делает небольшое отступление, медленно спускаясь вниз. Он знает, что его стремление изменить Омерту могут принять слишком близко к сердцу, особенно более старшее поколение, жившее по этим правилам всю свою жизнь.       — Для начала хочу попросить вас открыть Омерту, новую Омерту. Вы можете заметить, что изменению подверглись лишь три закона из шестнадцати, ведь верность и лояльность никогда не потеряют свою важность внутри Коза Ностры. Я верен вам до тех пор, пока вы верны мне, друзья.       Есть вещи, которые не изменить. И одна из этих вещей — категоричность и упёртость Гаспаро Конти. Он ходит вокруг гостей, ждёт, пока они ознакомятся с законами, которые им придётся отныне соблюдать. Омега не прерывает дискуссии, идущие тихо, шёпотом, наблюдает за тем, как богатейшие люди страны недовольны указкам маленького омеги. Но они уже ничего не могут исправить.       — За последние годы произошли значительные изменения в подходах к ведению дел, и многие старые традиции утратили свою значимость. С этого дня вынесение решений за те преступления, которые караются высшей степенью наказания, совершает Совет. Только он решает, что делать с предателями, убийцами, насильниками и стукачами. Поверьте, есть больше способов унизить человека, чем убить его и его родственников. Наказание за проступки выносят Капо на своей территории самостоятельно.       Гаспаро, наконец, опускает руку с микрофоном, возвращаясь на своё место на лестнице. На место Дона.       — Напоследок хочу внести ясность, касательно моей матери. С Ким Лиён, обвиняемой в нарушении одиннадцатого закона, сняты все обвинения в связи с опровержением её связи с Чон Раоном. Он сам пришёл ко мне.       На фоне включается аудиозапись того разговора. Гаспаро поджимает губы и глазами находит Чонгука, силясь справиться со своими эмоциями. Никто не должен знать, как тяжело ему даётся не сдастся в этот момент. Он видит осуждение и пренебрежение, вся лесть и улыбки куда-то делись. Однако Гаспаро не намерен отступать.       Столько лет имя Ким Лиён было табу. Никто её не упоминал, не говорил о ней и не обсуждал её смерть. Гаспаро не хочет, чтобы так продолжалось. Ему понадобилось много сил, чтобы прийти к тому, чтобы открыто говорить о своей матери. Она была удивительным человеком и не заслуживает такого отношения даже после смерти.       Когда аудиозапись заканчивается, Конти делает несколько глубоких вдохов. Омега напоследок желает хорошего вечера и спускается вниз, смешиваясь с людьми. Он больше ни с кем не говорит, даёт и себе, и другим время, чтобы привыкнуть, осознать и принять. Теперь Гаспаро Конти — вершитель судеб. Он больше никому не позволит влиять на его жизнь, разрушать её, губить и играть, вплетая в интриги. Сейчас его цель — поднять Коза Ностру из того места, куда её вогнали жалкие и жадные до власти и денег альфы.       История вершится.       Гаспаро Конти стал первым, и на данный момент единственным, омегой на посту Дона. Он уверен в том, что не остановится ни за что. Вывести бизнес отца, расширив влияние на всю Европу, — первая из целей. Второй является модернизация системы безопасности, увеличение ценности Коза Ностры в глазах других. Да, омега тоже жаден до власти. Одной Коза Ностры мало для того, чтобы усмирить его аппетиты. И Франции тоже мало. Все должны знать, кто такой Гаспаро Конти. Он не просто омега, не просто Дон в третьем поколении, он сраный Бог. И впервые насилие для него не приоритет. Конти хочет и будет разрушать жизни предателей, это не изменится, ведь доверие — то, что никогда не купить. Будь у него все деньги мира, этого недостаточно. Он заставит всех присутствующих считаться с ним и не позволит, больше никогда не позволит унижать себя, свой род и близких ему людей.       И Гаспаро знает, кто ему в этом поможет.       Он поворачивает голову в сторону, сталкиваюсь взглядом с Дулиайло Ганно. Пронырливый омега, сумевший удержаться в Совете многие годы. Он держится за своё место буквально зубами, и ни за что своего не упустит. Стоит только предложить.       Оставшееся время Гаспаро проводит в кругу приближённых. Лудвико набивает живот, как удивительно! Граво тихонько переговаривается с Долоре, помогая тому разобраться во всём. Конти видит, как Эспозито переживает из-за новых обязанностей, его выдают немного дрожащие руки.       Назначение Конти меняет не только его жизнь. Гаспаро знает, как ненавидит себя Долоре. Омега ненавидит себя за страх перед оябуном, за свою слабость и неспособность тому противостоять. Ненавидит жизнь в вечных бегах и тревоге, что когда-нибудь за ним придут. Гаспаро думает, что Эспозито держится не просто хорошо, а великолепно. Он продолжает жить несмотря ни на что. Конечно, он плачет. Много плачет и беспокоится. Наверное, Конти никогда не сможет понять друга. Вечное волнение и ожидание. Это весьма выматывает. Когда возник вопрос, кто станет консильери, Гаспаро даже не думал. Одно дело — быть солдатом, другое — самым близким к Дону человеком. Никто не сможет даже заикнуться о том, чтобы навредить Долоре.       Конти переживает за него. Никогда и никому, даже Чонгуку, не признается, что, да, действительно переживает. Хоть Долоре и старше него на несколько лет, но часто ведёт себя, как игривый щенок. Гаспаро это нравится. Ему вообще много что нравится в Эспозито. Не тогда, когда они вечно спорили и ругались из-за Салвеццо, а сейчас. Долоре стал очаровательным со своими большими глазами и пухлыми губами. У него завораживающий смех и совершенно точно стойкий характер. Помимо Гумон Ша, никто и ничто не пугает омегу. Честно говоря, часть наказаний была придумана именно им, при всей его нелюбви к насилию, Долоре может быть довольно жестоким. Скорее всего именно поэтому им удаётся держать баланс. Они очень похожи.       Гаспаро переводит взгляд на Чонгука. Он выглядит таким серьёзным, собранным и внимательным. Нахмурив брови и сузив глаза, Чон сканирует огромное помещение, особенно тех, кто подходит к их небольшой компании слишком близко. Он следит не только за гостями, но и за официантами и управляющими, снующими из стороны в сторону. Сложив руки за спиной, за весь вечер Чонгук ничего так и не съел или выпил. Конти не видел того в деле ранее, но, встретившись лицом к лицу со сосредоточенным капитаном, омега понимает, почему Чон занимал своё положение. Гаспаро знает, что иногда альфа сомневался в себе, знает, что считал себя недостойным своего звания, но это наглая ложь. Если бы Конти не состоял с ним в отношениях и вообще понятия не имел о его работе, то даже не приглядывался к нему. Может быть, Чонгуку и удалось бы обвести их вокруг пальца со всем этим прикрытием. Только чересчур нервный капитан Гаспаро попался.       Обсудив ещё парочку тем и знакомых, Конти засобирался домой. Ему ещё нужно поговорить с Чонгуком по поводу его новых документов. Конечно, альфа не будет в восторге от того, что Гаспаро поставит его перед фактом, не спросив его мнения. Омега старается пока не думать об этом, всё равно через десять минут они уже уедут отсюда, тогда и будет видно.       Гаспаро выходит из виллы вместе с Долоре и Чонгуком. Консильери тоже не хочет оставаться дольше положенного, поэтому решает уехать вслед за Доном. Чонгук идёт позади них в двух шагах. Температура уже опустилась до комфортных двадцати четырёх градусов. Солнце заливает улицу невероятным оранжевым теплом. Конти останавливается на секунду, чтобы насладиться лучами, ласкающими его лицо. Ему нравится закат, он всегда прекрасен. В приятном расположении духа Конти спускается по лестнице к подъездной дорожке, обсуждая с Долоре планы на ближайшие дни. Он договаривается с консильери о нескольких выходных, которые невероятно сильно хочет провести со своим альфой.       С тех пор, как всё началось, они достаточно редко оставались вдвоём. Пока затишье перед бурей, хочется провести их в спокойной домашней обстановке. Может, устроить свидание? Было бы неплохо съездить в какой-нибудь ресторан или посетить кино, поедая сырный попкорн.       За всеми мыслями Гаспаро не замечает, как они подходят к машинам. Домой омега едет с Чонгуком, без водителя. В любом случае они окружены охраной, так что ничего страшного не случится, если они один раз поедут только вдвоём.       Чонгук, ожидая пока Гаспаро договорит с Долоре, обводит глазами охрану, забивающую оставшиеся автомобили, оранжевое марево, окутывающее пространство, и саму виллу. Она поистине прекрасна, однако вряд ли Чонгук смог бы в такой жить. Подобное не для него. Капитану по душе что-то более сдержанное, без витиеватых кованых балкончиков, десятков комнат с вензелями и красных ковров. Ему нравится поместье Конти. Оно уже стало таким родным, что Чонгук и представить не может, что было бы, вынудив его обстоятельства вернуться. Там пусто, даже если размеры квартиры в несколько раз меньше дома Гаспаро.       Задумавшись, Чон поднимает глаза на крышу виллы. Сначала капитан думает, что ему кажется, но, присмотревшись, Чонгук замечает там человека, присевшего возле ограждения. Это странно, вроде никаких салютов или сюрпризов не планировалось, может, Конти его просто не предупредил. Чонгук не сводит глаз с человека, который, пригнувшись, что-то сделал. Может, это какие-то ремонтные работы? Но кто станет делать их посреди мероприятия?       Все сомнения отпадают, когда до Чонгука, наконец, доходит. Человек, оглянувшись назад, припадает к полу и устраивается удобнее, настраивая прицел на чёртовой винтовке. В голове мелькают десятки или даже сотни мыслей, но Чон хватается за единственно важную. Он поворачивает голову, словно в замедленной съёмке, смотрит на Гаспаро, улыбающегося Долоре и не замечающего ничего, кроме их разговора. Чон успевает сделать всего один широкий шаг, прежде чем раздаётся оглушительный выстрел, а за ним следуют и ответные.       Вокруг воцаряется полнейший хаос, люди кричат, бегут в разные стороны, им навстречу — охрана Дона. Долоре падает на землю от звука выстрела, тянет на себя и Дона, а вместе с ним падает и Чонгук. Он не ощущает боли от удара, её заменяет совсем другая. Обжигающая, настолько сильная, что он даже пошевелиться не может, лёжа в пыли. Чонгук слышит Гаспаро сквозь толщу воды, тот что-то кричит, привставая. Разруха. Какая же здесь разруха.       Конти, хоть привыкший к выстрелам, пугается того, что происходит. Он отползает в сторону, чтобы спрятаться за машиной, пытается тянуть Чонгука, но тот совсем не помогает. Альфа не сводит с него взгляда, однако ничего не говорит и даже не двигается. Сердце омеги пропускает удар, когда замечает кровь. Не его кровь. Под Чонгуком медленно растекается красно-бордовая лужа, и только сейчас Гаспаро видит, как тонкая струйка течёт изо рта капитана. Омега не понимает. Он не осознает, что случилось. Гаспаро крепко держит пальцы альфы в своих, продолжает тянуть на себя, но не сдвигает Чона ни на миллиметр.       Лёгкие капитана горят огнём, сделать вздох невероятно тяжело, а при попытке что-то предпринять, тело пронзает тысячи ножей. Он смотрит на омегу, пытаясь отвлечься от невообразимой боли, пронизывающей каждую клетку его тела. Чонгук понимает, что совсем скоро умрёт. Сухой факт без капли эмоций, в том числе и страха. Капитан жалеет, что всё заканчивается вот так — сгустками крови, вытекающей из раны на спине, крови во рту и под самим альфой. Булькающие звуки при любой попытке сделать хоть один вдох расползаются вокруг вместе с красной жидкостью. Капитан понимает, что именно пуля, застрявшая внутри, вызывает такую агонию, что держаться в сознании очень тяжело. Единственное, за что продолжает цепляться Чонгук, — чёрные глаза, такие родные, красивые. Весь Гаспаро невероятно красив, видеть его перед своей смертью — лучший конец из возможных.       Мир вокруг них вращается так медленно. Словно время вовсе замерло.       — Чонгук.       Имя срывается с губ быстрее, чем омега успевает подумать. Он тянет руки к альфе, однако не может до него достать. Брови заламываются, а глаза застилает солёная пелена. Гаспаро ощущает, как сильно дрожит, точно на улице не двадцать с лишним градусов, а все минус сто. Так холодно, так страшно, боязно от того, что Конти ничего не делает. Медлит, теряя последние спасительные минуты.       Кто-то пытается его растормошить, пихает в плечо, но оторвать их взгляд глаза в глаза невозможно. Так откровенно, так открыто. Гаспаро смотрит на Чонгука широко распахнутыми глазами, не моргая ни разу. А вдруг исчезнет? Голова омеги откидывается в сторону от сильной пощёчины, отчего слёзы выплескиваются на сухую землю. Дулиайло Ганно просит Салвеццо помочь поднять Чонгука, и они вместе быстрыми движениями подхватывают альфу, поднимая. На месте, где лежал Чон, остаётся пятно. Противное, пахнущее железом пятно. Гаспаро медленно протягивает руку и касается его. Ещё тёплая, совсем недавно вытекшая из тела. Конти часто её видел, ощущал на своих руках, был причиной её появления, но сейчас и правда всё иначе. Омега чувствует себя таким грязным, отвратительным.              Гаспаро смотрит на пальцы, по которым медленно стекает кровь, смешанная с землёй, и всё внутри него застывает, словно замораживаясь от холода, проникнувшего в его тело минуту назад. Его хватают за подмышки и заталкивают в машину, на заднее сидение.       — Не дай ему уснуть!       Конти слышит, что ему говорят, но не понимает. Будто Дулиайло, севший спереди вместе с Салвеццо, говорит на незнакомом иностранном языке. Гаспаро лишь кивает и снова смотрит на Чонгука. Альфа моргает медленно, чересчур. Конти тянется к нему, гладит по животу, скрытому за обычной белой рубашкой. Стоит на ней остаться кровавому пятну из-за грязных пальцев омеги, как тот одёргивает руки. Как он может вообще его касаться? В ушах с каждой минутой всё громче и громче что-то пищит. Настолько неприятно, насколько возможно, но Гаспаро даже поморщиться не может. Его лицо застыло вечным ужасом, маской, которую Конти носил, скрываясь от Чонгука.       — Гони! У нас не более трёх минут, если он выдержит.       Омега не знает, куда они едут, тем не менее едут быстро, их штормит из стороны в сторону, а он не понимает, что происходит. Не понимает, как они доезжают. Не понимает, как его вытаскивают из автомобиля, а следом и Чонгука, укладывая того на носилки. Как остаётся посреди парковки со стороны отделения неотложной помощи. Гаспаро смотрит на Чона, пока его увозят два санитара, даже когда те скрываются за дверьми.       — Ты пришёл в мой дом, Гаспаро Конти.       Дулайло усмехается и идёт в сторону больницы, насвистывая незамысловатую мелодию, которую знает каждый итальянец и не только. Гаспаро кивает уходящему омеге и бегает глазами вокруг. Он не может за что-то зацепиться, ему ничего уже не нужно и не интересно. За несколько минут из него высосали всю жизнь, эмоции и личность. Ощущение, будто Конти остался только физически, материальной оболочкой. Пустой и бездушной.       Возможно, так и есть.

Пройдет прохожий, цветок увидит

«Красивый — скажет он — цветок!»

То будет память о партизане

О, прощай красотка, прощай красотка, прощай!

***

      Как только машина с Гаспаро отъезжает, звуки выстрелов постепенно стихают. Долоре, выглянув из-за автомобиля, глазами пробегается по окрестностям. Спустя пару минут вовсе наступает тишина. Эспозито поднимается со своего места, отряхивает брюки и молчаливо машет рукой остальной охране, держа пистолет перед собой. Они быстро, но весьма тихо пробираются ближе к вилле, окружая её. Напуганные гости сбегают через двери, прячутся в надежде на спасение. Долоре, пропустив мимо себя оставшихся на вилле людей, вместе со своими людьми заходит в помещение и направляется к лестницам, чтобы добраться до этой несчастной крыши. С каждым пройденным шагом всё больше и больше становится интересно, кто же этот самоубийца?       Долоре усмехается своим мыслям, толкая дверь, выходящую на крышу виллы. Эспозито чётко и быстро с частью ребят осматривается, не опуская оружие. Издалека омега замечает труп и, махнув рукой, просит охрану следовать за ним. Он на полусогнутых ногах подходит ближе, направляет пистолет на уткнувшегося в пол лицом человека и пинает по ноге. Никакой реакции. Долоре опускается на одно колено рядом, прикладывает указательный и средний пальцы к сонной артерии. Пульса нет. Омега даёт знак отбоя и, подхватив труп, переворачивает на спину.       От увиденного Долоре отшатывается, поскальзываясь на крови смертника. Ему удаётся удержать равновесие, но только физически. Морально омега разлагается, во все глаза глядя на того, кто посмел подумать о том, чтобы убить Дона. Эспозито в неверии качает головой, задирает голову, усмехаясь. Быть того не может.       Долоре вынимает из кармана телефон и набирает полковнику. Спустя несколько гудков альфа отвечает:       — Алло.       — Достань мне всю информацию об одном человеке.       Слышно, как что-то шуршит на том конце.       — Что случилось? — омега возвращает взгляд на труп, поджимая губы.       — На Гаспаро совершили покушение. Чонгука ранили, убийца мёртв.       Чем дольше Долоре смотрит на смертника, тем ярче ощущает затапливающую разум ярость. Вздохи шока, исходящие от его напарников, раздражают чувствительного омегу ещё больше. Долоре поджимает губы и со всей силы ударяет труп ногой. Он пинает и пинает, выплескивает на него свои злость и огромную обиду.       — Как ты мог? — Долоре дерёт глотку, кричит на мертвеца, направляя пистолет на тело. — Я доверял тебе!       Омега делает несколько выстрелов в итак уже недышавшее тело, но этого недостаточно, чтобы избавиться от сожаления. Почему всегда происходит что-то подобное?       — Долоре.       Эспозито не слушает Сокджина, отбрасывает и телефон, и пистолет в сторону. Он нагибается ближе к трупу и хватает того за грудки, крича прямо в застывшее навсегда лицо.       — Ты не заслуживаешь такой быстрой смерти! Ты должен страдать, сука!       Омега яростно тянет мертвеца к краю крыши, поднимает того на перила и перекидывает через них труп. Через пару секунд в пространстве слышится глухой хлопок столкновения тела с землёй. Долоре хватается за перила руками, опуская на них голову, и загнанно дышит. Глаза щиплет от слёз, но Эспозито нагло игнорирует их. Предатель не достоин его слёз. Никогда.       Долоре выпрямляется, потирая лицо ладонями и размазывая по нему кровь и грязь. Ну какие же крысы бывают. Подбираются близко, а потом жрут, не беспокоясь ни о чём. Омега не доставит удовольствие наблюдать за его страданиями. Он отталкивается от перил и разворачивается, чтобы поднять телефон и тихо произнести лишь два слова.       — Силайло Костатини.

***

      Салвеццо осторожно подходит к Гаспаро, что не двигается уже минут десять. Омега наблюдает за больницей, подъезжающими и уезжающими машинами скорой помощи, медперсоналом, бегущим из стороны в сторону. Эспозито кладёт ладонь на плечо Конти, стараясь обратить на себя внимание, однако Гаспаро продолжает его игнорировать. Солдат хмурится и тормошит омегу, встаёт перед ним, хватая за щёки и заставляя смотреть на альфу. Глаза Конти пустые, совсем. Он словно не здесь, никакой реакции не показывает, безэмоциональная маска на лице омеги, казалось, прилипла навсегда.       — Гаспаро.       Салвеццо предпринимает ещё одну попытку заставить Конти сделать хоть что-то, однако ни похлопывания по лицу, ни тряска, ни объятия не помогают. Гаспаро неподвижно принимает всё, что с ним делает солдат, и не высказывает слова против. Такое состояние омеги неслабо пугает Салвеццо, и тот принимает решение отвести Конти в больницу, врачи точно должны знать, что происходит. Стоит Эспозито подхватить Гаспаро под руку и направиться в сторону здания, как омега проявляет свой протест. Он мотает головой, отталкивает его, тянет руку ближе к себе.       — Тебе нужна помощь, Гаспаро. Не упрямься.       Солдат снова тянет омегу в больницу, уже приобняв за талию, но Конти снова сопротивляется, хоть и несильно. Точно из него высосали все силы, и он не может трезво оценивать ситуацию. Возможно, так и есть. Гаспаро не чувствует ничего, но знает, что в больницу нельзя. Он не может туда пойти, поэтому делает пару шагов в сторону машины. Омега жалобно хмурит брови, отворачиваясь от Салвеццо. Альфа устало кивает, сдаётся, хоть он и может применить больше силы, Эспозито тяжело смотреть на такого измученного Конти.       — Хорошо, хочешь домой поедем?       Гаспаро не сразу, спустя время лишь слегка кивает и медленно направляется в сторону автомобиля. Салвеццо помогает ему открыть дверь и сесть, придерживая затылок, чтобы омега не ударился. Эспозито устраивается за руль, заводит машину и отъезжает от больницы, попутно набирая номер брата, но тот не отвечает. Звонит снова и снова. Любая попытка связаться с Долоре не увенчается успехом, а через две попытки телефон оказывается и вовсе отключён, что весьма странно, ведь омега практически всегда отвечает на его звонки. Особенно учитывая ту ситуацию, которая возникла, Салвеццо начинает нервничать.       За почти девять лет в Коза Ностре Эспозито видел и слышал всё самое отвратительное и ужасное, что вообще может существовать. Он сталкивался и с заядлыми наркоманами, грозящим ему и Дону маленьким складным ножом, который в руках сумасшедшего довольно опасная вещь. И с попытками убийства, и сам убивал. Продажа людей и оружия в список так же входят. Единственные вещи, что заставляют его так сильно переживать, — это состояние Гаспаро и отсутствие связи с братом.       Салвеццо не успевает набрать номер другого охранника, оставшегося на месте с Долоре, как ему поступает звонок от полковника. Эспозито, не раздумывая, отвечает.       — Что с Чонгуком? — солдат морщится на вопрос, закатывая глаза.       — Понятия на имею, его ранили, он в больнице. Больше ничего неизвестно.       На другом конце слышится тяжёлый вздох. Салвеццо не разделяет чувств Сокджина. Судьба Чонгука ему абсолютно безразлична, в какой-то степени он обрадуется, если альфа умрёт. Его удручает то, что Гаспаро так сильно к тому привязан.       — Мне звонил Долоре. Стрелком оказался Силайло, чёрт его дери.       От услышанного Салвеццо передёргивает. Этого омегу он знал давно. Он вступил в ряды солдат спустя семь или восемь месяцев как туда попал Эспозито вместе с братом. Долоре быстро сдружился с Силайло, так как какое-то время они делили комнату и часто работали в паре. При любых обстоятельствах Костатини брал на себя ответственность за самые грязные моменты их работы, зная, как сильно Долоре ненавидит насилие. Со временем они стали довольно близкими людьми. Чимин даже рассказал Силайло о Гумон Ша. Разве Костатини мог так поступить по отношению к другу?       — Не может быть.       — Долоре сам мне сказал об этом. Я пытался найти информацию об этом омеге, но до момента, когда он вошёл в Коза Ностру, его будто не существовало. Я проверил даже свидетельство о рождении, но в больнице, которая там указана, нет сведений о том, что человек такими именем и фамилии рождался в этот день. Скорее всего оно поддельное, как и остальные документы. Нигде не учился и не работал, буквально целое ничего.       Салвеццо пытается напрячь мозг и вспомнить хоть что-то, что рассказывал о Силайло Долоре, но ничего нет. Либо омега и правда ничего не говорил, либо Эспозито не помнит. Он особо не интересовался друзьями брата, так как все они вхожи в Коза Ностру, а пробраться туда, тем более так близко к Дону, не то что сложно, а практически невозможно. Каждый личный телохранитель Дона и его семьи проверялся досконально, с особой дотошностью. Как могли пропустить человека, часть биографии которого кристально чиста? Настолько, что информации о том, кто такой Силайло Костатини, вообще нет.       — Как такое возможно?       — Я склоняюсь к тому, что либо Америго знал Силайло до того, как взять его, либо он помогал кому-то. Я не знаю, Салвеццо. Этот омега грёбанный призрак.       Последнее слово прошибает Эспозито до дрожи. Альфа притормаживает, съезжая на обочину и позволяя другим его обгонять. Он нервно поглядывает на Гаспаро, что сидит всё так же молчаливо.       — Гаспаро, — солдат пробует дозваться Дона ещё несколько раз, прежде чем тот хоть как-то реагирует. Он поднимает свой безжизненный взгляд на Салвеццо, отчего альфу снова охватывает дрожь от остекленевших чёрных глаз. — Ты же знаешь о призраках Гумон Ша?       Конти медленно моргает, пытаясь обработать информацию, и спустя долгие две минуты открывает рот.       — Его псины.       Салвеццо одновременно и облегчённо, и расстроенно вздыхает. Он откидывается на спинку кресла и закрывает глаза, прикрывая рот рукой.       — Блять.       — Что там такое?       Голос Сокджина напряжён, Салвеццо чувствует себя не лучше. Они не доглядели грязный рот в Коза Ностре. Скорее всего, Америго был в курсе всего происходящего. Видимо, не ожидал от партнёра подобного. Изо рта вырывается смешок. Вот вам и всевидящее око Америго Конти. Самолично чуть не убил собственного сына, будто жены ему было мало.       — Как только Намджун заграбастал себе Кобе, он начал создавать своих наёмников. В их число избирались только омеги возраста от десяти до пятнадцати лет. Он взращивал детей-убийц, а так как в Японии возраст осуждения за уголовное преступление с шестнадцати, если кого-то и ловили, то к ним не применяли жестокого наказания, так что их прозвали «призраками». Если я правильно понимаю, Силайло имеет прямое отношение к этому. И если Долоре подумал о том же, то сейчас он, блять, едет к Намджуну.       Салвеццо скомкано прощается с Сокджином и откидывает телефон в сторону. Он быстро разворачивает машину, не слушая сигналы других водителей, и набирает скорость. Долоре нельзя оставлять один на один с Гумон Ша. Неизвестно, как они отреагируют друг на друга. А если Намджун насильно увезёт Долоре? Салвеццо не может допустить такого. Костьми ляжет, но не отпустит Долоре обратно в Японию.       Вспоминая то, как Чимин кутался в тонкое одеяло в их подвальной комнатушке, трясясь от страха выйти на улицу. То, как он приходил в слезах и не мог успокоится в течение нескольких часов. То, как каждый раз, уже после того, как они уехали, Долоре вздрагивал только от одного упоминания оябуна. Нет, Салвеццо не мог оставить их один на один и позволить отобрать у него брата.

***

      Долоре знал, что не может быть всё так. Знал, но отвергал эти мысли каждый раз.       Они подружились слишком быстро. Живя в одной комнате, вы либо ссоритесь постоянно, либо не разлей вода, всегда вместе. Силайло любил поговорить. Говорил он много, на разные темы, мог с одной на другу перескакивать за секунды. Но он никогда не говорил о себе, своей семье, будто её и не было. Долоре не лез с расспросами, самому до сих пор сложно принять тот факт, что от него отказались, что он — сирота.       Долоре впервые столкнулся с подобным, и не понимает, что должен чувствовать и что сам сейчас чувствует. Он утирает слёзы, стекающие по щекам, рукавом, поворачивая руль. Совсем скоро всё закончится.       С одной стороны, ему невероятно грустно от того, что его друг, с которым Долоре прожил бок о бок столько лет, обманывал его, притворялся. Ему горестно от того, что Силайло мёртв. Теперь он не сможет рассказать обо всём, поделиться причинами, по которым так нагло обводил вокруг пальца всех вокруг. Долоре очень хочется рыдать навзрыд, выпустить ту беспомощность, скопившуюся за столько лет бегства от неизбежного.       Он никогда не хотел, чтобы другие страдали. И сам страдать не хотел. А сейчас его близкий друг оказался предателем, трупом. Идёт война с Ямагути Гуми. Гаспаро потерял свою пару. И всё из-за него. Всё из-за него. И брат будет мучиться тоже из-за него.       Долоре не хочет умирать. Он хочет жить! Жить нормально, без страха и вечной тревоги. Без постоянных мыслей, что его найдут, заберут, изнасилуют и убьют. Поэтому омега принял решение. Либо он, либо Гумон Ша. Они не успокоятся, пока один из них не умрёт. Если именно ему, Долоре, придётся сдохнуть, то ничего не поделать. Такова судьба.       Эспозито даже удивляется, что ворота открыты. По территории никто не ходит, не видно никого из охраны. Недалеко от дома припаркован только один автомобиль. Он не заглушен. Видимо, кого-то ждут. Что же, дождались.       Долоре тоже не глушит машину, выбирается из неё, прихватив пистолет и нервно сжимая его в руке. Он подходит ближе к двери и, переведя дыхание, открывает её, заходит в дом. Внутри его встречает тишина. Эспозито снимает пистолет с предохранителя и выставляет перед собой, спиной прижимаясь к стене. Он тщательно сканирует глазами пространство небольшой прихожей. Две двери, выходящие в сам дом, открыты. Долоре решает проверить ближайшую к нему, идёт тихо, почти не дышит. Аккуратно выглядывает из-за косяка, натыкаясь на насмешливый взгляд Гумон Ша. Оябун сидит на кресле, широко расставив ноги, усмехается над попытками Долоре поиграть в шпиона.       Намджун встаёт со своего места, поправляя пиджак, и рукой указывает, что Долоре может пройти дальше, но омега не двигается с места. Его мышцы, словно одеревеневшие, не позволяют сделать хоть что-то. Эспозито остаётся в дверях, следит за каждым движением оябуна, не опуская оружие, прикрывается им, будто оно поможет.       — Давай без этого. Нас уже ждут в аэропорту.       Намджун поднимает левую руку, чтобы взглянуть на часы. Долоре не знает, что делать дальше. Он просто смотрит на Гумон Ша, дышит раз через раз. Всё тело скованно от страха перед ним. Почему как только он начал ощущать себя счастливым, всё рушится, словно карточный домик? Все его надежды, планы уничтожены в одно мгновение. Это несправедливо, чёрт возьми!       Долоре делает над собой невероятное усилие, прежде чем открыть рот:       — Я никуда с тобой не поеду.       Намджун закатывает глаза, недовольно поглядывая на омегу. Его нервы, очевидно, сдают. Столько лет он бегает за Чимином, а тот не хочет по-хорошему. Значит, будет как обычно.       — Чимин, ты же знаешь, что я всё равно верну тебя в Японию. Зачем устраивать бардак?       Долоре крепче перехватывает пистолет в руках и уже более твёрдо повторяет.       — Я с тобой никуда не уеду.       Намджун делает несколько шагов вперёд, оказываясь перед Чимином. Он хватает пистолет и приставляет дуло прямо к сердцу, скалясь.       — Ну же, стреляй.       Долоре вновь замирает. Он смотрит на свои руки и приказывает им нажать на курок или сдвинуться, хоть что-то, но они не слушаются. Омега ощущает, как слёзы с силой вырываются, перекрывая обзор. Пистолет не двигается с места лишь благодаря оябуну, Долоре знает, что уже не в силах его удерживать. На него моментально падает вся тяжесть осознания своих действий. Он приехал один к Гумон Ша. Если его попробуют забрать, то он ничего не сможет сделать. Никогда не мог. Ни одни тренировки не готовили его к тому, что его личный мучитель будет так близко. Страх буквально парализует омегу, не даёт даже моргнуть.       — Ты такой красивый, когда плачешь. Нравишься мне всё больше и больше.       Намджун забирает из ослабших рук пистолет, откидывая его в сторону. Он улыбается тому, насколько разбит Чимин, наслаждается его красными глазами, мокрыми щеками и дрожащими губами. Оябун приобнимает омегу, зарываясь носом в волосы Чимина, вдыхая его аромат полными лёгкими.       — Поехали домой.       Нет. Нет. Япония не его дом. И Намджун — не его альфа. Он разрушил его жизнь до основания. Долоре каждый день, просыпаясь, собирает себя по кускам, борется с постоянным стрессом и тремором рук от одних только мыслей вернуться. Лучше он останется в грёбаной Коза Ностре, чем вернётся в Японию. Он приехал сюда убивать, а не послушным котёнком оставаться в клетке, созданной страхом и отчаянием.       Внутри Долоре что-то щёлкает и он, наконец, включается. Омега приседает, вырываясь из рук Намджуна, и, схватившись за плечо альфы, подтягивается, закидывает ногу на плечо оябуна. Долоре усаживается на шею Гумон Ша, ударяет того по лицу, дезориентируя, и, сжав бёдрами чужую голову, откидывается назад. Он чувствует, как альфа пытается разжать ноги на своей шее, шагает из стороны в сторону. Долоре достаёт из кармана складной нож, что всегда с ним, и втыкает его под колено альфы. Взявшись руками за штаны мужчины, он отпускает шею Гумон Ша, и, перекинув ноги, принимает стоячее положение.       — Сука тупая, — Намджун, освободившийся от хватки омеги, вытаскивает из ноги небольшой ножик, длина лезвия которого не более десяти сантиметров. Он морщится от боли, прострельнувшей всю коленку, и отбрасывает нож. — Сам захотел по-плохому.       Он кидается вперёд, чтобы схватить омегу, но тот уворачивается и его небольшой кулак со всей силы встречается с челюстью Гумон Ша. В глазах Долоре огонь пылает, подстегивает на новые удары. Из-за разницы в размерах омеге удаётся быстро уходить от ударов. Долоре знает, стоит Намджуну его задеть, и ему конец. Он старается его извести, прыгает по мебели, снося её. Эспозито не позволит до себя добраться.       В голове пусто, сердце бьётся в груди часто, отдавая глухим стуком в ушах. Долоре не знает, чем всё закончится и как вообще выбраться из этой ловушки, в которую сам себя загнал. Он даже не вспомнит, почему решил поехать сюда один. Может, из-за злости, разрывавшей его, а может, из-за желания закончить этот порочный круговорот.       Их беготня не прекращается в течение пяти минут, которые кажутся Долоре вечностью. Ему нужно место и буквально пара секунд, чтобы взять пистолет, но Намджун не даёт ему это сделать. Стоит Долоре броситься в сторону оружия, как Гумон Ша сжимает его волосы в своей ладони. Омега брыкается, когда оябун обвивает свои руки вокруг тела Долоре. Эспозито ударяет затылком в нос, наступает на ноги, кусается. Пытается выбраться из ловушки, но его буквально отшвыривают в стену, отчего омега ощущает сильный удар головой, и стекает по ней. Перед глазами плывут чёрные пятна, а комната движется. Долоре, опираясь на стену, старается встать, однако и этого ему не дают. Намджун толкает его, заставляет свалиться на пол, и садится сверху, смыкая ладони на шее омеги.       — Я же просил! — оябун приподнимает омегу за голову, чтобы после резко опустить. Слезы брызгают из глаз Долоре, чувство, будто его сейчас стошнит от боли, распространяющейся по затылку. И снова, и снова. — Я же, блять, просил.       Долоре хватается за запястья альфы, пытаясь вырваться. Он бьёт ногами по полу, чтобы спихнуть альфу с себя. Не сдастся! Пока не сдохнет, Эспозито не прекратит свои попытки выжить. Омега пытается руками дотянуться до лица Намджуна, чтобы выдавить его сраные глаза, но длины не хватает, и он касается разве что шеи, царапая её ногтями. Его ещё несколько раз прикладывают головой о пол, пока он совсем не обмякает.       — Я не хотел этого делать, ты сам меня вынудил.       Гумон Ша отпускает омегу, однако не встаёт. Он шепчет, поглаживает его по волосам, не обращая внимания на то, что Долоре практически не двигается, лишь стонет от головной боли. Омега не знает, как ему вырваться из-под Намджуна. Старается придумать хоть какой-то путь отступления, заставляет держать глаза открытыми и не потерять ниточку сознания, что вот-вот ускользнёт.       — Я же люблю тебя, Чимин-и. Зачем ты заставляешь меня так поступать?       Проходит не больше десяти секунд, прежде чем тело исчезает с него и Долоре удаётся вдохнуть полной грудью. Омега не думает о том, что случилось. Он переворачивается на живот, опираясь на локти, чтобы откашляться. Дышит глубоко, часто, жмурится от пульсации в затылке. Долоре прикасается лбом с полом и не сдерживается, когда внутри растёт желание кричать. Омега дерёт горло своим криком, стучит ладонями по полу, трясётся от страха, боли и разочарования. Разочарования в себе. Не справился, не переборол это, чуть не умер. А если бы не умер, то его бы увезли обратно в Японию. И это было бы в сто раз хуже, чем смерть. Как он мог пойти на такой опрометчивый шаг? Неужели думал, что получится? Да Долоре чёртов слабак. Каким был, таким и остался.       Внезапно на себе он ощущает чужие руки, и начинает их отталкивать, задыхаясь в собственном надрывном плаче. Долоре не хочет, чтобы кто-то его касался. Он такой грязный и бесполезный. Незачем кому-то его трогать. Омега закрывает глаза, сжимаясь, занимая как можно меньше места. Эспозито не видит, как у Салвеццо сердце разрывается от такого вида брата.       Гаспаро не обращает внимание на протесты друга, поднимает его, чтобы прижать того к самому сердцу. Разбитому сердцу. Он гладит Эспозито по волосам, стирая касания Гумон Ша. Даёт омеге понять, кто рядом с ним, разрешает пальцами впиться в свои плечи. Чимин никогда не вернётся туда, откуда ушёл. Никто не сможет его забрать. То немногое, что осталось у Гаспаро Конти.       Дон поднимает глаза на Намджуна и Салвеццо, что все ещё борются. И тихо зовёт оябуна.       — Посмотри же.       Это работает, и Гумон Ша отвлекается на него, замирая в шоке. Гаспаро, держа Долоре в своих руках, обнимая омегу, не опускает дуло пистолета. Оно целится точно в висок Чимина, предохранитель снимается с тихим щелчком. Конти ощущает дрожь друга всем своим телом. И сам дрожит вместе с ним. Как бы он ни силился, как бы ни старался, вендетта в его крови. Желание мстить и страсть, с которой он это делает, не угасла в нём. А теперь, когда его пара, его альфа едва жив, терять уже нечего. В груди — пустота, в мыслях — вакуум.       Он всегда хотел посмотреть на реакцию Намджуна. На его широко раскрытые глаза, на страх, плескающийся в них, на желание защитить своего омегу.       — А если я убью твою пару? Как это сделал ты. Будет ли тебе так же плохо, как и мне?       Гаспаро практически шепчет, не в силах сказать что-то громче. Он вдавливает пистолет в висок Долоре, все ещё воющего на его груди. Такого страдающего, нуждающегося в помощи и поддержке. Обманчиво ласково свободной рукой гладя по спине омеги, Гаспаро слабо улыбается.       — Каково тебе будет жить, зная, что из-за тебя убили твою пару? Пару, которую выбрал твой зверь. Пару, которую ты ждал столько лет.       Салвеццо медленно отползает от Гумон Ша, чтобы взять с пола своё оружие. Гаспаро угрожает Чимину, его брату. Он не хочет причинять кому-то боль, и выбирать тоже не хочет. Но выбирает. Солдат поднимает пистолет и направляет его на Дона, вызывая у Намджуна усмешку.       — О, как. Ты тоже можешь сдохнуть.       Гаспаро маниакально улыбается, даже не смотря на Салвеццо. Подсознательно он всегда знал, кто для Салвеццо важнее, так что не обижается.       — Мне-то терять нечего, Гумон Ша. А тебе — есть.       Конти оставляет поцелуй на лбу Долоре и, пока никто не успевает сообразить, совершает выстрел. На секунду он оглушает всех. Чимин вздрагивает от звука выстрела и сильнее прижимается к Гаспаро. Тело Гумон Ша падает на пол, заливая тот кровью. Глаза, навсегда замершие, продолжают смотреть на Чимина. Оружие выпадает из рук Конти, после чего омега обхватывает Эспозито крепче, укачивая, как ребёнка.       — Вот и всё, милый. Всё кончено, ты в безопасности.       Гаспаро, покачиваясь в разные стороны, шевелит губами в волосы Долоре, но, кажется, ничего не произносит вслух. Силы окончательно покинули его. Слишком много произошло за один день. Наверное, предложение Чонгука решить проблемы с помощью терапии не такая уж плохая идея.       Чонгук. Он тоже лежал в своей крови. Как он? Все ли хорошо? Жив ли альфа? Гаспаро не знает, но так хочется, чтобы да, был жив. Как же Конти без него будет? Не сможет без него. Никак. Пожалуйста, Господи.       Гаспаро делает то, к чему прибегал очень редко. Он начинает молиться и просить Бога, чтобы Чонгук выжил. Готов себя на алтарь положить, своё сердце вырвать, всё, что угодно. Всё, что угодно.       Это единственное, что волнует Конти. Ни бездыханный труп Намджуна, ни рыдающий Долоре, ни шокированный Салвеццо. Даже Коза Ностра его не интересует. Ничего.       Давайте всё переиграем? Перемотаем жизнь, как киноленту, назад, в тот миг, когда Чонгук решил, что его жизнь менее важна, чем жизнь Гаспаро. Сделаем так, что омега оттолкнет капитана, тот не получит пулю. Всё будет хорошо. Так даже лучше. Конти достаточно делов наделал, да и Чонгуку задолжал. Он же забрал из жизни Чона всё, сам забрал. Запер его в своём поместье, как в золотую клетку, обещая мнимую свободу при желании.       А лучше сделаем по-другому. Перемотаем на тот день, когда они познакомились. Гаспаро бы ушёл. Не подпустил Чонгука к себе, передумал мстить. Хотя бы невиновному человеку. Он не заслужил! Ни смерти, ни той боли, в которой Конти заставил капитана захлёбываться. Ничего плохого не заслужил.       Но так они и сидят: каждый в собственной боли тонет.

***

      Первое, что ощущает Чонгук просыпаясь, то, насколько тяжёлые его веки. Он пытается нормально открыть глаза, но кажется, что они весят целую тонну. Из него словно высосали все жизненные соки. Любое движение даётся с огромным трудом. На то, чтобы повернуть голову хоть чуть-чуть, уходит неприлично много времени. Или капитану так только думается, а на деле прошло всего пару секунд. Чонгук не знает.       Всё-таки переборов себя, альфа приоткрывает глаза. Он обводит взглядом обстановку, но не понимает, где находится. Над ухом что-то пищит, а веки так и хочется снова закрыть, чтобы уснуть. Сделать это ему не дают люди, вошедшие в помещение. Они что-то делают, проверяют, переговариваются между собой. Кто-то светит ему глаза, приходится жмурится, чтобы избавиться от надоедливого источника света.       Слова, выскальзывающие изо рта людей, не доходят до сознания Чонгука. Он совсем не понимает, о чём они говорят. Капитану хочется отвернуться от них, закрыть уши руками, но ему не позволяют двинуться, удерживая. Чон предпринимает ещё попытку, однако и она неудачна. Над ним нависает какой-то мужчина, на котором оказывается сложно сосредоточить свой взгляд. Спустя несколько секунд у Чонгука получается, и он видит перед собой коренастого мужчину с негустой бородкой и в очках. Тот что-то спрашивает у капитана, его слова скользят мимо Чона.       Чонгук начинает вспоминать, что случилось с ним, почему он здесь, и что нужно этому человеку. Его озаряет вспышками воспоминаний. Гаспаро.       — Гаспаро.       Он пытается сказать, во рту, оказывается, всё пересохло, отчего горло после всего одного слова начинает щипать. Ему помогают приподняться и сделать несколько глотков воды из подставленного стакана. Чонгуку кажется, что на это ушли его последние силы, поэтому он устало роняет голову обратно на подушку и облизывает покрытые корочкой губы.       — Ты слышишь меня? — мужчина снова привлекает внимание Чона. Капитан слабо кивает. — Меня зовут Леонардо, я твой лечащий врач. Ты сейчас находишься в больнице, твой омега недалеко, с ним всё в порядке. Как ты себя чувствуешь?       — Не знаю, тело не слушается, дышать тяжело.       Врач приступает к осмотру, щупает Чонгука везде, переговаривается с медсестрой, как позже понимает капитан. Он не следит за тем, что они делают. Чон ещё раз осматривается, понимает, что сейчас вечер из-за тёмного неба за окном. Повернув голову, альфа натыкается на внимательный взгляд полковника. Его нахождение здесь вызывает диссонанс. С одной стороны, Чонгук рад видеть хоть кого-то знакомого, ведь подобная ситуация для него в новинку, от этого становится тревожно. С другой стороны, капитан не понимает, что здесь делает Сокджин. Ким ненавидит больницы всей своей душой и старается их избегать при любом раскладе. А сейчас сидит на стуле недалеко от его кровати, ждёт, пока Чона осмотрят.       — Ты был без сознания почти четверо суток. Сильная потеря крови, около тридцати пяти процентов, гемоторакс левого лёгкого и трещина шестого ребра. Мы вчера вечером отключили тебя от аппарата искусственной вентиляции лёгких, когда поняли, что ты сам справляешься. Пуля все ещё в кости, убирать её сейчас было неразумно, ты и первую операцию едва пережил, — Леонардо заканчивает осмотр и уже встречается с Чонгуком глазами, улыбаясь ему мягко. — Чонгук, ты настоящий счастливчик. Не знаю, как ты это сделал, но я рад, что ты жив.       Капитан кивает доктору, однако ему все ещё сложно обрабатывать информацию, поэтому он не осознает до конца, что с ним было. Ему просто хочется поспать и увидеть омегу.       — Я позову Гаспаро.       Сокджин поднимается со своего места и обращается к Чону. Альфа снова кивает на это и следит, как за полковником закрывается дверь. Хотелось поблагодарить его за то, что был рядом в такой непростой ситуации, но не успевает этого сделать. Чонгуку остаётся надеяться, что Ким ещё вернётся.       Дальше он проходит несколько стадий личного ада. Мочевыводящий катетер становится врагом номер один. Пожалуй, дискомфорт от того, как его доставали, не сравнится даже с пулевым ранением. Несколько анализов, смена капельницы, снижение подачи обезболивающих. Единственной отдушиной стала весёлая медсестра по имени Кьяра. Она старалась расслабить Чонгука, помогала ему ещё несколько раз попить воды, так как двигаться ему всё ещё запрещено. Кьяра рассказала капитану о том, что Сокджин приходил каждый день, очень за него переживал. В первый день, когда Чон только поступил, полковник не мог найти себе места, долго разговаривал с Леонардо после операции. Сокджин вызвался помогать медсестрам и медбратьям, которые приходили ухаживать за Чонгуком, и никогда ни на что не жаловался. Один раз даже на ночь остался.       Чон оказался под впечатлением от рассказанного. Полковник и правда терпеть не мог больницы. И всё из-за Мартины, его супруги. Она пережила рак молочной железы, и именно Сокджин был тем, кто прошёл вместе с женой весь путь. Поэтому его помощь и присутствие для капитана стали открытием. Ещё больше хотелось с ним увидеться, банальной благодарности будет мало для того, чтобы выразить то, что испытывал Чонгук.       Все процедуры Кьяра закончила спустя сорок минут. Она улыбнулась Чону и сообщила, что он может вызвать её через кнопку на небольшом подлокотнике. Чонгук поблагодарил её и остался один на один с собой.       Ему так много хочется сказать. И Гаспаро, и полковнику, и Юнги. Интересно, а Юнги вообще знает о произошедшем? Если да, то как он отреагировал? Навещал ли Чона? А если нет, то почему Сокджин ему не сказал?       Он ждёт, когда Гаспаро к нему зайдёт, и это занимает больше времени, чем рассчитывал капитан. Чон желает обнять омегу, сказать, что он жив и ничего криминального не случилось. Скорее всего, Конти очень переживает. Однако ни через час, ни через два омега так и не приходит. Не в силах сдерживаться, Чонгук засыпает с одним именем на губах.

***

      Сокджин аккуратно прикрывает дверь палаты и грузно вздыхает. Вся Коза Ностра ждала этого момента. С тех пор, как Чонгук оказался в больнице, Дон сошёл с ума. Он напоминал живой труп, практически ни на что не реагирующий. Сокджин приехал к дому Гумон Ша, когда ему позвонил Салвеццо, чтобы забрать омегу в больницу, но дальше парковки не смог заставить его пойти. Гаспаро брыкался и вырывался, но даже слова не сказал, почему не хочет получить помощь, ведь с его психикой явно всё плохо. Максимум на что он согласился — сидеть в машине. Так её и не покинул.       Доктор Леонардо Бруно предположил, что у омеги нервный срыв. Чаще всего он проявляется резкими сменами эмоций, склонностью к разрушениям, криками. То состояние, в которое впал Гаспаро, врач назвал физической и психической заторможенностью. Это полностью описывает последние несколько дней жизни Гаспаро. Он не вышел из автомобиля, находился в нём всё время, как его привезли. Изредка открывал двери или окна, но внутрь никого не пускал. Конти практически не ел, не спал, даже одежду не сменил. Так и сидел там грязный и подавленный. Омега отказывался покидать своё убежище.       Полковник спускается на первый этаж, выходит на парковку и ищет глазами машину Гаспаро. Как только находит, направляется быстрым шагом, нервно дёргая руками. Омега замечает его сразу, но никак не реагирует. Сокджин останавливается напротив правой задней двери и стучит в окно. Конти пару минут просто смотрит на полковника, не двигается и не пытается открыть дверь. Альфа наклоняется ближе к окну.       — Он очнулся.       Произносит одними губами, ждёт, пока произойдёт хоть что-то, однако омега по-прежнему сидит, как и сидел. Честно, Сокджин надеялся, что это поможет растормошить Гаспаро, что он вынырнет из своего пузыря. Бесполезно. Полковник опускает голову на секунду, а после поднимает, чтобы взглянуть на фасад больницы. Ким понимает Гаспаро, ведь и сам переживает за Чонгука, как за собственное дитя. Когда ему сказали, что случилось, казалось сердце на миг остановилось. Он не верил в происходящее, ведь клялся себе, что сделает всё возможное, чтобы огородить Чона от подобного. Не получилось.       Сокджин не знает, хочет ли его видеть Чон и стоит ли возвращаться. Но всё равно это делает. Он отходит от машины и шагает в сторону больницы, когда слышит щелчок открытия двери. Полковник оборачивается на Гаспаро, выглянувшего из-за двери, смотрит на омегу и протягивает руку. Скорее всего Конти страшно так же сильно, как и Сокджину. Страх этот от того, что им обоим невероятно дорог капитан. Каждому по-своему важен.       Конти качает головой и машет ладонью, прося подойти ближе. Сокджин кидает последний взгляд на больницу и возвращается к Гаспаро. Они вдвоём садятся в машину, пропахшую гибискусом и потом. Никого ничего не смущает, сидят в тишине до тех пор, пока со стороны омеги не слышится первый всхлип. Сокджин поддерживающе кладёт руку на плечо Гаспаро, и тогда Конти прорывает. Он плачет так сильно, что полковник боится, что тот вовсе задохнется. Омега прижимается к боку альфы, закрывая лицо руками, и продолжает плакать.       Когда всё началось, Сокджин не верил в искренность чувств Гаспаро. Даже при их «первой» встрече не доверял Конти в том смысле. Как паре близкого ему человека. Он никогда не признается напрямую, что боялся того, что омега может сделать. Однако сейчас, видя, с каким облегчением Гаспаро вырывает из себя боль ожидания и горе, захлестнувшие его с головой, понимает его. Видит ту самую любовь, ради которой можно всё. И Землю с головы на ноги перевернуть.       Сколько они так просидели, Сокджин не знает. Он терпеливо ждёт, когда Конти сможет спокойно выдохнуть, а пока слушает отчаянные рыдания омеги, поглаживая того по плечу.       И эти рыдания впервые не от боли, разочарования или горя. А такие счастливые, такие приятные, когда ты отрываешь от себя всё плохое, смываешь с себя слезами тоску и ужас от пережитого.       В себя Конти приходит так же резко, как пропал. Он отталкивает руки Сокджина и вытирает лицо руками. Омега судорожно выдыхает и икает от длительного плача, размахивая руками, чтобы избавиться от остатка влаги. Гаспаро уверенно кивает и выходит из автомобиля, впервые за почти четыре дня, направляясь в больницу. Сокджин практически бежит за ним из-за широкого шага Конти.       Осталось только зайти в палату и увидеть такое любимое лицо. Тогда и море по колено будет.

Больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. И знать, что у нас есть завтра.